000
ОтложитьЧитал
Отчаявшись вселить в меня неистовую преданность делу архива, в котором Ливадин успел увидеть смысл и вершину своего существования, учитель отпустил меня в библиотеку, где я прилежно взялся за калам.
Время тянулось предательски медленно, при этом ничего особенного не происходило. Я сгорал от нетерпения узнать, чем закончилась ночная история и удалось ли Никите Схоларию отыскать своего пятилетнего мальчика Геркулеса в деревне Каликат у контрабандиста по имени Бадри. Я понимал, что дело является крайне секретным и о том, как я провел прошлую ночь, мне следовало молчать. Однако мое любопытство разгоралось все сильнее и с каждым часом намного больше мучило меня.
Занимал меня и другой, не менее важный вопрос. Отчего с таким деликатным заданием Никита Схоларий решил обратиться ко мне, ведь великому логофету было вполне достаточно схватить двух гурийцев и учинить допрос. Конечно, преступники могли проявить упорство. В этом случае императорский чиновник рисковал упустить драгоценное время, которое могло уйти на то, чтобы как следует разговорить двух нечестивых гурийцев.
Самому мне, разумеется, была по душе иная мысль. Я надеялся, что Никита Схоларий решил испытать меня, прежде чем взять к себе на службу. Не скрою, я до сих пор надеялся, что получил титул миртаита при императорском дворе Трапезунда неслучайно и в ближайшем будущем последуют те самые особые распоряжения (о которых говорил Ливадин), что позволят мне с легким сердцем покинуть скучный архив и нудную бумажную работу.
День постепенно клонился к вечеру, когда я поставил последнюю загогулину на очередной императорской простагме. Мне оставалось сдать проделанную за день работу Ливадину, а после этого отправиться на дворцовую кухню, чтобы перехватить себе на ужин что-нибудь сытное и вкусное.
Как раз в это время в библиотеке появился господин Агапит. Помощник Никиты Схолария не спеша приблизился к моему столу и картинно скрестил руки на своей груди. Длинные волосы Агапита были уложены идеально ровными, изящно ниспадающими на плечи локонами, а богатые шелковые одежды подчеркивали статность и гибкость его кажущейся совершенно безупречной фигуры. Не мог я не уловить и приятный сладковато-пряный запах благовоний, который появился в библиотеке вместе с красавцем Агапитом.
– Вот это пожаловал тебе господин Никита Схоларий, – как будто исподволь проговорил Агапит, и на моем столе появился тяжелый, туго набитый монетами кошель. – Ты вполне сносно справился с его поручением, и господин передает тебе свою благодарность.
Не в пример нашей первой встрече, когда Агапит не смотрел на меня, теперь помощник Никиты Схолария оценивающе изучал меня, не иначе как пытаясь понять, есть ли во мне что-то особенное или нет.
– Значит, Геркулеса нашли? – решился я удовлетворить мучившее меня весь день любопытство.
– Да, нашли, и именно в том месте, которое ты указал, – все так же нехотя признал Агапит.
– Кто такой этот мальчик? Он сын господина?
Красивые глаза Агапита округлились, и он, потеряв свою манерную невозмутимость, неожиданно звонко и задорно рассмеялся. Однако, очень быстро овладев собой, помощник Никиты Схолария ответил мне прежним подчеркнуто сдержанным тоном:
– Нет, Геркулес – любимый конь великого логофета.
– Как конь? – пришел я в полнейшее замешательство.
– Некоторые жеребцы для своих господ подороже кровных сыновей будут, – промолвил красавец, и я почувствовал слегка заметную нотку горечи в его голосе.
– А что стало с похитителями?
– Они не дожили и до полудня, – безразлично пожал плечами жестокосердный Агапит.
– Преступники были убиты без императорского суда?
– Ах, да ты так наивен! Какая прелесть! – излишне наигранно изумился Агапит. – Ведь эти, как ты сказал, преступники – не люди, а настоящие человеческие отбросы, что посмели нанести оскорбление самому влиятельному господину в империи. Неужели ты думаешь, что после этого они заслуживают императорского суда?
Я не знал, как мне реагировать на столь неожиданно заданный более чем прямой вопрос. Агапит же, исполнив свое поручение, потерял ко мне и к нашему разговору всякий интерес. Не прощаясь, он неторопливо развернулся и направился к выходу из библиотеки.
Мне было сложно сформулировать свое отношение к этому странному господину. Обычно человек мне либо нравился, либо нет, а этот чудной господин вызывал у меня только явное недоумение своим крайне эксцентричным поведением. Я подумал, что Агапит должен был быть неглуп, раз сам Никита Схоларий держал его при себе. К тому же как секретарь важного императорского чиновника он должен был знать немало тайн и секретов, что не могло не вызывать у меня страшного любопытства.
Взвесив в руке кошель, принесенный мне Агапитом, я заглянул в него и обнаружил сорок асперов. Обрадовавшись неожиданной щедрости Никиты Схолария, я одновременно очень сильно удивился. Похоже, что красавец Агапит оказался прав и конь Геркулес имел огромную ценность для своего хозяина. Значимость животного была настолько высока, что Никита Схоларий учинил целое тайное расследование и, разыскав похитителей, расправился с ними самолично, легко пренебрегая законами Трапезундской империи. Понемногу я начал осознавать всю могущественность и влиятельность великого логофета в Трапезунде.
С бумагами в охапке я спустился вниз. Ливадина в архиве не было. Поэтому в ожидании возвращения своего учителя я уселся на стул рядом со всегда дружелюбным и улыбающимся всем вокруг писарем Дмитрием.
– Ты опять писал императорский хрисовул? – с интересом посмотрел на бумаги в моих руках Дмитрий.
– Нет, только четыре простагмы и несколько других, совсем незначительных письменных распоряжений, – охотно отозвался я.
– Покажи!
Я протянул Дмитрию документы, на работу с которыми ушел весь мой день.
– У тебя в самом деле красивый почерк! – радостно сообщил мне Дмитрий. – Теперь я вижу, что господин Ливадин не зря хвалит тебя и ставит нам в пример!
Я поморщился от слов парня. Я не мог не видеть, что одобрение, которое Ливадин высказывал по отношению к моей работе, нравилось в канцелярии далеко не всем. Писари были уверены, что я нахожусь на каком-то особенном положении, потому как работаю не вместе с ними в комнате канцелярии, а почти все свое время провожу в библиотеке.
Нескончаемую волну кривотолков вызвало и получение мною титула миртаита. Я старался не слушать архивные сплетни, ведь и в скриптории Константинополя все мои тогдашние сотоварищи нередко шептались у меня за спиной. Здесь же, в Цитадели дела обстояли таким образом, что писарь Дмитрий относился ко мне, как, впрочем, и ко всем остальным, вполне дружелюбно, а старший писарь канцелярии Кирилл был всегда строг и немногословен. Вот тот, кто по непонятной мне причине открыто недолюбливал меня, так это писарь Антип. Все бы ничего, но он с каждым днем становился более дружным с Михаилом Панаретом, отчего мой сосед все чаще дулся и избегал со мной говорить.
– Я делаю порученную мне господином Ливадином работу так, как меня научили в скриптории Константинополя, – скромно ответил я, не желая вызвать новую волну недовольства в рядах моих канцелярских завистников.
– Так ты учился письму в самом лучшем скриптории?! – искренне восхитился Дмитрий.
– И слишком часто был бит деревянной палкой по пальцам за каждую кляксу или плохо написанную букву, – вздохнул я от малоприятных воспоминаний.
– Получается, что секрет твоего расчудесного почерка вовсе не в старании и усидчивости, как говорит господин Ливадин, – сделал недвусмысленный нажим на слове расчудесный, вступивший в разговор Панарет.
– Мой секрет заключается в нежелании получить наказание за допущенную оплошность, – честно признался я.
– А ты, Антип, – обратился Дмитрий к искоса смотревшему на меня своими мутно-зеленого цвета глазами писарю, – был неправ, когда утверждал, что почерк у Филата скверный. Вот, сам посмотри! – и парень продемонстрировал одну из написанных мною за день бумаг.
– Мне не на что там смотреть, – презрительно фыркнул и отвернулся от меня Антип.
– В чем дело? – заподозрил я, что чего-то не знаю.
– Антип утверждает, что господин Ливадин несправедлив, – немного понизив голос, поведал мне Дмитрий.
– Но такого не может быть! – возразил я. – Господин Ливадин – самый справедливый человек из тех, кого я знаю!
– Антип полагает, что ты ходишь у господина Ливадина в любимчиках. Он ругает нас за мельчайшие оплошности, а тебе всегда все прощает.
– Неправда! – горячо возмутился я.
Да, я был учеником Ливадина и знал его почти половину своей жизни. Тем не менее я никогда не рассматривал себя в качестве его любимчика, заслуживающего особого положения или отношения. Я искренне считал, что писари не могут знать, насколько учитель был строг со мной и как много он от меня требовал. Они видели только то, что хотели видеть, или, может быть, лишь то, что позволял им видеть в наших взаимоотношениях сам Ливадин.
– Антип тебе завидует, – доверительно сообщил мне Дмитрий. – Прежде всю важную работу господин Иова поручал ему.
– Скажешь тоже. Было бы чему завидовать, – зло выдавил из себя Антип и намного сильнее уткнулся в свое письмо.
Я решил промолчать и не обострять зарождающегося конфликта. Именно так меня учил поступать Ливадин. Еще в Константинополе учитель ругал меня каждый раз, когда кто-нибудь из младших писарей скриптория начинал дразнить или задирать меня, а я принимался рьяно отвечать обидчику и даже неуклюже лез в драку. Нужно сказать, что писари скриптория были в физическом отношении не крепче меня, и пару раз я даже имел успех в нашем откровенно ребяческом противостоянии.
– Вы слышали новости, парни? – спросил у нас с несвойственным для него волнением в голосе только что вошедший в канцелярию старший писарь Кирилл.
– Что за новости? – оживился Дмитрий.
– На императорский корабль напали пираты! – на одном дыхании выпалил Кирилл.
– Вот это да! – открыл рот от изумления Дмитрий.
– Корабль вернулся в порт менее часа назад со сломанной мачтой и без паруса.
– А император Василий? Он тоже был на том корабле? – забеспокоился я.
– Нет, но корабль шел под флагом Его императорского Величества с важным дипломатическим поручением, – продемонстрировал нам свою недюжинную осведомленность старший писарь.
– Если речь идет об императорском корабле, то на нем непременно должен был быть греческий огонь, чтобы отразить любое нападение в море, – со знанием дела заметил я.
– Откуда тебе знать про греческий огонь, Филат? Ведь это самый большой секрет ромейского императора! – с сомнением посмотрел на меня Михаил Панарет.
– Когда я плыл из Константинополя в Трапезунд на корабле под флагом василевса Андроника, то на нас напали пираты.
– И ты остался в живых?! – поразился Дмитрий.
– Он все сочиняет. Неужели вы ему верите? – пробурчал недовольный Антип из дальнего угла канцелярской комнаты.
– И я, и все люди, что были на борту императорской галеры, благодарение Богу, остались в живых, – продолжил я свой рассказ, пренебрегая словами Антипа. – Нас атаковали два корабля пиратов, что пришли с берегов Ператеи.
– Так и есть. На Понте Эвксинском пиратствуют либо нахальные выходцы из Ператеи, либо мерзкие венецианцы и генуэзцы, спасу от которых никакого нет, – подтвердил мои слова Кирилл. – Мой брат ходит в мелких портовых чиновниках, и от него я знаю, что пираты нападают на наши торговые суда с завидной регулярностью. Однако брать на абордаж императорский корабль – их наивысшая наглость!
– Как же одна ваша галера сумела противостоять двум кораблям пиратов? – принялся расспрашивать у меня писарь Дмитрий, явно увлеченный моей историей.
– На императорской галере был греческий огонь. Когда корабль пиратов приблизился к нам, то из металлической трубы начало вырываться настоящее огненное пламя. За считанные минуты оно превратило напавший на нас корабль в чистый пепел.
– Вот бы и мне увидеть такое зрелище! – крайне эмоционально отреагировал на мои слова Дмитрий.
– И чего вы его слушаете? Ведь он все врет! Вычитал историю в одной из библиотечных книжек и пересказывает ее нам! – настаивал на моем обмане Антип.
Мое терпение, которым я и так никогда не отличался, закончилось. Я поднялся со стула и решительно двинулся к своему обидчику. Антип тут же встал из-за стола, продолжая враждебно смотреть на меня. Оказалось, что парень был на полголовы выше меня и раза в три крупнее. Писарь любил поесть и в свои немногие годы уже успел обзавестись большим животом, который заметно выпирал через плотную ткань его слегка полинялой туники.
– Отчего ты, Антип, не зная меня, уже не в первый раз называешь лжецом?! – возмущенно воскликнул я, в то время как писарь ожидал, что я наброшусь на него с кулаками. – Когда я не вру, а говорю чистую правду!
– Потому что мне известно о тебе то, чего не знают другие, – с ехидным смешком заявил мне Антип. – Ты прикидываешься тихоней, поэтому тебе все сходит с рук. Но я-то знаю, что ты – стукач и лгун!
– Тогда объяснись и расскажи нам всем, что такого ужасного тебе обо мне известно? Будет занятно узнать о себе что-то новое. Нечто такое, о чем я не имею ни малейшего представления! – с издевкой предложил я Антипу.
– Вот еще! Мне нечего делать, как что-то тебе объяснять! Не строй из себя наивного мальчишку! Со мной такое не пройдет! Можешь даже не пытаться!
Я был зол, откровенно зол и уже был готов наброситься на писаря Антипа. Конечно, он должен был быть сильнее меня, однако я надеялся, что ненамного. Я предполагал, что с разбегу сумею повалить парня на пол, и тогда мне будет вполне по силам поставить на его наглой роже парочку красочных синяков.
– Филат, ты выполнил мое задание? – с этими словами в канцелярию вернулся мой учитель Ливадин, не знаю уж, вовремя или нет.
– Да, господин, – отозвался я, продолжая сверлить взглядом ненавистного Антипа, который, словно победитель, злорадно ухмылялся мне в лицо.
– Тогда следуй за мной в кабинет, – скомандовал Ливадин, и я был вынужден подчиниться.
Мой учитель плотно затворил дверь кабинета и строго заговорил со мной:
– Скажи, мой мальчик, что это было?
– Что именно? – прикинулся я, что не понимаю, о чем именно спрашивает у меня Ливадин.
– Что ты успел не поделить с писарем Антипом?
– Ничего, – надулся я.
– Так что же именно из этого ничего ты с ним не поделил? – настаивал мой учитель.
– Он обозвал меня лгуном.
– Просто так? Ни с того ни с сего?
– Я рассказывал про греческий огонь, который сжег дотла корабль пиратов, когда они напали на нас по дороге из Константинополя в Трапезунд. Антип не поверил мне и утверждал, что я лгу, вычитав об этом в книжке.
– И ты решил доказать свою правоту кулаком, который у тебя, к слову сказать, не самый грозный? – криво улыбнулся Ливадин, и мне стало стыдно за свое детское поведение.
– Нет, – соврал я, опустив глаза в пол. – Я хотел узнать, отчего Антип называет меня лгуном и стукачом, ведь это неправда!
– Может быть, ты ненамеренно дал парню повод так о себе думать? Или обидел чем-то?
– Мы с ним ни разу даже толком не разговаривали, – признался я.
– Тогда Антип просто-напросто тебе завидует, – подтвердил догадку писаря Дмитрия мой учитель.
– Но это не дает ему право…
– Я с ним поговорю, – перебил меня Ливадин.
– Лучше не надо, – испугался я, что от подобных разговоров станет только хуже, ведь писари могут подумать, что я наябедничал Ливадину на Антипа, и от репутации любимчика и доносчика мне будет не избавиться никогда.
– Я побеседую с Антипом не о тебе, а о правилах поведения на службе и в любом другом добропорядочном обществе, – терпеливо пояснил мне Ливадин. – А теперь вернись к своей работе.
– Но я все сделал, господин, – гордо протянул я Ливадину бумажные свитки.
– У меня для тебя есть еще одно задание. Оно срочное, и его нужно выполнить прямо сейчас, – и мой учитель протянул мне бумагу, которую все это время держал в своих руках.
– А нельзя сделать эту работу завтра? – попытался увильнуть я от выполнения нового задания.
– Нет, я же сказал, что дело срочное. Садись, Филат, в моем кабинете и пиши.
Мне совершенно не хотелось приниматься за работу, но я повиновался. Сидя на жестком, неудобном стуле за большим дубовым столом, я ерзал, продолжая злиться на писаря Антипа, на своего учителя, да и на самого себя. От этого буквы, которые я оставлял на императорском указе, плясали в разные стороны. По этой причине первый написанный мной экземпляр пришлось выбросить. Я взял новый лист бумаги, чувствуя себя намного спокойнее, чем прежде, поэтому следующая попытка увенчалась успехом, и мой второй вариант императорского указа оказался намного лучше предыдущего.
– Сегодня я побывал на приеме у императора Василия, – сообщил мне Ливадин, с удовлетворением разглядывая проделанную мной работу. – Его Величество отметил, что официальные бумаги канцелярии написаны теперь намного более разборчиво, чем прежде.
Я невольно улыбнулся от скрытой похвалы Ливадина и, вновь расправив плечи, спросил у своего учителя:
– А как ты, господин, познакомился с императором Василием и стал его другом?
– Разве я никогда не рассказывал тебе об этом? – удивленно переспросил меня Ливадин.
– Нет.
– С императором Трапезунда Василием Великим Комнином я познакомился в Константинополе. Тогда я был апографевсом. Думаю, что ты, несмотря на малый возраст, должен помнить те времена, – и Ливадин, отпив несколько глотков вина из своей кружки с одноглавым орлом, что стояла у него на рабочем столе, выразительно причмокнул, а я кивнул, предвкушая интересную историю. – Император Василий тогда, конечно же, еще не был правителем Трапезунда и жил в Константинополе в изгнании70.
– Как же императору Василию удалось выжить?
– В ту пору василевс был молодым и неопытным в придворных интригах человеком. Но уже тогда у него были друзья и сторонники, которые помогли ему тайно бежать от преследования старшего брата в Константинополь под надежную защиту ромейского императора.
– И что же стало потом? – не на шутку увлекся я рассказом Ливадина.
– Порочный Андроник провозгласил себя императором Трапезунда, а единственным законным наследником назначил своего малолетнего сына по имени Мануил71.
– И долго он правил в Трапезунде? Этот Андроник?
– Недолго. Около трех лет, – припомнил Ливадин. – Однако это не так важно, мой мальчик. В конце концов, Андроник умер мучительной смертью. Говорят, что до того момента, как тиран покинул наш грешный мир, он харкал кровью несколько дней подряд. Именно так, и никак иначе всевидящий Господь покарал нечестивца за страшнейший из грехов – братоубийство.
– И как же Василий сделался императором Трапезунда? Ведь ты сказал, учитель, что власть Андроника должна была перейти его сыну Мануилу?
– Народ и архонты72 Трапезунда призвали Василия занять его законный трон! – гордо сообщил мне Ливадин.
– А что стало с мальчиком?
– С каким мальчиком? – не сразу сообразил мой учитель.
– С сыном Андроника? Он так и не стал императором Трапезунда?
– Я слышал, что после смерти Андроника его сын заболел и вскорости умер.
– Как жаль! Ведь он мог стать властителем Трапезунда! – посочувствовал я.
– Василий заботился о мальчике, как о своем собственном сыне, но тот нес слишком тяжелый груз грехов своего порочного отца. Мне сказывали, что какая-то доселе неизвестная науке болезнь унесла жизнь племянника императора Василия.
– Ты, господин, мне так ничего и не рассказал о том, как вы с василевсом стали друзьями? – возвратился я к своему первому вопросу.
– С императором Василием мы познакомились на рынке, при этом совершенно случайно, – отпил еще немного вина из своей кружки с орлом Ливадин.
– На рынке? – усмехнулся я.
– Именно на рынке, – подтвердил Ливадин. – Император Василий всегда имел склонность к подобным местам. Вот и в Трапезунде Его Величество один раз в месяц отправляется на Майдан, чтобы пройтись по торговым рядам и поинтересоваться товарами и ценами.
– Но ты, господин, терпеть не можешь рынок. Что ты мог там делать?
– И вспомнить-то стыдно, – и мой учитель трагично вздохнул. – Я покупал бумагу, но негодяй-торговец обманул меня. Вперемешку с добротными листами он подсунул мне дюжину никуда не годных. Спохватился я только дома, а когда спустя час вернулся на рынок, то наглец сделал вид, что не признал меня, и отказался вернуть деньги за испорченный товар.
– И что же ты предпринял?
– Вовремя подоспел наш славный император Василий. Он-то и выручил меня, – несколько конфузясь, поведал мне Ливадин. – Именно Его Величество убедил обманщика-торговца вернуть мне деньги.
– И как именно император убедил торговца? – захотелось поподробнее разузнать мне.
– Как? Это не имеет значения, Филат, – не пожелал удовлетворить мое любопытство Ливадин. – Василий в те времена был очень крепким молодым человеком и потому крайне убедительным.
– Понятно, – рассмеялся я, сообразив, что действовал император Василий с нечестным торговцем не иначе как с применением физической силы.
– Мы познакомились, и император Василий стал обращаться ко мне с разными деликатными делами. К тому же у нас обнаружился общий интерес к античной философии.
– А по каким таким деликатным делам обращался к тебе василевс? – заинтересовался я, ведь в общий интерес к античной философии императора Василия и Ливадина мне верилось мало.
– Неважно, – отмахнулся от меня Ливадин, и я понял, что мой учитель имеет секреты, в которые не намерен меня посвящать. – Что-то я сегодня на редкость говорлив и уже успел рассказать тебе намного больше, чем следовало. Думаю, что в этом виновато вино, настоянное каким-то особым способом на лавровых ягодах.
Я невольно хмыкнул. Эффект вина на лавровых ягодах мне был слишком хорошо знаком, и я бы не рискнул пить его вновь.
– Чудесный вкус! Просто замечательный! Одна незадача, оно чересчур развязывает мне язык! – с блаженным выражением на лице поделился со мной своим наблюдением Ливадин.
– А правду говорят, учитель, что ромейская принцесса незаконнорожденная? – решил я воспользоваться осведомленностью и сегодняшней небывалой словоохотливостью Ливадина, чтобы задать вопрос, который мучил всех обитателей Цитадели, а с некоторых пор и меня в их числе.
– Кто так говорит? – нахмурился мой учитель.
– Все в Цитадели.
– Не смей повторять за негодными сплетниками и клеветниками! – хмельно возмутился Ливадин. – Император Андроник признал свою дочь, поэтому неважно, у кого именно между ног она появилась на свет!
Я прикусил язык. Ливадину было не свойственно выражаться в грубой манере. Очевидно, что виной допущенной им грубости стало злосчастное вино на лавровых ягодах.
Невольно, но Ливадин все-таки ответил на мой вопрос. Оказывается, что придворные сплетники не врали. Принцесса была рождена не императрицей, а одной из любовниц василевса Андроника. Я молчал, но отныне меня мучил другой вопрос. Отчего император Василий согласился взять в жены принцессу с такой сомнительной репутацией? То, что правитель Трапезунда мог не знать всех тонкостей происхождения Палеологини, я самоуверенно исключал.
– Ступай, мой мальчик, – отпустил меня Ливадин, подливая себе в кружку так полюбившееся ему хмельное вино. – И хотя бы в этот раз последуй моему мудрому совету: болтай своим длинным языком поменьше, тогда никто не будет принимать тебя за клеветника и обзывать лгуном.
– Да, господин, – поклонился я и направился прямиком на кухню, ведь даже самые секретные тайны и тайные секреты не могли устоять перед голодным желудком и возможностью набить его чем-нибудь аппетитным.
Глава 11. Ангел во плоти
Спустя несколько дней после чудесного спасения коня Никиты Схолария из рук двух преступных гурийцев и одного местного контрабандиста в моей жизни начали происходить первые долгожданные перемены.
А началось все с того, что меня перевели в ведомство, которое возглавлял Никита Схоларий. Там мне, однако, никто не удосужился толком объяснить новой службы. Ко мне всего лишь приставили очередного учителя – маленького и тощего человечка с желтым лицом и узкими глазами по имени Бюгдуз73, которому было поручено, неизвестно для чего, обучить меня языку наших соседей тюрков. Для чего это было нужно Никите Схоларию, я не догадывался, а давать мне разъяснения никто не собирался.
К моей безмерной радости, в начале зимы завершились уроки риторики и декламации у Ливадина. Учителю наконец-то наскучила моя упертая неспособность к ораторскому искусству, и он, отчаявшись сделать из меня великого ритора, махнул на свою тщеславную затею рукой.
Одновременно с этим я с легким сердцем распрощался с латынью. Подозреваю, что познания господина Иовы успели исчерпать себя и научить меня чему-то новому, учитывая мою исключительную память, стало для старика невозможно. Именно так я обрел свободу, а Иова с удвоенным рвением продолжил мучить писарей вместе с моим соседом по комнате Михаилом Панаретом. Последний до того обиделся на меня, что мы не разговаривали с парнем почти две недели.
Все свое свободное время я стремился проводить с Элени. Однако видеться с девушкой мне приходилось украдкой и в большинстве случаев тайно. На кону стояла репутация незамужней девушки из благородной семьи, поэтому опорочить Элени при императорском дворе приватными встречами с молодым человеком, то есть со мной, было никак нельзя.
Зимой Элени исполнилось четырнадцать лет, и я преподнес ей серебряное ожерелье с волшебно мерцающими опалами. На этот подарок мне пришлось потратить большую часть своих сбережений, но я был вознагражден сполна целым рядом нежных и сладостных поцелуев. Колье настолько понравилось Элени, что девушка стала носить его каждый день, почти не снимая.
Признаюсь, что в архиве у Ливадина я отныне появлялся нечасто. Вероятно, от этого мой загадочный конфликт с писарем Антипом почти перестал меня волновать. Если сначала я предпринимал попытки понять смысл обвинений, брошенных мне парнем, то вскоре, разуверившись в том, что мне это под силу, сосредоточился на своих новых делах.
Впрочем, неприязнь, что писарь Антип и я открыто питали друг к другу, никак не давала покоя Михаилу Панарету. Как-то раз, когда мой сосед по комнате уже не сердился на меня и еще не успел обидеться на что-нибудь вновь, он спросил у меня прямо в лоб:
– А правда, что ты донес на брата Антипа и того чуть не выгнали со службы?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – мало сказать, что удивился я.
– Антип рассказал мне по секрету, что недолюбливает тебя вовсе не из-за твоего красивого почерка, как думает Дмитрий, а потому, что ты устроил крупные неприятности его брату.
– Я даже не знал, что у Антипа есть брат, – честно признался я. – Какие неприятности в таком случае я мог ему устроить?
– Так это был не ты?
– Повторяю, что я не знаю брата Антипа. Да и с самим Антипом, который страдает от чрезмерно бурной фантазии, я тоже толком не знаком.
– Вот и хорошо, а то он вбил себе в голову, что из-за твоего доноса его брат подвергся наказанию и его даже грозились выгнать из отряда.
– Из какого отряда? – невольно напрягся я.
– Из шестого отряда друнгария Леонида, – охотно сообщил мне Панарет.
– А кто брат Антипа? Его случаем зовут не Гера? – осенила меня болезненная догадка.
– Так ты все-таки его знаешь?
Только теперь я понял, отчего писарь Антип так упорно называл меня лгуном и доносчиком. Получалось, что он был младшим братом Геры, который совершенно незаслуженно объявил меня причиной своих бед и мечтал поквитаться со мной за все якобы несовершенные мною злодеяния.
Не преминув обругать себя за невнимательность, ведь мутно-зеленые глаза писаря Антипа действительно очень сильно напоминали мне по-жабьи выпученный взгляд моего мучителя Геры, я ответил Панарету:
– Мы встречались с братом Антипа всего пару раз.
– Выходит, Антип сказал мне правду?
– Нет, он ошибается. Я не доносил на его брата. Донос сделал кто-то другой. В конце концов, какой мне от этого прок?
– Антип сказал мне, что у тебя с его братом была ссора и ты повел себя как слабак. Прикрываясь своим титулом, ты обещал устроить Гере крупные неприятности и пожаловаться на него друнгарию Леониду.
– Но я этого не делал! – возмутился я.
– Антип уверен в обратном.
– Ты тоже думаешь, что я мог поступить как трус?
– Кто знает, – пожал плечами Панарет. – Я видел Геру. Признаюсь, что он неприятный тип, и если бы он припер меня к стенке, то я точно не стал молчать.
– Но я никому на него не жаловался, – упорно твердил я.
– Нет так нет, – хитро сощурился мой сосед. – Но если ты не стал молчать, то я вполне тебя понимаю.
– Я и с друнгарием Леонидом познакомился намного позже.
– У тебя теперь серьезная проблема, ведь, по словам Антипа, его брат только и думает о том, как тебе отомстить. Да так, чтобы ему за это ничего не было.
– Спасибо за предупреждение, – искренне поблагодарил я парня. – Однако Гере стоит поискать предателей в другом месте, а не вешать на меня все свои неудачи.
– Не завидую я тебе, – хмыкнул Панарет, но на лице парня я не заметил ни единого следа сопереживания.
– Что-нибудь придумаю, – отмахнулся я, отчетливо понимая, что сделать это будет не так уж и просто.
После разговора с Панаретом я решил не испытывать судьбу и не упрощать Гере задачу. Поэтому в казарме у Демира я больше не появлялся. Придумать что-то получше, нежели избегать моего недоброжелателя, у меня не вышло, ведь я был уверен, что разговаривать со мной Гера не станет и сразу пустит в ход свои кулаки. Мне подумалось, что было бы неплохо найти настоящего доносчика, если такой имеется, но как это сделать, я не имел ни малейшего представления.
Между тем миновала зима и подошел к концу Великий пост – период, когда нас во дворце вместо мяса кормили один день – овощной, а другой день – почти безвкусной зерновой баландой.
С долгожданной весной пришла неделя Святой Пасхи, которую по традиции в Трапезунде отмечали особенно пышно и празднично. Так, в Цитадели за несколько дней до Светлого воскресения началась подготовка к торжествам, что должны были сопровождаться парадным выходом императора в город. Это означало, что всем придворным чинам придется участвовать в церемониальной процессии, которая пройдет по главным улицам и площадям Трапезунда, а также присутствовать на официальном богослужении в церкви Богородицы Златоглавой. Завершиться религиозный праздник должен был еще более увлекательно, а именно озорными играми, театральными представлениями и наивкуснейшими угощениями.
Как раз один из дней пасхальной недели я проводил в городе вместе со своим другом Демиром. Несколько месяцев назад, когда мусульманину исполнилось шестнадцать лет, друнгарий Леонид принял его в свой отряд. Мне показалось, что рослый турок с самого начала приглянулся Леониду, однако Демир вбил себе в голову, что я составил ему протекцию перед прославленным командиром, и теперь всячески стремился доказать Леониду свою полезность. Мне оставалось разводить руками и повторять Демиру, что я не так всесилен, как он обо мне думает. Но мой друг был очень упрям, и если что-то вбивал себе в голову, то разубедить его в споре у меня не было ни единой возможности.