000
ОтложитьЧитал
КОТ
– Алло, вы отдаете кота?
– Да, здравствуйте. Меня зовут Коля.
– Здравствуйте. Меня зовут Саша. Расскажите, пожалуйста, о вашем коте.
– Девушка, это обычный кот. Нечего тут рассказывать. Все при нем – четыре лапы, хвост, усы.
– Сколько ему?
– Меньше года. Я не знаю, если честно, он вообще не мой. Это кот моей соседки бабы Вари. Она умерла на прошлой неделе, жила сама. Я кота на время забрал, но держать у себя не могу – работа, командировки. И я не умею с животными ну никак. Поэтому заберите его у меня. В наследство отдам полпачки корма.
– Как я его у вас заберу, если не знаю, чего от него ожидать? Мальчик или девочка?
– Я мальчик.
– Я про кота!
– А, он тоже. Мальчик, в смысле.
– Кастрирован или только собираетесь?
– Я???
– Кот!!!
– Я боюсь отвечать на этот вопрос, он тут рядом и все слышит.
– Смешной ответ. Какой окрас?
– Сейчас, минутку, разгляжу… Синий с сиреневым отливом.
– Ха, это шутка, надеюсь?
– Нет, не шучу. Кот синий с сиреневым отливом, при солнечном свете может казаться даже зеленоватым.
– Не остроумно. Вы бы выложили фотку кота в объявлении что ли. Он шумный? Шкодничает?
– Нет, совершенно спокойный, даже флегматичен.
– Я не хочу заторможенного кота.
– Я не говорю, что он заторможен! Он просто любопытный, как и любой другой кот, но не настойчивый. Отлично понимает человеческую речь. Если его не обижать, он не дерется и не плюет ядом. А еще лучше не кормить едой со стола, особенно сосисками – рвота жуткая.
– Николай, а блохи у него есть?
– Сейчас посмотрю. Какого обычно цвета блохи?
*возмущенно* – Серые!
– Тогда нету.
– А глистогонку коту делали?
– А это как?
*фыркает* – Молодой человек, вы вообще о котах что-нибудь знаете? Коту давали таблетки или капли, чтобы вывести глистов?
– Я не знаю. Я лично не давал. Я предлагал ему аспирин, когда кот пожаловался на головную боль, но он отказался.
– Знаете, еще один такой ответ – и я брошу трубку! Я вас хочу выручить – вы знаете, сколько этих несчастных котов в приютах сидит в клетках? Сегодня можно подобрать котенка на улице – и он будет любить тебя всю свою жизнь, а я беру у вас взрослого кота, еще и не вашего! Вы хоть представляете, сколько ему придется привыкать ко мне? Какой это стресс и для животного, и для меня? А вы вообще не хотите о нем ничего рассказать! Сколько он у вас живет?
– Пять дней.
– И вы за пять дней его толком не изучили?
– Понимаете, нет. Первые пару суток он жил сам в ванной. Я совсем не умею с животными, честно, я не живодер какой-то, чтобы его запирать, просто он уж очень…
– Что «очень»? Он дрался? Обои портил? Мебель переворачивал? Он орал – что он делал?
– Он страдал. Так, что сердце разрывалось. Я не мог на него смотреть, да и он хотел уединиться.
– Вы говорите очень странные вещи. Не могу понять, вы вообще нормальный или нет. Ладно, у вас есть переноска для кота?
– Хмм, а зачем?
– Господи, вы издеваетесь надо мной? Переноска – чтобы посадить туда кота и увезти в другой дом. Чтобы он в пути не буянил и не волновался, чтобы не убежал.
– А какого размера нужна переноска?
– А какого размера ваш кот? Нужно, чтобы он в нее влез и у него было достаточно места, чтобы повернуться. Чтобы туда подстилка еще влезла…
– Девушка, у меня есть шкаф. Можно перевезти кота в нем. Я, правда, не уверен, что ему будет там, где развернуться…
– Придурок!…
Коля повесил трубку, которая ворчала гневными, обидными гудками. Кот, расправив крылья, аккуратно соскользнул на пол со шкафа и, изящно опустившись перед Колей, уселся, возвышаясь над сидящим хозяином.
– Что, сорвалась? – послал он телепатический сигнал, с сочувствием глядя на Колю всеми тремя ярко-малиновыми глазами.
– Угу, – печально констатировал Коля, погладив кота по сине-серебряной чешуе. Тот покровительственно лизнул Колю в макушку.
– Ладно, не печалься. Коты в тренде, меня скоро заберут. Хотя по бабе Варе я все равно скучаю, хорошая она была, добрая. Мурчиком меня звала, сметанку в тазик наливала. Кстати, у меня лоток уже полный. Аж вываливается.
– Это не лоток, а моя ванна, – простонал Коля. – Слушай, вот ты же умный кот, разговаривать умеешь. Может, ты мог бы делать свои дела в унитаз, а?
– Не мечтай, – фыркнул кот, и, выгнув спину, сплюнул ядовитую слюну Коле под ноги. На паркете образовалось темное, дымящееся пятно. – Иди лучше дай мне сосиску.
– Не дам, – вяло воспротивился Коля. – Ты в прошлый раз блевал дальше, чем видел. Паркет – фигня, железобетонное перекрытие прожгло. Соседям снизу еще день с потолка яд капал.
– Ой, подумаешь, – заискивающе просил кот, вылизывая синее перепончатое крыло. – Ну дай сосиску! Не жадничай!
– Ну, пошли, – поднялся Коля. – Только вот что: будешь блевать – давай в окно с кухни, ладно? Там у нас под окном один козел вечно паркуется. Заодно сделаешь доброе дело. То есть, не то, чтобы доброе, но…
– Ура-ура! – и кот вприпрыжку помчался за Колей, по пути нечаянно задев игольчатым хвостом тумбу с телевизором. Тумба зашаталась с самыми серьезными намерениями но, вовремя одумавшись, остановилась. На этот раз.
БИТВА
– Позвольте вам помочь, – обратился СверхВася к Красавице, бьющейся в щупальцах монстра.
– Любезно с вашей стороны, – прохрипела Красавица, – но я без надобности. Раз уж сама вляпалась, то сама и управлюсь.
– Мне все же кажется, – скромно отметил СверхВася, – что вы в затруднительном положении.
Чудище без труда отражало удары красотки, вооруженной невпечатляющим кинжалом, и отделалось всего лишь парой царапин. У Красавицы же, напротив, напрочь сбилось дыхание и сил оставалось все меньше. СверхВася наблюдал за схваткой с терпением джентльмена, тактично не прерывая соперниц.
– Мужчина, чего пристали? – вдруг взбеленилась красотка, с трудом отбивая попытки Чудища стянуть с нее скудный гардероб, состоящий преимущественно из набедренной повязки и легкомысленного топа. – Вам что, делать нечего?
– Но ведь я дал клятву защищать слабый пол! – с излишним пафосом воскликнул СверхВася. – Если женщина в беде, я не могу пройти мимо!
– Еще один сексист, – прохрипела Красавица, безуспешно стараясь ослабить хватку щупальца на шее. – Вот Чудищу помогите, оно тоже женщина.
– Правда? – СверхВася оценивающе рассматривал Чудище. – Но мне кажется…
– Мужчина, шо вы на меня так уставились? – вспыхнуло Чудище, неосмотрительно ослабив хватку. Красавица выскользнула, и полоснув кинжалом зверя по щупальцу, отбежала отдышаться, поправляя на ходу набедренную повязку. Чудище приложило раненное щупальце к неэстетичному ротовому отверстию. – Я поправилась после родов.
– Боже, у него еще и… – СверхВася успел тактично заткнуться. – А почему вы, дамы, затеяли смертный бой?
– Не твое дело! – хором проорали Красавица и Чудище.
– И что ты тут забыл, а? – подскочила Красавица, неприветливо угрожая кинжалом и подрагивая набедренной повязкой.
– Ходят тут, потом проблем не оберешься, – ворчало Чудище, сердито ворочая щупальцами.
– Я просто не привык бросать прекрасных дам в беде, – оправдывался СверхВася. – А тут буквально мимо проходил…
– Иди-ка отсюда, – зло сверкнула глазами Красавица, поправляя топ. – Мы девочки, мы тут без тебя разберемся, понял?
– Слушайся умных баб, Вася, – поддержало Чудище, протягивая к СверхВасе воинственно настроенные щупальца. – Вали. Как поссоримся – так и помиримся. Нам полезны физические нагрузки. Скоро лето, на морько поедем, а куда всю эту красоту в купальники втиснуть? Или ты нам что-то сказать хочешь?
СверхВася бросился бежать, погружаясь по щиколотку в пески барханов. Еще долго у него в голове пульсировал издевательский двойной вопль Чудища и Красавицы:
– Катись отсюда, малохольный!
ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ
Когда он впервые увидел ее, она чистила рыбу. Чешуя, облепив руки, серебрилась и казалось, будто на ее кистях поселилось холодное, мертвое солнце.
– Ты очень красивая, – сообщил он ей, но девушка лишь поморщилась, откинула копну ярких огненных волос и фыркнула.
Он обошел ее с другой стороны.
– Ты мне нравишься, – сообщил он.
– Старик, отстань! – красавица вскинула на него синие, как небо, глаза. – У тебя ни единого зуба во рту, а я молода и у меня белая кожа. Уйди!
Пожилой охотник, чуть подволакивая ногу, отошел и стал наблюдать за девушкой издали. С этого дня ему не было покоя. Он думал о ней все время, и даже в момент смерти попробовал вызвать ее образ в памяти.
Удалось.
– Надо в следующий раз родиться одновременно с ней, – решил он и, подкупом и шантажом отобрав чужую очередь на воплощение, снова родился. Она в этот момент смотрела куда-то в сторону, и поэтому подвоха не почуяла.
На этот раз у нее были черные как вороное крыло волосы и жила она в соседней деревне. Чтобы узнать ее, ему понадобилось 22 года. Он бросил жену и детей и пришел к ее дому.
– Уйди, дурак, – зашипела она из-за двери. – Я умираю. От лихорадки.
– Я хочу тебя поцеловать. Еще с прошлой жизни хочу, – попросил он самым нежным голосом, каким только мог.
– Пошел к черту! – дверь приоткрылась, и метко брошенный горшок, встретив его голову на лету, разлетелся на сотню черепков.
Она умерла через два дня. Он ужасно горевал, рыдал, страдал головой и умер. Через 30 лет.
– Почему ты меня отвергаешь? – спросил он у нее в очереди на рождение. Она стояла за примерно за десять человек от него, и, уставившись себе под ноги, теребила кончик косы.
– Отстань, дурак, – и девушка отвернулась.
На этот раз он что-то перепутал, прыгнул куда-то не туда и родился поросенком. Правда, в этом были и свои плюсы: он мог каждый день наблюдать по утрам, как его любимая кормит птицу.
Но был и свой минус. Рождественский ужин, куда его пригласили сыграть роль основного блюда.
Отказ не приняли.
Кем только он ни рождался:
он становился одуванчиком, который щекотал ее нежную пятку;
он воплощался в птичку, которая прилетала с рассветом петь у ее окна;
он дважды родился ее чашкой, причем один раз прожил с ней больше 20 лет;
невозможно сосчитать, сколько раз он был ее соседом, смелым рыцарем, сестрой, случайным встречным на улице, пастором в церкви, цветочницей, булочником, массажисткой, парикмахером, рыбкой в банке, сусликом в саду, арендодателем, просто молча влюбленным в нее поэтом.
Иногда она его узнавала. Тогда при встрече она поднимала бровь и резко отворачивалась, махнув копной то рыжих, то черных, то русых, то соломенных волос.
Особенно бестактно это было в той жизни, когда он стал пастором, но даже это он стерпел.
Ведь он узнавал ее всегда.
Однажды он подобрался к ней особенно близко, но в рамках текущей жизни это не могло ему дать ровным счетом ничего. Он родился маленьким черным козленком, которого она выпестовала, вырастила и с которым шаталась по городам, горланя неприличные песни.
Она была цыганкой, и поэтому происходящее доходило до нее чуть быстрей, чем обычно.
– Чего ты добиваешься? – с досадой как-то спросила она. – Я тебе еще пятьдесят жизней тому дала от ворот поворот! Умей проигрывать, в конце концов!
– Бэээ! – с обидой ответил он и отвернулся, скрывая непрошенную слезу.
Ее повесили на главной площади одного города. Его – сожрали нищие.
– Какое жуткое это занятие – любить, – размышлял он в очереди на рождение. Она стояла ровно за ним и, делая вид, что в упор его не видит, пыхтела носом. В прошлой жизни она утонула, и до сих пор ее мучил небольшой насморк.
– Что мне сделать, чтобы ты меня полюбила? – обернулся он. Она широко распахнула глаза.
– Отстань, дурак! – и отвернулась.
Кстати, именно это и сработало. В некотором смысле. Он попытался потерять ее из виду и пару жизней прожил на других континентах, стараясь не путешествовать без крайней необходимости.
Потом она явилась к нему сама.
Она была невероятно хороша, как тогда, в самый первый раз, с холодными синими глазами, копной рыжих волос и белой кожей. Для полноты погружения не хватало только рыбной чешуи на руках.
– Почему ты меня не преследуешь? —вместо приветствия спросила она.
– Ты ведь сама послала меня куда подальше, разве нет? – удивился он.
– А ну-ка немедленно вернись поближе и томись! – топнула она.
Через три дня они поженились. Через год родили сына. А через три она собрала вещи и уехала к маме. На другой континент.
– Но почему? – кричал он в телефон.
– Я передумала, – ему даже показалось, что он увидел, как она пожала плечами.
Он пил горькую ночами, рыдал в подушку, а днем играл с маленьким сыном, кормил его супом и водил в парк смотреть на рыжие, похожие на ее волосы, листья.
Через месяц она вернулась. Ее лицо сияло.
– Я все вспомнила! – закричала она и с порога кинулась обнимать его. Впервые за все времена их знакомства она глядела на него восторженно, радостно, с любовью и надеждой. – Ты ведь… я же… ты ведь моя козочка! Я тебя выкормила! Как же я могла тебя бросить, ведь ты был таким чудесным черным козленочком, так умилительно шлепал губами! Можно я по старой памяти буду называть тебя Бубенчиком? – и она с чувством потерлась о его небритую щеку.
«Немного странно, но для начала сойдет. В следующей жизни выпрямим этот глюк», – подумал он и обнял ее в ответ.