Цветок, похожий на звезду

А-а-тчего-о

Ясный и счастливый мир,

Ка-ак первый снег, растаял…

Вот сейчас возьму, подойду и сяду рядом с менестрелем. Если не прогонит, будем сидеть рядом и петь про первый снег, который всё равно растает по весне. Я вообразила себе менестреля – одинокий, несчастно влюблённый, закомплексованный, с худыми мальчишескими кистями озябших рук. В этот момент я услышала девичий писк, а потом грянул на весь сквер дружный молодой гогот. Менестрель был не одинок. Вокруг него были дружки и подружки – дерзкие, независимые, несовершеннолетние. И весна эта была для них.

Стеклянный параллелепипед телефонной будки в двух шагах от меня. Можно войти, бросить монетку – и в доме, что светит огнями напротив аптеки, человек встанет с кресла, чтобы подойти к своему телефону.

– Привет… – начну я, захлебнусь и замолчу.

– Привет, – устало скажет он.

– Знаешь… – начну я, захлебнусь и замолчу.

– Знаю, – устало скажет он. – Знаю, пришельцы прилетели.

– Мне никто не верит, – скажу я шепотом и почувствую слёзы на щеках.

– Значит, они прилетели только для тебя, – скажет он.

Мы замолчим, моя голова, как и всегда при звуках его голоса, станет пустой, лёгкой, в ней начнут взрываться зелёные и голубые ослепительные звёзды.

– Ну, пока, – скажет он и даст отбой.

А я останусь стоять с трубкой в руке.

Двухкопеечных монет у меня больше нет ни одной, я проела их сегодня днём с Дружком. Да и звонить никому не нужно. Зачем звонить человеку, без которого я прожила целый год, и он меня не искал. Не знал, где я и с кем, не знал, как я болела с высокой температурой, и Оксана с Танечкой меня выхаживали. Не знал, как однажды в Москве у меня украли всё сразу – кошелёк, косметичку, документы, а мне было всё равно. И как я упала в гололёд, а потом долго хромала. А один раз чуть не попала под машину, потому что мне было всё равно. Как я плакала по ночам и не могла засыпать, а днём была самой весёлой, самой нарядной и самой отчаянной и остригла волосы совсем коротко, и выходила без шапки под дождь и под снег – и всё потому, что мне всё было всё равно.

Одиннадцать месяцев моей жизни – короткое отчаянное лето, безысходная осень и долгая, холодная, изнуряющая зима.

Я постояла ещё чуть-чуть, замёрзла и пошла домой. Я шла мимо аптеки, мимо дома, на окна которого сейчас смотрела, а потом мимо Санькиного дома и мимо Лёлькиного, а потом мимо школы, где училась моя мама, а потом училась я, а сейчас была контора комбината бытового обслуживания.

Я шла через сквер, куда бегала на свидания, а потом через другой сквер, где мы с классом сажали деревья. Я шла под этими деревьями и трогала их рукой – я их всех знала по именам: дерево Серёжка Боровиков, дерево Вовка Зуев, дерево Пашка Веретенников, и дерево Лёлька Эрперт, и дерево Санька, и дерево я… Кора деревьев была тёплой, и каждое дерево меня понимало и слышало то, что не слышат люди. И знало то, что не знают люди и знало, что прилетели пришельцы…

Я прошла мимо всех этих зримых и материальных вех своей прошедшей жизни и поднялась на бугор, оставшийся со времён татаро-монгольского нашествия.

Взялась за кольцо своей калитки, оглянулась в последний раз – и увидела Пришельца.

8

Он сидел под нашей ветлой, прямо на земле. Было тихо, и небо было звёздно. Я подошла к нему, и он встал. Он был очень высокий, и у него были светлые глаза. И светлые волосы. Как у викинга.

Мы стояли на татаро-монгольском бугре, смотрели друг на друга и молчали.

– А где ваш корабль? – спросила я, наконец, охрипшим после молчания голосом.

– Там, – он махнул рукой вдаль, туда, где истаивали в реке вечерние огоньки.

– А что вы здесь делали? – я чувствовала, что от меня осталось одно только сердце. Оно сделалось каким-то удивительно большим и трепетало, как птица на взлёте.

– Ждал тебя.

Он называл меня на «ты», а я его на «вы», и это так, наверное, и должно было быть.

– Вы сидели на сырой земле. И напрасно, – самолюбиво сказала я. – Характер у меня плохой. И готовить я не люблю. И волосы у меня всегда лохматые. И палец на левой руке кривой. Вот.

Я собралась продемонстрировать палец, но он, не глядя, подхватил мою руку и прижал к своей щеке.

– Да, – сказал он. – Я знаю. Ты очень красивая. У тебя в глазах отражаются звёзды.

– А ты… сейчас уйдёшь? – я вдруг сказала ему «ты», и это, наверное, и должно было быть так.

– А ты… разве не пойдёшь со мной?

Я закрыла глаза и представила, что мы сейчас уходим. Вместе. Всё дальше и дальше, и всё время вместе, рядом. Это было таким счастьем, которое в жизни испытать невозможно – только во сне. Я открыла глаза. Снова увидела его. Он не исчез, пока я грезила наяву.

– А как ты обо мне узнал? – спросила я самое главное.

Он задумался, прошёл мимо меня, потом вернулся и снова прошёл. Лицо у него было сосредоточенное и спокойное. Я заметила, что он сутулится. Наверное, среди нас ему мешал его высокий рост.

– Когда Великий творил мир, – заговорил он, – он раскидал половинки человеческих сердец по Вселенной. Так появилась Любовь. Мужчина и женщина рождаются на свет, чтобы найти друг друга и соединить половинки в одно целое. Я искал тебя и нашёл. Вот и всё.

– Я знаю, – сказала я сухим голосом. – Я знаю эту сказку. И у меня уж была половинка.

– Это была не твоя половинка, – сказал он. – Это была чужая половинка.

Я знала, что он был прав. Потому что, кроме сердца, во мне сейчас ничего больше не было, и это было доказательством его правоты.

– Неужели ты прилетел из-за меня?

– Да, – сказал он просто.

– Этого не может быть, – не поверила я. – Так далеко лететь… У вас какая-нибудь важная работа. Серьёзные поиски. Так пишут в научно-фантастической литературе.

– Так пишут только в вашей научно-фантастической литературе. Найти свою половинку и есть самая важная работа и самые серьёзные поиски. Всё остальное важное в жизни делается только после этого.

Да. Он был прав. Так и должно быть на белом свете. Ты ищешь свою половинку, и проходишь испытания, и делаешь ошибки, и обдираешь локти, и колени, и сердце, и душу… А потом, когда половинка найдена, и сердце твое успокоено, можно взяться за другие дела, уготованные тебе судьбой.

Мы молча стояли рядом, и молча стояли над нами звёзды.

– Ты знаешь, как меня зовут?

– Знаю.

Он всё знал. Он был рядом со мной, мой Викинг, мой Кентавр, мужчина, рождённый на свет для меня, стоял и смотрел в небо. Он искал свой дом. А его дом сиял сейчас над Канадой.

– Что же теперь будет? – я слизнула со щеки слезу. Потом ещё одну.

– Не плачь, милая, – сказал он.

Он поднял меня на руки и понёс. Мимо бугра, на котором 600 лет назад стоял русский князь. Мимо школы, куда бабушка привела меня в первый класс. Мимо сквера, где каждую весну собираются мои одноклассники, и мимо другого сквера, где я в первый раз поцеловалась…

Коллаж – Лариса Ритта

С высоты его плеча я увидела людей. Я их всех знала. Вот Санька на велосипеде с цветами. Вот Толян, он говорит мне: «Эх, ты!..» – и выпускает в мою честь голубку. Вот грустная Лёлька в новой водолазке, а рядом – Танечка и Оксана. Оксана молча курит, а Танечка кричит: «Значит, ты больше не придёшь?!»

А вот ты, каким я всегда тебя буду помнить – в кресле, с полузакрытыми глазами, словно слушающий орган. А вот я, несчастная, в слезах, в цветущем саду…

– Ты же так хотела жить в доме с окнами в сад, – услышала я. – Ты же мечтала, чтобы за окнами твоего дома был цветущий сад.

Я вздрогнула, открыла глаза. Мы всё ещё шли. Я обнимала его за шею обеими руками. От его шеи и от его одежды пахло луной пылью. И лунная пыль лежала на его висках. Я уже не плакала. Но от этого ничего не менялось.

– А у вас там тоже цветут сады? – спросила я. – Такими же цветами, как у нас?

– Я не знаю, сказал он. – Я ещё не видел у вас цветов.

– Ещё рано, – сказала я, – весна только начинается. Цветы вот-вот появятся. Может быть, завтра.

– Цветы, – он задумался. – Сейчас мне кажется, что таких цветов, как у нас, нигде больше нет. Наш цветок похож на звезду.

Он тосковал по своему дому. И я это видела. И никогда ещё мне не было так плохо.

– Ты боишься меня, любимая?

Нет, я его не боялась. Ведь он носил в себе половинку моего сердца. И он хранил её и сохранил для меня. В то время, как я бездумно тратила свою половинку и чуть не истратила совсем. Я его не боялась. Просто он пришёл слишком поздно. Мне уже не оторвать отсюда своих корней. Если я уйду с ним, я оставлю всю свою прожитую жизнь – всех друзей, близких и далёких, старый дом в старом городе и реку у подножия города, историческую аптеку с замурованной в ней войной, и два сквера, и калитку с кольцом, светлым от человеческих рук…

– Это ты сказал мне про сына? Там, на реке?

– Да.

– Ты знаешь обо всём? О моём будущем?

– Да.

– Зачем же ты прилетел, если знаешь, что будет завтра?

– «Завтра» не одно. Их очень много. Бесчисленное количество вариантов. И все они называются «завтра».

– Я не понимаю… – созналась я.

– Ты поймёшь, если пойдёшь со мной. Здесь, на Земле, люди плохо видят истину. А ты, ты смогла бы делать всё, что захотела…

– Что?

– Всё, что угодно. Летать, сочинять музыку, стихи. Строить города. Творить миры. Слышать звёзды. Разговаривать с птицами.

– Разве здесь, на Земле это не получится?

– Получится. Но придётся долго ждать. Здесь медленно учатся. Не одну жизнь.

– Значит, у меня будет ещё одна жизнь?

– У тебя будет много жизней…

Он опустил меня на землю, и я поняла, что если сейчас он уйдёт – я умру. Мне незачем будет жить.

Мы прощались ошеломлённо и без слов. Наши лица соприкасались и тонули друг в друге. Я боялась дышать, я запоминала его лицо глазами и пальцами, и казалось, что с моих пальцев содрали кожу – так больно было к нему прикасаться. А когда он пошёл, унося с собой половинку моего сердца, я прикусила кончики пальцев изо всех сил – и не почувствовала боли. Неожиданно он оглянулся.