000
ОтложитьЧитал
Вася смеялся, когда Виктор рассказывал, как Соленый открыл окно выше человеческого роста, и кидался в прохожих салатными листьями. Они не долетали до цели: их подхватывал ветер. Красивые, сочные, кудрявые по краям, они быстро превращались в обычных уличных оборванцев, оторванных от дома-дерева. Кажется, даже желтели в считанные минуты, и от былой роскоши и жизни не оставалось следа.
Васе нравились благоухающие дамы и любвеобильные мужчины из историй Виктора – обнимающиеся, целующиеся, похлопывающие друг друга по спине. Из их рта пахло морской водой и утиным бульоном.
Он смеялся, но резко стал серьезным, нахмурился.
– Витя. Вы это бомжам не рассказывайте. Вы ведь понимаете.
– Ну что же вы так грубо, Васенька. «Бомжи». Они хорошие ребята, – по непонятным для себя причинам, Виктор был смущен заявлением мальчугана.
– Они бомжи. Это их социальный статус. Если Вам не жаль свое время, чтобы перечислять их имена, то пожалуйста. Я же довольно занятой человек. Все, что я хочу Вам сказать, не рассказывайте им этих историй, и разные другие не рассказывайте. Откровенно говоря, они Вас очень невзлюбили. Они ждали, что Вы вернетесь равным им, что разделите с ними с мелочь и подстилку, а Вы устроили эту распродажу, довольный, не плачете, не злитесь. Вы думаете, вы лучше всех, а это не так.
– Я не думаю так, Вася.
– Это не важно, главное, не рассказывайте им этих историй и не тратьте много денег у них на глазах, и им не давайте. Или давайте, но без снисхождения.
– У меня очень немного денег. И их я не трачу, – Виктор перестал раскачиваться на железных качелях и уставился на свои порозовевшие от холода руки.
– Это пока, – Вася встал с качелей и, сделав шаг, оказался совсем рядом с Витей, он положил свою руку ему на плечо, – мне нужно идти, скоро восемь и уже стемнело. Тетя Тамара будет волноваться.
* * *
Виктору нужны были деньги на фотографов. Некачественные снимки от никому не известных дебютантов не принесли бы ему успеха в модельных агентствах. Он понимал, идти в эти стеклянные офисы, где рыцари в блестящих доспехах поднимаются к небесам на прозрачных лифтах, где свежий ветер кондиционеров гоняет пустые забытые пакеты из ЦУМа, нужно подготовленным. Он честно старался заработать.
Он смотрел на официантов в одних перчатках и ждал своего хода. Одетый в стильный костюмчик, как консультанты в магазинах дорогой кухонной техники, он передвигался между столиками. От консультантских нарядов его отличали черные туфли на высоких каблуках. Передвигаясь на них уверенно, прямо – девочки с ресепшена хихикали, что у него дар – он, натянув на себя пояс с огромным количеством бутылок и рюмок, предлагал гостям ресторана по текиле. Редкий мужчина мог устоять. В основном его клиентура состояла из пухлых богатеньких мужичков, приходивших в компании себе подобных поужинать, обсудить деловые вопросы и как бы невзначай полапать голожопых мальчиков.
Такие выпивали много, долго, бережно клали в руку Виктору дорогостоящие на валютном рынке бумажки.
Некоторые не хотели его отпускать, указывали на место рядом с собой и говорили: «А ты знаешь, почему Соленого зовут Соленым?». Виктору было все равно, он глупо улыбался и движением головы спрашивал, не налить ли еще текилы.
Конечно, налить. И Виктор благодарно смотрел на них снизу вверх.
С остальным персоналом его отношения складывались хорошо. Витя был далеко не единственный, кого сюда собственноручно привел Соленый. Их всех холили и лелеяли, они возвращались домой с приличными деньгами. Виктор не слишком выделялся. Все они хотели идти дальше, вверх и этот верх все из них видели по-разному. Но все, заканчивая смену, устало склоняли головы, и вся их фигура говорила о том, что скоро он уйдет из этого места и превратит свою жизнь в сказку.
Виктор также устало ссутулившись добирался до дома. Заходил в магазин за завтраком, ужином или обедом, приветливо болтал с продавцом, старым сирийцем. Если встречал Васеньку, садился с ним, и они разговаривали, если было о чем, и молчали, если рассказывать было не о чем. В подъезде, там, где потеплее, теснились Олежик, Краб и Гриша. Последний лениво оборачивался на приветствие Виктора, но ничего не отвечал, остальные вообще не обращали внимания. Иногда Краб, когда Виктор уже подходил к своей квартире на пятом этаже и не мог ничего слышать, говорил: «Вот это вонь!». Слышался ленивый смех и аура многодневной немытости.
* * *
Зимой Виктор с утра предпочитал гулять. День был короткий и страх, что солнце закатится, и не успеешь его поймать, заставлял Витю неспешно и радостно выходить на морозный воздух сразу после сна. Он старался ходить разными маршрутами, не уходя далеко от дома, встречал редких собачников (большинство выгуливало собак часов в семь, восемь утра, когда было еще темно), слушал скрип снега под массивными ботинками, считал шаги, смотрел на небо – каждый раз разное.
Заходил в магазин к сирийцу. Покупал что-нибудь, чтобы подкрепиться с утра и, размахивая пакетом, пытаясь поймать запах мороза в раскрасневшемся от холода в носу, также радостно и неспешно шел домой. В пустой квартире Виктора собралась уже немыслимое количество полиэтиленовых пакетов. Это количество множилось абсолютной пустотой.
В выходные ежедневный утренний обряд был особенно ему приятен. Он знал, что никуда не пойдет, никто не будет пытаться ущипнуть его за попку, никто не спросит: «А знаешь, почему Соленого назвали Соленым?». Фрукты из лавочки и примятый его подошвой снег превращал дни в сказочные и ирреальные.
Был вторник. Как раз такой вторник, когда не нужно было никуда идти. Солнце ярко сияло на Землю и Виктор видел все прыщики на проходящих мимо подростках, все бабуличьи морщинки, все седые волоски гордых мужичков, менеджеров среднего звена, расхаживающих по городу без шапки.
В маленьком прозрачном пакете Витя нес три яблока, размером с крупный кулак. Им было тесно и они явно хотели выбраться, хотя были безынициативны.
Витя подходил к подъезду, хотел открыть сомкнутую сломанным, атавистическим домофоном дверь, но голос Тамары, сидящей на скамейке у подъезда, остановил и развернул довольное хорошим началом дня лицо Витеньки.
– Ты мне расскажи, Вить. Вот, ты все вещи выкинул.
– Продал, – без обиды перебил он Васенькину тетку.
– Продал. Вот, все ты продал, и живешь то как? Спишь на чем, как кушать готовишь? Там и плита валялась, я видела: за Васькой наблюдала. И за тобой нечаянно.
– А я не готовлю. Ем, всякое, – он поднял пакет с яблоками на уровень головы, – сплю тоже. Нормально. Топят хорошо, тепло. Нормально.
Потом подумал, сел на скамейку к Тамаре и повторил:
– Нормально. Хорошо. Ребята вообще в подъезде спят, у них и квартиры нет, не жалуются. И мне не на что.
Тамара скорчила рожу, словно хотело смачно харкнуть, но передумала:
– Это бомжи эти? Ребята?
Виктор энергично кивнул.
– Тамара, можно я тебя за руку возьму?
– Ну, возьми, – она не без удовольствия скривила рот в кислой как щи улыбке.
– Мы все люди хорошие, и ребятки-бомжи, и я, человека убил, и ты. Ну, ты без вопросов красивая. А я не только про лицо говорю и фигуру, я про внутренность тоже. Мы все красивые, это только надо ценить, а ценить это значит видеть.
Она закатила голову смеясь и ловко отдернула руку от Вити:
– Иди, куда шел!
Затем встала и, виляя бедрами (это было заметно, несмотря на пушистую рыжую по-собачьи шубу), пошла к себе. Витя, недолго думая, встал и бодро зашагал к подъезду.
Дверь его квартиры открывалась большим, грубым пожелтелым ключом. Воспользовавшись инструментом, он сунул его во внутренний карман плаща.
– В чем-то Тамарка права… Стол я зря отдал. Было бы удобнее.
Вспомнив о еде, Витя понял, что оставил яблоки на скамейке, заболтался.
– Не велика беда, если не на чем кушать. Было бы что кушать! – позитивно заключил он, радуясь приходу очень неплохой и ловкой, как ему казалось, мысли, и повернул назад, на улицу.
В подъезде пахло талой водой и зимними сапогами. Виктор плечом отворил дверь, сразу увидел забытые в пакете яблоки, и не сворачивая двинулся к цели. Он был настроен настолько решительно, что сразу даже не заметил Васеньку в жирных балониевых штанах повисшего на заборчике, огораживающем клумбы и деревья, расположенные между подъездами.
А Вася сигналил ему глазами, печальными, опасливыми. Печальными еще потому, что Витя, большой друг, не хотел его замечать.
– Ну что? – сдаваясь спросил Витя, склонившись к лицу мальчишки.
Тот неловко пожал плечами.
– Я тогда пойду? – поинтересовался Витя, все еще не распрямляясь.
Васенькины глаза сигналили о чем-то, чем-то очень важном, но рот его был плотно сжат, а детская фигурка медленно покачивалась на перекладине.
Вася сделал финт и оказался в привычном положении: голова сверху, внимательно оглядел Витеньку и остановился на красноватой плотной руке, сжимавшей мешочек с фруктами.
Губы его задрожали, а в глазах появились кристаллики слез.
– Витенька. Твои яблоки, – он запинался, силясь не расплакаться, – Бомжи трогали.
– Ну и ладно! – Витя растянул губы в улыбке так сильно, что они почти исчезли с его лица, был виден только глубокий изгиб на месте рта.
Следующую утреннюю прогулку Витя пропустил. Встал поздно, идти куда-либо уже не хотелось. Дождался вечера и поехал на работу, разливать текилку по рюмкам с тонкими стенками, которые кажется, так легко сломать даже тем пухлым, малахольным бизнесменам, составлявшим основную часть той ресторанной публики.
Швейцар, пустивший Витю в здание, слегка отпрянул от него. Лицо его было покрыто ссадинами, рот с правой сторону припух, на подбородке и брови были видны следы драки.
Швейцар одарил Витеньку сначала сочувственным взглядом, и несколькими секундами позже ободряющей улыбкой, слегка обнажавшей зубы. Зубы были отвратительно неестественного белого цвета.
– Наверное, ни чай не пьет, ни кофе, – думал Виктор, продолжительно улыбаясь в ответ.
Ходить было больно. Виктор это заметил поздновато, когда идти в травмпункт означало бы опоздать на работу. А опоздать на работу – не получить денег. А деньги были нужны.
Витя остановился, перечисляя в голове необходимые косметические процедуры, с ботинок начинал капать подтаявший снег.
Соленый еще не пришел, поэтому Витя не торопился. Поплелся в стаффную. Так называли помещение для персонала, где можно было переодеться, съесть принесенный обед, заботливо уложенный в пластиковую коробочку и просто передохнуть. В стаффной уже начинали копошиться обнаженные мальчики.
Витя пристегнул пояс с огромным количеством карманов и застежек для бутылок, рюмок, соли и лимонов, посмотрел в зеркало. Левое плечо сильно возвышалось над правым и одно бедро выдавалось вперед, отчего положение его ног было смешным и милым, как у скромной девятиклассницы на последнем звонке, еще не знающей, кто ее будет трахать в туалете.
Еще, кажется, была вывихнута рука. Ладонь, прижатая к запястью, без адской боли не вставала в обычное положение. Виктор удостоверился, что работать это ему не помешает и вышел в зал. Все вокруг было синеватым и вещи белого цвета флуоресцентно светились. Витя пританцовывая приближался к столику веселых, шумных и оттого красноватых пухлячков.
Этот всеночный танец кружил Витю, официантов в белых перчатках, сильных, мышечных барменш до утра. Гости расходились, лениво и неохотно болтая друг с другом – вымотались. Кто-то превращался из бабочки обратно в гусеницу и, чтобы пережить очередную метаморфозу, заказывал плотный завтрак.
Солнце еще не взошло. Витя с болезным выражением лица тер разные части своего тела, по очереди. Ужасно хотелось выйти из ночного мрака.
В комнате для персонала появился Соленый. Стоял и смотрел куда-то мимо Витеньки. Тот тоже смотрел куда-то мимо и от этого ситуация не казалась неловкой или странной.
– Ну и что с тобой случилось? – Соленый снова вернулся в режим реального времени, и на лице его появилась сладенькая улыбка, окруженная сладенькими морщинками.
– Все в порядке
– Был бы ты в порядке, твоих болячек не было бы видно через такой жирный макияж.
Витя потрогал свою щеку, чтобы посмотреть, не осталось ли на пальцах косметики. Но вглядываться стал не в пальцы, а в глаза Соленого.
Здесь все всегда пользовались косметикой Вали, Валентины. У нее был огромный серебристый чемодан с палетками, кистями, кремами, помадами. Она была толстенькой, приятной девушкой и ужасно весело хохотала. Хохотала, снимала комнату где-то в Мытищах, каталась на электричках, копила на что-то грандиозное, что держала в глубочайшем секрете, а на все расспросы отвечала славным разливистым смехом.
Если коллектив любил ее, то как младшую сестренку: молодые люди в нее не влюблялись, но всегда были обходительны, девушки никогда про нее не сплетничали и не завидовали, она их в принципе мало волновала. Но ее чемоданчик нравился почти всем. Следы приключений, недосып, неудачные попытки суицида и многое другое замазывали тональными кремами Вали, которых у нее была бесконечная палитра.
А потом она уехала в родительский дом, в начало начал. Устала, наверное. Свой чемодан забирать не стала, а вручила его Витеньке. То есть фактически он был общий, как и раньше, но формально принадлежал ему.
– И лицо твое, это еще не самое страшное! – ответил на придирчивый взгляд Витеньки Соленый, – У тебя бедра шиворот на выворот! У тебя все тело на выворот.
– Я с бомжами подрался…
Соленый скорчил рожу, словно сейчас рассмеется, но, глядя на друга, передумал.
– Я оставил яблоки на скамейке. Заболтался с соседкой, забыл. Вернулся. Все на месте, но Вася, мальчик, очень хороший, добрый, красивый сказал, что мои яблоки бомжи трогали.
Ну, тут я не выдержал. Гена! Они меня обижают бесконечно, ни за что! Я им ничего не сделал, а они смеются, плюются, обзываются. Проходу мне не дают! А я посмотрю на них, сделаю вдох, выдох: чувствую, как воздух в грудь идет и замирает там, ничего не двигается внутри – тихо и светло, а потом выходит наружу. И это хорошо. И я чувствую, что все они хорошие, у них лица красивые, и руки, и что я их люблю очень. И так хочется их поцеловать. И всех поцеловать, особенно Леночку. И становится спокойно.
А тут я сделал вдох, выдох. Несколько раз. А любви не чувствую! Не получается. Наверное, на голодный желудок сложно это. А потом начал думать о Леночке – мне от нее всегда умиротворенно. Передо мной появился ее живот, пупочек внутрь. Грудь. Ребра выпячиваются, но не сильно, тело сидит на ней плотно. Плечи острые, ключицы. На них яйцо не поставишь, упадет. Разве что перепелиное. И почему все ее тощей называли! Я рассмеялся, чувствую то самое! Любовь чувствую. Ко всем, к яблокам, к бомжам этим.
А потом ее лицо. Брови такие редкие и широкие, я вглядываюсь в эти волосиночки и, вдруг, все понял. Встал и пошел к ребятам.
– Ребята – это бомжи? – уточнил Соленый.
– Они. И я пошел. И ударил. Бил. Чувствую кровь – солено. Бью сильнее. Кулаки ноют, суставы, слышу треск, а чей, не знаю. Но треск приятный, имбирный такой, глухой и острый. Поднял глаза. Холодно, в снегу лежать очень холодно. А небо светлое, серое, только начинает двигаться к темноте. Стыдно немножко стало, что при всех устроил драку, среди белого дня, как говорится. Там и дети ходят, и старики.
Встал и пошел домой. Вот и все.
– Нормально дошел? – включился Соленый. История его занимала, но лицо оставалось каким-то строгим.
– Да. Я вот только перед сменой почувствовал боль, когда начал одеваться. Шарф еле завязал. Но не прогуливать же.
– Позвонил бы, сказал. Что я, зверь?
– Поздно уже было. Звонить, – отвечал Витя, – не переживай. Я отлично поработал сегодня.
– В этом ты прав. Ты наверное и не догадываешься, насколько, – Соленый был удивительно задумчив, – Тут один мужик тобой заинтересовался.
– Гена, я ведь говорил тебе, я с ними трахаться не буду, и сосать им не буду, и что еще они там любят, тоже не буду. И то, что я в тюрьме сидел, это ничего не значит.
– Да не. Это я понял, мне много раз повторять не надо… – К Соленому вернулась его шутовское выражение лица, приправленное легким заискиванием перед собеседником, какого бы он ни был ранга, – Здесь дело в другом.
Ребята сегодня приезжали из какой-то парфюмерной фирмы. Крутые ребята. Подошли ко мне, правда, были уже изрядно выпившие, и говорят, что текильщик наш просто удивительный красавец. Говорят, давно ищут тело, чтобы было «вау». Новенького чего-то хотят. Говорят, есть хорошие модели. И худощавые, андрогинные, и мускулистые качки есть, и красивые, и не очень. Таких же любит сейчас фэшн индустрия.
При словах «фэшн индустрия» он смущенно хихикнул.
– Так вот, – продолжал Соленый, – говорят, что такого, как ты, еще не видели. Говорят, форма у тебя просто по-ра-зительная. Съездишь к ним?
– Да мне бы к врачу сначала, – отозвался Витя.
– Да какой врач. Пока тебя не переломали, никто не замечал даже тебя, Витеньку-текильщика! Ты же ходить можешь?
Виктор пожал плечами.
– Можешь! Ты не то, что ходить, ты порхать можешь, летать. Как бабочка. Ты одно пойми. Ты же женщина-фиалка. А эти «ребята», как ты их называешь, тебе подарили фиалочность мужскую.
Он замолчал, задумался и стал глядеть снова куда-то мимо Виктора.
– Дай им Бог здоровья, – невнятно пробормотал он.
– Я им сказал, что ты придешь послезавтра к полудню, – с этими словами он достал из тонкого портмоне несколько помятых по середине бумажек. И положил их на колено Витеньке, мощно при этом хлопнув рукой по его ноге.
У Вити промелькнула мысль, как в такой маленький, стройный кошелек помещается так много денег.
– Это на процедуры разные, эпиляция, депиляция, маникюр, педикюр. Должно хватить, телочкам хватает. Если не пойдешь – дело твое. На врача потрать. Но, честное слово, Вить, на тебя дар спустился какой-то, не пойму сам, какой. Не просри, ну. Я от чистого сердца тебе это. Вот это вот все. Это я всей душой тебе.
Витя взял деньги и поехал домой. Ужасно хотелось спать, но не получалось. Боль, сразу незаметная, все нарастала. Глядя на свое отражение в окне, Витя находил все больше повреждений. Исказились не только бедро и плечи, казалось, тело Вити совсем изменило форму.
– Я был красив, но сейчас нет, – говорил он сам себе, – это не красота, это квази красота, это какие-то сумерки, неон, а я люблю солнечный свет. Зачем я нужен им такой? Почему они не любили меня прежнего?
Он мысленно взывал к Леночке, и ему казалось, что она отвечала. Говорила, что он обещал исправить все, что сделал, и он должен сдержать слово.
Он пересчитал деньги и решил идти в салон.
Процедуры, которые он с таким вожделением представлял себе, на деле не приносили ему того безоблачного удовольствия. Его это не пугало. Он думал, что так, наверное, и должно быть, так часто бывает. В мыслях гораздо приятнее, чем в реальности.
Женщина в алой помаде с пышными волосами, уложенными в высокую прическу, намазывала на самые неприличные части тела Виктора липкую греющую массу. Он пытался оценить выражение ее лица по шкале от одного до пяти, где один – полное равнодушие к происходящему не только перед ее носом, но и на всей гигантской планете, а пять – презрение Анхеля к самому грязному ленивому ручейку.
Рвануло, было крайне неприятно.
После грубых рук ядреной парикмахерши, выглядевшей, на удивление, очень хорошо – суть и форма ощутимо контрастировали – голова Витеньки стала гладкой и даже металлически скользкой. Он дергался без остановки, пытаясь уследить за тоненькой хрупкой мастерицей, с длинными пальцами, вызывающими восхищение. В ответ эти пальчики резким агрессивным движением возвращали неуемную голову на место.
Что-то хрустело, но Виктор уже привык.
Уколы по всему лицу, острые скулы, верхняя губа припухлела.
Уже нужно было выходить, чтобы успеть на встречу с теми большими людьми, в руках которых сосредоточилась сила, отвечающая за исполнение витиной мечты. Он сидел на полу, не торопясь надеть носок, и рассматривал ноготь, старательно отполированный все в том же салоне.
– Красиво. Солнце играет красиво, – блаженно улыбнулся Витенька и медлительно натянул носок, – как там все будет? Может, встретят меня с шампанским и с бутербродами с колбаской. Копченой. Лучше, конечно, с икрой, лучше с красной. Даром черная дороже.
Все вышло немного не так, как ожидал Витя. Но не менее масштабно чем бутерброды с копченой колбасой.
Офис российского представительства модного дома, лицом и телом которого должен был стать Виктор, находился, на удивление далеко не в центре.
Долгая дорога в вагоне метро выбила бы Витю из колеи, если бы не неудержимая радость ожидания. Он снова чувствовал прилив сил, которого уже лишился в педикюрном кресле. На стеклянной облицовке гигантского здания играли блики нехотя вылезавшего из снежных облаков солнца. Витя прищурился – больно. Так он делать больше не будет – и вплыл в самостоятельно открывающиеся двери.
Люди по-мышиному бегали по холлу. Виктор уселся на диван, казавшийся удобным, но на деле слишком скользкий. Вендинговые автоматы единственные предлагали Вите чем-нибудь угоститься. Но денег снова не было.
Довольно скоро к пытающемуся удержаться на гладкой коже диванчика Вите подошла девушка, так же по-мышиному. Она была безумно красива, особенно ее лоб: не слишком высокий, не слишком низкий. Витя подумал, что если бы ему нужно было бы объяснить человеку, не понимающему никакой земной язык, что такое гармония, он бы объяснил на неземном – показал бы лоб этой девушки, семенящей на десятисантиметровом каблучке.
– Я на кастинг, – ласково сказал Виктор.
– Отлично, Вас как зовут?
– Виктор. Виктор Мац.
Девушка полистала гигантские списки, бумаги, которые словно сами собой возникли под ее рукой, поставила какую-то отметку напротив его фамилии карандашом, образовавшимся в пространстве таким же неведомым образом, и показала рукой на лифт:
– Спросите гриммерку, Вам укажут, – улыбалась девушка тоже как-то по-мышиному.
Гриммерка – зала безумных размеров со скверным слепящим освещением. Если бы Витя расставил руки и кружась прошел бы от одной стены до другой, то сколько бы это было оборотов?
Около 60, не меньше. А Витя, несмотря на свою недавно приобретенную худобу, сохранял еще катастрофическую длину конечностей. Поэтому, 60 – это ужасно много.
Вокруг у стен были расставлены люди. Их красили, причесывали и раздевали.
С Витенькой было то же самое: голому ему протянули трусы телесного цвета. Так, что издалека не было ясно, есть ли какая-нибудь на нем одежда. Брюнеточка лет тридцати пяти, на плечи которой легла подготовка витиного внешнего вида, явно засматривалась на него, периодически смущаясь:
– Со мной такое не часто бывает. Красивых вроде много, но иногда случается что-то просто из рук вон выходящее.
Говорила она и стеснительно сияла.
Витя растерянно вздохнул.
– Мне кажется, Вы ничего не понимаете.
– Ну что Вы, – суетилась дама, совершенно не обижаясь на замечание Виктора – она приняла его слова за стеснительность, – я здесь очень давно работаю, с юности, можно так сказать.
– Раздеваете людей?
– Чаще одеваю. Раздеться каждый умеет. Тут много таких, думают, что достаточно раздеться.
– Это не так?
– Вы первый раз на таком мероприятии? – ответила она вопросом на вопрос, и Витенька поспешил мысленно отозваться о ее манерах.
– Я, если честно, не ожидал такого количества людей. Меня пригласили. Они, – движением головы он показал на дверь.
– Ой, так я и подумала, что Вас пригласили, – она снова смущенно притупила взгляд, – Вы из этих? Ну, вроде экскорта?
– Нет, – Витя задумался:
«Может и да»
Но вслух сказал все-таки «нет».
Суетливые костюмеры, визажисты и всевозможного рода ассистенты запустили цепочку знаков, что моделям нужно идти.
– Пора идти, – непонятно для чего шепнула она. В зале стоял цирковой гам, – желаю удачи.
Витя дотронулся до ее руки и благодарно кивнул.
– А знаете, что странно? – также шепотом ответил он, – вы совсем не похожи на мышь.
Через мгновение Витя уже плыл в потоке всех этих моделей-рыб, с выпученными глазами, жадно глотавших воздух – надышаться перед смертью. Он был босой, как и все. Нельзя было свернуть, выйти, убежать. Могучая стая рыб. Если по отдельности они были хрупкие, почти прозрачные, нежные, фиалки-женщины, то вместе это было ярое стадо свирепых хищников, пираний. И Витя ощутил себя их частью, и ему стало хорошо.
Свет неестественно, как рентген, освещал лица. Все были похожи один на другого – в одинаковом белье, с одинаково зализанными волосами, без обуви. Только этот странный потусторонний свет выделял отдельные черточки, трещины и пятна на лицах, телах, клетках.
В центре комнаты, куда всех согнали после просторного гримерного зала, стоял стол. За ним сидели четверо: трое мужчин, один из них был безумно привлекателен и тягуч, другой азиат, а третий терялся, словно это неземное освещение выедало его из момента реальности; и одна женщина. Она сидела, высоко задрав голову к потолку и ритмично мотала ногой, сложенной на другую ногу.
Все расселись по краям. Кому-то достался стул, кто-то хотел сесть на пол, но женщина чувствовала желание предпринимать подобные попытки, и как только очередное тело начинало сползать по стенке вниз, она опускала голову и категорично всматривалась в нарушителя. Тело вставало на место.
Люди начали по одному ходить от одной стены до стола и обратно. Улыбались и хмурились – выставляли лучшие ракурсы. Азиат смотрел и не двигался, женщина не опускала вздернутой головы. Витя тоже прошел среди них.