Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

– У нас зря не исключают!

Ну, а сейчас он на себе испытал, как это бывает. Научило ли это его чему-нибудь?

Затем мысли Бориса невольно обратились к брату: «Ну вот, взяли Борьку – мальчишку! За что? Где он? Что с ним? Рассказать об этом сейчас Сердееву? Нет, – подумал Борис, – не нужно! Он ведь не поймёт! Это он сейчас под влиянием водки так распустился, а протрезвеет и опять будет кричать: слава Сталину, он непогрешим, и его действия, а также и действия его ближайших соратников, могут быть только правильными! Лучше промолчать». Однако он всё-таки спросил:

– Ну и что же ты решил?

– Решил уехать из Ейска. Поеду опять на Дальний Восток, в Хабаровск. Я там списался кое с кем из тех, кто уцелел. Обещают дать работу в крайисполкоме. Милочка закончила заочный институт, сейчас педагог с высшим образованием, так что для неё работа тоже всегда найдётся. Вот так-то…

В разговор вмешался Андрей:

– Ты, Борис, знаешь, я тоже из Ейска уехал. Как только Митю посадили, стали и на меня косо смотреть, как-никак родственник репрессированного. Пришлось работу на заводе оставить… А тут такой случай подвернулся: Тамара с мужем в город Бор, около Горького, переселилась, к себе звала. Я поехал. Место понравилось, поступил столяром на один из Горьковских заводов. В Бору получил участок земли, сейчас на нём маленькую хибарку строим. Наташа и ребята пока в Ейске живут. К себе я их взять ещё не могу, некуда, может быть, через полгода или год, а пока придётся врозь пожить. Пока Милочка в Ейске жила, Наташа была согласна там жить, а сейчас, когда Сердеевы уезжать собрались, она никак не хочет оставаться. Вот и приехал поговорить, может, она где-нибудь здесь устроится? Ты не подскажешь, Борис?

Тот довольно уверенно ответил:

– Здесь недалеко есть Шорно-седельная фабрика, там всё время рабочие нужны, особенно женщины. Работа, правда, не очень лёгкая, но, как видишь, найти её нетрудно, а вот с жильём – это труднее. Впрочем, завтра поговорим с нашим хозяином Давыдычем. У него знакомых много, может быть, он что-нибудь и посоветует. А сейчас давайте-ка спать, уже скоро два часа ночи. Меланья вам обоим на полу постелила, вон в той большой комнате, там ещё Эла и Нина спят, ну а я с Майей на нашей постели буду спать.

Прошло ещё около получаса, и в этой маленькой квартирке на окраине города Краснодара наступила полная тишина, прерываемая только храпом Мити да Мопса.

Мопсом, как мы знаем, звали большого бульдога, жившего у Алёшкиных уже около двух лет. Эта огромная собака была как бы членом семьи и по ночам укладывалась на свою подстилку у входных дверей. Это было надёжнее любого замка.

На следующий день поговорили с Давыдычем, продавшим, как известно, свой большой дом и поселившимся с женой и сыном в другом, маленьком, стоявшем не в этом дворе. Его семья занимала половину дома, вторую половину он был согласен сдать за подходящую цену. Андрей остался очень доволен тем, что всё так хорошо устроилось. Заплатил Давыдычу за полгода вперёд и, попросив Бориса помочь Наташе в поступлении на работу, решил в этот же день вернуться в Ейск. Митя, с утра расправившись с оставшейся второй бутылкой водки, был уже в таком состоянии, что соглашался ехать с Андреем куда угодно.

Перед отъездом Андрей, расспросив у Бориса, вернувшегося из больницы, о Кате и узнав, что её состояние довольно серьёзное и что она проболеет не менее двух-трёх недель, да и после выздоровления будет вынуждена какое-то время избегать всякой физической работы, решил помочь Алёшкиным. Он сказал:

– Сейчас мама у Тамары, у которой двое ребят, но Тамара здорова, да и я буду там рядом. Скоро и Женя приедет, она тоже хочет жить в этом городке. Я думаю, что пока там можно обойтись и без маминой помощи, пусть она у вас поживёт, Кате поможет.

Борис с радостью согласился на это предложение. Как ни тяжело было материальное состояние их семьи, такой человек, как Акулина Григорьевна, всегда мог принести только пользу.

Катю выписали из больницы через две недели. Она после этой второй госпитализации очень ослабела. У Бориса теперь появилось значительно больше свободного времени: он за время болезни жены успел сдать последний экзамен, а сейчас готовился к государственным экзаменам, это отнимало не так много времени. Конечно, полностью заменить жену он не мог, и ей пришлось бы трудно, если бы Андрей не выполнил своего обещания и не прислал маму. Акулина Григорьевна, приехав, сразу же взяла все хозяйственные домашние дела в свои руки и дала возможность Кате окрепнуть, а Борису спокойно готовиться к госэкзаменам.

Как-то в беседе между собой Алёшкины помечтали о том, что неплохо было бы, если бы мама пожила у них, когда они переедут на новое место, где Борис уже будет врачом. Но их мечтам, даже о том, чтобы мама пробыла у них до окончательного выздоровления Кати, не суждено было осуществиться. Немногим больше, чем через неделю после приезда Акулины Григорьевны, пришло гневное письмо от Тамары, которая осыпала незаслуженными упрёками и даже оскорблениями и сестру, и её мужа за то, что они посмели забрать к себе маму, которая так необходима ей, Тамаре. Между прочим, в письме имелись такие фразы: «Вы вспоминаете о маме только тогда, когда она вам нужна! Я этого позволить не могу, и поэтому требую, чтобы вы немедленно вернули маму ко мне!»

Как содержание, так и тон письма глубоко оскорбили Алёшкиных. Они никогда бы не осмелились сами вызывать маму, если бы не предложение Андрея. Уезжая с Дальнего Востока все её дочери, в том числе и Тамара, оставили мать на произвол судьбы, и неизвестно, что бы с ней сталось, если бы не Алёшкины, которые увезли её с собой. Они тогда нуждались в её помощи, однако, как только Сердеевы начали настаивать на приезде мамы, да и сама она изъявила такое желание, то и Борис, и Катя немедленно с этим согласились.

Получив такую отповедь от Тамары, супруги решили немедленно отправить маму в Бор. Однако перед этим они, не упоминая о том, как глубоко их обидело письмо Тамары, сообщили Акулине Григорьевне, что Тамара просит её вернуться. После недолгого раздумья Катина мама решила уехать.

Этот эпизод оставил такое неприятное чувство у Алёшкиных к Тамаре, что в дальнейшем они с ней настоящих родственных отношений уже не поддерживали.

Спустя месяц после выписки Кати из больницы она приступила к работе, а у Бориса начались госэкзамены. Председателем экзаменационной комиссии был профессор Миранов, зам. директора Ростовского медицинского института. Говорили, что он очень строг и придирчив, и все выпускники основательно трусили. Конечно, волновался и Борис. Он, правда, был уверен в том, что экзамены сдаст. Но ему, как и ещё двум или трём студентам их выпуска, очень хотелось получить диплом с отличием, ведь в течение всех пяти лет учёбы у него была только одна четвёрка. Для получения заветного диплома требовалось все госэкзамены сдать на пятёрки, это было нелегко.

Однако, когда экзамены начались, у Алёшкина, как и во время сдачи обычных институтских экзаменов, появились спокойствие и уверенность. Он, как выражаются спортсмены, обрёл какое-то второе дыхание и отвечал на попадавшиеся ему в билетах вопросы с такой уверенностью и твёрдостью, что оказался-таки в числе тех четырёх счастливчиков, которые получили дипломы с отличием. Если принять во внимание, что в 1940 году Кубанский мединститут выпустил около 400 врачей, из них только четверых с отличием, то гордость Бориса Алёшкина была понятна.

Решение госэкзаменационной комиссии состоялось 29 июня 1940 года, а дипломы выпускникам, в том числе и нашему герою, вручались 1 июля 1940 года на торжественном вечере, посвящённом выпуску. По поручению студентов, с ответной речью на поздравления преподавателей и других лиц, присутствовавших на этом вечере, выступил Борис Алёшкин. Он постарался вложить в свои слова всю страстность и энергию, на которую был способен. В выступлении от имени выпускников он дал слово выполнять обязанности врача, использовать полученные от своих преподавателей знания на пользу советскому народу с таким старанием, чтобы им никогда не пришлось краснеть за своих учеников. Выступление было встречено горячими аплодисментами как студентов, так и преподавателей.

После торжественной части организовали товарищеский ужин, танцы и просто дружеские беседы. Многие из выпускников впервые сидели за одним столом со своими преподавателями, пили вино, произносили тосты, шутили и радостно смеялись. Как-никак, а пять лет тяжёлого труда за учебниками и конспектами остались позади, а впереди… Да, большинство не знало, что их ждёт впереди. Многие, особенно молодые, видели будущее в радостном, радужном свете, и далеко не все представляли, что настоящая учёба, с суровым преподавателем – жизнью только начинается, и что на их долю в особенности достанется очень много тяжёлых испытаний.

Пожалуй, серьёзно об этом думали всего десятка полтора человек. Это были люди, ещё до института немало пережившие и понимавшие, как трудно им придётся в будущем. Хотя весёлое оживление было и среди них, но вместе с тем они вели и серьёзные беседы, стараясь напоследок наговориться друг с другом. В этой группе были такие люди, как старый фельдшер Мартыненко, акушерка Мальцева, бывший лётчик Быков, бывший судья Акоев, командир запаса Сергеев и другие. Среди них находился и наш герой Борис Алёшкин. Эта группа окружила наиболее любимых профессоров – К. С. Керопьяна, Очаповского, ректора института Авророва и долго беседовала с ними на самые различные темы. Лишь в пятом часу утра, спохватившись, что уже многие молодые выпускники, разбившись на парочки и мелкие группы, понемногу покидали рекреационный зал, где проходил ужин, выходили на улицу и в парк, стали и они расходиться. Никто из них не знал, что это их последняя встреча, что больше они никогда не соберутся. Лишь по отдельности им удастся встретиться с некоторыми из присутствовавших здесь через много, много лет.

Домой Борис явился в шесть часов утра. Его верная Катя, хотя и лежала на постланной на полу перине (летом из-за жары они почти всегда спали на полу), не спала и встретила мужа слезами. Это был и упрёк за то, что он так долго не приходил, но это были и слёзы радости о том, что теперь все эти тяжёлые годы закончились, впереди у Бориса хорошая специальность, обеспеченная работа, и что теперь всей семье Алёшкиных будет жить намного легче. Борис обнял свою Катеринку, как мог, успокоил её, а там молодость взяла своё, и они оба сладко уснули.

На следующий день Алёшкин получил стипендию за два месяца вперёд, так как ему полагался отпуск после окончания учёбы. Он решил его не использовать, а немедленно выехать в Кабардино-Балкарию, куда получил распределение, чтобы познакомиться с новым местом работы и побыстрее переехать.

Хозяева дома, зная, что судом Алёшкину разрешено проживание в их доме только до окончания учёбы, всё настойчивее требовали освобождения квартиры. Конечно, если бы Борис подумал об этом заранее, то мог бы занять квартиру во втором домике Давыдыча, и если бы ему в Кабардино-Балкарии почему-либо не пришлось по душе, он мог бы остаться работать в Краснодаре. Кстати сказать, во время последней беседы на выпускном вечере профессор Керопьян ему это и предложил, заявив, что место в хирургической клинике Первой городской больницы для него всегда найдётся. Но теперь, когда в этой квартире поселилась со своими детьми жена Андрея Наташа, переехавшая в Краснодар из Ейска, остаться здесь было невозможно. Ничего другого, как Кабардино-Балкария, для Бориса не оставалось.

В первых числах июля он уже приехал в отдел кадров Наркомздрава Кабардино-Балкарской АССР. Зав. отделом кадров, немолодой кабардинец, не очень чисто говоривший по-русски и, как сразу стало видно, к медицине имеющий самое отдалённое отношение, получив новое пополнение (впоследствии выяснилось, что из Кубанского института в этом году в Кабарду направили трёх человек), не обращал внимания на дипломы, а старался укомплектовать наиболее удалённые от столицы республики, города Нальчика, участки, и преимущественно те, где врачи обычно не задерживались. Особенно он поступал так с теми, кто не имел никакой протекции. Опять-таки, как выяснилось потом, двух других выпускников, имевших кое-какую «руку» среди руководящих работников Нальчика, он оставил в городе: одну назначил на должность инспектора в отделе Наркомздрава, а другую направил в только что открывшийся дом отдыха под Нальчиком, в Долинск.

Вот и пришлось Алёшкину попутешествовать по горным аулам Кабардино-Балкарии в поисках более или менее подходящего места. А если принять во внимание, что в его распоряжении не было никакого транспорта, и большую часть путешествия ему пришлось проделать пешком или на попутных машинах с ночёвкой в каком-нибудь сарае, то понятно, что эти поездки отняли немало сил. Питался он при этом чем попало и как попало, поэтому немудрено, что после третьего такого посещения одного из аулов, в котором, как и в предыдущих, не было не только больницы, но даже и выделенная под амбулаторию сакля была заколочена досками, и никаких медицинских работников там уже в течение полугода не имелось, то Борис вернулся в гостиницу совершенно разочарованным. Он решил на следующий день добиться приёма у наркома здравоохранения и потребовать предоставления ему места в какой-нибудь районной больнице как хирургу, учитывая, что у него диплом с отличием. Но этого не случилось. Часов в 10 вечера он почувствовал сильный жар, и началось обильное послабление, повторявшееся многократно. Вызванный по его просьбе врач установил дизентерию. И Борис Алёшкин вместо дальнейших поисков работы был госпитализирован в инфекционное отделение Нальчикской городской больницы.

В то время дизентерия считалась заболеванием очень серьёзным. Лечение её проводилось довольно примитивно, главным образом, с помощью диеты и постельного режима, из медикаментов употребляли только слабый раствор глауберовой соли. Врач, лечивший Алёшкина, узнав, что перед ним коллега, добыл где-то бактериофаг, применение которого значительно ускорило лечение. Тем не менее пребывание Бориса в больнице, несмотря на сравнительно быстрое улучшение общего состояния, должно было продолжаться не менее двух недель, причём выйти из больницы он сумел только тогда, когда результаты анализов показали, что он здоров. При помощи этого же отзывчивого врача Борис послал телеграмму Кате, чтобы успокоить её и объяснить причину своей задержки.

Лечащий врач имел полезные знакомства в Наркомздраве Кабардино-Балкарии. Перед выпиской своего больного он связался со знакомыми и попросил их побеседовать об Алёшкине в отделе кадров.

Когда наш герой явился в отдел кадров и довольно зло заявил посылавшему его заведующему, что если Наркомздрав Кабарды не может ему предложить ничего другого, кроме того, что он видел, то он вынужден будет вернуться в институт и просить назначения в другое место:

– Те аулы, куда вы меня посылали, имеют не врачебные, а фельдшерские пункты. Кроме того, что там нет никаких условий для работы врача, там абсолютно негде жить семейному человеку. Сельсоветы отводят и для работы, и для жилья одну саклю, в которой и одному-то человеку поместиться негде, а о том, чтобы жить семьёй в пять человек, и думать нечего! Всё местное население по-русски не говорит, а я пока по-кабардински не научился. Так что, если в вашей республике ничего более подходящего нет, то верните мне моё направление, и я спокойно от вас уеду!

То ли сердитая тирада Алёшкина подействовала, то ли сказалась появившаяся протекция, но зав. отделом кадров на этот раз оказался более внимательным и вежливым. Он предложил Борису осмотреть Майский район. Там, он сказал, население говорит по-русски и, по их данным, имеется несколько мест как в самом районном центре, так и в некоторых станицах.

– Сообщение между Нальчиком и Майским, расположенным на железнодорожной станции Котляревской, хорошее, путешествие туда займёт немного времени. Ну, а уж если и там вы ничего подходящего не найдёте, тогда мы вас отпустим, – заключил свой ответ зав. отделом кадров.

На следующий день, рассчитавшись с гостиницей, Борис отправился в посёлок Майский, куда благополучно прибыл поездом после полутора часов езды. Он без труда нашёл районный отдел здравоохранения, в котором застал двух фельдшеров: один исполнял обязанности районного эпидемиолога, а другая была кем-то вроде секретаря или заместителя заведующего райздравом.

Алёшкину объяснили, что заведующая здравотделом – врач Раиса Иосифовна Белова одновременно работает терапевтом в поликлинике и сейчас находится на приёме. Чем её ждать, лучше пойти прямо в поликлинику и там с ней поговорить. Пожилая, довольно-таки любезная женщина взялась сама проводить Бориса.

Раиса Иосифовна приняла Алёшкина в своём врачебном кабинете. Прочитала его направление, ознакомилась с дипломом и проявила какой-то чересчур преувеличенный интерес к тому, чтобы как можно скорее спровадить его из Майского. Она стала говорить о плохом климате Майского, об очень трудном положении с жильём:

– Хотя наша районная больница и не полностью укомплектована, я советую вам на Майском не настаивать. Километров за 18 отсюда есть чудесная станица – Александровка, в ней имеется амбулатория и больница на 25 коек. Станица расположена на берегу рек Терека и Лезгинки, климат там чудесный, она ближе к горам. Кроме того, там большой Крахмальный завод, и с квартирой устроиться будет несомненно лучше и проще. Съездим туда, вам понравится там больше, чем в Майском!

Борис Яковлевич был уже достаточно опытным человеком и по поведению Раисы Иосифовны прекрасно понял, что у неё есть причины не оставлять его в Майском. Он согласился осмотреть Александровку, зная, что если будет настаивать на получении места в Майском, то с зав. райздравотделом ему будет очень трудно, вернее, почти невозможно сработаться. Он только никак не мог понять, почему у этой женщины такое предубеждение против него.

Понял это он значительно позднее, когда уже освоился с работой в этом районе. У Бориса Алёшкина, кроме официального направления из крайздравотдела и диплома с отличием, был ещё и отзыв из клиники неотложной хирургии, в котором говорилось, что он рекомендуется для самостоятельной хирургической работы в масштабах районной больницы. Эта характеристика была подписана профессором Керопьяном. Как оказалось, муж Раисы Иосифовны служил заведующим хирургическим отделением райбольницы посёлка Майского, но так как никакой специальной хирургической подготовки не имел, то в больнице почти и не оперировал. Всех нуждавшихся в оперативном вмешательстве он отправлял в г. Нальчик. Естественно, что появление в райбольнице оперирующего хирурга ни его, ни его супругу никак не устраивало. Но, повторяем, всё это выяснилось гораздо позже, а в тот момент Борис о таком мотиве со стороны зав. райздравотделом даже и не подумал.

К концу беседы с Беловой в кабинет вошла фельдшер, сопровождавшая Бориса, и заявила, что сейчас в Майском находится легковая машина директора Александровского крахмального завода и что шофёр через час поедет домой и может подвезти доктора Алёшкина в Александровку. Раиса Иосифовна этому обрадовалась и сказала, что она закончит приём и они поедут вместе.

Через час они сидели в старенькой машине ГАЗ, которая тащилась по пыльной просёлочной дороге, тарахтя всеми своими почти рассыпающимися частями. Сидя на потёртом и местами порванном сидении, Борис невольно вспомнил автомашину «Антилопу-Гну», так красочно описанную Ильфом и Петровым в «Золотом телёнке», и нашёл, что этот драндулет, как он мысленно окрестил директорскую старушку, пожалуй, мало чем отличается от знаменитой «Антилопы». Его предположения вскоре подтвердились. Когда до Александровки оставалось километра два, спустило правое заднее колесо, запасного не было, заклеить порвавшуюся камеру не удалось, и шофёр, очевидно, привыкший к подобным происшествиям, попросту снял покрышку и камеру, и остаток дороги машина проделала, катясь на металлическом ободе колеса. Это стало причиной страшной тряски и грохота, в особенности, когда машина переезжала по ветхому деревянному мосту через Лезгинку.

Ну вот, наконец, она остановилась у ворот завода. Усталые и запылившиеся пассажиры вышли и направились в так называемую пропускную завода. Это было небольшое деревянное здание, расположенное у самых ворот. Одна половина его служила местом для вахтёров, открывавших и закрывавших ворота, а другая, площадью около 12 квадратных метров, была амбулаторией завода.

Когда зав. райздравом и Алёшкин зашли в помещение амбулатории, они застали там человека лет 55, маленького, сморщенного, с рыжими редкими волосиками на голове и подбородке. Он был одет в какой-то неопределённого цвета халат, видимо, бывший когда-то белым, а теперь, после длительной носки и не слишком старательной стирки, давно утративший свой первоначальный цвет. Человек сидел за столом и, опершись локтями на большой журнал, сделанный из конторской книги, дремал. Рядом с книгой стоял стакан с воткнутыми в него деревянными шпателями, там же лежал старенький деревянный стетоскоп. Около окна стоял небольшой шкафчик, на полках которого красовалось несколько пузырьков, очевидно, с лекарствами.

При виде вошедших человек поднялся, посмотрел на них мутноватым взором, затем, очевидно, узнав Раису Иосифовну, как-то боком подскочил к ней, низко поклонился, а потом вытянулся, как солдат по стойке смирно.

Зав. райздравом заметила:

– Пётр Кузьмич, а вы опять…

Затем обернулась к Борису и сказала:

– Вот это один из ваших помощников – Пётр Кузьмич Гусев, фельдшер завода. Другой живёт в станице, мы его увидим, когда будем знакомиться с амбулаторией и больницей. Кроме того, в станице есть и роддом, там работает опытная акушерка, её мы тоже навестим. А сейчас, прежде всего, надо познакомиться с директором завода, он здесь главное лицо – больше, чем председатель стансовета или председатель колхоза. Основная часть населения работает на заводе. Пётр Кузьмич, товарищ Текушев на заводе?

– Да, да здесь, Раиса Иосифовна, пойдёмте к нему!

Но в это время дверь амбулатории открылась, и показался коренастый, седоватый круглоголовый мужчина, одетый в зеленовато-серый френч – такой, как в подражание Сталину, тогда носили почти все большие и маленькие руководители. Он подошёл к Беловой, поздоровался с ней за руку, затем протянул руку Борису и, улыбнувшись, сказал:

– Ну, что, опять комиссия? Опять санитарное состояние проверять пришёл или теперь по прививкам, а?

В его речи звучал явный горский акцент, и некоторые слова он произносил неправильно.

– Да нет, Исуф Банович, – заметила Белова, – сегодня не комиссия. Нового доктора вам привезла, ведь ваш врачебный участок пустует уже около полугода, а объём работы большой.

– Ну что же, доктор – это хорошо. Давай своего доктора! Выдержим и это. Хотя, я должен сказать, что чем меньше докторов, тем меньше больных, это я уж на практике убедился, а мне больные здорово мешают…

– Вы всё шутите, Исуф Банович, а мне не до шуток: санитарная, просветительная и лечебная работа по участку запущены, дел здесь очень много. Доктор с хорошими рекомендациями, прямо из Краснодара, вы знаете, как он здесь сейчас нужен! Человек он семейный, осядет в станице, вашему заводу большая польза будет. Вот только с жильём… Квартиру ему нужно.

– А-а, квартиру, – протянул Текушев, – ну что ж, идите в стансовет, может быть, они найдут что-нибудь.

– Да где же стансовет возьмёт? – возразила Раиса Ивановна. – Ведь все дома раскулаченных вы забрали, а других у него нет, тут уж только на вас надежда.

– Ну, на меня надежда плохая, мне для своих работников квартир не хватает. Чего ж мне о ваших заботиться? Мне для завода вон и одного Гусева довольно, так что и не думайте, и не надейтесь…

Во время этого диалога Борис Алёшкин молчал. Ему понравился внешний вид станицы, утопавшей в зелени садов, понравилась широкая улица, уходящая от завода куда-то вдаль, как будто прямо к синеющим в дали горам, понравилась быстрая речка Лезгинка, чистый, ароматный воздух, который ветерок доносил откуда-то с дальних виноградников и полей. Да и то, что он получал в своё подчинение несколько человек средних медицинских работников и целую больницу на 25 коек, было немаловажно: он мог бы развернуть здесь свою врачебную работу так, как ему бы хотелось.

В конце концов, любая работа ему была необходима как воздух, ведь Катя проживает последние деньги, а семья требует постоянных и немаленьких расходов. Улучив момент, когда собеседники замолчали, он решился вставить и своё замечание:

– Да, жаль, что у нас ничего не получается… Мне, по крайней мере, по первому впечатлению место это понравилось, думаю, что и жене оно бы тоже показалось неплохим… Да, раз здесь завод, может быть, и для неё работа нашлась бы, но без жилья мы, конечно, приехать не сможем, у нас семья…

– Постой-ка, а кто по специальности твоя жена, тоже врач? – заинтересовался Текушев.

– Да нет, – ответил Борис, – она не медик, она машинистка. Правда, квалифицированная, в научно-исследовательском институте работала.

– Машинистка! Так что ж ты молчал, чудак-человек? Мне как раз очень нужна машинистка, даже секретарь-машинистка! Я для неё квартиру сейчас дам, пусть у неё муж хоть врач, хоть фельдшер, хоть кто угодно будет! Пойдём, сейчас квартиру покажу! – с этими словами Текушев схватил Бориса за руку и потащил его к выходу, следом за ними отправилась и зав. райздравом.

Завод и его подсобные помещения располагались у самого въезда в станицу, на месте впадения Лезгинки в Терек. Путь до центра станицы, куда вёл Текушев приезжих, составил расстояние почти два километра и занял около получаса. За это время директор завода продолжал расспрашивать Алёшкина, или Бориса Яковлевича, как он теперь уважительно стал его называть. Узнав от него, что Екатерина Петровна только в течение последних лет работала машинисткой, а до этого была кадровым работником и даже заведовала секретной спецчастью различных учреждений, он обрадовался, кажется, ещё больше и уже совсем дружелюбно сказал:

– Ну, так ты (он сразу же перешел на «ты»), Борис Яковлевич, не волнуйся, устроитесь очень хорошо. Это тебе я говорю! Такой квартиры ты и в городе не найдёшь! А жена и жалованье хорошее будет получать, и обеспечена будет всем. Мы на заводе квалифицированных работников ценим. Подумаем, даже и тебе работу подыщем…

Всё это Текушев произносил с невероятным кавказским акцентом, и огромным самомнением, и самодовольством. При этом он обращался только к Алёшкину и совершенно игнорировал присутствие Беловой, которая, чуть поотстав, еле поспевала за быстро шагавшими мужчинами. Между прочим, Борис заметил, что все встречные мужчины и женщины удивлённо поглядывали на эту странную группу, о чём-то переговаривались между собой, кланялись, причём мужчины обязательно снимали шапки. Уже впоследствии Алёшкин узнал, что такую прогулку к центру станицы директор завода совершал пешком чуть ли не в первый и единственный раз в жизни. Поэтому встречные, удивляясь пешему способу передвижения Текушева, невольно обращали внимание и на его спутников.

Подойдя к центру станицы, директор свернул направо и, пройдя ещё пару домов, остановился у большого деревянного дома, выходившего на улицу пятью высокими окнами. Указав на него Борису, Текушев немного насмешливо заявил:

– Ну, вот и твоя, вернее, твоей жены квартира!

Алёшкин и Белова взглянули на указанный дом, он действительно был хорош. В отличие от большинства станичных построек, сделанных из самана, он был деревянным, под железной крышей, на высоком каменном фундаменте. Дом окружал садик и большой двор, ограниченные высоким деревянным забором, из-за которого доносились весёлые детские голоса. Заглянув в калитку, Борис увидел, что по лужайкам двора бегает несколько десятков маленьких детей. Тут Раиса Иосифовна довольно сердито заявила:

– Исуф Банович, что вы нам голову морочите? Ведь это же ваш детский сад и ясли! Неужели вы их закрыть задумали? Так вам ведь этого райисполком не разрешит, да и я первая буду против!

Текушев рассмеялся:

– Вы, Раиса Иосифовна, меня дураком и лгуном не считайте, а то я и обидеться могу! Для детсада на территории завода мы уже построили новое помещение. Нам здесь его держать неудобно: здесь для него нет ни кухни, ни склада, всё с заводской столовой возим, а там будет всё под боком. О переводе детсада я с предриком (председатель районного исполнительного комитета. Прим. ред.) уже давно договорился, дело задерживалось только строителями. Теперь там осталось доделать очень немного, я думаю, что через неделю или дней через десять мы это помещение освободим. Я, правда, хотел сюда главного инженера переселить, да пусть пока на старой квартире на заводе поживёт, она вполне хорошая, да и к производству поближе. Конечно, весь дом я вам не отдам, – обернулся он к Алёшкину, – ну а большую половину получите. Пойдём, посмотрим внутри!

Но Борис от этого предложения отказался, он заметил:

– Неудобно как-то там всё сейчас осматривать. Да, я думаю, и ни к чему… Эта квартира нам подойдёт!

– Вот, сразу видно делового человека! – сказал Текушев. – Раз договорились, значит, и хорошо! Везите скорее ко мне вашу жену, она мне вот как нужна! – и он провёл ребром ладони по горлу.

Белова обернулась к нему:

– Исуф Банович, вы уж, пожалуйста, помогите нам до Майского добраться, а то у председателя колхоза лошадей не допросишься.

Текушев подмигнул Борису:

– Вот всегда так: Исуф Банович, дай, Исуф Банович, помоги, а чуть что на заводе или в станице неладно – кто виноват? Опять Исуф Банович! Ну да ладно, раз мне такого работника привезут, так и быть, помогу. Моя-то машина совсем развалилась, придётся полуторку послать.

В это время к разговаривавшим подъехала довольно изящная бричка, на козлах которой сидел молодой кабардинец. То ли по собственной инициативе, то ли по приказанию кого-либо из работников конторы, как только директор отправился пешком в центр станицы, почти следом за ним выехала и бричка.

– Садитесь, как-нибудь уместимся. До завода подвезу, а там машину будете ждать.

Подъехав к воротам завода, которые моментально отворились, Текушев сказал:

– Посидите немного здесь у проходной, я машину сюда вышлю, – видимо ему очень не хотелось, чтобы зав. райздравом, да и этот новый доктор тоже, заезжали с ним на территорию завода.

Усевшись на скамеечке у ворот завода, Раиса Иосифовна обрадованно заявила:

– Какое счастье, что у вас жена оказалась таким нужным и ценным работником! А то я не знаю, что бы мы и делали. Всё лучшее, что осталось после раскулачивания, директор завода забрал себе и занял под квартиры для своих служащих и рабочих. Еле-еле кое-что сумели для учителей выколотить, а медикам так ничего и не досталось. А теперь всё очень хорошо устроилось. Лучшей квартиры вам здесь просто не найти, и не только потому, что дом и двор хороши, но и по месту расположения, ведь от этого дома до больницы всего каких-нибудь пять минут хода, до роддома и того ближе, да и до амбулатории не больше десяти минут. Жаль, что мы не посмотрели все эти учреждения.