Меч, подобный распятью

IV. Сын крестоносца

Арчибальд быстро навел порядок. Он усмирил крестьян и вступил во владение родовым имением Бэртонов, осуществив свою давнюю мечту. Надо сказать, что и его служба в Палестине складывалась довольно удачно. Но настоящей страстью Арчибальда всегда были деньги, поэтому, когда обстоятельства позволили ему вернуться домой, он без колебаний оставил Восток и отправился в Корнуэл. Здесь, получив в наследство прекрасные угодья, Арчибальд наконец мог успокоиться и зажить той жизнью, которой всегда желал.

Когда-то его мало принимали в расчет, и как оказалось – зря. Как только судьба предоставила ему возможность проявить себя, Арчибальд обнаружил многие таланты. В Палестине он показал себя смелым рыцарем, а вернувшись в Европу, стал без труда управлять землями и людьми, извлекая из этого выгоду. Когда обстоятельства перестали препятствовать ему, словно огромный камень убрали с пути могучего потока, и он без помех разлился мощной рекой. Арчибальд многого добился, и, надо сказать, Максимилиан не был таким на его месте. Арчибальд сумел лучше распорядиться тем, что когда-то было у его кузена. Как странно, что этому человеку ранее приходилось влачить ту нелепую жизнь.

А Мария оделась в траур. Известие о смерти мужа подкосило ее, словно острый серп – колос. Сперва она даже не ощущала реальности сказанных Арчибальдом слов. Ведь Максимилиана и так давно не было с нею, и ничего не изменилось. Казалось, что можно продолжать ждать его и когда-нибудь он вернется. Но с каждым ударом сердца, тяжело закачивающим кровь в виски, к Марии постепенно приходило осознание того, что все кончено и они никогда больше не встретятся. Максимилиана не было в живых уже полгода, но лишь спустя несколько дней после того, как Арчибальд сказал ей о том, Мария действительно ощутила утрату. Смерть всегда страшна, и более не для умерших, а для живых.

Мария долго не могла говорить об этом. И Арчибальд понимающе молчал. Только через два месяца она наконец решилась спросить его о подробностях гибели Максимилиана. День выдался такой же дождливый, как тот, когда Арчибальд вернулся из Святой земли. Тяжелые капли лились на землю из пасмурных туч, и высокое серое небо отражалось в унылых лужах по обочинам дорог. Было воскресенье, Мария и Арчибальд возвращались из церкви. Всю дорогу Мария молчала, опустив глаза. В храме она долго молилась перед распятым Христом. И слезы стояли в ее прекрасных глазах, устремленных на кровь, сочащуюся из пробитых гвоздями рук Спасителя. Мария не произносила слов, но Арчибальд догадывался, о чем она просит. Он очень деликатно обращался с ней, стараясь не тревожить рану на ее сердце. Но вдруг, когда они уже почти подъехали к усадьбе, Мария сама заговорила о гибели мужа.

– Как это случилось, Арчибальд? – тихо спросила она.

Он сразу понял, что она имеет в виду.

– Это долгая история, Мария, – помолчав, ответил Арчибальд. – И я сам не знаю всего до конца. В смерти Максимилиана очень много неясного. Она окутана тайной, и что произошло тогда, мне неизвестно. Меня не было рядом с ним в те мгновения. Я могу рассказать лишь о событиях, предшествовавших его гибели. Если говорить кратко, то суть такова…

И Арчибальд начал печальный рассказ.

***

– Однажды прекрасным вечером, которые на Востоке действительно порой бывают прекрасны совершенно особой пленительной красотой, я, Максимилиан и наш хороший знакомый маркиз Жан де Монтиньяк выпивали и беседовали. Я не помню, что мы пили в тот раз, да это и не имеет значения, гораздо важнее то, о чем мы говорили. Максимилиан, как известно, искренне верил, что защита Гроба Господня имеет первостепенное значение, но совсем не тех взглядов придерживался я, и близок ко мне был маркиз Монтиньяк. Мы оба любили золото и ежесекундно думали, как приумножить его на прекрасном и проклятом Востоке. Мы с ним от души потешались над наивным энтузиазмом Максимилиана. Но между тем оба в глубине души понимали, что он, наверное, лучше нас, хотя, если честно, тогда это было все равно… Пьяный и плохо соображающий, я слушал, как, такой же хмельной, Максимилиан рассказывает нам о великой миссии защищать Святой город, а в это время маркиз, тоже немало выпивший, вдруг говорит: «А не к черту ли все это?» Признаться, такое вступление заинтересовало меня, а маркиз продолжал:

– Святой город, великое дело… Все это так абстрактно, Максимилиан! А в жизни, на мой взгляд, имеют значение гораздо более простые и конкретные вещи – приключения, деньги и, возможно, женщины. Иными словами, то, что заставляет нас чувствовать вкус бытия.

Максимилиан попытался что-то возразить, но я прервал его.

– Ты прав, друг! – воскликнул я, хлопнув по плечу Монтиньяка, но, чтоб не обидеть Максимилиана, добавил: – Ты тоже прав, брат, но по-своему, и твоя правда не подходит нам.

– Действительно, Максимилиан, – примирительно произнес маркиз, – есть смысл и в твоих словах, но он слишком далек и сложен… А все философы со времен Аристотеля твердят, что истина скрыта в простых вещах. Потому я редко думаю о высоком. А раз так, то думаю о земном. И вот что я недавно придумал.

Я прислушался, а Монтиньяк, осушив еще один кубок, изложил нам свою идею.

– Вы, друзья, конечно, слышали о зловещем ордене ассасинов¹⁰? – спросил он. Мы кивнули, и маркиз продолжил: – И наверняка знаете, что это жестокие враги христиан? – мы опять кивнули. – А знаете ли вы, – сказал он, – что они такие же враги правоверным мусульманам, как и нам?

Признаться, этого мы не знали, хотя и не понимали еще, какое это может иметь значение. Но тут же маркиз пояснил:

– У меня есть один знатный сарацинский пленник. Неважно, откуда он у меня. Он примечателен тем, что, помимо всего прочего, был связан когда-то с орденом ассасинов. Не знаю уж, каким образом, но ему известно много их тайн. И некоторые из них он согласился раскрыть в обмен на свободу. В частности, он рассказал, что к сокровищнице замка Ламазар под горами проложен секретный туннель. Он знает, где находится вход в него, и готов показать это место. Там должны находиться несметные богатства, и сотой доли которых хватило бы, чтоб провести безбедно остаток жизни. Признаться, у меня не хватает духу в одиночку идти туда, уж больно зловещая слава окружает крепости Старца Горы… Поэтому я хочу предложить вам пойти со мной и по-честному разделим на троих добычу.

Он замолчал. Мне сразу не понравилось это предложение. Слишком много здесь было неясного. Что за пленник? И его связь с ассасинами не могла не настораживать. Монтиньяк явно недоговаривал. Но мне слишком хотелось золота, и потому я согласился. Спьяну дал согласие и Максимилиан. Мы сговорились на другой день отправиться к ассасинам и после этого разбрелись.

Ночью пришел Максимилиан и все еще пьяный разбудил меня.

– Арчибальд, – сказал он, – что-то мне не дает покоя это история, я пьян, и мне трудно понять, где правда.

– Это трудно всегда, Максимилиан, – ответил я, – не только спьяну… – и я заснул.

Утром, протрезвевшие, мы, как и договаривались, встретились с Монтиньяком у ворот крепости. Он привел с собой сарацина со связанными руками и печальным взором.

– Доброе утро, друзья, – поприветствовал нас маркиз, – ну что, готовы ли вы отправиться в крепость Старца Горы?

К этому, наверное, нельзя быть готовым, уж слишком рискованное это предприятие, но мы сказали, что готовы, и, оседлав коней, отправились в путь.

Вскоре мы были в горном Ливане. Наш путь лежал к одной из крепостей ассасинов – к Ламазару. Крепость стояла на высокой скале, мрачная, как демоны в преисподней. Через перевал к ее воротам вела извилистая дорога. Здесь мы остановились.

– Ну что, Ибрагим, – обратился Монтиньяк к пленнику, – вот мы и пришли. Впереди Ламазар, стало быть, вход в катакомбы должен находиться где-то здесь. Показывай, где он, и тотчас, как и обещал, я отпущу тебя, но если ты соврал, я отдам тебя ассасинам, а уж Старец Горы придумает, как тебя казнить поинтересней.

– Ты жестокий человек, маркиз, – сказал сарацин, – но я сдержу слово. Вход в подземелье находится совсем близко отсюда, в нескольких сотнях шагов. Нужно свернуть с дороги и пройти немного по склону холма… – он махнул рукой, указав направление.

– Ну, что ж, веди нас, – проговорил Монтиньяк. И мы отправились за мусульманином.

Минут через десять у подножия горы мы увидели заросли терна возле обвала камней.

– Вход здесь, – сказал Ибрагим.

Обдирая руки о колючие ветви, мы раздвинули кусты, и действительно, за их зарослями оказался узкий лаз, закрытый тяжелой дверью.

– Вот вход в туннель, – промолвил пленник.

– Но он же заперт, – воскликнул маркиз, – как мы туда попадем?!

– Не знаю, – равнодушно сказал Ибрагим, – меня это не касается. Я обещал показать, где вход, и выполнил это. А ты дал слово, что освободишь меня.

Маркиз взорвался.

– Мы так не договаривались, Ибрагим! Ты обманул нас! – закричал он.

– Мы именно так и договорились, рыцарь. Ты что же, нарушишь свое обещание?

В припадке ярости Монтиньяк выхватил меч и хотел уже броситься на сарацина. Но всех выручил мой слуга. Юсуф ибн Али был когда-то торговцем, карманником и вором. Он умел открывать любые замки.

– Арчибальд ибн Томас, – сказал он, – позвольте мне. Я смогу открыть эту дверь.

Юсуф повозился с замком минут пятнадцать и с тихим щелчком открыл его. Дверь заскрипела на ржавых петлях, из катакомб пахнуло промозглой сыростью. Перед нами открылся темный тоннель, ведущий вглубь горы.

– Вход свободен, – сказал Ибрагим, – теперь ты сдержишь слово, крестоносец?

Монтиньяк молча развязал ему руки, и через мгновение сарацин скрылся с глаз.

– Ну что ж, друзья, – проговорил маркиз, – вот и открыта дорога прямиком в логово ассасинов…

Мы стояли перед отворенной дверью, ощущая сильное волнение. Нам троим были хорошо известны коварство и жестокость послушников Старца Горы. И каждый из нас понимал, что могло ожидать впереди в этом зловещем туннеле. Воображение рисовало хитроумные ловушки, открывающиеся в полу ямы и копья, вылетающие из стен. Нам представлялись засада, внезапное нападение и острые кинжалы, вонзающиеся в сердце из-за угла… Об ассасинах ходили леденящие кровь истории, и, увы, они были правдивы.

– Я думаю, нам не нужно идти туда всем, – неуверенно сказал Монтиньяк, – кто-то должен остаться и караулить выход…

Это было дельное предложение. Но как определить, кому оставаться у входа? Мы решили тянуть жребий. Волей фортуны остаться выпало мне. Не знаю, почему судьба распорядилась именно так… Маркиз и Максимилиан вдвоем отправились в темные катакомбы, а я должен был ждать их возвращения. Со мной остался мой слуга Юсуф ибн Али.

Мы ждали долго. До наступления вечера мы были уверены в благополучном исходе, считая, что они обязательно вернутся. На второй день мы начали понимать, что это не так. Когда солнце упало в третий раз, я осознал, что дальнейшее ожидание бессмысленно.

– Арчибальд ибн Томас, – сказал Юсуф, – мне жаль говорить вам, но они точно погибли…

– Я понимаю это и сам, Юсуф, – ответил я, – но все же у меня еще теплится надежда…

– Нет, господин, – грустно произнес он, – нет надежды, от ассасинов не возвращаются, поверьте сыну Востока…

Я верил ему. И знал, что он говорит правду. Мы прождали их очень долго, и если они не вернулись за это время, то уже никогда не вернутся. Поэтому мы отправились обратно в Керак.

Вот и вся история, Мария…

***

Все это время она молча слушала, не проронив ни слова. Ее глаза были полны печали. Но она не хотела плакать.

– Что же случилось тогда в катакомбах? – спросила Мария спустя несколько минут.

– Я не знаю, – промолвил Арчибальд, – случиться могло все что угодно. Эта история сразу не нравилась мне. И маркиз Монтиньяк, надо признать, был очень мутным человеком… Мне кажется, изначально он что-то недоговаривал об этом деле… Скорее всего, их убили исмаилиты. Вполне возможно, что отпущенный на свободу Ибрагим отправился прямиком в Ламазар и рассказал там, что крестоносцы пробираются в крепость через тайный ход… Это наиболее вероятно… Хотя иногда я начинаю сомневаться. Я не хочу клеветать на, может, ни в чем не повинного человека, но порой я думаю, что Монтиньяк сам был как-то связан с орденом ассасинов… Все могло быть… Возможно, они вновь поссорились там с Максимилианом из-за какой-нибудь мелочи или случайной фразы и убили друг друга, завершив ту свою давнюю дуэль, а может, угодили в одну из ловушек, расставленных сарацинами… В любом случае, что там произошло на самом деле, узнать уже никогда не удастся…

Теперь Мария знала подробности произошедших событий. Но это не принесло ей ни облегчения, ни покоя. Напротив, боль лишь усилилась в ее душе. С этого момента она искренне возненавидела сарацин, Восток, маркиза Монтиньяка и вместе с ними все, что отняло у нее мужа.

Вернувшись домой, Мария обняла сына. Сейчас он показался ей так похож на отца. Хотя это было не так, лицом он пошел в нее, а не в Максимилиана. Но все равно какие-то его черты проступали в маленьком Артуре.

– Сынок, – говорила она, – ты вырастешь и станешь крестоносцем, как твой отец. Арчибальд научит тебя владеть мечом и говорить по-арабски – это пригодится в Святой земле. Он талантливый фехтовальщик, но ты превзойдешь его. Ты превзойдешь даже отца… Ты возьмешь его меч, и на твой белый плащ я сама нашью красный крест… И на корабле под белыми парусами ты отправишься в сказочную Палестину, где наложницами тебе будут дочери Персии и чарующие самаритянки, где оливки и виноград… И там ты, как и твой отец, будешь сражаться с неверными… И ты накажешь сарацин за его гибель! Ты сможешь отомстить за него. И вернувшись ко мне, скажешь, что его смерть не была напрасной.

Ребенок уснул, а Мария все рассказывала ему о том, что ждет его впереди. Незаметно сон сморил и ее. И во сне Марии привиделось, как повзрослевший Артур на белом корабле и в белом плаще отплывает в Святую землю, оставляя ее одинокой старушкой. Уплывает в тот край, где оливки и виноград, где прекрасные самаритянки… и где сарацины с головами, как у псов, перерезают крестоносцам горло…

С криком она проснулась. Мальчик внимательно смотрел на нее.

– Что случилось, мама? – спросил он.

– Нет, сынок, – прошептала Мария. – Никогда! Никогда, слышишь, ты не уедешь из дома…

С этим противоречием в душе она жила дальше и воспитывала сына, чей сложный характер отныне складывался под влиянием матери, страстно желавшей, чтобы он сделался крестоносцем, и одновременно боявшейся этого больше всего на свете.

Артур был еще слишком мал, чтобы понимать происходящее до конца. Однако случившееся оставило отпечаток в его душе. Он не помнил отца и не знал его. Но мать научила Артура ждать возвращения Максимилиана, как ждала сама. И он мечтал об этом, как дети мечтают о наступлении Рождества. И именно смерть этой мечты была для него наиболее болезненна. С той поры Артур отказывался верить в Бога.

Однажды, вскоре после возвращения Арчибальда с Востока, несколько случайно повстречавшихся Артуру мальчишек стали насмехаться над ним безо всякой причины.

– Глядите-ка, – сказал один из них, – да это же Бэртон-сирота!

От этих слов маленький Артур сперва чуть не расплакался, но, уже чувствуя, как слезы подступают к глазам, он вдруг остановил их усилием воли и, твердо смотря на обидчика, произнес:

– Я не сирота – я сын крестоносца.

Пройдет время, и Артур научится себя защищать. Всегда ударяя так, как впоследствии будет бить кинжалом – неожиданно и жестоко. В любой драке или в любом бою Артур, всегда, на самом деле лишь мстил за свою детскую травму, за смерть отца.

Арчибальд сдержал слово. Мария с сыном ни в чем не нуждались, он полностью обеспечивал их жизнь. Когда ребенок подрос, Арчибальд стал обучать его владению мечом и прочим воинским навыкам. Артур оказался способным учеником, хотя и был еще слишком мал, чтобы можно было всерьез говорить о его успехах. Однако по мере того, как мальчик становился старше, его рыцарские таланты проявлялись все сильней. Арчибальд заставлял племянника много фехтовать и ездить на боевом коне, рассказывал ему о Святой земле и битвах, в которых участвовал, объяснял положение дел на Востоке и суть войны между исламом и христианством, а также научил арабскому языку, который сам перенял у своего слуги-сарацина.

Арчибальд часто брал племянника на охоту. Однажды осенним днем, когда Артуру исполнилось лет двенадцать, в дремучей чаще они выслеживали вепрей. День был холодный и ясный. Западный ветер гудел в облетевших ветвях, и борзые жались друг к другу, мелко вздрагивая от его холодных порывов.

Уткнув морды в землю, собаки старательно распутывали следы. Вскоре их усердие увенчалось успехом. На поляне под могучими дубами они нашли кабана, когда тот разрывал желтыми клыками землю, откапывая корешки. Это был старый очень большой и мощный секач. С яростным лаем собаки напали на вепря. Животные начали жестоко драться. Одну борзую вепрь сразу затоптал, но другие свирепо кусали свинью, набрасываясь с боков.

Арчибальд подскакал на коне и ударил кабана рогатиной. Однако его шкура оказалась настолько тверда, что удар не пробил ее и разъяренный вепрь всей массой обрушился на рыцаря. Он свалил Арчибальда на землю и неминуемо затоптал бы его, если бы верные и свирепые собаки не пришли на помощь хозяину. Борзые и кабан хрипели и визжали, сцепившись в яростной схватке. Текла кровь. Это был чудовищно сильный зверь. Все еще не имея возможности подняться, Арчибальд, отбросив сломанное копье, пытался достать вепря кинжалом.

– Артур, – кричал он, – бей его рогатиной, бей в шею!..

Но мальчик на своем скакуне не двигался с места, словно завороженный смотря на клубок из собак и дикой свиньи, отчаянно катавшийся по поляне. Его конь нерешительно отступал в сторону, однако Артур не препятствовал ему удаляться от места схватки.

– Артур, ну что же ты! – закричал его дядя, с трудом поднявшись на ноги.

В это мгновение могучий кабан, взревев, раскидал собак и почти невредимый помчался в чащу.

– За ним, Артур! В погоню! – кричал Арчибальд, но мальчик словно не слышал. Борзые тоже не решились преследовать грозного врага и лишь зло тявкали ему вслед. Арчибальд забрался в седло и подъехал к племяннику.

– Такого кабана упустили, Артур! – с досадой воскликнул он. – Что же ты не напал на него?!

Артур был смущен и молчал, опустив глаза.

– Я… я испугался, дядя, – с трудом проговорил он, – вепрь был такой большой и свирепый, и столько крови было на опавшей листве…

Арчибальд махнул рукой.

– Ладно, поехали домой, – сказал он, – какой ты все-таки еще маленький, Артур… – закончил он разочарованно.

В этот раз без добычи они отправились обратно. Кони шли легкой рысью, и собаки бежали рядом, высунув языки. Уже подъезжая к имению, Арчибальд, как бы подводя итог, произнес:

– Кровь – это не страшно… Боль – это не страшно… Победить – вот что важно, Артур! Так рассуждают мужчины.

Эта фраза словно прошла красной нитью через всю дальнейшую жизнь Артура Бэртона, всегда стремящегося побеждать, невзирая на опасность и кровь. Но, в отличие от дяди, охоту он не любил. Допуская возможность убийств, он не считал возможным совершать их ради забавы. Артур имел собственный моральный кодекс, все остальное мало принимая в расчет, и всегда взвешивал жизнь на собственных весах. Тщеславный, циничный и великодушный, Бэртон временами мог быть жесток, но чужие страдания никогда не доставляли ему удовольствия.

* * *

Шли годы, принося события радостные и печальные. Люди рождались, умирали и вступали в брак, кто-то состарился, а Артур Бэртон повзрослел. Меж тем и на Востоке время не стояло на месте. Побежденные в Первом и Втором крестовых походах сарацины воспряли и, собрав могучие армии, повели их на христиан.

Время пограничных стычек закончилось, и началась большая война. Никогда раньше, за почти сто лет, прошедших с освобождения Иерусалима, Святой город не подвергался такой угрозе. Несметные полчища мусульман разбивали войска крестоносцев и сжигали их крепости. Убит был храбрый Рено де Шатильон, иерусалимский король попал в плен, христианская армия погибла в Тивериадском сражении¹¹, а затем, как и следовало ожидать, был потерян Иерусалим.

Иерусалим пал… Это известие поразило Европу, словно внезапный июньский град, бьющий сады и посевы. Оно всколыхнуло христианский мир, и тот, пробудившись как от внезапного ночного пожара, поднялся и пошел на Восток…

В зеленом и древнем Корнуэле новости узнавали с опозданием. Но спустя время весть об утрате Иерусалима дошла и туда. Священники в храмах заговорили о возвращении Святых земель и о необходимости всем христианам браться за оружие. Пока Саладин в Палестине упивался плодами побед, на Западе поднималась сила, с которой ему вскоре предстояло столкнуться в безжалостных схватках.

Многие откликнулись на призыв освободить Гроб Господень. Люди оставляли родные села и в плащах пилигримов с мечами в руках снова шли на Восток, в Палестину и Сирию, обагряя путь крестоносцев кровью своей и чужой. Казалось, не было лучшего времени для Артура Бэртона исполнить то, к чему долгие годы готовила его мать и чего, втайне от него, боялась больше всего на свете – взять отцовский меч и уйти с крестоносцами в Святую землю.

…Перед старинной церковью собралась большая толпа. Люди слушали проповедника, возбужденными возгласами сопровождая его слова. Он говорил о Святой земле, призывая паству в Крестовый поход.

– Пришло время вернуть утраченное, – громко вещал святой отец, – не посрамим же памяти героев, кто ранее спас от мусульман Священный Иерусалим, и памяти мучеников, кто погиб, защищая его до последнего вздоха! Отправимся на Восток, чтобы там на деле доказать, что вера наша крепка и несокрушима! Сплотимся вместе против врагов христиан и освободим священные для нас места от ига завоевателей! Нет места сомнениям! Бог поможет и наградит! Врата рая откроются для крестоносцев!..

Люди одобрительно шумели, поддерживая священника. Здесь был и Артур Бэртон, держащий под руку веселую девушку, одетую в платье с зелеными рукавами¹². Кажется, ей было неинтересно, но Бэртон внимательно слушал святого отца.

– Я тоже отправлюсь в Святую землю! – сказал он своей спутнице, когда проповедь закончилась.

– Скучно будет без тебя, Артур… – ответила леди с зелеными рукавами.

В этот же день он объявил о своем решении дома. Мария вместе со служанкой накрывала к обеду стол и в те минуты совсем не предполагала услышать то, что сказал ей сын. Она побледнела и выронила из рук кувшин, со звоном разбившийся о каменный пол. Так сбылись ее мечты и кошмары.

Намерение племянника вызвало у Арчибальда интерес.

– Что ты на самом деле хочешь найти на Востоке? – спросил он. – Деньги?

– Меня не интересуют деньги, – ответил Артур.

– А что тогда тебя интересует? Ты такой же идиот, как и твой отец, лицом ты в мать, но у тебя точно его характер, – почему-то резко проговорил дядя.

Это было не совсем правдой. Имея схожие черты характера с Максимилианом, Артур многое перенял и от дяди. Но Арчибальд никогда этого не признавал.

Надо сказать, Артуру и самому было жаль покидать Корнуэл, зеленые берега которого он любил больше всего на свете. Но ощущение, что в этом состоит его долг, жажда славы и мечты о далеком Востоке, истории о котором он слушал все детство, заставили Бэртона совершить этот шаг. На родине Артур оставлял невесту, к которой был равнодушен, так как их обручили еще в детском возрасте, и одинокую мать.

Мария нашла в себе силы благословить сына лишь перед самым его отплытием, до последнего надеясь, что Артур останется дома.

– Сынок, – сказала она, надевая на него крест, – береги себя на Востоке. Защищай сирот, вдов и девственниц. Храбро бейся за Святую Церковь и христиан, но не поднимай руку на невинных и беззащитных, опусти свой меч перед безоружным, покровительствуй убогим и слабым и не запятнай свое имя в бесчестных делах.

На прощание Мария трижды перекрестила его, прежде чем он взошел на корабль и покинул дом. Утешая невесту Артура, Арчибальд произнес:

– Не переживай, девочка, он обязательно вернется. Благословение матери его защитит. Его отец потому и погиб, что некому его было благословить перед походом…