000
ОтложитьЧитал
Катерина, пряча взгляд, подивилась:
– Да, не часто к нам царевичи летят… Да еще на деревянном управляемом орле. Даже и не знаю прямо, стоит верить ли тебе? Впрочем, разве только птицей к нам и можно залететь. Ты не знаешь, что творится в нашем городе теперь…
– Что за город? Что тут скрыто? Что тут деется у вас?
Чавкая бельем в корыте, нехотя отозвалась тихая Катерина:
– Город наш зовут Грязань, за целительные глины, что кругом него, назван… Про житье-бытье про наше будем завтра толковать. Ты ложись, милок, пока что. Нечего сидеть, зевать.
Повторять пришлось бы вряд ли парню после всех дорог. На полатях, как в кровати, он уснул без задних ног, только лишь до них добрался, и до утра прохрапел. Не услышал, как старался, громогласно, бойко пел, во дворе туманно-синем ранний дерзостный петух; как взяла Екатерина яйца от его подруг; как зажгла дровишки в печи, от огнива запалив; как в котел поклала гречи, кашу гостю заварив. Но лишь запах духовитый стал дразнить Ереме нос, расторопно-деловито на пол наш царевич сполз.
Поприветствовал хозяйку, свою помощь предложил, чем лукавый, как у мамки, взгляд в свой адрес заслужил. От такого предложенья отказалася она: мол, привыкла к положенью, что все делает одна. За столом немногословна, но учтива и добра, потчевала его, словно, то не каша, а икра. И царевич без смущенья, в обе щеки уплетал, что, подумаешь, неделю без посадки пролетал. А закончивши с едою, вышел в светлый город он, чтоб понять, зачем судьбою был сюда он занесен.
Раз костюмчик, знамо дело, не просох тогда еще, в том, во что его одела она ночью, и пошел. В рассуждении известном – это на руку ему: будет выглядеть, как местный, что не местный – не поймут.
Глава 5
Городок, куда Ерема ненароком залетел, жил в какой-то полудреме, словно чем-то заболел. Колготятся молча люди, кони тащатся – топ-топ, но внимательно друг к другу не относится никто. Не шумят, играя, дети, рог почтовый не звучит, не смеются звонко девки, в кузне молот не стучит… Каждый делает чего-то, лишь бы ног не протянуть. Еле движется работа – шатко-валко, по чуть-чуть. У ворот молчащих храмов кучки нищих да больных тянут руки в грубых шрамах до монеток мелочных. Куры, свиньи – тоже дремлют, если не сказать, что спят. И как будто само время тихим шагом движет вспять. Устаревшие одежды, захудалые дворы, явно неплохие прежде, обветшали с той поры. Замощённые когда-то улицы теперь в грязи, а над мостовой щербатой ветер мусорный сквозит. Зато, когда крайне редко, пролетит под шум и гром распрекрасная карета – и исчезнет за углом, еще долго машут шапками простые мужики, словно бы холопы жалкие хозяям городским.
С трех сторон закрыт стеною, как во времена татар, незакрытой стороною город к речке подступал. Еремей весь день слонялся, все глядел да примечал, встречных расспросить пытался, да никто не отвечал. Видел рынок, видел пашню, подходил и ко дворцу (опознал его по башням, да узорному крыльцу). А под вечер, возвращаясь в дом хозяюшки своей, он решил принять участье в деле, где он был нужней: дедушка суровый правил покосившийся забор. Подсобил ему наш парень, дед же начал разговор:
– Редко здесь нездешних встретишь…
– Как определил, дедусь?
– Я давно живу на свете… Пантелеем я зовусь, – руку протянул.
– Ерема! Прибыл к вам издалека.
– Вижу: личность незнакома. Не обманешь старика!
Был дедок молодцеватый, только больно сухощав, с бородой седой, как вата, с грустью в выцветших очах.
– Уж давненько в нашем крае не видал такого я: как прохожий помогает старику убогому. Что там деду – и друг другу не помогут ни за что. Ты один на всю округу мимо деда не прошел.
– А что так?
– Да, было время… Жили дружно, как семья. Да с приходом Мультимера умерла земля моя. Дедов и отцов немало полегло на битве с ним, а не стало раз бывалых – малых быстро соблазнил. Стал учить он: коль есть силы, то работай, не плошай; а кто немощный и сирый – тот ложись и помирай. Стал учить он: каждый властен свое счастие ковать; да под счастьем лишь богатство стали подразумевать. Стал учить он: тот, кто беден – тот дурак или лентяй; так что страх и стыд не ведай, честь и совесть забывай! Раньше были все едины – будь ты пахарь или князь. А теперь прекрасно видно – барин ты иль раб сейчас. За работу не радеем, ведь какой в работе толк: отберет все, кто сильнее, ты же снова без порток. Дальше своего корыта всяк смотреть уже не мог. Совесть чистая забыта – значит, позабыт и Бог. Не желаем больше слушать в своих душах Божий глас – незавидна наша участь, отвернулся Он от нас. Свыклись люди с этой жизнью и меняться не хотят. От рождения до тризны только небеса коптят. Без мечты, без целей гордых перебиться норовят. Я смотрю, что с каждым годом бабы меньше все родят.
– А ваш вождь не замечает, сколь народа не у дел?
– Так ведь то глаз примечает, что увидеть ум хотел.
– Что ж вы не просили помощь хоть у самого царя?
– Неужели ты не помнишь: стены же кругом стоят! Мультимер велел их строить, только власть лишь захватил. И скажу тебе: не стоит тратить мужества и сил, чтобы через них прорваться: возле стен-то сторожа! Кто пройти сквозь них пытался – все в земле сырой лежат.
Налетел разгульный ветер, чуть что шапку не сорвал, а царевич так ответил на дедулины слова:
– Ты же сам заметил, старец, что тебе я не земляк. Значит, где-нибудь осталась тропка, коей прибыл я? Ну, а если ею прибыл, значит, ею и уйду. И управу на злодея я, клянусь тебе, найду!
И чтоб дед из любопытства не спросил еще чего, пошагал Ерема быстро в дом, что приютил его. Коротая вечер длинный хлебом-солью к ужину, он спросил Екатерину вроде про ненужное:
– Город ваш большой довольно: все базары да дворы. Видел реку, видел поле, ну, а нет ли где горы?
– Да горы у нас и нету… А зачем тебе гора?
– Ветер вольный шлет приветы: говорит, домой пора! Мой орел летать гораздый, лишь столкнувшись с высоты. А с горы-то мы с ним разом до столицы долетим!
– Нет горы!..
– Ну, нет, так нету. А есть башня у дворца. Может, ты про башню эту мне расскажешь два словца? Знаешь, многое смогу я. Я – бедовый парень, страсть! Подскажи-ка мне бабуля, как на башню ту попасть?
Катерина помрачнела и осунулась лицом. Вроде, чем-то захотела поделиться с молодцом… А потом вздохнула тяжко – рассказать, не рассказать – и заплакала, протяжно ставши плачу подвывать. Озадаченный царевич к Катерине подошел, бережно обнял за плечи, рядышком присел за стол. А она утерла слезы краем белого платка и печально и серьезно вдруг заговорила так:
– Ты меня вот все «бабулей» называешь, паренек. А ведь мне в июне будет сорок пятый лишь годок. Ну, а то, что похудела и совсем уже седа, – так состарить могут беды, а не только лишь года. Было мне когда-то, парень, столько, как тебе сейчас. Был красавец-муж, Захарий. Его другом был наш князь. И была Аленка – дочка, озорная колгота… Было ей лишь два годочка, когда в дом пришла беда… Мой Захарий – егерь княжий, на охоту с ним ходил. И медведь огромный, страшный князя как-то завалил. Князя стал спасать Захарий. Он к медведю подбежал и ножом его ударил, после ранил из ружья. Отпустил зверина князя, ринулся на муженька, навалился тушей грязной, да измял ему бока. Когда в дом вносили мужа, был он, сокол мой, живой. Видно, Богу было нужно, чтоб простился он со мной. И со мною, и с дочуркой попрощался, чуть дыша… Утром, как огонь в печурке, отошла его душа…
Катерина приумолкла: вновь туманные глаза видели тот час далекий, где любимый угасал. Время раны тела лечит – шрамы будут все равно. А душевным ранам легче сделаться не суждено…
– Князь был щедр. Похоронили мужа, словно ратника. Я же от его могилы не могла уйти никак. По любимому по мужу истомилась с горя вся. Да еще была к тому же я в то время на сносях. Месяц я не доходила и мальчонку родила. Нарекла его Данилой, окрестить его смогла. Но прожил он три недели – и прибрал его Господь. И что мне? Петлю на шею? А Аленку чего ждет? После этого несчастья стала быстро я седеть. Приходили люди часто, не давали помереть… Тут как раз сама княгиня в это время родила. Князь, мои печали видя, попросил, чтоб я была новорожденной их дочке первою кормилицей. Так я матерью молочной княжеской любимицы зажила в господском доме. И Аленушка со мной. А княжна-малютка Оля тоже стала мне родной. Мы с княгиней подружились, дав друг другу лишь добра. А Аленка относилась к Оле словно бы сестра. Как кормить я перестала, все равно княгиня-мать при себя меня оставила с девчушками гулять. Так росли, как две сестренки у душевного отца две девчонки, два ребенка, два создания Творца… Хоть Алена и постарше на два годика была, Оля не была отставшей, ни в учебе, ни в делах. Так мы справно и прожили шесть вполне счастливых лет. Радость годы возвратили, а вот цвет волос уж нет!
Вновь потух Екатеринин взгляд растеплившихся глаз. И огарочек лучины тоже щелкнул и погас.
– Что же дальше с вами сталось?
Катерина сникла чуть, от лучины, тлевшей малость, подожгла еще свечу и продолжила тяжелый в памяти ее рассказ. Огонек, в ночи зажженный, не повеселил сейчас.
– Той зимой меня просватал лучший княжеский стрелок. По весне хотели свадьбу справить, но опять злой рок не дал планам тем свершиться: Мультимер нас захватил. Не смогли тогда отбиться от его бесовских сил. Пал и мой стрелок отважный. Впрочем, я все не о том… Ты ж меня спросил про башню, что стоит перед дворцом.
…Убедившись, что не будет в битве славного конца, князь к любимым самым людям в дом свой отослал гонца. Передал, что путь к спасенью есть всего один – река. Лодки донесет теченье до другого городка! Только было уже поздно. Мы спустились на крыльцо – там уже бандитов грозных замыкалося кольцо. Не помог гонец – застрелен, принял пулю прямо в грудь! И спросить я не успела, как служивого зовут. Бородач чужой к княгине без смущенья подбежал, на глазах детей невинных в сердце ей вонзил кинжал. Я кричу: «Бегите дети, там, где лодки и река!» После слов осела этих от удара кулака. Брызнули мои дивчины и исчезли в воротах, я же снова получила сапогом тяжелым в пах. «Дурни, бросьте вы старушку! – старший бородач вскричал. – Девок догоните лучше!» И награду обещал, тем, кто приведет девчушек. Седина меня спасла, хоть, наверно, было б лучше, чтоб я сразу померла… Я едва доковыляла в дом, что мой построил муж. И с тех пор я не видала девочек сбежавших уж. Княжескую дочь догнали, говорил потом народ. А Аленушку искали – не смогли найти ее. Может, спрятаться смекнула у каких добрых людей. Но пятнадцать лет минуло – от Алены нет вестей. Я живу – сама не знаю, для чего теперь живу. Не живу, а умираю, словно грежу наяву… Мультимер построил башню, что ты видел у дворца. Там теперь тоскует наша Оленька-красавица. Ходит слух, хочет жениться только лишь на ней одной! Только кто же согласится стать захватчика женой? И попасть на эту башню, ты и думать не моги: под охраной стражи страшной в ней княжна наша сидит. Говорят, под самой крышей есть светелка у нее, чтоб не видеть и не слышать, что там на земле идет…
– И за столько лет ни разу не было восстания? Неужель терпеть заразу эту не устали вы?
– Может, кто не жил здесь, будет нас порочить и хулить. Здесь героев нет… Есть люди, что желают просто жить…
Глава 6
Над весеннею столицей невеселый ветерок. Не поют на ветках птицы, колокольный звон умолк. Нет предпраздничных базаров, а священники галдят на амвонах местных храмов: пост всем строго соблюдать! Люди строили догадки, что случилось в эти дни? Выходило: неполадки есть у царственной семьи. Хоть о деревянной птице при дворе все знали лишь, но в мешке, как говорится, кочедык не утаишь: царский сын как-то случайно сгинул в неизвестну даль. Все придворные молчали, стражники молчали, царь объяснений сторонился. Так что слухи лишь росли: от «упал с окна – разбился» и до «черти унесли».
Плачет бедная царица, грусть не в силах побороть; ходит трижды в день молиться, чтоб сынка вернул Господь. Хмурый царь смотреть не может, как царица слезы льет; и Ерему жалко тоже: чем закончился полет? Александр-столяр в темнице кается все по орлу, что он им царю с царицей не пришелся ко двору. Вся в тоске сидит Надюшка, вспоминая столяра, чья дурацкая игрушка всех к печали привела. И механик Алексашка ситуации не рад: в этом ожиданье тяжком не видать ему наград.
Сам Технический министр, видя, что дела стоят, на виду грустит, но мыслит, как растормошить царя. Ярмарку-то за границей ведь не будут отменять, значит, надо торопиться там чего-то показать. Ну, а раз орел с приветом в дальни страны полетел, вариантов больше нету – только утка – весь задел! Дело, стало быть, за малым: как Егора подвести к мысли той, что утку надо за границу повезти. Ярмарка изобретений не должна пройти без нас, чтоб отечественный гений иностранцев бы потряс. Но сказать царю весомо, что орла нам ждать нельзя – все равно, что, мол, Ерема долго жить нам приказал. То есть, кто-то еще нужен, кто бы утку поддержал, тот, кого Егор заслуженно и явно уважал. Ну, к министрам в этом роде обращаться смысла нет. Вот Дениса-воеводы мог бы и помочь ответ. Все новинки очень нужны – первым делом – для войны! А потом уже послужат и для мирных дел страны. Генерал был крепко скроен, сердцем чист и мыслью быстр. В рот ему глядит порою обороны аж министр. Свое прозвище старинное среди родных солдат потому и заслужил он, что победами богат был его путь генеральский: бил французов, шведов бил, а бойцов своих напрасно под картечью не губил. Став стране надежным стражем, государев первый друг именную саблю даже получил из царских рук. Но вот только прямодушен и насквозь видит врага, потому ему не нужно льстить без меры или лгать. Да к тому же по натуре генерал совсем не глуп, и различным авантюрам он всегда давал отлуп. Техминистра видел редко, находившись не в ладах, большинство его прожектов критикуя в пух и прах. И когда они встречались – как беседу ни начать – обязательно кончали обзываясь, горячась, попрекая интересом, изругав другого вдрызг (генерал был «враг прогресса», а министр был «аферист»). Так что с ходу воеводу не возьмешь – не тот мужик. Но и Техминистр сроду к отступленью не привык. А когда проблемы видел, про себя все повторял: «Виктор – значит победитель, победитель, значит – я!» Надо строгостью иль шуткой генерала брать в обход, чтоб не понял он, что утка «по протекции» идет.
Вдруг наклюнулся удачный, как он думал, вариант. А не дать ли секретарше царской проявить талант? Она умница, красавица, в фаворе у царя. С генералом где встречается – так смотрит издаля. И вполне официально сможет изложить проект, от Дениса взять реальный положительный ответ.
Правда, был Денис вояка, а совсем не дипломат. Потому и в речи всякой перепрыгивал на мат. Он был чуть косноязычен из-за раны на лице, ну а мат ему привычней, мат-то понимают все. На советах, совещаньях, где сидели мужики, никого и не смущали грубости и матерки. На придворные приемы он не часто попадал, да никто ему там слова никогда и не давал. А Надюшка-секретарша, шоколадная душа, ругани российской нашей не слыхала ни шиша. Царь воспитывал Надежду как родную дочь свою – величавой и безгрешной, словно бы Еву в раю. Девка добрая, конечно, и начитанна весьма. Дворянин любой заезжий от нее был без ума. Речь выстраивает складно, мысли ловит на лету. Генералу все как надо донесет про утку ту. И уж если тот министру нагородит матюков, может быть, с девицей чистой в выраженьях будет строг?
Так ли, сяк, но «дело утки» все равно надо «толкать». Встал министр, и – ноги в руки – все бумаги собирать. Чертежи родного кума в папочку он уложил и без пыли и без шума к секретарше поспешил.
Строго объяснил Надежде, что министр он занятой, и теперь уж неизбежно быть на ярмарке на той может утка золотая, что сама в воде плывет. И об утке ожидает от Дениса царь отчет. Надо показать бумажки и лишь выслушать ответ, что Денис по делу скажет – любо это или нет… Правда, сразу от дивчины получил министр отказ, будто тайная причина управляла ей сейчас. Но мужчина комплиментил, улыбался, улещал и походом нужным этим сложностей не предвещал. Надя, наконец, прониклась, повздыхала пару раз и неспешно удалилась к генералу на показ.
Бывший рядом Сенька-писарь, ничего не говоря, ее место занял быстро в ожидании царя. Сел министр на стул напротив Сеньки-писаря как раз, пребывая в дискомфорте от сверлящих его глаз. Час продлилось ожиданье. Тут, от горя еле жив, царь пожаловал в собранье, за собою дверь закрыв, не заметив ни министра, и ни Сеньки-писаря. Но, конечно, нету смысла обижаться на царя. Пред иконкой помолившись и пригладив волосья, в зал министр вошел неслышно, разрешенья не прося.
Величавый, строгий, стройный, но поникший царь Егор из окна палаты тронной пасмурно глядел во двор, в небеса, куда недавно улетел его сынок, для кого он все отдал бы, чтобы Бог ему помог. Кашлянул министр тихонько. Оглянулся царь Егор. И министр полегоньку начал долгий разговор. Наши, говорил, заводы надо переоснащать, а иначе от Европы можем навсегда отстать. Говорил, что фабриканты лишь до барыша жадны, предстоят, стало быть, траты государственной казны. Нынче денег лишних нету (да не будет и потом), значит, за границу эту утку б отвезти с винтом. Там свидетельство получим, чтоб патент на винт иметь, и глядишь, уже получше нам финансы станут петь. Технику посовременней подкупить придется нам: облегчим рабочим бремя, уберем с завода хлам. А чтобы и наши воды берегли суда с винтом, он поддержки воеводы и хотел просить на то.
– Что ж, – ответил отрешенно царь министру своему, – коль идею в том нашел он – я вердикт его приму. Да, о хламе на заводе… Где Премьер-министр исчез? Как внедряет он в народе пресловутые «5С»?
– Как внедряет он «5С»? Я в дела его не лез. Но гляжу – система эта всем ясна, как темный лес. Первое, с чего начал, цельный штат себе набрал – исключительно из девок незамужних – вот нахал! А уж девки, ты гляди, палец в рот им не клади! Все чего они прикажут – отклониться не моги! Чтоб себе прибавить вес, ходят насаждать прогресс небольшой, но дружной группой, то по пять, то по семь «с…» В кузню лезли напролом, потрясая подолом. То ль порядок наводили, то ль устроили погром. Распихали все кругом, много выкинули вон, а на горне написали во-от таким вот шрифтом: «ГОРН»!
– Ну и что, кузнец доволен?
– Дык, довольным как не быть?.. Да по их уходу молот не могет никак найтить…
– Быть в стране порядок должен… Да, порядок должен быть… Кому, как не молодежи, его надо наводить? Надо нам неутомимо все идти, идти вперед. А не то державу мимо будущее обойдет…
Хоть реакцией такою озадачен был министр (видимо, царю покою не дает другая мысль – об исчезнувшем Ереме), но он все же дал ответ, хоть не понял – в полудреме слышит царь его иль нет:
– Пусть вперед идет страна, но преемственность важна! Поломать – охочих много, а построить – ни хрена! Пусть страна идет вперед, но у нас такой народ, что не любит, когда камни в наш бросают огород. Правда и полно людей, хватких до чужих идей. Подберут чего угодно, лишь бы побузить сильней. Заграницей пахнет тут – как бы не пришел капут! Перестройки-революции оттуда все идут!..