Сжигая мосты

Спустя какое-то время, когда злость на неё немного улеглась, я понял, что эти чувства мелочны и несправедливы и что, будь Вероника в этот момент моей женой, я бы мог ею гордиться. Её теперешняя целеустремлённость могла бы восхитить меня, если бы не было так гнусно оттого, что всё это проходит мимо меня, что эта решительная, уверенная в себе женщина теперь не моя и никогда моей не будет, потому что когда-то я променял её на Таню, ни на секунду не усомнившись в правильности своего выбора. Мне оставалось лишь убеждать себя в том, что Спицина – всё, что мне нужно, и наблюдать издалека за ростом Вероники, за изменениями в её жизни и поведении.

Смирившись с тем, что Вероника больше не моя, я продолжал довольствоваться Таней, которая не переставала удивлять меня в постели. Однако я чувствовал, что во мне что-то повернулось, встряхнулось и съехало набок, не иначе, как мозги. Я совершенно точно знал, что для душевного спокойствия и какого-то мазохистского удовлетворения мне было определённо необходимо знать подробности жизни бывшей жены, и я нагло воспользовался для этого своей сестрой. Задачу упрощал тот факт, что Вероника нравилась Лизе, а Лиза нравилась Веронике, и они могли общаться друг с другом по собственному обоюдному желанию. Миссия Лизы заключалась лишь в том, чтобы в подробностях рассказывать мне всё, что происходит с моей бывшей женой. За эту небольшую услугу я подарил маленькой задиристой Власовой автомобиль, чтобы ей было легче встречаться с Вероникой. Надо признать, порой порядочность Лизы проскальзывала на поверхность её энергичной души и она отказывалась рассказывать всё подряд, обвиняя меня в нечистоплотности и сумасшествии. Порой её пугало моё маниакальное стремление знать все детали о жизни бывшей жены, пугало то, с какой жадностью я впитывал эту не имеющую на первый взгляд никакого значения информацию, но моё природное обаяние и умение ослеплять делали своё дело и Лиза сдавалась, когда я искусно изображал жалостливого кота из мультфильма Шрек.

Хорошо изучив Лизу, узнав её манеры поведения и интересы в жизни, мне не пришлось уговаривать её помочь устроить праздник на день рождения Вероники, она сама предложила помощь, сообщив, какую сумму денег мне необходимо выделить, чтобы торжество вышло на славу. Я охотно отсчитал требуемое количество купюр, выслушивая планы Лизы и предвкушая реакцию Новиковой. Я был уверен, что ей не понравится вся эта затея, но мне хотелось принять хоть какое-то участие в этом празднике, на который меня никто не приглашал.

В тот день я ощущал себя как на иголках и никак не мог сосредоточиться на годовом отчете по прибыли, который подготовил для меня Соколов, и пытался презентовать мне его в зале для конференций. Все мои мысли были в Сосновом Бору, я думал о том, как будет выглядеть Вероника в новом платье, подобранном Лизой, как она будет улыбаться, радуясь вниманию, подаркам, торту и фейерверку. Я попросил сестру отчитаться за выделенные деньги, и она с готовностью сделала это, прислав мне по вотсапу фото Вероники. Признаться, я опешил, увидев на экране своего айфона фотографию прекрасной незнакомки с точёной фигурой, подчёркнутой чёрным платьем, стройными ногами, облачёнными в изящные туфли, и милой причёской из идеально уложенных локонов. Очаровательная женщина с идеальной осанкой искренне улыбалась гостям, не подозревая о том, что является объектом съёмки, и это придавало фотографии живость и реалистичность. Я помню, как не мог поверить, что эта женщина и есть моя бывшая жена, настолько неотразимой она была, настолько необычно было видеть её в новом образе.

Мне вдруг безумно захотелось увидеть Веронику, убедиться, что эта красивая женщина на фотографии действительно она. Поддавшись минутному желанию, я, стараясь не думать больше ни о чём, сел в свой БМВ и, купив по дороге огромный букет белых роз, направился в Бор. Какой идиот! Что я хотел этим сделать, чего хотел добиться? Я напрочь вытолкнул из себя мысли о Волкове, о том, что он есть в жизни Вероники. Я позволил себе глупую искру надежды, что он ничего для неё не значит. Тогда я не думал об этом, я лишь хотел увидеть её, просто поздравить с Днём Рождения и, возможно, увидеть в её глазах что-то большее, чем ненависть и отвращение.

Я домчался до её дома довольно быстро, настолько, насколько вообще можно было добраться, преодолев такую немалую дистанцию между Питером и Бором. Но даже мощный мотор моего автомобиля не позволил мне явиться на торжество засветло. Когда я припарковался на заднем дворе дома Новиковых, было уже темно и довольно поздно для визитов бывших мужей. Какое-то время я сидел в машине и не решался выйти из неё. Осознание того, что я поступил как идиот, примчавшись сюда, постепенно накрывало меня, заставляя чувствовать себя глупо. Букет мирно покоился на заднем сидении автомобиля, и его наличие придало мне решительности, раз уж я его купил, пусть он порадует Веронику. В конце концов, нет ничего плохого в том, что бывший муж поздравит бывшую жену, мать его ребёнка, с днём рождения. На самом деле, мне всё ещё нестерпимо хотелось увидеть её.

Решив так, я вышел из машины и быстро зашагал в сторону дома, боясь растерять уверенность в правильности своих действий. Для того, чтобы добраться до парадной двери, мне необходимо было обойти дом и, когда я проходил мимо окон кухни, я увидел там такое, что заставило меня застыть на месте с раскрытым от шока ртом. В ту секунду я готов был поклясться, что никогда ещё не испытывал такой боли и отвращения одновременно. Какое-то время я не мог поверить, что женщина, распростёртая на кухонном столе в неприлично откровенной позе, с задранным платьем, широко раскинутыми ногами, между которыми красовалась стриженная голова Волкова, и есть Вероника. Её лицо выражало столько страсти и желания, сколько я никогда не видел раньше, волосы, налипшие на мокрое от пота лицо, придавали ей ещё больше сексуальности, откровенная поза, изогнутая в порыве страсти спина, прикрытые глаза и прикусанная губа говорили о том, насколько невероятное наслаждения она сейчас испытывает. Мне хватило несколько секунд, чтобы увидеть то, что я увидел, и понять весь ужас происходящего. Я ощущал, как лёд отчаяния покрывает моё сердце, причиняя невыносимую боль. Боль потери, разочарования, ревности и отвращения.

Я не помню, как вернулся в машину, всё было как в кошмарном сне. Боль в левой части груди пульсировала открытой огнестрельной раной, я ощущал её физически, будто бы разрывная пуля вонзилась в моё сердце и разорвала его в клочья своими смертоносными осколками. Подойдя к машине, я почувствовал, что какая-то слабая боль концентрируется ещё и в руке. Опустив взгляд на руку, я понял, что сдавил колючий букет с такой силой, что шипы вонзились в мою кожу, образовывая многочисленные кровоточащие раны. Я отшвырнул многострадальный букет в сторону мусорного бака и сел на водительское сидение, пытаясь справиться со своими эмоциями, но боль и ярость были настолько сильными, что я не чувствовал своего тела.

Я не мог понять, почему мне так хреново. Я живу с Таней, мы с Вероникой в разводе, она встречается с Волковым, что заставляет меня чувствовать себя так, словно по моей душе проехались танком. Неужели я действительно испытываю к своей бывшей жене какие-то чувства? Одно дело догадываться, что она спит с этим деревенщиной, а другое – увидеть своими глазами, как Вероника извивается от страсти под ним. Я не мог понять, что больше задевает меня: то, что моя бывшая жена трахается с этим качком, или то, насколько сексуально раскрепощённой она выглядела с ним. В моей голове всплыли минуты нашей близости с Вероникой, и я понял, что ни разу она не была со мной такой смелой и открытой в сексе. Неужели она настолько изменилась, превратившись из белой овечки в страстную тигрицу, или это Волков так на неё действует? Неужели он лучше меня в постели? Мне хотелось кричать, крушить и ломать всё, что попадётся под руку. Я с грохотом захлопнул дверь, вцепился в свои волосы обеими руками и потянул их с такой силой, словно хотел этой физической болью заглушить душевную боль. Ярость разрывала меня на части и вырывалась наружу, и я не мог больше удерживать её внутри себя, позволив себе закричать, практически зарычать. Выплёскивая ярость с утробным криком, я с силой ударил по рулю и тут же раздался громкий автомобильный сигнал моего БМВ, который отрезвил меня. Я быстро повернул ключ в зажигании и резко надавил на педаль газа, увозя своё тело подальше отсюда, как можно дальше, будто бы пытаясь убежать от самого себя, от неуместных чувств, от душевной боли.

часть II

Я не знал, куда себя деть после того, что я увидел сквозь не зашторенное кухонное окно дома Новиковых. Наверное, сейчас я понимал, что на самом деле чувствовала Вероника, когда я признался ей в измене. Хотя нет, её чувства стоит помножить на трое, потому что в тот момент мы были женаты и она доверяла мне и никак не ожидала такого предательства. От осознания этого факта мне стало ещё хуже, настолько хуже, что я с трудом разбирал дорогу, удерживая руль трясущимися руками. Единственное, чего мне сильно хотелось в тот момент, – это напиться до беспамятства и забыться. И хотя я не имел никогда привычки топить свои страдания в бутылке виски, в тот вечер я позволил себе подобную слабость, понимая, что терпеть нежданно навалившуюся боль в левой части груди нет никаких сил. Чудом добравшись до Петербурга без происшествий, я завалился в первый попавшийся по дороге бар и, заказав себе изрядную порцию спиртного, принялся с жадностью поглощать её, желая поскорее почувствовать облегчение. Тогда мне казалось, что стоит мне пережить эту ночь и наутро всё пройдёт, и я снова заживу нормальной, привычной для меня жизнью без лишних и ненужных переживаний. Но я ошибался.

Я смутно помнил, как вызвал такси далеко за полночь, и совсем не помнил, как добрался до дома. Алкоголь и воспоминания о минувшем прошлом, которые я давно задвинул на задний план, сыграли со мной злую шутку. Когда я проснулся следующим утром, первое, что я почувствовал, – это невыносимая головная боль и тошнота, но это оказалось не самым страшным. Я с неимоверным трудом разлепил веки и, осмотревшись, застонал, осознавая, что лежу на огромной кровати в спальне нашего бывшего с Вероникой дома в обнимку с её шёлковым халатом. Воспоминания о вчерашнем дне нахлынули на меня без предупреждения, заново покрывая моё сердце холодом боли и отчаяния. Беспамятство, вызванное солидной порцией алкоголя, быстро улетучилось вместе с темнотой ночи, возвращая меня в утреннюю реальность, пахнущую тоской и каким-то тягучим ощущением собственного ничтожества.

Я медленно поднялся и сел на постели, ощущая себя как разбитое корыто из сказки Пушкина «О золотой рыбке» или даже хуже. Я всё ещё был в одежде и обуви, голова гудела, каждый удар сердца отзывался в висках адской болью, тело затекло от неудобного положения, желудок грозился вывернуться наизнанку, но все эти телесные ощущения не шли ни в какое сравнение с душевной болью. Выпивка не помогла, не стоило и начинать.

Я, превозмогая резкую боль в глазах, опустил взгляд на свои руки, которые всё ещё сжимали золотистую тонкую ткань, и, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, поднёс их к лицу, запуская ноздри в мягкий шёлк и с шумом втягивая воздух. Даже сквозь жуткое похмелье я смог почувствовать её запах, такой сладкий, такой родной. Он тут же разлился по всему моему телу приятной истомой, облегчая синдромы утра после пьянки. Чёрт! Что я делаю? Сижу как последний придурок на постели, которую делил когда-то с собственной женой, бывшей, к слову сказать, в мятом костюме, с невыносимой головной болью и нюхаю её пеньюар. Безумие! Как меня вообще сюда занесло?

Я бы ещё долго задавался тупыми вопросами, обвиняя себя в идиотизме, если бы в дверь робко не постучали. Лиза. Я судорожно отшвырнул от себя бывшую вещь Вероники, словно эта была мерзкая жаба и словно я не наслаждался её ароматом всего минуту назад.

– Можно? – сестрёнка заглянула за приоткрытую дверь.

– Я так понимаю, ты одна сможешь объяснить мне, что я тут делаю, потому что сам я нихрена не помню, – промычал я, поднимаясь на ноги и стараясь не заскрипеть, словно старый прогнивший шкаф, потому что именно так я себя чувствовал.

– Тебя вчера таксист привёз, ты, наверное, по привычке назвал старый адрес. Поскольку ты отключился на заднем сидении его автомобиля, ему ничего не оставалось, как позвонить в дверь и передать тебя в надёжные руки, которыми оказались мои. Хорошо, что я ещё не успела лечь, потому что только приехала из Бора. Правда, пока мы с таксистом тащили твоё почти бездыханное тело вверх по лестнице, ты, кажется, немного пришёл в себя и даже пытался что-то говорить. Мы не разобрали, что именно. Что случилось? Переговоры сорвались?

– Если бы, – проворчал я, запуская руку в волосы, пытаясь тем самым облегчить головную боль. – Мне надо в ванную.

– Аспирина?

Я лишь поморщился и помотал головой в знак отказа. Хоть я и являлся сыном хирурга, лекарства воспринимал только в смертельных случаях, к коим похмелье явно не относилось. Хотя, я бы сейчас не отказался от таблетки, способной унять тянущую боль в левой части моей груди.

Пока я пытался привести своё тело в хоть какое-то подобие порядка и смыть с себя противное похмелье, я думал, как мне быть дальше. Мне всё ещё было невыносимо больно и мне это решительно не нравилось. Мне хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать того, что я чувствовал теперь. Решение, принятие которого я откладывал «на потом» последний месяц, пришло само собой. Давно пора было определиться, но я всё тянул, что-то удерживало меня в Питере, и я был бы рад, если бы этой силой оказалась Таня. Теперь же, когда я окончательно убедился в том, что все мосты в прошлую жизнь сожжены, что не осталось хотя бы одной ниточки, которая могла бы привести меня к Веронике, ничего уже не держало меня в этом городе, области, стране. На тот момент я чётко видел своё спасение от тоски и боли в работе, причём далеко отсюда, на другом краю земного шара, в Китае.

Определённость моего будущего придало мне уверенности и сил, как моральных, так и физических. В тот момент я был полон решимости справиться со своими мыслями, вызывающими во мне столь неприятные ощущения, ну или хотя бы загнать их подальше и поглубже, пока они и вовсе не перестанут меня посещать. Я вышел из ванной вполне готовый к продолжению дня. Порывшись в своём шкафу, я обнаружил в нём с десяток приличных костюмов и поглаженных ещё рукою Вероники рубашек. Пока я одевался, мерзкий червяк прогрыз ещё парочку тоннелей в моём гнилом сердце, хотя куда уж больше: теперь мои рубашки стирают и гладят только чужие руки работниц химчистки. Отогнав от себя подобные мысли и прислушавшись к своему желудку, я понял, что чашка кофе вполне может в нём задержаться, и направился на кухню, где и застал свою двоюродную сестрицу.

– Чашка крепкого кофе в обмен на ответы, – прощебетала негодница, с дразнящей улыбкой проводя перед моим носом туркой с ароматным напитком.

– Шантажистка, – буркнул я, моё настроение решительно не располагало к подобным шуткам.

– Как хочешь, – обиделась Лиза и уверенным жестом поднесла турку к раковине с целью освободить сосуд от содержимого.

– Ладно, но только один вопрос, мне сейчас не до игры в «правда или выкуп».

Девчонка развернулась на пятках с радостной улыбкой и щедро наполнила большую кружку кофе для меня.

– Вопрос в сущности тот же, что ты проигнорировал в спальне. Почему ты напился до беспамятства?

Я зажмурился. Мне сейчас совсем не улыбалось отвечать на подобный вопрос, что означало бы лишь одно – излить душу своей младшей болтливой сестре. Шумно выдохнув, я взглянул на неё и понял, что мне всё равно от неё не отделаться, тем более она лучше, чем кто-либо осведомлена о моём недавнем маниакальном рвении (теперь-то с этим определённо покончено) знать подробности жизни Вероники. Скорее всего, у неё хватило ума догадаться, что я это делал по какой-то известной мне одному причине и, возможно, слишком очевидной причине. Была не была.

– Я вчера был в Бору и видел Веронику, – выдавил я из себя эти слова, будто бы они мешали мне дышать.

Лиза поперхнулась кофе и звонко закашлялась, мне пришлось слегка постучать ей по спине.

– Когда ты успел? – искренне удивляясь, задала Лиза один из тысячи вопросов, которые явно крутились у неё на языке.

– Это уже второй вопрос, – нахмурился я из вредности, но всё равно продолжил: – когда уже все разошлись и она осталась с Волковым наедине, – выдал я ненавистное имя, от которого мои зубы сводило болезненной судорогой, как от изрядной порции лимона.

Я наблюдал, как на лице Лизы отражается мыслительный процесс, и даже позабавился сквозь ядовитую горечь, когда догадка о причине моей вчерашней пьянки буквально загорелась лампочкой над её головой с криком «Эврика!». Взгляд сестрёнки резко наполнился сочувствием. Хоть догадливость и сострадание не её конёк, понять, что мне всё ещё больно от этих воспоминаний, ума хватило.

– Что будешь делать? – просто спросила она.

– То, что нужно было сделать два месяца назад. Принять и забыть. Поеду в Китай, с глаз долой – из сердца вон. Хватит этого ненужного мазохизма.

– Думаешь, прокатит?

– Должно. Кстати, ты не видела мой мобильник?

Лиза подала мне мой айфон, на котором я обнаружил пятнадцать пропущенных вызовов. Чёрт, Таня!

***

Как я и планировал, чужая страна, другие люди, новые впечатления и нереальное количество работы сделали своё дело – я успешно игнорировал неуместные воспоминания и чувства, загружая свой мозг чем угодно, только не мыслями о Веронике. Неплохой чертой моего характера, надо признать, было то, что я умел гибко подстраиваться под ситуацию и наслаждаться тем, что имею, особенно если осознавал, что большего мне не светит. Строительство завода шло своим чередом, строго по запланированному графику и уже ближе к декабрю я смог немного разгрузиться и позволить себе попутешествовать по такой загадочной, сильной и будоражащей воображение стране, как Китай.

Я не переставал восхищаться трудолюбием и полной отдачей работе китайцев, причём независимо от их возраста и социального статуса. Чуть позже, побывав в отдалённых от крупных городов уголках страны, я понял, что любовь к труду заложена у китайцев в генах с рождения и причиной этому была постоянная необходимость бороться за место под солнцем в прямом смысле этого слова. Признаться, я, мягко говоря, был поражён, если не сказать шокирован, окунувшись в жизнь сельского населения Китая и маленьких городов. Суровый закон Поднебесной гласил: «Одна семья – один ребёнок», и такая резкая демографическая политика, направленная на стабилизацию неуёмного роста численности населения, зачастую приносила свои не совсем ожидаемые плоды, которые мне не посчастливилось увидеть собственными глазами и мне от этого становилось страшно.

Суровые ограничения демографической политики упрямо игнорировались в глубинках страны, где процветала бедность и нищета. Стоит ли говорить, что количество детей в северо-западных провинциях далеко не ограничивалось одним или хотя бы двумя детьми, что тоже было вполне законно, если старшей из них была девочка. Самое страшное было то, что огромная часть сельского населения Китая относилась к контрацепции, как к самому настоящему и почти живому злу, и продолжала плодиться, оправдывая себя религиозными взглядами. Мне пришлось объездить много фабрик и заводов в поисках поставщиков недорогих запасных частей к медицинскому оборудованию и, честно признаюсь, от увиденного на некоторых из них меня бросало в дрожь.

Для большинства китайских деревенских семей иметь второго и последующих детей – непозволительная роскошь. Они предпочитали рожать и не регистрировать свои чада, чем предохраняться или платить за незаконных потомков непосильные налоги. В результате эти несуществующие дети по сути представляли собой призраков, мёртвых душ, не имеющих прав на медицинское обслуживание, образование и прочие социальные блага цивилизации. Они бы все помирали с голоду, словно мухи, если бы не работали, добывая себе кусок хлеба, как только начинали что-то соображать.

Я думал, что ручной малооплачиваемый детский труд – давно забытое прошлое, которое никогда не касалось России, но имело место быть в Европе до конца восемнадцатого века, но я ошибался. Я собственными глазами видел целые цеха ребятишек, упаковывающих товар руками, раскрашивающих какие-то фигурки вручную и исполняющих прочую несложную работу по десять часов в день буквально за еду, пока их родители трудились в поте лица на мизерных участках земли, выращивая рис и прочие сельскохозяйственные культуры. Сказать, что я был в шоке – ничего не сказать. Первым моим порывом было пожаловаться на такое беззаконие властям, но потом я понял, что этот труд – единственный вариант выжить для этих детей. У их родителей просто не было денег, чтобы прокормить всех незаконных детей, не говоря уже о том, чтобы дать им какое-то элементарное образование.

Особенно тяжело было наблюдать подобные вещи после развитого, цивилизованного восточного побережья, с его огромными небоскрёбами и прочими дарами технического прогресса. Я был бы рад выкинуть из головы весь этот увиденный кошмар, но я не мог. Мне оставалось только смириться с ним. Если уж власти этой великой страны не могут повлиять на своих граждан, что могу сделать я? Такова реальность бедных провинций Китая, такова его обратная сторона.

Мне хотелось поделиться своими впечатлениями, обсудить увиденное с единственным человеком, подходящим для этого, была Таня. Когда я за ужином рассказал ей обо всех тех ужасах, происходящих в глубинках Китая, она лишь поморщила носик и презрительно фыркнула.

– Какое тебе дело до того? – задала она вопрос, и, надо признать, он оказался совсем не той реакцией, которую я ожидал.

– Если учесть, что я с этим ничего не могу поделать – то, по сути, никакого. Однако меня это беспокоит, не слишком уж приятно осознавать, что в современном мире происходят подобные вещи.

– Голодающих на земле очень много, ты ещё в Африке и Индии не был. Так что теперь, об этом убиваться?

– Таня, я видел собственными глазами, как исхудалые дети вкалывают за кусок хлеба вместо того, чтобы играть в детские игры или посещать школу. Тебя это совсем не волнует? – Меня начинала раздражать её реакция.

– Нет, если ты не соберёшься потратить все свои деньги и накормить их, – прямо ответила она, а я вдруг понял, насколько цинична и эгоистична эта женщина.

Я и сам считал себя эгоистом и циником в какой-то степени, но всё-таки сострадание мне не было чуждо. Признаться, мы с Таней не так уж часто разговаривали по душам, мы вообще мало разговаривали, предпочитая не тратить время на болтовню, а посвятить его более приятному занятию. Теперь же, вдали от дома, в другой стране я скучал по родным, по дочери, по Питеру и мне остро не хватало общения, которого Таня никак не хотела или не могла мне дать. Все мои попытки вывести её на разговор заканчивались буйным сексом, не успев начаться. Меня раньше это совсем не беспокоило, я был не против, когда она затыкала мне рот поцелуем с продолжением даже тогда, когда я пару раз пытался высказать ей, как скучаю по дочери. Но теперь, когда мы уже больше двух месяцев прожили в Китае, одного секса мне было мало. Теперь, когда бизнес шёл полным ходом, строительство набирало обороты и я уже не работал сутки напролёт, я остро ощущал потребность в общении, в человеке, с которым смогу поделиться чувствами и эмоциями, в родственной душе. Тем тяжелее мне было осознавать, что Таня к такому человеку никак не относилась, единственное, что нас с ней связывало, – это потрясающий, умопомрачительный секс.

Подобное открытие слегка напрягало меня. Не то чтобы я думал, что люблю Таню, я на самом деле никогда об этом не задумывался, но всё-таки мне хотелось бы верить, что наши отношения строятся не на одном только голом сексе. Наверное, отдалённость от родной страны, от привычной жизни сделала своё дело и я смог немного отрезвить свой пыл, осознав некоторые вещи, которые раньше мне осознавать было недосуг. Я, по сути, ничего не знал о Тане, о её прошлой жизни, бывшем муже, она никогда не делилась своими чувствами и никогда не заговаривала о моих, её попросту они не интересовали. Если раньше я об этом несильно-то и задумывался, то теперь же я всё больше убеждался, что у нас со Спициной нет ничего общего, и самым неприятным в этой ситуации было осознавать, что Таня и не стремится это общее нажить, её всё устраивает, в отличие от меня.

Я вдруг вспомнил её поведение в Диснейлэнде, её отношение к моему ребёнку. Она даже не пыталась предпринять попытку наладить с Катей контакт хотя бы ради меня. Напротив, она сделала всё, чтобы моя дочь уехала и больше не желала общения со мной. К моему огромному сожалению, тот факт, что я начал понимать, кто такая Таня, сумев абстрагироваться от непреодолимого желания обладать её телом ежеминутно, облегчения мне не принёс, напротив, мне это было неприятно. Однако я по-прежнему остро нуждался в ней, а она, как я надеялся, во мне. Её поведение я мог списать на плохое воспитание, на эгоистичное желание обладать мной единолично, не подпуская ко мне Катю, но только не на безразличие, во всяком случае, мне хотелось в это верить. Любила ли Таня меня? Не знаю, она никогда об этом не говорила, как и я сам. Мне вдруг впервые за всё время нашего знакомства сильно захотелось выяснить кое-что.

– Почему ты со мной? – неожиданно для самого себя и для Тани задал я вопрос.

Она бросила на меня беглый взгляд из-под длинных отяжелённых тушью ресниц, и мне показалось, что в её глазах промелькнула подозрительность. Я не успел хорошо рассмотреть, Таня уже вернула взгляд в свою тарелку

– Ты классный, – непринуждённо ответила она, слегка пожимая плечами. – У тебя шикарный зад и ты очень хорош в постели.

Вот и всё, всё просто, прямо и лаконично. Никакой тебе любви до гроба и прочей розовой фигни, делающей нас слабаками и идиотами. Спасибо за откровение, детка.

С этими словами она отложила приборы, сделала глоток вина и, хитро улыбаясь, подошла к моему стулу, опустилась передо мной на колени, схватившись своими наманикюренными пальчиками за металлическую пряжку ремня моих брюк.

«И у тебя есть деньги», – добавил я про себя, но тут же забил на эту мысль, когда почувствовал на себе горячий язык этой чертовки. Задумываться над тем, достаточно ли этого для меня, для того, чтобы чувствовать себя счастливым, мне уже не хотелось, какая разница, если в тот момент мне было безумно хорошо с ней.

***

Декабрь приближался к середине, и я ходил по магазинам, присматривая подарок для Катюши на Новый год. Таня не захотела составить мне компанию, её не привлекала перспектива потратить несколько часов на выбор подарка моей дочери. Она вообще делала вид, что никакой дочери у меня нет, и каждый раз, стоило мне произнести её имя, морщила носик и переводила тему. Сейчас же она отправилась в СПА-салон, и я знал определённо, что это займёт у неё не меньше половины дня.

Мой выбор пал на коллекционную красивую, на мой взгляд, фарфоровую куклу в забавном нарядном традиционном китайском платье. Мне подумалось, что эта необычная китайская кукла обязательно должна понравиться Кате. Когда я, с завёрнутой в тонкую хрустящую бумагу куклой, проходил мимо сувенирной лавки, мне бросилась в глаза одна симпатичная вещица. Это была небольшая музыкальная шкатулка в виде цветка. Почему-то подумав о Веронике, я купил её и принёс домой вместе с куклой. Мелодия шкатулки представляла собой какой-то китайский перезвон колокольчиков и меня никак не воодушевляла, а, напротив, слегка даже раздражала. То ли я настолько соскучился по Бору, то ли по родителям, но мне вдруг захотелось сесть за электронный рояль, который заменял мне мой классический в те часы, когда мне было особенно тоскливо в чужой стороне, и записать какую-нибудь новую мелодию. Надо признать, что у меня ни разу не возникло желания сыграть что-нибудь в присутствии Тани, да она никогда и не просила, хотя знала о моём увлечении музыкой, но наедине с собой я иногда давал волю своим пальцам, лаская чёрно-белые клавиши и наслаждаясь разливающимися по комнате звуками.

Я постоянно давил в себе мысли о том, что скучаю не только по дочери. Признаться самому себе в том, что я скучаю по Веронике, особенно после того, что я был совершенно убеждён в том, что мне там уже ничего не светит, было невыносимо трудно, и это осознание пригибало мою гордость к полу с неимоверной силой поработителя. Но в воздухе уже витал густой запах приближающегося семейного праздника, что делало меня сентиментальным до тошноты.

Моя стойкость в непризнании очевидных вещей в моём отношении к бывшей жене всё-таки имела одну брешь. Я позволил себе небольшую слабость, которая характеризовала меня не иначе как законченного мазохиста. Ничего удивительного, Лиза уже давно подозревала это во мне. В моём кабинете, в столе, который закрывался на ключ, лежала одна вещь, которую я доставал в минуты одиночества и непреодолимой тоски и любовался ею исподтишка, чувствуя, как сжимается всё внутри от прорезающихся сквозь толстую плёнку напускного равнодушия унылых мыслей, уносящих меня в прошлое. Это прошлое казалось мне настолько недосягаемым и нереальным, что могло бы представиться сном, если бы не живое тому доказательство – моя обожаемая дочь, унаследовавшая цвет моих волос и глаз.

Вот и теперь, оказавшись наедине со своей грустью, я направился в кабинет и извлёк эту вещь, которой была та самая фотография Вероники с её дня рождения, присланная Лизой, распечатанная и помещённая моей рукой в маленькую золотистую рамку. Глядя на фото своей бывшей жены, я вновь ощутил тянущую боль в левой части груди. Чёртов мазохист!

Я вернулся в гостиную, поставил фоторамку на электророяль и сел, продолжая смотреть на фото. Воодушевлённый милой улыбкой бывшей жены, я начал играть давно забытую мелодию, которую сочинил для неё в первый год нашего знакомства. С каждым звуком ощущение неправильности всего происходящего разрасталось во мне, но я продолжал играть, будто бы пытался этой игрой найти ответы на вопросы, которые боялся задавать самому себе. Постепенно я перешёл с заученной наизусть мелодии на другую, новую, но отдалённо напоминающую ту самую первую. Эта мелодия была резче, отрывистей, но всё такой же волнующей. Я словно хотел выплеснуть через неё свои эмоции, поделиться ими с неодушевлённым роялем. Не знаю, сколько прошло времени, пока я сидел в гостиной и играл, играл, погружаясь в собственные мысли, но настойчивый телефонный звонок прервал мою игру. Взглянув на дисплей, я обнаружил на определителе имя сестры.