000
ОтложитьЧитал
Тут очухалася стража, из ружей палить почла, но не зацепила даже ни Ерему, ни орла.
– Еге-гей, спасибо, птица, дорогой пернатый друг! Только прежде, чем нам скрыться, сделай-ка над башней круг. Захвачу с собой невесту, бросить как ее одну?! И потом тебя, любезный, больше я не затрудню!
Хоть орел и не был должен дальше рисковать собой, да и он, наверно, тоже в своей жизни знал любовь. И, на пули невзирая, к мрачной башне полетел, где Алины взор, сияя, все еще от слез блестел. Долетевши до зеленой крыши девичьей тюрьмы отпустил петлю Ерема, и орел свободно взмыл. А царевич, направляя деревянного орла в то окно, где молодая девица его ждала, сел на подоконник снова как тогда, три дня назад, и минуты было много, чтоб с собой Алину взять. Посадил перед собою, ближе к шее у орла, оттолкнулся в воздух вольный, струи крыльями поймал, и – домой, домой скорее, помолясь, чтоб на пути дующий им в спину ветер ненароком не утих.
Глава 9
Над столицей златоглавой слышны стуки топора. Завтра будет тут забава возле царского двора. Но не карусели строят и совсем не балаган. Встанет виселица вскоре на помосте новом там. Что в столице, что в глубинке – а конструкция одна, технологией старинной для убийства создана. Незатейливо и строго прекращает жизни бег. Что дано когда-то Богом, отнимает человек. Суд был правый иль неправый – поздно рассуждать потом. А возмездие с расправой перепутать так легко. Каждый, правом наделенный посылать людей на казнь, как живет с душой холодной, когда выполнен указ? И не приведи судьба вам это чувство разузнать! За смертельную «забаву» жить, всю жизнь себя казня…
Дверь в палату отворилась. Царь отпрянул от окна. То царица появилась, удрученна и бледна. О мучительной заботе взгляд ее царю сказал. Так решась на что-то смотрят собеседнику в глаза.
– Что, Егор, иль вид хороший, что глядишь не оторвясь? Украшает петля площадь лучше, чем апреля грязь? Смерть опять войдет в наш город, как вошла в нашу семью… Будет сын царя Егора отомщен за смерть свою…
В интонации суровой явно слышался укор. Помрачнел, нахмурил брови, загорелся царь Егор:
– Ты почто хоронишь сына? Зря напраслину несешь! Знаешь, что пока доныне тела не нашли еще. Все видали, что из дома он чудесно улетел. Эх, Ерема, ты, Ерема, что ж ты дома не сидел?..
– А с чего тогда ты хочешь Алексашку умертвить? Он работал днем и ночью, чтоб державе угодить. А когда такое сделал, что и сам ты заценил, знал ли, что своей победой будет виселице мил?
Царь промолвил еще строже, взгляд с жены не отводил:
– Всяк творец ответить должен за создания свои. И тем более за это он обязан отвечать, коль царя его творенье впасть заставило в печаль.
– Не столяр же тот Ерему на орла силком сажал. Сына жаль, но по любому – он ведь сам соображал.
– Столяра жалеешь больше, чем родимое дитя?
– Обо мне так думать можешь?.. Милосердным будь хотя б! Где же суд? Иль в государстве ты – единый судия?
– Пока я еще на царстве, государство – это я!
– Да, вот, кстати, и об этом я пришла поговорить… Я скажу, а ты не сетуй и решай, как дальше быть…
Царь присел с царицей рядом, усмирил грозу в глазах, понимал: послушать надо, что она решит сказать. Взгляд жены таким холодным он не видел уж давно – будто бы в апрельский полдень выдохнул январь в окно.
– Ох, судьбина беспощадна… Для любой семьи беда, коль единственное чадо потерялось навсегда. А когда пропал царевич – жди беды для всей страны. Ведь и мы с тобой не вечны и в свой час уйти должны. Ныне в силах, без сомненья, мысли в дело воплощать. Но иные повеленья все же будем завещать. И спрошу я по-простому: кто исполнит наш завет? Ведь наследника престола по закону больше нет. Завертится тогда смута – мол, кого на трон сажать? Драться наши паны будут, а холопов чуб трещать!
Царь и сам все это понял, думал не один денек! Но к чему царица клонит, ему было невдомек.
– Потому теперь ты должен думать о своей стране. И тебе наследник нужен, впрочем, так же, как и мне… Стала я стара, наверно, и родить уж не могу, но перед судьбой-злодейкой не хочу ходить в долгу. Я прошу – и к моей просьбе отнесись серьезно ты – нам наследника престола… Наденька должна родить. Я прошу тебя подумать и поступок сей свершить. А иначе не смогу я далее спокойно жить.
Челюсть у царя Егора поползла тихонько вниз. Резкий шок от разговора тяжко в воздухе повис. Чуть от встряски отошел он, мыслей чехарду уняв, перешел Егор на шепот, за плечи жену обняв:
– Что ты, Люда, говоришь-то? Что тебе взбрело на ум? Что ли едет твоя крыша? Как дошла да этих дум? Чтобы при живой жене я бастрюка себе родил?! Чем же я, понять не смею, так тебе не угодил? Ты же помнишь, как мы Надю в нашу приняли семью. Мы решили: ее надо воспитать как дочь свою. Пусть несчастная сиротка про себя не ведала, но росла добра и кротка, благородной кровь была. Я ее любил, конечно, но любил ее как дочь, целомудренно и нежно, по-отцовски, во всю мочь! Мы же не смогли с тобою доченьку себе родить. В Наде суждено судьбою то желанье воплотить. Но мне ты одна желанна и любима как жена. Потому мне думать странно, чтоб родила мне она… Может так когда и было в царских семьях на Руси, но а в наше время все мы нравственность должны блюсти. И моя семья – все царство. Люди чувствовать должны: я отец для государства, а не менеджер страны!
– Ты не кипятись, мой милый, на меня зла не держи… Думаешь, легко мне было тебе это предложить? Успокоишься, подумаешь холодной головой и поймешь, что не приду к тебе с идеею дурной. Как у Бога я просила… Но он так и не дал мне еще дочки или сына… А теперь Еремы нет… Я с Надеждою уеду на полгода в глухомань. После скажем, что наследника родила я сама. Лишь бы Бог послал вам сына. Пусть живет он сотню лет, станет умным и красивым, как она и ты, мой свет… Ты, уверена, сумеешь девушку уговорить. Я же обещаю с нею рядышком все время быть…
И к царю она прильнула, руки положив на грудь. И обнял свою жену он, глубоко боясь вздохнуть. Прижимал к себе Людмилу, все на свете позабыл… Сильно как ее любил он, как в ее он власти был! По спине скользил руками, бережно за плечи взял, под заморскими шелками пальцами он осязал родинку на ручке левой – знак счастливых брачных уз (так астролог ей поведал – я же спорить не берусь). В русых волосах пушистых ни сединки не нашел, и от них крапивный, чистый аромат тихонько шел. На груди своей могучей ощутил ее ушко… И на сердце стало лучше, отпустило, отошло… Но царица отстранилась, от нежданных ласк смутясь, и поспешно удалилась, взглядом встретиться боясь.
Царь потер рукою брови, словно мысли гнал в кулак. Дай-то Бог царю здоровья и решимости в делах! Он из зала как нетрезвый вышел поступью слона. И увидел: Надя резво отшатнулась от окна. Подскочил на лавке Сенька, уронив свое перо.
За окном мужик усердно бревна тюкал топором, строя виселицу. Хмуро царь светлицу оглядел и Надежде он понуро в зал к нему зайти велел.
Не посмев на трон усесться, сел с ней рядом на скамью. Думу тяжкую на сердце ей хотел открыть свою. Но, увидев взгляд девичий, полный серебринок слез, позабыл о драме личной, задал ласково вопрос:
– Что печальна ты, Надюша? С государем поделись.
– Царь мой, батюшка, послушай. Моей речи не гневись. Я грущу о вашем сыне. Он хороший человек. Сколько времени не минет – будет в памяти навек. Только, говоря по чести, Александр не виноват, в том, что не сумел на месте он Ерему удержать. Деревянная та птица, что Ерему унесла, смогла в небо устремиться, но царевич правил сам. Я прошу за Христа ради, ты помилуй столяра. Пусть родные будут рады прославлять милость царя.
– Ишь, какой заступник истый появился невзначай? Что-то дело тут нечисто. В чем причина? Отвечай! – царь, с хитринкою прищурясь, грозно-шуточно сказал. А она, от слов тушуясь, отвела свои глаза.
– Государь, прости за дерзость (не указчик я царю). Но куда от чувства деться? Александра я люблю. Я, как только увидала во дворце твоем его, то меня околдовала его стать и мастерство. А когда на своей птице по двору он полетал, в небо захотелось взвиться и лететь, как птица та! Светлый ум его поможет лучшим стать в своем краю. Он хороший, он хороший… Я люблю его, люблю…
И уверенности прежней у Егора уже нет… Просьбу выполнить Надежды – значит, отказать жене! И меж двух любимых женщин он не знал, как поступить. Вдруг в окошко – голос чей-то: «Поглядите, кто летит!»
В ветреном апрельском небе непонятный силуэт. Это быль или это небыль? Вот уже сомнений нет: возвращается обратно деревянный наш орел, что царевича внезапно Бог знает куда увел. Сам царевич шапкой машет, сверху на дворец глядит, а с ним рядышком не наша красна девица сидит. Истово перекрестившись, Бога царь благодарил, что сказать не дал что лишнего и сына возвратил!
Опустил орла Ерема прямо на дворцовый двор. «Неужели снова дома?» – взглядом вкруг себя обвел. – «Хороша наша столица!» – спутнице сказал своей. Царь бежит. Бежит царица. Все придворные за ней.
– Это вот – моя невеста. Звать Алина, – произнес, о девице неизвестной предваряя их вопрос.
Убедившись, что сыночек жив-здоров, хоть похудел, царь, объятия закончив, укорить его хотел. Но, решив, что, мол, укоры еще могут погодить, слугам повелел наскоро баньку парню истопить. И Алине надарили много женского добра, накормили, напоили, уложили до утра.
Поутру пошел Ерема к государю на поклон. Думал он, что с тятей скромно посудачит за столом. Оказалось, что набилось приближенных полон зал, и туда же и Алину царь доставить приказал. Что ж, пришлось тогда публично повиниться пред царем, что на деревянной птице он родной покинул дом, что никак не утерпел он, чтоб ее не испытать, и что безрассудно-смело принялся на ней летать. Рассказал, как буйный ветер повернуть назад не дал; как орел его заметил и в пути сопровождал; как до вечера скитался незнакомой стороной; как в итоге оказался в доме женщины одной; как ему она поведала о тягостной судьбе, что без мужа и без деток горевать пришлось ей век; как от деда Пантелея он рассказ услышал вдруг, что младое поколенье растеряло русский дух, и что воля, что неволя – там народу все равно, и пятнадцать лет (иль боле) запустение одно. Называется то место неким городом Грязань, но на карте, если честно, он его б не показал. Правит городом забытым Мультимер, разбойник злой. А пути туда закрыты лесом, речкой и стеной. А за то, что отказался рассказать, каким путем в их краях он оказался, был царевич заточен в подземелие глухое, и уж должен быть казнен, но орлом по Божьей воле был он вовремя спасен. И на деревянной птице Александра-столяра от погони смог он скрыться да еще с собой забрать девушку, что звать Алиной, и которую злодей незаконно и безвинно прятал от простых людей.
Царь все выслушал рассказы, взволновался, стал кричать, повелел немедля сразу генерала подозвать.
– Это что ж тако творится?! Самозванец у руля! Иль кому-то уже мнится: там не русская земля? Эдак каждый станет силой наши земли отделять! Не в единой ли России все должны мы состоять? И опять про бездорожье, непролазные леса… Тут мое терпенье тоже до своего дошло конца! Казначей? Без споров лишних – денег срочно мне найти, чтобы в этот городишко мостовую провести! Возмущаться тебе хватит, а своих спросить вели, почему не брали, кстати, мы налоги с той земли? Вот Денис врагов зачистит и – строители, вперед! Чтобы до осенних листьев там уже ходил народ!
Вышел наперед собранья – вверх усищи, шашка вниз – наш герой на поле брани, главный генерал, Денис. А царя как бес попутал: он Денису слово дал! Но Денис – мужик не глупый: видит, что царь бледен стал. И по мере разуменья, зная, что кругом народ, бранные поползновенья не исторгнул его рот:
– Твое заданье, государь, мои полки исполнят в срок. Не раз давали мы урок врагам, как деды наши встарь. Мы Мультимеру поскорей таких навесим тумаков, что он запомнит, кто таков ваш сын, царевич Еремей! И взвоет этот Мультимер, когда ему отрежу нос, чтоб к нам его совать тот пес желанья больше не имел. А раз пошел он против нас – ответит этот идиот за то, что мучил наш народ – пришел уже расплаты час! В его края когда придем, его вояк мы разгромим, а что с ним сделаем самим… Еще придумаем потом.
Тут вбегает царский стражник. Говорит, что у ворот седовласая бродяжка не стесняясь Бога врет, что она, мол, издалека, с западных, знать, волостей, по царевича намеку к дочери пришла своей. Царь Егор недоуменно (что того не знал он сам?) свои кудри под короной на затылке почесал. А царевич себя по лбу стукнул, будто вспомнил что, улыбнулся, счастья полный, и встречать ее пошел:
– Знать, дошла Екатерина, та добрейшая вдова, что как дорогого сына меня в доме приняла, у которой дочь когда-то, по реке уплыв, спаслась. Я сказал, что наша Надя ее дочкой быть могла.
Очи Нади-секретарши округлились, как луна. Неожиданной мамаши столько лет ждала она! Ее ноги подкосились, она стала оседать, на скамейку опустилась, стала маму ожидать…
Сквозь людей чужих, незнамых Катерина молча шла, нежным взглядом доброй мамы дочь забытую звала.
Рот раскрыл отец Игнатий, а министр культуры вдруг, словно в будущее глядя, вымолвил невольно вслух:
– Чего же только нет на свете! Ну, кто такое ожидал? Вы хоть поверьте, хоть проверьте: вот мексиканский сериал!
С женщиной Ерема к Наде осторожно подошел:
– Волноваться здесь не надо. Вот сюда взгляни еще. Узнаешь, мать? Приглядись-ка!
Сквозь пространства и года мать искала образ близкий, все пытаясь угадать… Косу, колосом пшеничным ниспадавшую на грудь, осторожно, непривычно тронула рукой чуть-чуть. Взглядом, полной серебристой влаги, глянула в глаза: о душе родной так быстро могут все глаза сказать. Затаив дыханье, люди, истину узнать стремясь, ожидали: что же будет, чем закончится показ? Из очей Екатерины покатилася слеза. Женщина взглядом полынным обвела притихший зал и промолвила печально, тихо – еле разобрать – капли горькие роняя на персидский ворс ковра:
– Эта девушка прекрасна, как цветок июньских дней, но, наверное, напрасно так стремилася я к ней. Сердце матери тревожно, но оно не может лгать… Ты прости, господи Боже… Я сей девушке не мать!
Ропот побежал по залу. Все в нем: горечь и печаль, разочарованье, жалость и отчаянья печать.
– Не сердитесь, добры люди, что от дела отвлекла! Я надежды серых будней зря в порывы облекла. Вплавь от стражи Мультимера уходила по реке… У костра полночи грелась… Волк ходил невдалеке… Берегом сквозь чащу леса без дороги шла и шла… Все напрасно… Нет чудес-то… Дочери я не нашла. Потеряла я ребенка девочкою маленькой… Где ж ты, Аленька-Аленка, мой цветочек аленький?..
Тут палата огласилась криком – в голос, не таясь – словно это Сирин-птица закричала, возродясь:
– Мамочка!
И прямо к двери, женщину опередив, всех тесня, себе не веря, и в объятья заключив, крепких, как любовь ребенка, плача и, потом, смеясь, та, что все была в сторонке, метеором прорвалась.
Удивленно Катерина поцелуи приняла, а Алина, да – Алина, ее мамой назвала!
– Мама, твою поговорку помню я пятнадцать лет. Это я, твоя Аленка, ты нашла меня, мой свет! Мама! Если б только знала, что осталась ты живой, я б из башни окаянной спрыгнула, чтоб быть с тобой. Как меня с сестренкой Ольгой ты направила к реке, мы бежали долго-долго, но враги невдалеке уже были. Я сестренку посадила там на плот, а сама легла в сторонке, где тропиночка идет. Мужики меня схватили, к Мультимеру привели, да совсем про то забыли, что вдвоем мы убегли. Мультимер-то потом вспомнил, но куда там догонять! Мужикам раздал «по полной», да чего теперь с них взять?.. Я ему тогда сказала, что княжна, мол, это я (чтобы Олю не искал он). И пошла судьба моя вся в тоске по прежней жизни, по сестре и по тебе… Я жила в своей Отчизне, словно в клетке воробей.
Царь, услышав эти речи, к Наде повернулся сам:
– Знать, обеих уберечь вас было нужно небесам! Значит, Надя – княжья дочка! Вот откуда ум и стать! И про вас обеих точно все теперь мы стали знать.
Надя, ставшая вдруг Олей, к Катерине подошла, с каждым шагом боле, боле вспоминая тот кошмар, вроде бы давно забытый среди царской доброты. И у няньки своей бывшей зарыдала на груди.
Тут уж – кто заслезокапил, кто улыбку нацепил, сам митрополит Игнатий «аллилуйю» возопил. А Министр культуры царский головою покачал: «Сериал не мексиканский, а индийский теперь стал!»
Воевода гаркнул даже троекратное «Ура!», чем того не ожидавших всех соседей напугал. Заодно царя вниманье на себя оборотил. Тот ему свое заданье с новым пылом зарядил:
– Ну, Денис, ты все тут слышал. Так что, не щади врага. Все, что поручил я выше – сделай, и вся недолга! Войско бешеной собаки все под корень раздолбай, чтоб живым из этой драки не ушел тот раздолбай! Когда шваль там всю разгонишь, то назад не торопись: населенье успокоишь, на позиции закрепись. Если все пойдет нормально (да и ненормально тож), весточку о том подай мне – плох финал или хорош. Ну, а раз плоха дорога, телефонов еще нет, голубей возьми почтовых, с ними шли сюда ответ. Птица вишь, летит как вольно, хоть живая, хоть… Ой, ё… И чего ж это никто мне столяра не помянет? Стража, эй, в подвал бегите! Приведите столяра! Ведь на воле должен быть он, мастер наш, еще вчера! Дамы, хватит заливаться! Ну-ка, слезы осушить! Надо в радости стараться жизнь достойную прожить!
Кинулся начальник стражи (приказанье – не пустяк), столяра нашел все так же: в тяжких думах и грустях. Тот, как стражников увидел, так обмяк и побледнел. Но царя посланец мигом к Александру подлетел, находя себе забаву в том, что наш столяр струхнул, шапочку ему поправил, сюртучишко отряхнул и воскликнул в нетерпеньи (так и сам был возбужден): «Высочайшим повеленьем ты, дружок, освобожден!»
Видя, как фортуна знатно улыбается пока сей улыбкою усатой стражников начальника, оживился резчик-мастер и как был – немыт, небрит – быстренько к царю поднялся без конвоя и обид.
Среди разодетой знати вновь смутился, оробел. Царь навстречу по палате вышел к Сашке, оглядел и, как будто не заметив мастера помятый вид, словно друга его встретил, в нем неловкость подавив:
– Александр… э…
– Федорович!
– Да! Ты зла-то не таи. Неприятно вышло, но, вишь, муки кончились твои. Разрешился в лучшем виде назревавший наш конфликт. И теперь, на волю выйдя, нет причины хмурить лик. Я тебя за все прощаю, ты меня прости в ответ. И на этом прекращаю обсуждать сей инцидент. Я опять провозглашаю, что отменный мастер ты, и решаю – да, решаю – твою «птицу» повезти за границу. А в награду за твое, друг, мастерство предложить мы будем рады… не полцарства… и не все… Но процент весьма изрядный с прибылей, что потекут, когда сбыт «орлов» наладим за границей… или тут. А еще тебе подарен будет драгоценный дар. Есть невеста тебе, парень. И красива, и горда, и умна, и благородна – княжеских, то есть, кровей. Ну, а более подробно порасспросишь сам у ней. Что ты опускаешь вежды? Иль сторонишься венца? Подойди-ка к нам, Надежда. За приемного отца был я у тебя доселе. А царица – твоя мать. И твои желанья все мы постарались выполнять. Если замуж пожелаешь – я препоны не чиню. Коли Сашку выбираешь – эх! – приводи его в семью!