Меч, подобный распятью

– Привет, племянник! – воскликнул он. – Я рад тебя видеть! Не ожидал, что ты окажешься в Тире сейчас.

– Но я в Тире, и именно сейчас, – проговорил Артур. Его раздирали сомнения, он все еще надеялся, что то, о чем рассказали Юсуф и маркиз, окажется неправдой. Артур не мог больше тянуть, он хотел поставить точку.

– Скажите, дядя, ведь вы убили моего отца? – вдруг прямо спросил он.

Не ожидавший такого вопроса, Арчибальд растерялся и побагровел от ярости.

– Да как ты смеешь говорить такое, щенок?! – взорвался он.

Но Артур оставался спокоен.

– Недавно я беседовал с маркизом Монтиньяком, дядя. Вы знали, что он все еще жив?..

После этих слов кровь внезапно схлынула с лица Арчибальда, не в силах выдохнуть, он побледнел и с минуту молча стоял, потрясенный.

– Мы никогда не ладили, еще с детства – поэтому мне не было трудно убить его, – наконец через силу вымолвил он. – Да, Артур, твоего отца убил я…

Мир поколебался. Словно гул чудовищного набата, разрывающего барабанные перепонки, прозвучали эти слова. Артур на мгновение замер, пытаясь поймать ускользающие мысли. Но осталась лишь одна.

И Бэртон ударил. Как всегда, неожиданно и безжалостно. Неизвестно откуда выхватив кинжал, он нанес выпад точно в солнечное сплетение. Арчибальд упал на пол.

– Все правильно, мальчик, – задыхаясь, проговорил он, – в твоем возрасте я поступил так же. Теперь все имущество достанется тебе…

Артур вытер клинок мизерикорда краем его плаща и вернулся в трактир.

Эпилог. Мать крестоносца

В тот вечер Артур Бэртон был трезв, но необычно немногословен. Он отстраненно сидел возле очага и смотрел на огонь, погрузившись в себя. Прочие посетители «Меча Святого Георгия» оживленно вели беседу, обсуждая события, происходившие в мире. Время от времени произносились тосты за освобождение Иерусалима.

– Как ты думаешь, Артур, – спросили его, желая вовлечь в разговор, – возьмем ли мы снова Иерусалим?

– Нет, – сказал Бэртон, – вряд ли это удастся…

Он не любил Восток, но понимал его. И этот край отвечал ему тем же. Истинный крестоносец, Артур как никто органично вписывался в эту среду, тем не менее бывшую его душе совершенно чуждой. Его ответ вызвал негодование. Не слушая возмущенных возгласов, Бэртон продолжил:

– Война будет продолжаться еще много лет и, может быть, не кончится никогда. И победить нам в ней не удастся, как не одержат победы и мусульмане. Ни у одной из сторон не хватит для этого сил. Мало кто сделал для уничтожения сарацин больше меня, но искренне скажу, что я не хотел бы, чтобы ислама не существовало на свете. Надеюсь, что и среди мусульман есть те, кто не желает уничтожения христианства. Восток и Запад всегда будут противоположны, но всегда будут притягиваться друг к другу. И действовать нужно исходя из осознания этого, – он помолчал. – И здесь, на Востоке, я понял, как мы должны относиться к исламу. Мы не должны стремиться уничтожить его или изменить в соответствии со своими представлениями, мы лишь должны твердо защищать свои рубежи, чтоб не потерять себя и свою цивилизацию. И когда-нибудь Бог простит всех – и крестоносцев, и мусульман. Ради этого я даже согласен поверить в Бога…

– Бэртон, ты говоришь чепуху!

Еще не подошло время понять его. Он замолчал и, вновь уйдя в себя, отвернулся к огню. Его оставили в покое. И покоя сейчас он больше всего желал. Восток опустошил его душу. Иерусалим не был освобожден. Свои амбиции он частью реализовал, а частью растратил. И, расквитавшись с убийцей отца, Артур Бэртон покинул Святую землю и возвратился в Корнуэл к невесте и старой матери.

…Примерно в это же время другой крестоносец, упомянутый в этой повести, тоже вернулся домой. Король Ричард Львиное Сердце, ранее покинувший Палестину из-за беспорядков на родине, отправился в обратный путь из Святой земли, но по дороге был пойман своим врагом – австрийским герцогом Леопольдом и заключен в темницу. Где и томился несколько лет, забытый и покинутый всеми, до тех пор пока его мать, Элеонора Аквитанская, не выкупила его из плена.