000
ОтложитьЧитал
БЫТОВАЯ МАГИЯ
Утро еще не набралось сил и ярких красок. Рассветная августовская дымка отступала под первыми лучами солнца, но еще вполне уверенно удерживала позиции между домами и деревьями. В это время летом Генриетта Павловна всегда выгуливала мопса Боню. Позже зной не выпускал грузную старушенцию из дома, и она, морщась от жары, наглухо задраивала окна тяжелыми шторами.
– Бонечка, а шо это у нас тут такое делается? – Генриетта Павловна остановилась и сложила руки на животе. Мопс Боня внутренне вздохнул: эта поза старухи говорила о том, что до соседского двора с аппетитными крысами, живущими возле мусорника, они так и не дойдут. Не умела она смолчать и уж тем более – пройти мимо, когда тут такое.
– Не, ну Боня, ну посмотри только! – возбужденно заворковала Генриетта Павловна, кивая головой на перекресток. Мопс послушно повернул голову. – Вон что делается, а!
Девушка в рваных джинсах старательно обливала из канистры какие-то тряпки, лежащие ровно посреди перекрестка. Поставила канистру, распрямилась, достала какую-то бумажку из кармана и, бегая по ней глазами, что-то зашептала.
– Девонька! – не выдержала Генриетта Павловна, – ты чего делаешь, а?
Девушка замахала головой, будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.
– Ты волшбишь, что ли? – удивилась Генриетта Павловна. – А что делаешь – сглаз снимаешь? Соперницу нейтрализуешь? Ну скажи бабке-то, интересно же!
Девушка вытащила из кармана коробок спичек, зажгла одну, и, уже по пути к машине чуть поодаль, швырнула спичку в груду тряпья. То вспыхнуло.
«Я не разговариваю с незнакомцами!», – отчетливо услышал мысль юной колдуньи мопс Боня и поднял глаза на Генриетту. Та с каменным лицом наблюдала за игрой огня ритуального костра.
– А пусть ее, подрастет – поумнеет, – вздохнула наконец Генриетта Павловна, обращаясь к мопсу. – Я ведь тоже молодая да глупая была. Всякое поколение развлекается по-своему. Пусть ее. Что-то даже зябко сегодня как-то, да, Бонечка? – старушка пожала плечами. – Прохлада такая и влажность. А ну как бы ревматизм после променада такого не мучил. Ты же пописал, Бонечка? Домой идем?
Мопс несогласно затявкал. Куда домой? Почему так быстро? Не замечая собачьего протеста, Генритетта Павловна подхватила собаку и осторожно, но умело взлетела над землей. Пара добралась до балкона второго этажа.
– Иди, Бонечка, иди, – Генриетта Павловна спустила тявкающего мопса на пол балкона и стала с трудом перелазить через металлическую облезшую оградку.
– Надо внука попросить, пусть приладит мне тут калитку, – кряхтела она. – Несолидно-то как: я дама приличная, в летах уже, и через забор лажу. Стыд и позор, да, Бонечка?
– Стерва ты старая, зачем меня домой потащила! – заливался лаем Боня.
– А ну не кричи! – Генриетта Павловна замерла, перекинув одну ногу через ограду. – Ты что это разбушевался, Бонифаций? Чего обзываешься? Неужто забыл, как собакой стал, а? Кто на жену родную рот черный открывает, тот еще хуже собаки, это тебе повезло, что люблю тебя, дундука старого!
Боня недовольно заворчал – умела Генриетта поддеть и уже пятьдесят лет, как делала она это с чувством, со знанием, каждый раз пробуя что-то новое. А ответить ей – не моги. Один вон раз ответил. Шел третий год в шкуре мопса. Забыла Генриетта, как вернуть мужу человеческий вид. А может, только так говорила – кто же знает. Но в собачьей жизни есть свои неоспоримые плюсы. Да и внук привык уже. При встрече с уважением гладит по голове.
– Уф, – Генритетта Павловна наконец перемахнула через оградку. – Колени ноют с утра пораньше. Может, на дождь. А может, ночи холодней стали. Пошли завтракать что ли.
Боня молча кивнул. Ну ее, ту улицу. Он ведь тоже не мальчик, у него тоже с утра ноют колени. Пошли завтракать.
УТРО
В наши дни проворные и ушлые творцы подняли планку удивления безобразно высоко. Давайте начистоту: никого не удивит, если в уличном ларьке бородатый стегозавр в шейном платке закажет эспрессо. Дошкольник даже бровью не поведет, когда на детской площадке высадится десант звездолета в полной экипировке, а домохозяйка в магазине, видя приближающийся метеорит, лишь презрительно фыркнет и потянется за молоком. По этой причине писатель Леша Аннушкин не нашел сил удивиться, когда обнаружил, что все, написанное им, тут же обретает действительные формы. Леша почесал макушку, парой фраз снискал благоволение двух бабушек-соседок и одного издателя, да и успокоился на том. Что фантасту эти мелочи жизни, включительно с гонораром, когда в мире есть столько еще непридуманных вселенных. Впрочем, не всегда последствия творческого процесса спокойно уживались в Лешиной жизни.
*****
– Сонечка, сделай что-нибудь с этой гадостью, – спросонок вздохнул Леша, ощупывая плечо жены. Соня, которая полагала, что просыпаться даже от пушечного выстрела ниже ее достоинства, вздохнула, не открывая глаза нащупала и обезвредила об стену орущий будильник. Еще минут пять подремали.
В коридорчике, куда не пробивался солнечный свет, Соне под ноги кинулось что-то темное и довольно крупное. Привычно переждав метания гостя, женщина не спеша прошелестела халатиком в ванную и долго, с удовольствием умывалась, отфыркиваясь и жмурясь.
– Стой, тут мое цайство, – дорогу в кухню ей преградил диковинный зверь. Крупная беличья морда с мудрыми миндалевидными глазами была приделана к телу некрупной, поджарой собаки. Зверь недовольно дергал пышным беличьим хвостом. Композицию венчал тюрбан на голове у гостя и золотая попона, расшитая синим шелком.
– Уруру? – Соня попробовала наладить контакт. Гость в попоне сердито замахал головой. – Ты кто такое?
– Цай Анпуики, – отрезал гость.
– Царь? А почему ты так странно говоришь?
– Язык кооткий, – объяснил царь.
– Идем, царь, я угощу тебя кофе, – предложила Соня.
– Нет! Ты не поойдешь на бвагосвовенные земви! – сердито топнул Анпуики.
– Это не земли, а пятый этаж, венценосный дурак, – Соня очень быстро теряла терпение. Вряд ли она была бы хорошим учителем младших классов. – Леш, а Леш! – обернулась она в сторону комнаты. – Пойди-ка сюда!
Леша как раз открыл глаза и размышлял о том, как прекрасен несуетливый утренний быт, напоенный тонким ароматом кофе, когда в солнечном луче, падающем на причудливо скомканное одеяло, кружится сияющая, будто золотая пыль, и…
– Леша, это что еще такое? – в его рассуждения ворвалась взбешенная Соня. – Твой герой мне чуть ноги не переломал и под халат заглядывал!
– Твоя женфина мне недостаточно неистово поквонявась! – семенил за женой Царь Анпуики.
Соня оглянулась на царя с презрением.
– Леша, признайся: ты опять полночи писал?
– Полно-те, спал как младенец, – не моргнув, соврал Леша и выронил блокнот из-под одеяла. Соня ловко перехватила его и, отмахиваясь от мужа рукой, спешно открыла на последней странице.
– «Анпуики, сердитый, но справедливый правитель Трех земель, не любил долго рассуждать, принимая решения, ведь все в мире суть черное и белое», – прочитала Соня вслух. – Да уж, харизматичного ты парня выдумал! Он мне ногу оттоптал и написал в баночку с кофе! С кофе, Леша!
Некрупные мышеподобные бобры затаились за дверцей шкафа, но осмелев, высунули носы и зубы. В этот миг писатель пожал плечами.
– Леша, это ты для издателя великий, – сердито сверкнула глазами Соня, – а я тебе, между прочим, расстройство желудка лечила и в больной зуб анальгин закладывала! Твои эти… персонажи меня третируют! Они везде – видишь? – и Соня резким движением сдернула одеяло. Носкоед-подросток рухнул на спину, притворившись мертвым, и чуть не подавился Сониным капроновым чулком.
– Поворачивайся, дурилка, так и помереть недолго, – Соня перекатила носкоеда на бочок и похлопала по пушистой спинке. Носкоед с усилием втянул в себя остаток озорного чулка и зачавкал подвязкой. – Муж, сделай с этим что-то. Придумай, куда их деть. Мне от них жизни нет – то платья на флаги распустят, то сковородку на щиты расплавят и всю плиту перепачкают. Напиши им какой-нибудь вольер, – Леша презрительно поднял бровь. – Или… ну не знаю, комнату напиши еще одну! Они меня совсем измучили!
– Разве грешно матери любить свое дитя, даже если оно дурно воспитано? – пафосно возопил писатель, тряся руками так, будто он захотел обнять Вселенную и пару-тройку близлежащих ничейных звезд.
– Леша! – рыкнула жена.
– Душенька, уже исправляюсь, – писатель подхватил блокнот, вытащил карандаш из-под подушки и небрежно черкнул «Сонечка – котик».
– Леша, я же ласковая до поры-до времени, – Соня почувствовала неладное в податливости мужа и на всякий случай ощупала себя, внезапно обнаружив на голове два лишних уха. – Ты снова меня дописываешь, гадкий мальчишшшшшка? Я и так само соверрршенство! – гневно промурлыкала она, оттягивая усы до угла видимости. – НеМУРРРмедленно прекрати, фашшшшист!
Леша со вздохом перечеркнул «котика».
– Вот что, – фыркнула Соня, запахивая халатик, – я к соседке. На кофе. Степанида Васильевна все поймет. Пирожком угостит, по голове погладит, про покойного мужа-слесаря расскажет байку. А когда вернусь, – гневно оглянулась на комнату, где в ужасе замерли немыслимые существа из фантастических миров, – чтобы ЭТИ были в своей отдельной жилплощади! Иначе – семиглазым богом тебе клянусь! – я вспомню, что я – Санни-Неистовая Воительница, Правительница Пяти Королевств и Одного Замшелого Пруда, которая очень недурно обращается с холодным оружием и обожает препарировать странных зверушек и самоуверенных писателей! И которая сатанеет без утреннего кофе, чтоб тобой Болотная Тварь подтерлась!
Соня громко хлопнула дверью спальни. Леша спешно дописал напротив «Сонечки» – «с кошачьим хвостиком».
– Пусть будет для нее сюрпризом, – проворчал он.
– Кто эта фувия в хаватике? – поинтересовался Царь Анпуики.
– Жена, – вздохнул Леша.
– Укокофим стевву? – очаровательные дефекты речи не могли скрыть радости монарха. – У меня на пвимете чудефсная пвопасть возве двовца.
– Любимая жена, – помрачнел лицом Леша. Он задумчиво почесал макушку, потянулся и взялся за карандаш – писать комнату для персонажей.