За гранью возможного. Биография самого известного непальского альпиниста, который поднялся на все четырнадцать восьмитысячников

– Какого хрена ты здесь вообще делаешь, Пурджа? – орал один из инспекторов.

Он даже не дал мне ответить, потребовав, чтобы я говорил по-английски как следует, то есть намекнул на мой сильный акцент. Захотелось врезать ему по лицу, но я сдержался, поскольку понимал, что это тоже часть испытания. Так что пришлось держать рот на замке и выслушивать критику.

Я хочу стать спецназовцем. Эти ублюдки пытаются сломать меня, но я не сдамся, несмотря ни на что.

Их задача – сломить мой дух, а моя – выстоять до конца. Вскоре я вновь смог ясно мыслить и эффективно действовать в тяжелых условиях. Пришлось иметь дело со всеми видами испытаний, которые имелись в арсенале проверяющих, – от боевых стрельб до имитации эвакуации раненых, и я стабильно работал, выполняя задания. «Давайте, испытывайте меня, выискивайте чертовы ошибки!» – думал я.

К концу испытаний в джунглях я чувствовал себя готовым к выполнению любой задачи, и ничто не могло поколебать эту уверенность. С каждым пройденным этапом я становился все ближе к тому, чтобы стать полноправным членом спецназа ВМС, приближался к новой цели, к абсолюту.

* * *

Пройдя несколько дополнительных специальных курсов, я наконец был зачислен в состав Специальной лодочной службы. В тот день можно было впервые выпить немного алкоголя вместе с сокурсниками в ходе церемонии. Началось все со стакана виски, затем последовали полтора литра «коктейля» из светлого пива, вина и других крепких напитков – все сразу. Все это требовалось проглотить за один присест, но я уже не беспокоился. Я достиг абсолюта. Я оказался в спецназе, стал членом уникального клуба, доказав, что являюсь лучшим из лучших. Оставалось только отрастить волосы – я чувствовал себя рок-звездой.

Едва прошло первое похмелье, как темп жизни ускорился, и одно событие следовало за другим без перерыва. Сегодня тренируешься на лодке, а завтра уже прыгаешь с парашютом над морем из вертолета. Жизнь стала напряженной, стремительной – какой угодно, но только не скучной.

Работать приходилось все время. Попав в Службу, новобранец выбирает специализацию. Я решил стать медиком, это значило, что нужно уметь латать любые раны и понимать, что делать с любой травмой, которую может получить боец в ходе боя. Вскоре я уже знал, как работать с пулевыми ранениями и минно-взрывными травмами.

Наконец в июле 2010 года нас отправили в реальную боевую обстановку. Довелось поработать в нескольких районах боевых действий, где мы участвовали в рейдах по обезвреживанию противника. В составе малой группы я врывался в дома или вражеские укрепления и проводил зачистку территории как от живой силы, так и от взрывных устройств.

Вышибать двери и вламываться в помещения одновременно захватывающе и страшно, но я быстро набирался опыта. Я участвовал в боях, научился благодаря тренировкам сохранять спокойствие даже в самых тяжелых ситуациях. Справляться со всем этим помогал и мой дух – я никогда не забывал о том, кто я, и о том, что надо поддерживать репутацию гуркхов на самом высоком уровне, ведь мы – одни из лучших. Я соблюдал кодекс: превыше всего храбрость. Существовать иначе было невозможно.

5
В «зону смерти»

Когда попадаешь на долгое время в боевую обстановку, жизнь становится гораздо тяжелее. Сама работа в подразделении спецназа подразумевает постоянное стремление к совершенству. Во время атаки укрыться негде, а противник сдаваться не желает и постоянно изобретает что-то новое, и нужно быстро адаптироваться.

Временами было трудно справиться с эмоциями, но я не позволял себе раскиснуть. Я не из тех, кто привык открыто выражать свои чувства даже со своей женой, а уж работа в спецназе быстро научила скрывать переживания. Очень важно не показывать эмоции во время боя.

Во время отборочных испытаний нельзя, чтобы проверяющий увидел гримасу на твоем лице, чтобы понял, что ты работаешь на пределе. В реальном бою я старался, чтобы противник не понимал, что я устал или испугался, – это только придаст ему сил. Маскировка собственной боли – постоянно оттачиваемый навык, я достигал этого, сильно сосредоточиваясь на работе, что позволяло стабильно функционировать и не впускать в себя хаос извне.

Я не выказал страха, даже когда получил ранение. Это случилось в ходе перестрелки на пограничной заставе – я оказывал огневую поддержку группе, проводившей очередной рейд. Нас тогда здорово прижали, и несколько человек погибли. Я занял позицию на крыше постройки и вел огонь лежа на животе, когда вдруг почувствовал удар. Я даже не понял сразу, что случилось. Удар оказался настолько сильным, что меня сбросило с крыши.

Пролетев чуть больше трех метров, я упал с глухим стуком на пол, и потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Что, черт возьми, происходит? Я ощутил металлический привкус крови во рту, на полу появилась и начала быстро расти красная лужа. Мелькнула мысль, уж не снесло ли мне половину лица, но боли пока не было.

Это шок?

А челюсть на месте?

Уже немного нервничая, я дотронулся до подбородка. Черт, вроде все на месте. Однако пуля задела губы и челюсть. Лишь посмотрев на свое оружие, я осознал, насколько был близок к смерти. Пуля угодила в приклад. По всей видимости, снайпер целился в голову или шею, но промахнулся буквально на несколько миллиметров. Срикошетив, пуля попала в спусковой механизм, а затем отскочила мне в лицо. Энергия выстрела была настолько большой, что ее хватило, чтобы сбросить меня с крыши в положении лежа. Я отшвырнул бесполезную теперь винтовку и откатился в сторону. Бой продолжался, я достал пистолет и продолжил стрельбу, одновременно сообщив по рации о ранении.

По завершении спецоперации меня подлатали, и через несколько дней я вернулся в подразделение. Однако новость о случившемся уже распространилась, и офицер службы бытового обеспечения даже успел позвонить моей жене и рассказать о случившемся, не сообщив подробностей. Жена, понятное дело, перепугалась и позвонила на базу, чтобы выяснить, что случилось. Я в это время отдыхал и приходил в себя и был очень удивлен, когда раздался стук в дверь и вошел сержант.

– Чертовы гуркхи! – сказал он, смеясь. – Ты что, совсем о родных не беспокоишься? Мог бы сказать, что жив-здоров.

– Что ты имеешь в виду?

– Твою жену! Она звонила – хочет узнать, все ли с тобой в порядке.

Я едва до потолка не подпрыгнул и тут же позвонил домой. Я был зол.

– Какого черта ты звонишь? – спросил я жену.

Сучи объяснила, что ей сообщили о случившемся, и она боялась, что произошло самое худшее. Мои родные тоже уже знали о ранении. Осознав, что был слишком резок – я тогда был молод и горяч и не сразу поставил себя на место жены, – я объяснил, что угрозы жизни нет и что решил никому ничего не говорить, пока не кончится командировка. Узнать, что с близким человеком случилось что-то плохое где-то далеко, – это похуже любой перестрелки.

Еще я добавил, что расстраиваться нужно лишь в случае, если в дверь позвонят двое морских пехотинцев в парадной форме при черных галстуках, да и то тогда уже поздно волноваться. В остальном стоит жить обычной жизнью и любые другие известия обо мне не принимать близко к сердцу. Такое поведение может показаться странным, но это один из защитных механизмов, который помогал справляться с тем, во что превратилась моя жизнь.

На протяжении следующих нескольких лет еще не раз доводилось попадать в перестрелки. Впоследствии я решил воспользоваться возможностью и прошел узкоспециализированные военные курсы горовосхождений. Я поднимался по сложным склонам, спускался по отвесным стенам, пока не стало понятно, что место в экспедиции гуркхов на Эверест мне обеспечено. Затем, в свою очередь, мне поручили обучить альпинистским навыкам нескольких гуркхов – кандидатов на участие в той же эверестовской экспедиции, и вместе мы поднялись примерно до высоты 6200 метров по юго-восточному гребню Макалу. Маршрут выбирали специально, он сложен и требует хороших технических навыков. Здесь потенциальная команда восходителей училась обеспечивать страховку, пользоваться жумаром, ходить в кошках и осваивала другие тонкости альпинизма. Приходилось работать в сложных погодных условиях, на большой высоте и на сложном рельефе, и это было нелегко.

Завершив экспедицию и как следует отметив ее окончание, я решил отправиться на Ама-Даблам – гору, в которую влюбился еще в 2012 году, в походе с моим другом и наставником в альпинизме Дордже. Я хотел пройти почти вертикальную «желтую башню» ^[11]. Выбрав нестандартный маршрут, включавший переход из базового лагеря сразу в лагерь II, то есть без отдыха и акклиматизации в лагере I, я поднялся на одну из сложных гималайских вершин за двадцать три часа.

Но меня не миновали и трагедии. Первым таким известием стала гибель Дордже на Эвересте в 2014 году, когда обрушился серак ^[12], вызвавший огромную лавину. Цунами из снега и льда обрушилось на ледопад Кхумбу, убив шестнадцать шерпов, случившееся назвали одной из самых больших трагедий на горе. В тот сезон восхождений на Эверест не было – гиды и носильщики отказались работать в память о погибших. Я узнал о смерти Дордже, находясь в зоне боевых действий. Было очень тяжело, но на войне невозможно скорбеть – нельзя позволить себе расслабиться, нужно продолжать работать, будто ничего не случилось.

Несколькими месяцами позже командование объявило, что наше подразделение будет участвовать в спецоперации в мае 2015 года, то есть как раз тогда, когда должно было состояться восхождение гуркхов на Эверест. Это означало автоматическое исключение меня из числа восходителей, и я был очень разочарован. Вся работа, вся подготовка к экспедиции, в том числе восхождения на Дхаулагири, Ама-Даблам и Денали, оказались напрасными. Мои тело и разум были нацелены на подъем на Эверест, но пришлось забыть о разочаровании. Ведь я не профессиональный альпинист, а спецназовец и должен действовать на поле боя, а не роптать и печалиться. Но, оглядываясь назад, думаю, что судьба уберегла меня.

Когда экспедиция гуркхов собралась в базовом лагере Эвереста, в регионе произошло землетрясение магнитудой 8,1. Огромная лавина вновь обрушилась на базовый лагерь, и на этот раз погибло еще больше людей, чем годом ранее, – двадцать два человека. Из гуркхской команды, к счастью, никто сильно не пострадал, однако восхождение пришлось отложить, потому что в тот год отменили все экспедиции. Я узнал об этом, неся дежурство на отдаленной военной базе, – новости о землетрясении несколько дней не сходили с первых страниц газет. Новую попытку восхождения гуркхов решили предпринять в мае 2017 года, и у меня появилась надежда все же попасть в экспедицию.

Разумеется, никто не мог гарантировать, что удастся взойти и в 2017-м. За два года могло произойти все, что угодно, в том числе начаться очередная военная операция, и в этом случае пришлось бы вновь пожертвовать альпинистскими амбициями. Так что я постарался забыть об Эвересте, однако не забывал об альпинистских тренировках, чтобы набраться опыта и к назначенной дате быть в хорошей форме. А потом неожиданно появилась возможность взойти на высочайшую гору мира на год раньше.

У командования изменились планы. В течение полугода я тренировался на секретной базе, готовясь отправиться на специальное задание, и вдруг выяснилось, что вместо запланированного задания придется отправиться на другое и совсем в другое место.

– Нам сейчас нужны там такие опытные, как ты, – сказал сержант-майор.

– Черт! Я же приехал оттуда всего полгода назад! – ответил я.

Однако новое назначение уже утвердили, и деваться было некуда. Но нет худа без добра.

– Слушай, Нимс, давай мы дадим тебе четыре недели отпуска вместо трех положенных, как тебе такая мысль? – спросил сержант.

С одной стороны, это хорошее предложение. Я уже обещал жене, что в следующий отпуск поеду с ней куда-нибудь на море – хотелось немного восстановиться. Плохо то, что я знал, что не выдержу четырех недель пляжного отдыха и ничегонеделания. Валяться в шезлонге, слушать музыку, смотреть на море и загорать – уже через пять минут мне станет скучно. И тут я понял, что появилась возможность…

Смогу ли я подняться на Эверест?

Это большой риск. Стандартное время восхождения на эту гору около двух месяцев, только за восемь недель можно получить надлежащую акклиматизацию. Но, черт возьми, ведь смог я подняться на Дхаулагири за три недели, почему бы не попробовать и на Эверест за четыре? Беспокоила и финансовая сторона. Стоимость восхождения на Эверест колеблется в пределах от пятидесяти до шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, это баснословная сумма. Поначалу жене идея не понравилась, но когда я объяснил ей, что никто не гарантирует мое участие в гуркхской экспедиции годом позже, она изменила свое мнение. Но понимая, что такая возможность, скорее всего, больше не представится, я подумал: ну и что? И отправился в банк за кредитом.

– На что планируете потратить деньги, мистер Пурджа? – спросил клерк.

– Хочу купить машину, – солгал я.

Получив пятнадцать тысяч фунтов и добавив к этой сумме свои сбережения, я забронировал рейс до Катманду.

Однако частичное решение финансового вопроса – лишь полдела. Вылетев из Англии, я прикинул, что большинство восходителей в этом сезоне уже находятся в районе лагеря III и получили соответствующую акклиматизацию, чтобы продолжить подъем через открытое всем ветрам Южное седло – перемычку, соединяющую Эверест с другим восьмитысячником – Лхоцзе. С помощью шерпов можно быстро добраться из аэродрома в Лукле до базового лагеря, а затем и подняться в верхние лагеря, но я хотел совершить восхождение без помощи шерпов.

Я собирался подняться на Эверест в одиночку.

Понятно, что идея безумная, особенно с учетом моего всего лишь двухгодичного опыта в больших горах, – я ведь все еще продолжал учиться альпинизму и оттачивал навыки. Однако беспокойство сглаживалось тем, что альпинистский опыт все же имелся. Во-первых, я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы помочь себе там, наверху, если что-то случится. Но одного этого, конечно, недостаточно, чтобы уберечься от всех опасностей на восьми тысячах. Ведь моя жизнь напрямую зависит от того, насколько быстро смогу двигаться, работать на экстремальной высоте. К счастью, хорошая скалолазная подготовка на военной службе, а также экспедиции на Дхаулагири, Ама-Даблам и Макалу дали хорошее представление, как выживать в таких условиях.

Что еще важнее, я умел контролировать эмоции в реальном бою, и поэтому почти не чувствовал страха, даже когда оказывался в критической ситуации. Восхождение на гору, на которой погибло бог весть сколько людей, – риск, но я готов был рискнуть. Также было понятно, что, если хочешь попасть в альпинистскую элиту, рано или поздно придется сделать нечто подобное, несмотря на серьезную нагрузку и невысокие шансы на успех. Конечно, восходить, имея за плечами груз в тридцать пять кило – палатку, снаряжение и припасы, – не шутка, но это было в моих силах. Кроме того, я собирался пользоваться кислородом на высоте более 7400 метров. Некоторые альпинисты-высотники относятся к кислородной поддержке неоднозначно. Кислородный баллон только увеличит вес, но его наличие жизненно важно, ведь я шел один.

В целом наибольший риск лежал в психологической плоскости. Я рисковал репутацией: что подумают коллеги-военные, если я облажаюсь? Так что, летя из Англии в Непал, а затем из Катманду в Луклу, я старался не думать о возможной неудаче. Я выполнял поставленную задачу – взойти на высочайшую вершину мира.

* * *

«Да ты блефуешь!»

«Погодное окно» для восхождения в конце мая резко сокращалось, и большинство людей, с которыми я встречался в Лукле, не верили в возможность восхождения за три недели. Такой же точки зрения придерживались члены американской съемочной группы, которые готовы были сорваться в любой момент, чтобы снять документальный фильм под условным названием «Everest Air» о работе спасателей. Американцы следили за спасателями, чтобы успеть заснять эвакуацию с горы какого-нибудь восходителя по медицинским показаниям. С учетом того, насколько опасны восьмитысячники, эти ребята без работы не останутся. Пока же они пытались узнать о моих намерениях и забрасывали вопросами скорее из дружеского участия, в то время как я упаковывал снаряжение. Подобные беседы можно часто услышать, покуда нервничающие альпинисты на адреналине готовятся к восхождению.

– Откуда ты, Нимс?

– Из Англии.

– Далековато забрался. А чем занимаешься по жизни?

– Я медик, работаю в Лондоне.

После экспедиции на Дхаулагири я пришел к выводу, что такая легенда – наилучшая, к тому же отчасти это правда. Если же начинаются дальнейшие расспросы относительно медицинской карьеры, можно уклониться, переведя разговор на лечение травм. Намекнуть как-либо на службу в британском спецназе – об этом не могло быть и речи. Руководитель съемочной группы посмотрел на мой рюкзак и снаряжение и сказал:

– Вроде многовато вещей у тебя. В трекинг собрался? Ведь на Эверест ты уже не успеешь.

– Нет, я приехал на восхождение. И я успею, потому что должен.

Повисла пауза.

– А где тогда остальные твои товарищи?

– Их нет, я иду один, буду подниматься соло.

Теперь уже все смотрели на меня с недоверием, послышался смех.

– Ты шутишь, что ли?

Я помотал головой и пожал плечами. Отношение к жизни по принципу «стакан наполовину пуст» противоречило всему, чему меня учили в спецназе, где жалобы на тяжелую жизнь или сдача позиций не считаются эффективной стратегией. Если возникает проблема, нужно просто найти решение. Я достаточно тренирован, чтобы адаптироваться и выжить. Упаковав последнюю вещь, я постарался выкинуть из головы услышанные язвительные насмешки. Негативное мышление столь же заразительно, сколь и разрушительно.

– Никаких шуток, друг. Я уже это делаю.

Времени на светские беседы не оставалось. План подняться на вершину в сжатые сроки подразумевал делать все быстрее, чем принято, и по возможности не расходуя много энергии.

Я быстро добрался до базового лагеря, затратив на это три дня. Вместо того чтобы отправиться на акклиматизационные выходы по печально известному леднику Кхумбу с его сераками в лагерь I, я сразу отправился в лагерь II на высоту 6400 метров. Восходители сюда обычно поднимались спустя месяц и даже больше после прибытия в базовый лагерь, поскольку нужна адаптация к высоте. Я не мог себе позволить такую роскошь, как отдых и трата лишнего времени, и скоро как следует поплатился за нетерпение.

Миновав палатки первого лагеря, я бодро прошел полпути до лагеря II, но затем заметил первые признаки того, что что-то пошло не так. Я стал выдыхаться. Недостаток акклиматизации сказывался все больше, и так тяжелый рюкзак все сильнее давил на плечи, и каждый шаг в кошках по льду давался теперь с огромным усилием. Кроме того, началось обезвоживание. Солнце стояло высоко, временами казалось, что я таю под его лучами. Пот заливал глаза, почти ничего не было видно, а опасности подстерегали буквально на каждом шагу.

Путь шел по льду Западного цирка, испещренному трещинами. Я, разумеется, пристегнулся к страховочной веревке, но прекрасно понимал, что, если вдруг земля разверзнется под ногами или произойдет срыв при переходе через очередную трещину по дюралевой лестнице, то пройдет не один день, прежде чем меня найдут. Вскоре я уже шел на пределе физических и душевных сил, глаза наполнились слезами. Впервые за многие годы я почувствовал неуверенность в себе.

Черт, мне не хватит сил, чтобы дойти до лагеря II. Но и возвращаться назад не хочется.

Возникший внутренний диалог надо быстро прекращать, потому что негативные мысли ни к чему хорошему не приводят. Когда доводилось ранее оказываться в критических ситуациях, я использовал образ Сучи, чтобы вновь сосредоточиться и обрести решимость. Я думал о ней во время перестрелок, находясь под огнем противника, эти положительные эмоции служили топливом, с их помощью удавалось быстро «перезагрузиться» и сосредоточиться на выполняемой задаче. И теперь я снова прибег к этому способу и подумал о жене, о том, как она ждет, что я вернусь домой. Пошарив по карманам, я нашел смартфон и записал короткое видеосообщение. «Слушай, любимая, сейчас приходится сильно пахать, но я сделаю это…» Я не отправил видео, просто надо было выговориться и зафиксировать это. Затем постоял и подумал, можно ли как-то скорректировать дальнейший путь.

Давай же, черт побери, сделаем это!

Я постарался собраться, сделал несколько глубоких вдохов, и стало полегче. Короткий «разговор» с женой вывел из мрачного состояния, и я почувствовал прилив сил. Прохождение Западного цирка само по себе не особо сложное, подъем не крутой, лишь в нескольких местах требуются альпинистские навыки, в остальном же можно идти без особых усилий, перестегиваясь по перильным веревкам. Лишь пару раз стоило отклониться от маршрута, чтобы обойти трещины ^[13].

Я надел рюкзак и отправился дальше к лагерю II, где можно было отдохнуть в безопасности.

Бум! Бум! Бум! Я вновь нашел свой ритм, и каждый шаг теперь ощущался как победа. Бум! Бум! Бум! С каждым пройденным метром я приближался к цели.

Опыт на Дхаулагири показал, что на высоте можно быстро «сгореть», но я еще ни разу не сталкивался с последствиями такого выгорания. Это все еще было впереди. А пока я установил палатку во втором лагере и вновь чувствовал себя нормально. Перекусив, я поболтал с парой друзей-шерпов, а затем поднялся еще на сто пятьдесят метров, прежде чем вернуться в палатку на отдых.

Я рассчитывал, что эти сто пятьдесят метров дадут возможность лучше акклиматизироваться, и не начнутся головные боли, которые иногда возникали у меня на большой высоте во время сна.

Но я забрался слишком высоко. И вскоре, когда лежал в палатке, послышалось бульканье в груди – верный признак начавшегося отека легких, при котором в легочной ткани скапливается жидкость, начинает синеть кожа, а сердце колотится, словно в бочке. Без срочного надлежащего лечения были все шансы умереть.

Я лежал и прислушивался к своему дыханию и чувствовал нарастающее разочарование. Какая глупость! Эти сто пятьдесят метров сломали меня, и теперь каждый вздох давался с трудом.

Нимс, ты же должен понимать. Ты же альпинист и гребаный медик! Ты все знаешь о высотной болезни. Так какого черта?

Экспедиция на Дхаулагири дала ясно понять, что существует весьма тонкая грань между успехом и поражением, так же как в бою. Но я наивно надеялся, что военная подготовка вкупе с имевшимся опытом восхождений позволит избежать проблем на Эвересте. К тому же хотелось проверить свои возможности и подняться как можно выше.

Я ошибался. В высотном альпинизме грань между победой и поражением, наверное, еще тоньше, чем в бою, поскольку ко всему прочему добавляется высота и суровые условия высокогорья. Первые же сутки на Эвересте дали понять, что стоит зайти за черту, и последует катастрофа.

Я спустился в базовый лагерь, чувствуя смущение и неловкость, в надежде посоветоваться с врачом, восстановиться и внимательнее продумать стратегию восхождения. Однако доктор, к которому я обратился за помощью, думал иначе.

– Тебе нельзя наверх, – сказал, он, послушав через стетоскоп бульканье в моей груди. – Судя по всему, серьезный отек.

Однако я вспомнил о своем детстве, о «человеческом антибиотике» и решил, что стоит посоветоваться еще с кем-нибудь.

Что знает тот, кто меня только что обследовал? Я найду другого, кто поймет. Однако диагноз второго врача, к которому я обратился, звучал не менее пессимистично:

– Я не советую идти наверх в вашем состоянии. Будут проблемы. Первый доктор все сказал правильно.

Но и это меня не убедило. Эти ребята перестраховываются и работают так, словно в городской больнице. Но здесь-то базовый лагерь Эвереста! Здесь все рискуют в той или иной степени.

Так что мое мнение не изменилось.

Эти два дурака ошиблись.

Однако стоило окончательно убедиться. Я знал, что в базовом лагере работал знакомый врач, и смог разыскать его в надежде на более точный диагноз, который позволит вернуться на восхождение в течение ближайших суток. Однако вместо обнадеживающих слов последовал третий, окончательный вердикт:

– Нимс, чувак, вали с горы. У тебя отек легких, с этим не стоит шутить.

Вот дерьмо. В конце концов стоило отнестись к своему здоровью серьезнее. Я вернулся в Луклу на вертолете, чтобы провести несколько дней на меньшей высоте и заодно сделать рентген легких, и узнал, что поставленный диагноз может иметь далеко идущие последствия. Согласно медицинским журналам, которые я просматривал, сидя в интернете, отек легких не проходил быстро, а недолеченный имел свойство быстро прогрессировать. Поэтому наилучшим решением было отправиться домой и выздороветь. Если попытаться прямо сейчас вернуться на Эверест, восходить придется совсем в другом темпе, а несколько дней моего отпуска и так уже были потрачены впустую, плюс к этому сезон восхождений в этом году заканчивался.

И все же я по-прежнему хотел совершить восхождение. Я подлечился и стал думать позитивно, сказав себе, что все равно поднимусь без проблем. Сосредоточившись на успехе, я заставил себя поверить в него.

Была и еще одна отрезвляющая мысль о том, что восхождение в одиночку вряд ли осуществимо. Нужен был шерп, который бы помог, но даже и в этом случае подъем на вершину не становился легкой прогулкой. Когда дошло до выбора помощника, я постарался выбрать наименее опытного парня. Во-первых, потому, что еще оставалась надежда на серьезное испытание, во-вторых, шерпы – недооцененные работники, им недоплачивают. Альпинисты на Эвересте поднимаются налегке, тогда как их носильщики-шерпы тащат по тридцать-сорок килограммов груза: веревки, снаряжение, еду. Но зарабатывают они таким тяжелым трудом очень немного и не получают никакой известности. Однако стоит неопытному шерпу побывать на вершине Эвереста, как его услуги сразу начинают цениться гораздо выше, и я хотел дать кому-нибудь возможность подзаработать.

Существовало и еще одно соображение. Я был достаточно опытен, чтобы подняться на Эверест, однако хотелось быть на горе максимально самостоятельным. Если вдруг снова начнется отек легких, то не придется вызывать спасателей – шерп поможет спуститься. И когда я случайно познакомился в базовом лагере с Пасангом, поработавшим носильщиком в экспедиции на Макалу и не имевшим опыта восхождения на Эверест, стало понятно, что это идеальный кандидат для рискованного приключения. Пасанг был совершенно неподготовлен, у него при себе был лишь старый комбинезон для восхождений да пара потрепанных ботинок.

– Нимс, это здорово, – говорил Пасанг, надевая термобелье, перчатки и другие вещи, которые я ему дал. – Если сумею довести тебя до вершины, то смогу получать за работу втрое больше, чем сейчас.

Мы понимали, что это восхождение навсегда изменит наши жизни, и пошли на гору, надеясь только на успех и стараясь не думать о возможном поражении.

* * *

Мы без проблем миновали ледопад Кхумбу и Западный цирк. Затем начался ветер, идти стало гораздо труднее, но наша команда смогла выйти из лагеря II, добраться до третьего лагеря и поставить палатку. Здесь мы переночевали, потому что погода продолжала ухудшаться. Я чувствовал себя хорошо, легкие не давали повода для беспокойства, а ситуация с отеком уже даже как будто подзабылась. Когда мы вышли на штурм вершины той же ночью, я внимательно следил за своим состоянием и за погодой. От подъема в темноте было несколько не по себе – однажды уже довелось почувствовать дыхание смерти, и повторять этот опыт не хотелось.

Думая о вершине, я начал подниматься по веревочным перилам и к четырем утра прошел ступень Хиллари – 12-метровый технически сложный скальный участок маршрута, с которым приходится сталкиваться каждому альпинисту, идущему на Эверест со стороны Непала. (Во время землетрясения в 2015 году ступень претерпела изменения – ее самый большой фрагмент откололся и упал, но все равно она остается основной вехой на маршруте.) И тут я почувствовал возбуждение. Похоже, я все же сделаю это! Мы показывали отличное время, солнце вот-вот должно было взойти. Но когда мы оказались на 8848 метрах и я замер, наслаждаясь моментом, Пасанг забеспокоился. И так сильный ветер продолжал усиливаться, и в какой-то момент уже стало трудно стоять на ногах.

– Нимс, пора уходить, – сказал он.

– Да мы только поднялись!

– Становится опасно. Многие погибают на спуске, потому что потратили слишком много времени на вершине, а погода портится.

Он был прав. Известно много историй о тех, кто решил сделать селфи на вершине или развернуть флаг своей страны и забыл, что восхождение лишь половина пути и что самое главное в любой альпинистской экспедиции – вовремя спуститься живым и здоровым. Порою в шторм скорость ветра на высшей точке планеты может достигать ста шестидесяти километров в час.

Я проверил уровень кислорода в баллоне. Я чувствовал себя хорошо и полагал, что времени на безопасный спуск достаточно. Подумалось, что, быть может, Пасанг запаниковал из-за того, что он не знал как следует рельеф, по которому предстояло спускаться. Поэтому вернуться в базовый лагерь стало его основной целью.

– Послушай, я рискнул всем, чтобы оказаться тут, чувствую себя нормально и никуда не уйду, пока не увижу восход солнца, – сказал я.

– Нет, Нимс! Нет, нет, нет!

– Я смогу спуститься, все в порядке, – сказал я твердо и разрешил Пасангу уходить.

Он пожал плечами и начал спуск. Было видно, что он расстроен, но я был счастлив остаться один. Я смотрел, как шерп медленно идет вниз по склону, а солнце тем временем поднималось все выше, снежные вершины гор окрашивались оранжевым и розовым, а тонкие облака внизу словно загорались. Сейчас я был выше всех на Земле, и чтобы прочувствовать это событие как следует, я снял очки – хотелось почувствовать холодный ветер на глазах. Виды вокруг были совершенно безумные – я правильно поступил, что решил дождаться рассвета, но задерживаться не стоило.

На такой высоте владение ситуацией – одна из составляющих спецназовца – так же важно, как высотный костюм или высотные ботинки. Я в последний раз взглянул на мир внизу с вершины и начал спуск, представив бутылку пива в базовом лагере, чтобы отпраздновать восхождение. Несколько дней назад отек легких надавал мне по заднице, и все же я смог взойти на высочайшую гору мира. Моя уверенность в себе не знала границ.

От подъема в темноте было несколько не по себе – однажды уже довелось почувствовать дыхание смерти, и повторять этот опыт не хотелось.

В какой-то момент ниже по склону я увидел человека. Он был один – товарищи бросили его на горе умирать, потому что что-то пошло не так, и тут стало понятно, что потребуется вся моя уверенность в себе, до последней капли.