Пинок сонетов (2020)

Дорожное

 
Узлы и развязки железных дорог,
Беседы в буфетах невзрачных вокзалов.
И времени катастрофически мало
И вновь понимаешь, как ты одинок.
 
 
А может, сквозь сотни пороков и тщет,
На этих пустых и безумных дорогах
Становишься ближе к понятию Бога
И время тогда исчезает вообще.
 
 
Придёт сухопутный корабль на причал,
Взойдёшь на него, успокоишься вроде.
А там по вагону архангелы ходят
И взять предлагают бельё или чай.
 
 
Но, в заспанный город приехав с утра
В компании роя обдуманных мыслей,
Вернёшься к обычной настойчивой жизни,
Поймёшь: Дон Кихот был по-своему прав.
 
 
Дороги – свободным, сердца – дуракам,
Скорбящему – радость, любовникам – страсти.
А нам пусть немного достанется счастья
Синицею в стёртых о струны руках.
 

«Исходи меня вдоль, исходи поперёк…»

 
Исходи меня вдоль, исходи поперёк —
Не найдёшь пустоты в моём теле.
Но момент нашей встречи безумно далёк,
И вот я постепенно пустею.
 
 
Но законам физическим всем вопреки,
К сожаленью, не делаюсь легче.
Будто кто-то мне с крупною солью мешки
Водрузил ради смеха на плечи.
 
 
Так бывает, когда из прочитанных книг
Не вобрал вожделенного смысла.
От воды в мыслях сыро, а мозга тайник
Начинает попахивать кислым.
 
 
Так бывает, когда отпускать не желал,
Провожая под сумрачным небом.
И подумал потом, что любил и ласкал,
И лелеял с приставкою “недо”.
 
 
Так бывает… Но в нашей с тобою судьбе
Слишком мало простых совпадений.
А пока доброй ночи желаю тебе
И до встречи в твоих сновиденьях.
 

Приезжай

 
На трепетном сердце твоя печать.
Повода нет? Приходи пить чай.
Если я буду молчать – прости,
Просто я так без тебя грустил.
Всё, что я мог бы тебе сказать,
Полностью выразит лишь гроза.
Так же мечась, веселясь, хрипя,
Как я, когда вновь обрету тебя.
Если бы знать, где найти врача,
Чтобы унял он мою печаль,
Только всего не сказать ему,
Придётся себя врачевать самому.
Выдумывать сказки, звонить друзьям,
Или молчать, будто моду взял,
И прятаться словно барсук в норе…
Я тебя жду! Приезжай скорей.
 

«Прыгнул в утро, слегка по-собачьи всхрапнув…»

 
Прыгнул в утро, слегка по-собачьи всхрапнув,
расправляя зажатые лёгкие.
Потянувшись, лохматою гривой тряхну,
Зафиксирую сны одинокие.
Прогуляюсь глазами по крышам домов —
Те, в ответ мне, помашут антеннками.
И рассвет, выпускающий первую кровь,
Разукрасит весь город оттенками.
Тих и радостен мир у того чувака,
Что начнёт свою трапезу с красного.
Пусть тарелка пуста, зато полон стакан —
Воспаляется чувство прекрасного.
Имитируя к жизни живой интерес,
Я пройдусь по проснувшимся улочкам.
Как забавно выходит: с крючка только слез,
Чтобы снова попасться на удочку.
Тяжела голова от того, что внутри
Пустота и ни грамма поэтики,
Распатронило мозг, он раздался, смотри,
Как поп-корн в специальном пакетике.
Механических мыслей поток обуздав,
К магазинным приближусь окошечкам,
И увидев, какой за прилавком удав,
Перед ним стану кроликом крошечным.
И монетки в трясущейся лапке зажав,
Прошепчу: мне, пожалуйста, “хересу”.
Нету “хересу”, зычно промолвит удав,
Я услышал, но что-то не верится.
И, как Веничка кроткий, спрошу вдругорядь
(Я же верую, ибо абсурдно).
Но услышу: ну сколько тебе повторять?
И меня, словно полное судно,
Что выносит брезгливо хмельной санитар,
Торжествуя, доставят на улицу.
Ну и пусть, я приму от похмелья удар
Или с пивом смогу перемучиться.
И присев под ветвями развесистых слив,
Я внимать буду птичьему пению.
Благодарствую, Господи, за недолив
В мою скромную чашу терпения.
 

«На обочинах талый снег…»

 
На обочинах талый снег,
Тот, что больше к лицу весне.
Солнце сонно плывёт в зенит,
Как попавшийся в сети кит.
Настроение "си-бемоль"…
Посмотреть на синиц в бинокль,
И чего-нибудь всё же спеть,
Пока день не утратил свет.
 
 
Дальше ночь развернёт платок,
И над крышами звёзд плато —
Драгоценных пылинок рябь.
Хорошо. И все мысли в ряд.
Не любить – значит множить скорбь,
Вхолостую гонять мотор.
Потому мы друг другу – дар,
Что для счастия, верно, дан.
Берегу! Лишь бы Бог берёг.
Кто осмелится, отберёт?
 
 
И плывёт колокольный звон,
Словно громкий, призывный зов.
Он напомнит потом о том,
Что всегда тебя ждёт мой дом.
А пока не растаял снег,
Можешь спрятать тоску во сне —
Это смерть, что дарует жизнь.
Только ты не забудь – проснись!
 

«Если звёзды сыплются вам в карманы…»

 
Если звёзды сыплются вам в карманы,
Если можно ночью гулять беспечно
Это значит рядом летает ангел
И кладёт ладони на ваши плечи.
Если день в разлуке течёт тоскливо
Или просто тошно, без всяких “если”,
Понимаешь сразу, что быть счастливым —
Не работа вовсе, а дар чудесный.
 

«Снега не сходят, и после плахи рябит в глазах от мерцанья стёкол…»

 
Снега не сходят, и после плахи рябит в глазах от мерцанья стёкол,
Витрин и бусин на бледной шее и сотен маленьких алых капель.
Колючий ветер по-злому жалит, из горла лезет лишь сиплый клёкот
Взамен прощаний, она тоскует и взгляд её так похож на скальпель.
 
 
Зачем так сложно любить друг друга, быть сочинённым и подчинённым,
Когда выходит лишь методично с плеча рубить ледяным глаголом?
А после (словно ещё надеясь) смотреть на страшное отстранённо,
И, за опору взяв обещанье, на эшафоте валяться голым.
 
 
Реальность гуще печальной краски, а быт страшней символичной смерти,
Когда душа, от сомнений воя, бредёт в языческий мир гаданий.
И если вовсе не будет шанса, я в небо сам, на огромной жерди
Свою башку вознесу, и больше не причиню никому страданий.
 

«Беспокойные ночи в поезде…»

 
Беспокойные ночи в поезде
Сколько было их – брось считать.
Джентльмены печальной повести
На плацкартных своих щитах.
Переменчивый свет в вагоне,
Постоянный пейзаж в окне.
Душно очень и кто-то стонет,
Поворачиваясь во сне.
Возлюбить его? Вот потеха.
Он, быть может, уже родней
Тем, что тоже не хочет ехать,
Как не хочется ехать мне.
Когда буду опять? Не знаю.
Не гадаю на “просто так”
И тоска поднимает знамя
И в душе марширует в такт.
Не ведусь, ибо знаю точно,
Что до пункта, где тает грусть,
Мне билет уже взят бессрочный
И я скоро туда вернусь.
 

«Когда режиссёра садят…»

 
Когда режиссёра садят
И закрывают театр,
В его отрешённом взгляде
И есть самый сильный кадр.
Он, может быть, эту сцену
Прокручивал сотни раз
И сердце ловило измену
И дёргался тиком глаз.
Он сон от гнетущей яви
Всегда отличить был рад,
Но жизнь эту сцену ставит
Коряво и невпопад.
И зритель, дымящий "Вогом"
Испустит тщедушный глас:
"Ну вот, наигрался в Бога,
Теперь опустись до нас!"
Мол, всех от игры коробит…
А он не играл – творил.
И образами подобен
Был высшему из мерил.
А нынче: замок и клетка,
Избитый наборчик фраз.
Таких забывают редко,
Но гробят по счёту "раз".
И вот перед заключённым
Сгущается темнота,
Является некто в чёрном
И с выправкою мента.
Пошёл заливать: "Послушай,
Ну что ты от них имел?
Давай поменяем душу
На чистое реноме".
А режиссёр устало
Ответил: "Не буду врать.
Я «Фауста» было ставил,
Но чтоб самому играть…
Мне лестно, святая правда,
Меняю, прости, лишь тон.
Тебе здесь, дружок, не рады.
Иди-ка ты, с миром, вон!".
Не солоно съев, макабр
С рассветным лучом слинял
И это был сильный кадр —
Ах, если бы кто-то снял.
А узник извлёк из горла
Сухой, еле слышный стон…
Какой бы ты ни был гордый —
Ломают со всех сторон.
Но что-то ещё трепещет
В груди, не берись унять.
Есть вещи, простые вещи,
Которые сложно понять.
И если кого-то судят,
И хаят его, гнобят —
Вокруг миллионы судеб,
Что в нём узнают себя.
Ему остаётся только,
Свой разум во всём виня,
Примером стоять на полке,
Ах, если бы кто-то снял.
 

«Меняя день на ночь, теряешь сон…»

 
Меняя день на ночь, теряешь сон.
Мокрота, подпирающая глотку
Так надоела. Выжатый лимон
В горячем чае. Мощно, как закон,
Слюна стекает вниз по подбородку.
Летающим в обители небес
Помашешь наобум, за занавеской
Выстаивая ежедневный крест.
И постепенно сам теряешь вес,
И то, что ранее тебе казалось веским.
За прошлое не выплатив калым,
Ты ощущаешь явственно и больно
Вонзившиеся в сердце две стрелы
И пляшет Кафка на конце иглы,
И ты ему подыгрываешь сольно.
Радиоточка бешено молчит,
За свет не плачено, и шнур от телефона
Как одиночество, готовый заключить
Объятия чуть выше от ключиц…
А за стеной весна играет фоном.
Но титры далеко. От всех свечей
Останутся лишь капли парафина.
И не достигнут пятаки очей,
И носом клюнет ангел на плече,
Как режиссер неконченого фильма.
 

Рождественское

 
Что-то тянет сказать, но зачем?
Или тянет похаять Родину.
Ты уснёшь на моём плече.
И хватает этого вроде бы.
Пересвист полуночных вьюг —
Что за музыка? Пахнет плесенью.
С одного на другое вдруг
Перескочишь и выйдет песенка.
Мне знаком беспощадный стыд,
Угрызения плоской совести.
А мерило мне – только ты!
Вот такие у нас тут новости.
Не забыть, даже выпив «сто» —
Обостряется ножик внутренний.
И срезает хилый росток
Оправдания. Но под утро
На термометре ниже нуля.
Сон приходит – постель горячая.
Ночь заметками на полях,
Как обычно впустую потрачена.
Всё так просто: один, одна.
Телефонный звонок – спасение.
Не минует. Испить до дна
Эту чашу – предназначение.
Моя боль на груди значком,
Злобу всю на бумаге выместил.
Я ведь с этим давно знаком.
Дай мне, Боже, всё это вынести!
 

«жизнь мчалась вперёд вполне однозначно…»

 
жизнь мчалась вперёд вполне однозначно,
деля всех по принципу "девочка-мальчик".
деля всё по-принципу "черное с белым",
летела поездом осатанелым.
шкафы-купе, плацкарты – больнички,
вагон-ресторан… сломанной спичкой
счастье, на грязном полу вагона:
горело – грело, остыло – вон!
святая обязанность – чистить карму,
ложка гремела о край стакана,
в окошке скелеты посёлков дачных…
жизнь мчалась вперёд вполне однозначно.
 

«Рыба плещется в воде…»

 
Рыба плещется в воде.
Ты нигде, и я нигде.
Хриплый голос, берег крут —
Нас куда-то позовут.
Под стихией и дождём
Мы куда-нибудь придём.
По пятам спешит беда
Ниоткуда – никуда.
Вязнем в спутанных путях,
Никуда не приходя.
 

«В тесной ванне сидел, ссутулив…»

 
В тесной ванне сидел, ссутулив
безнадежно широкие плечи,
подставляя лицо под струи,
провожал этот томный вечер.
Хорошо, что жена понимает.
Пониманье – основа брака.
Тишина. Кругом ночь слепая.
И на коврике спит собака.
 

«С тяжёлым ценным ворохом…»

 
С тяжёлым ценным ворохом,
Ни ласками, ни порохом
Не гретые, не жжёные
Мы – коммивояжёры.
С товаром пресомнительным,
Несём земное жителям
Землянок серо-каменных.
Мы – вроде музыкальные.
С истрепанною музыкой,
С истерзанными музами,
Вокальные, вокзальные,
Мы – что-то театральное.
Кричащее, поющее,
Быть может и не лучшее.
Но с нами интереснее,
Мы – версии. Мы – песни.
 

«Неохота вернуться туда…»

Степану К.

 

 
Неохота вернуться туда,
Где истоптаны вечные грабли.
Чтобы вновь дожидаться суда,
Где совсем не охота, а травля.
Как прицел наворачивать кран,
Ожидая, что грянет в макушку
Не привычная жидкость, а град
Из свинца, проломив черепушку.
И довольствуясь щелью из штор,
Видеть псов, копошащихся в дряни.
Курок взгляда взводить, как укор,
Осекаться, мол, лучше не станет.
Не бояться – удел мертвецов,
Устоять – оловянное дело.
Нам достался от наших отцов
Сильный дух, но непрочное тело.
Нам страдать полагается здесь.
Понимая, мы ищем решений,
Хлещем выводов мутную взвесь
И осадок былых прегрешений.
Но в огне станет ясно, где сталь,
Где раскисшее жирное мыло.
Человеком не каждому стать!
А ведь столько возможностей было…
Не пытай себя жестким бичом —
Светом жги эту тьму неустанно.
Своим сердцем – горящим лучом
Ты прижжёшь и залечишь все раны.
 

«Скрипит обшарпанная мебель…»

 
Скрипит обшарпанная мебель
Под аккомпанемент дождей.
К закату всё, и Бог на небе
Читает книги про людей.
Гадает, листья обрывая,
“не любят-любят” и дымок
Из своей трубки выдувает,
Пустив дожди на самотёк.
Под тихое урчанье грома,
Что лёг клубком у самых ног,
Творца охватывает дрёма,
Чтоб он хоть на секунду смог
Забыть про вечные печали
И хоть во сне увидеть мир,
Что был задуман изначально,
До исправления людьми.