Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Часть четвёртая

Глава первая

Пока Борис Алёшкин и его семья едут в скором поезде из Владивостока в Армавир, вернёмся немного назад и познакомимся с жизнью тех родственников, которые в эту трудную для него минуту решились протянуть ему руку помощи. Расскажем немного о жизни Сердеевых.

Мы знаем, что после женитьбы Д. Я. Сердеева на Л. П. Пашкевич (старшей сестре Кати) и рождения первого сына Руслана они переехали на жительство в г. Хабаровск, где вскоре у них появился второй сын Виктор, почти ровесник дочери Алёшкиных. В Хабаровске Дмитрий Яковлевич служил в аппарате Дальневосточного крайисполкома, а Людмила Петровна сперва учительствовала, а затем работала в краевом отделе народного образования. Жили они у родственников Дмитрия, его матери и братьев, имевших свой двухэтажный дом на улице Карла Маркса.

Жизнь их была довольно трудной. В семье Сердеевых все братья, да и сама мать, были склонны к частым и значительным выпивкам. Как мы уже знаем, и Дмитрий выпивал основательно. На его работе это пока не отражалось, однако жену очень волновало и тревожило. На этой почве у неё были частые ссоры со свекровью, братьями мужа, да и с ним самим. И хотя Дмитрий Сердеев любил свою жену, любил и детей, но от приглашения родственников на очередную попойку отказаться не мог. Имелся у него и другой существенный недостаток, особенно обострявшийся после выпивки, – это ни с чем несообразная и, как правило, ни на чём не основанная дикая ревность, которой он преследовал свою молодую, общительную и интересную жену.

Когда Дмитрию Яковлевичу предложили отправиться на учёбу, а она ему была необходима, так как у него не было даже среднего образования, Людмила Петровна горячо уговаривала его принять это предложение, хотя прекрасно понимала, насколько ухудшится материальное положение семьи и как тяжело ей придётся с двумя детьми, ведь совершенно понятно, что в этих условиях оставить у себя мать она не могла. Тогда-то и отправили Акулину Григорьевну к Алёшкиным.

Людмила Сердеева была согласна на все лишения, лишь бы вырвать Митю из-под пагубного влияния его родственников. Понимала она также, что с теми знаниями, которые имел её муж, он скоро не смог бы выполнять ответственную работу, но зная его способности, она считала, что Дмитрий вполне достоин занять гораздо более высокий пост, чем сейчас. Вот таким образом и было принято решение о поступлении его на подготовительный курс Комвуза им. Я. М. Свердлова в г. Москве. Его приятели из Дальневосточного крайкома партии решили помочь ему материально, для чего до отправки в вуз организовали ему командировку в одну из Среднеазиатских республик на несколько месяцев. Эта командировка позволила Дмитрию заработать довольно солидную сумму.

В октябре 1933 года Дмитрий Яковлевич переехал в Москву, поселился в общежитии. Решено было, что его жена пока останется в Хабаровске, её заработок мог быть серьёзной поддержкой семье. Однако ревность Дмитрия очень скоро сделала своё дело: он потребовал немедленного приезда Милы в Москву. Пришлось подчиниться.

В ноябре 1933 года в столице собралась вся семья Сердеевых. Жилья не было, у Людмилы Петровны не было и работы. Она и дети временно поселились у знакомых, имевших всего одну комнату, под Москвой, в Павшино. Митя продолжал жить в общежитии вуза. Единственным источником их существования в это время была его стипендия и остатки того, что он заработал в Средней Азии. Почти каждый день он приезжал домой. И тут выявилась одна его странность: оказалось, что он совсем не может переносить езды в городском транспорте: трамвае, троллейбусе и автобусе.

Года три тому назад, в период раскулачивания на Дальнем Востоке, при проверке принятого зерна в одном из сёл его контузило. На него было совершено покушение, в результате чего Митя упал с высоты более шести метров, сильно ушибся головой и получил тяжёлое сотрясение мозга. После травмы он болел недолго, но теперь, через несколько лет, она давала себя знать, особенно при нахождении в тряском, дребезжащем трамвае. Приступ головной боли, головокружение во время таких поездок доводили его до потери сознания. Естественно, что он был вынужден обратиться в больницу.

В Комвуз принимались только совершенно здоровые люди, и поэтому при первом же обращении к врачу Дмитрия Яковлевича направили на медицинскую комиссию, где после обследования было решено его отчислить. Согласно приказу по Комвузу Дмитрий поступал в распоряжение ЦК ВКП(б). Партийные кадры были нужны везде. В особенности нехватка партийных работников ощущалась на юге страны, где было необходимо восстанавливать разрушенное троцкистами и бухаринцами сельское хозяйство. Дмитрия Сердеева, как коммуниста с большим стажем и некоторым опытом хозяйственной и административной работы, направили директором совхоза Хуторок в Северо-Кавказский край около Армавира. Это произошло в декабре 1933 года.

Он приехал на новое место работы, где, по существу, кроме названия и нескольких глинобитных мазанок не было ничего. В голой степи не имелось даже колодцев – для питья использовали дождевую воду, собираемую в особые чаны. Дмитрий понял, что, начав работать здесь, он не только не обеспечит мало-мальски приличное существование семье, но, во-первых, всё равно должен будет жить от неё отдельно (ведь школы-то там не было), а во-вторых, рискует потерять свой партийный билет. В сельском хозяйстве он разбирался очень слабо, однако, достаточно для того, чтобы понять, что с теми материальными ресурсами, которыми в то время располагал совхоз Хуторок, добиться более или менее положительных результатов невозможно. Он решил от этого дела отказаться и лучше вернуться обратно в Хабаровск на свою прежнюю должность, чем рисковать головой без видимой перспективы на успех.

С таким решением он и явился в Армавирский райисполком. Однако работников типа Сердеева, коммуниста с 1920 года, имевшего опыт партийной и административной работы, было не так много. Поэтому Армавирский исполком решил оставить его у себя, надеясь в дальнейшем согласовать этот вопрос с ЦК, тем более что Дмитрий Сердеев приехал в Армавир со всей семьёй. Его назначили на должность инструктора райисполкома.

В январе 1934 года проходила районная партконференция в г. Армавире. На ней Сердеева, как старого коммуниста, избрали в состав городского комитета ВКП(б), а там и в состав бюро, и вскоре он был назначен на должность второго секретаря горкома. Конечно, после этого он получил довольно приличную по тому времени квартиру, состоявшую из двух больших смежных комнат, летней кухни и большой веранды, почти в самом центре Армавира.

Как раз в это время к Сердеевым пришло известие о трагедии, происшедшей в семье Бориса Алёшкина (об исключении его из партии), и о разрешении, полученном им на выезд с Дальнего Востока. Дмитрий Яковлевич и Людмила Петровна решили оказать помощь родственникам и пригласили их к себе.

Дорога до Москвы, а затем и до Армавира у путешественников прошла без каких-либо приключений, и на одиннадцатый день после выезда из Владивостока, ясным мартовским утром, они, встреченные Людмилой и Дмитрием, выгружались на станции Армавир. Все приехавшие – и Алёшкины, и Акулина Григорьевна, на юге оказались впервые. Их удивила по-летнему тёплая погода, обилие зелени на улицах города, уже распустившиеся листья на деревьях и какой-то особенный прозрачный воздух. Вместе с тем было непривычно и то, что отсутствовал запах и шум моря, к которому привыкли приморцы, кроме того, не было городского шума, постоянно сопровождавшего их во Владивостоке. Армавир 1934 года был городком провинциальным и тихим.

Первое время решили поселиться в квартире Сердеевых, а через некоторое время купить отдельный дом, пригодный для жилья обеих семей. В те годы в Армавире это было сделать не очень трудно.

Допущенные прежними руководителями Северо-Кавказского крайкома и крайисполкома ошибки и прямые нарушения указаний ЦК ВКП(б) в развитии сельского хозяйства привели к ответной реакции среди кубанских казаков и прочего населения станиц, к саботажу, срыву посевных кампаний, а это, в свою очередь, вызывало далеко не всегда оправданные репрессии. В 1932–1933 гг. на благодатной Кубанской земле возник голод, который по своей тяжести мог сравниться разве что с голодом Поволжья 1920–1921 гг. Все, имевшие возможность бежать из края, бежали. Тенденция к бегству охватила не только сельское, но и часть городского населения. Правда, к весне 1934 года усилиями ЦК, коммунистов края и наиболее сознательной части населения положение удалось выправить и дальнейшее развитие голода прекратить. Кроме того, были исправлены допущенные искривления линии партии по отношению к кубанскому казачеству. В крае началось усиленное строительство совхозов, для размещения которых были использованы пустовавшие со времён Гражданской войны так называемые удельные земли, т. е. земли, принадлежавшие лицам царской фамилии и помещикам. В войну хозяйственные постройки, имевшиеся на этих землях, были сожжены и разрушены, сельхозинвентарь растащен и частично уничтожен, а освоить огромные земельные массивы население окружающих станиц оказалось не в состоянии. Так и зарастали они бурьяном, превращаясь в широкую, гладкую, без конца и края, степь. Советское государство нуждалось в хлебе, нуждалось в плодородной земле, поэтому и было принято решение о скорейшем строительстве совхозов в Северо-Кавказском крае.

Очень скоро стало ясно, что приобретение дома Алёшкиным и Сердеевым не под силу. Людмила Петровна, как это с ней бывало и потом, рассчитывала воспользоваться средствами, имевшимися в семье сестры, но денег оказалось не так много, чтобы можно было купить подходящее здание, а приобретать какую-нибудь развалюху не имело смысла. Да, кроме того, деньги, привезённые с собой Алёшкиными, таяли со сказочной быстротой. Со снабжением в Армавире, как и в других городах Северо-Кавказского края, всё ещё было плохо. Для ответственных работников вроде Дмитрия Яковлевича имелись особые распределители, где, владельцы специальных книжек по твёрдым государственным ценам могли получить приличный паёк. Кое-что получала на свою ИТРовскую книжку и Мила (ИТР – инженерно-технический работник, прим. ред), но на семью из восьми человек этого, кончено, не хватало, приходилось делать покупки на рынке. Там уже продавалось почти всё, но цены были выше государственных в пять-десять раз.

Не прошло и месяца, как Борис и Катя поняли, что дальнейшее существование на средства, привезённые с Дальнего Востока, может кончиться катастрофой. Посоветовавшись, они решили, что хотя бы Борис должен поступить на какую-нибудь работу.

Уезжая с Дальнего Востока, по совету председателя комиссии по чистке, он в Приморском обкоме ВКП(б) получил справку, в которой было сказано, что «исключённый первичной комиссией по чистке из рядов ВКП(б) в августе 1933 года Алёшкин Б. Я. решением апелляционной комиссии Приморского обкома 14 марта 1934 г. восстановлен в правах члена ВКП(б)», и что его партийный билет, а также учётная карточка, будут высланы по новому месту жительства.

Конечно, самым разумным для Бориса было бы сначала дождаться получения партийного билета, и лишь после этого выехать, но ждать он не мог, так как билеты на поезд для всей семьи были уже на руках. Торопливость можно объяснить и тем, что он опасался, как бы руководство обкома, возвращая ему документы, не воспрепятствовало его выезду с Дальнего Востока. Оставаться во Владивостоке после такого сильного и, главное, несправедливого, с его точки зрения, удара ему не хотелось.

Приехав в Армавир, Борис показал эту бумажку Сердееву, и тот так же, как и горвоенкомат, где Алёшкин становился на воинский учёт, посчитал его членом партии. Однако время шло, а обещанные Приморским обкомом документы в Армавирский горком не поступали, и если до сих пор Борис не искал работу, рассчитывая, что с полученными документами горком предложит ему какую-нибудь более солидную должность, то теперь, учитывая задержку, он попросил Дмитрия Сердеева помочь ему с устройством на любую, даже самую рядовую службу.

Как мы уже говорили, правительство СССР и ЦК ВКП(б) приняло решение о скорейшем строительстве совхозов в Северо-Кавказском крае. Для этой цели создали специальную контору Зернострой, которая руководила деятельностью нескольких строительных управлений, почти одновременно начавших возводить необходимые помещения для центральных усадеб и участков девяти или десяти совхозов на землях, отведённых для них. По существу, это были первые крупные государственные сельские хозяйства в СССР. Они становились хозяевами огромных по тогдашним масштабам посевных площадей, измеряемых тысячами и даже десятками тысяч гектаров. Именно эта организация строила первые здания совхозов Гигант, Новопокровский, Песчанокопский и других. Правда, строительство ограничивалось сооружениями самых примитивных построек: конторы, хранилищ сельхозинвентаря и машин, сараев для скота, складов для посевного материала и минимально необходимого жилья. Но по тому времени это было довольно масштабным строительством. Работников в конторе, как правило, не хватало. Между прочим, как говорил Дмитрий, Борис Алёшкин планировался горкомом в качестве начальника одного из строительных управлений Зерностроя. Его назначение задерживалось только из-за отсутствия партийных документов.

Контора Зерностроя помещалась в Армавире, её глава – старый коммунист, назначенный на эту должность ЦК, постоянно испытывал необходимость в кадрах и с нетерпением ждал документов Алёшкина, чтобы оформить его назначение. Когда стало ясно, что Борис дольше без работы обходиться не может, товарищ Березовский, так звали начальника Зерностроя, предложил ему работу в аппарате конторы с последующим переводом на должность начальника одного из строительных управлений. Во время работы в Траловом тресте, руководя деятельностью отделов снабжения, финансирования и главной бухгалтерией, Борис Яковлевич со свойственной ему любознательностью старался глубже вникнуть в детали работы каждого из отделов. Со снабжением он уже был знаком достаточно хорошо по опыту в ДГРТ, поэтому больше обращал внимание на работу финансового отдела и бухгалтерии. Обладая отличной памятью и достаточной сообразительностью, он при помощи начфина треста Виноградова и главного бухгалтера Васильева, довольно быстро усвоил основные принципы финансово-счётной работы хозяйственной организации. Помогли ему в этом и уроки, полученные во время учёбы на курсах десятников Дальлеса, где преподавались основы бухгалтерии. Поэтому и теперь в Зернострое Алёшкин избрал деятельность бухгалтера-ревизора. Однако после нескольких поездок по управлениям он пришёл к выводу, что его знаний для ревизии настоящих бухгалтеров было недостаточно. В конторе Борис уже успел хорошо познакомиться с главным бухгалтером, самим начальником конторы, да и с другими работниками и проявить себя с положительной стороны. Когда он стал отказываться от работы бухгалтера-ревизора, ссылаясь на свою не очень большую осведомлённость в различных финансовых операциях, и собирался покинуть контору, то и начальник, и главбух расставаться с ним не захотели.

В штатах конторы была вакантная должность начфина, эту работу выполнял по совместительству главный бухгалтер, но теперь, в связи с увеличением объёма работ, а, следовательно, и их финансирования, она требовала специального человека. Эту должность и предложили Алёшкину. Ему пришлось иметь дело со Стройбанком по вопросам планирования отпускаемых на строительство средств, распределения их по управлениям, организации контроля и оперативной отчётности по их использованию.

Это дело Борису Алёшкину было очень хорошо знакомо. Уже через неделю главбух говорил:

– Ну, теперь за организацию финансирования строительства я спокоен, эта работа как раз для товарища Алёшкина. Здесь он нашёл себя, и ни в какое управление я его не отпущу.

Между прочим, говорил он так ещё и потому, что Борис согласился безвозмездно, в качестве дополнительной нагрузки, исполнять обязанности кассира конторы. То, что он проработал некоторое время бухгалтером-ревизором и объехал почти все строительные управления, ему в дальнейшем здорово помогало. Во время этих поездок он успел ознакомиться с особенностями каждого управления и планировал выделяемые средства не вслепую, а с определённым знанием местных условий, справедливо урезая аппетиты некоторых начальников.

К середине лета Борис в Зернострое пользовался уже довольно прочным авторитетом. Он присутствовал на всех партийных собраниях конторы, в том числе и на закрытых, как равноправный член партии. И в конторе, да, по-видимому, и в горкоме никто не сомневался, что задержка партийных документов Алёшкина – следствие обычной канцелярской волокиты, осложнённой к тому же дальностью расстояния. На запрос Армавирского горкома из Владивостока ответа всё ещё не было, а время шло.

Пожалуй, только один Борис был обеспокоен, что дело тут не в волоките, а в чём-то более серьёзном, но он о своих опасениях никому, даже жене, не говорил.

Между прочим, жизнь Алёшкиных в семье Сердеевых всё более и более осложнялась. Видя катастрофическое сокращение денежных ресурсов, Катя старалась максимально экономить. Зарплаты Бориса едва хватало на питание, и Людмила Петровна, видя, что от пребывания родственников пользы нет, а только дополнительные хлопоты и неудобства, всё чаще и чаще стала высказывать неудовольствие сестре.

Надо сказать, что и Элочке приходилось несладко. Если младший сын Сердеевых Виктор был спокойным, даже несколько неповоротливым мальчиком, почти никогда не обижавшим свою ровесницу – двоюродную сестру, то старший, Руслан, характером очень походивший на отца, будучи сильнее девочки, почти ежедневно ссорился с ней. Ссоры кончались побоями, и Эла по нескольку раз в день плакала, обиженная избалованным мальчишкой.

Всё это создавало трудную обстановку в семье, и почти ежедневно, улёгшись на свою узкую кровать, стоявшую в первой проходной комнате квартиры Сердеевых, Борис и Катя советовались и искали выход из создавшегося положения. Наконец решили в ближайшее время от Сердеевых переехать и поселиться самостоятельно. Через соседку, пожилую армянку, жившую в этом же дворе, они нашли подходившее по размерам и цене жильё – отдельную комнату, расположенную недалеко от базара, в довольно хорошем кирпичном доме. Но… Как всегда, всё неожиданно изменилось.

По решению СНК СССР, в Северо-Кавказском крае создавалась новая организация – Трест зерносовхозов. Он должен был руководить деятельностью существовавших и строившихся совхозов в Северо-Кавказском крае и Донской области. Местом его пребывания был избран город Краснодар. Контора Зерностроя вливалась в этот трест как его строительный отдел. Начальнику конторы Березовскому предложили сократить часть персонала конторы, а самых необходимых работников перевести в Краснодар. На переезд и аванс по найму квартир выделили определённые средства. В числе необходимых сотрудников оказался и Борис Алёшкин. Более того, ему и двум инженерам из планового отдела была поручена организация подготовки переезда конторы и найма в Краснодаре необходимых помещений для жилья сотрудников. Одновременно с этим на них же возлагалось и оборудование отведённого для стройотдела помещения в здании треста.

Посоветовавшись с женой, Борис решил принять это предложение. В Армавире никаких высших учебных заведений не было, а в Краснодаре их было несколько. Алёшкины не оставляли надежд на получение Борисом какой-либо специальности. Кроме того, дальнейшая совместная жизнь с Сердеевыми становилась уже попросту невозможной, Катя была согласна ехать куда угодно, лишь бы поскорее. Её угнетала и собственная бездеятельность в Армавире – работу найти она так и не смогла, а в Краснодаре, как городе краевом, таких возможностей наверняка было бы больше.

В первых числах августа, оставив семье немного денег, Борис вместе со своими попутчиками-инженерами, выехал в Краснодар. Прежде чем рассказать о событиях, которые произошли там с нашим героем, нам кажется совершенно необходимым немного охарактеризовать работников конторы, с которыми Алёшкин находился в наиболее тесных отношениях. Начнём с начальника конторы Березовского. Он принадлежал к типу так называемых старых руководителей, которых, кстати сказать, уже и в тридцатые годы становилось всё меньше и меньше, а теперь почти и вовсе не встретишь. Обладая безупречным политическим прошлым, являясь, безусловно, преданным партии и Советскому государству, он был способным организатором, и только знаний, необходимых для глубокого серьёзного руководства делом, у него не было. В прошлом строительный рабочий Петрограда, с началом Первой мировой войны попавший на фронт, активный участник революционных боёв в Октябрьские дни, а впоследствии и на фронтах Гражданской войны, он сразу же по окончании её был назначен на какой-то ответственный пост. Благодаря напористому характеру, организаторским способностям, о которых мы уже упоминали, и твёрдой уверенности в том, что раз партия велит, то это сделать надо, он часто шёл напролом, но добивался выполнения поставленных задач, и потому считался хорошим работником. А то, что за всеми этими делами ему было недосуг учиться, пока ещё никого не смущало. Руководя конторой Зерностроя, он не только был не в состоянии разобраться во всех строительных проектах и сметах, но не мог самостоятельно составить ни одного приказа или толкового доклада в центр. Его главным девизом было: «Душа винтом, кровь из носа, но раз центр требует построить к такому-то сроку, то нужно сделать». И тут уж Березовский был беспощаден ко всем подчинённым. Однако для действительного руководства делом он нуждался в толковых и грамотных помощниках. Одним из таких помощников был главный бухгалтер конторы, некто Погудин, действительно знавший счётное дело человек, но, к сожалению, с серьёзным недостатком (страдал длительными запоями). И, может быть, вследствие этого главбух был не всегда достаточно честен. Понятно, что он не мог долго удержаться на одном месте и переменил уже несколько учреждений, имевшихся в г. Армавире. Однако в вопросах счётного дела Погудин был настоящим виртуозом. Его отчёты в Москву всегда представляли собой образец точности и своевременности, хотя, может быть, и содержали в себе нечто такое, что могла бы раскрыть лишь достаточно глубокая и квалифицированная ревизия, но это пока наружу не выплывало.

Березовский не привык стесняться в средствах, и, хотя его зарплата в 300 рублей по тому времени была достаточно значительной, ему её не хватало. Как умел Погодин покрывать расходы начальника, превышавшие эту зарплату, ни сам Березовский, ни кто-либо из его подчинённых не догадывался. Конечно, главбух не стеснялся в изыскании дополнительных средств и для себя, и для своих друзей. В число друзей вскоре попал и Алёшкин. Его оклад составлял 120 рублей, но получая по распоряжению главбуха различные суммы в виде авансов, отчёта по которым никто не требовал, поэтому они каким-то никому не ведомым образом растворялись в дебрях бухгалтерских операций, фактически в месяц Борис имел около 160 рублей. Точно так же повышался заработок и других нужных людей. К числу их, прежде всего, следует отнести руководителя планово-производственной группы инженера Яковлева. Этот высокий, ещё совсем молодой человек, окончивший строительный институт в Москве несколько лет тому назад, впервые руководил производственной работой такой крупной организации, как Зернострой. Он был способным руководителем и, опираясь на нескольких помощников, инженеров и техников, входивших в его группу, в том числе на инженера-инспектора Афанасьева, чувствовал себя царём в составлении проектов, планов и смет, которые для каждого управления разрабатывались в конторе Зерностроя. После передачи этих документов на места Яковлев и Афанасьев часто выезжали туда, чтобы проконтролировать ход строительства. Оба они были выходцами из нэпманской среды и, в отличие от Березовского, хотя и знали хорошо строительное дело, смотрели на ход строительства совхозов без особого энтузиазма. Они исполняли свою работу более или менее добросовестно только потому, что получали хорошую зарплату и солидный приварок к ней, как говорил Яковлев. Их командировки на места после одного-двух дней действительно серьёзной работы превращались затем в весёлые пикники. Оба они были женаты, но, считая своё пребывание в конторе временным, также, впрочем, как и существование самой конторы, жён пока держали в Москве. Детей ни у того, ни у другого не было. Вследствие сказанного оба молодых человека, почти ровесники Бориса, вели свободный, холостяцкий образ жизни, требовавший дополнительных средств, которые добросердечный Погудин изыскивал, принимая и сам посильное участие в частых попойках, устраиваемых друзьями. Пока контора находилась в Армавире, где Борис ежедневно после работы возвращался в общество жены и дочки, ему от этих попоек удавалось уклоняться, несмотря на неизменно поступавшие приглашения. Но именно с Яковлевым и Афанасьевым Алёшкину и пришлось ехать в Краснодар в качестве разведывательно-организационной группы. Перед этим туда ездил сам Березовский и успел положить начало работе своего отдела, в котором он уже был утверждён начальником. Добившись утверждения штата отдела, составленного Погудиным и Алёшкиным, Березовский получил в своё распоряжение несколько автомашин, в том числе одну легковую, и помещение. Договорился он в тресте и ещё об одном деле, которое, однако, пока держал в секрете и рассказал о нём только Борису.

Частые появления на улицах Армавира, и даже в некоторых учреждениях, главбуха Зерностроя Погудина в пьяном виде, его скандалы и дебоши по месту жительства уже стали известны и в горкоме партии, и в горисполкоме. Руководители этих организаций потребовали от Березовского увольнения Погудина с занимаемой должности. Мы знаем, что главбух был одним из основных людей, которые помогали Березовскому в руководстве строительством, поэтому расставаться с ним ему очень не хотелось. Переезд в Краснодар давал возможность выполнить требования партийных и советских организаций. В Зернотресте Березовский поставил вопрос о необходимости замены главбуха. Подходящий человек нашёлся, это был некто Романовский, знавший счётное дело так же хорошо, как и Погудин, и, как впоследствии выяснил Борис, умевший делать всякие бухгалтерские махинации с авансами и счетами с не меньшей ловкостью, чем его предшественник. Он, хотя и не отказывался от попоек, временами устраиваемых всё теми же приятелями, никогда не напивался и всегда держался в рамках.

Говорили, что Романовский якобы в прошлом офицер, служивший в Белой армии. По строгой выправке он действительно походил на бывшего военного, однако достоверно о нём никто ничего не знал. Забегая вперёд, можно сказать, что, когда Погудин узнал о том, что в Краснодаре он работать не будет и поедет туда только для того, чтобы сдать дела новому главному бухгалтеру, он напился до безобразия, ходил по улицам возле конторы Зерностроя и громко кричал. Ругая Березовского, он заявлял, что раз его так оскорбили, то он этого не простит и дела так не оставит, все махинации конторы раскроет; что сам сядет в тюрьму, но потянет за собой и всю контору. Поскольку эти угрозы в виде пьяных криков были вообще без указания конкретных лиц, да, кроме того, к подобным дебошам Погудина в Армавире уже все привыкли, никто на них внимания не обратил. Ну, а если бы кто-нибудь по-серьёзному занялся проверкой бухгалтерских документов ликвидировавшейся конторы Зерностроя, он, вероятно, открыл бы немало любопытных фактов. Кое о чём догадывался, а кое-что знал и Борис, но после разговора с Дмитрием Сердеевым, посоветовавшим ему о виденном и слышанном помалкивать и не в свои дела не вмешиваться, Алёшкин молчал. Между прочим, Дмитрий сказал:

– Если будешь всё рассказывать да раскапывать, ни на одном месте не удержишься.

Борис и сам заметил, что в окружавшем его мире всё как будто немного изменилось. Как-то уменьшилась былая принципиальность отдельных большевиков, и все, в том числе и члены партии, стали уделять внимание не только выполнению своих служебных, производственных и партийных обязанностей, но и личному благополучию. Они старались при каждом удобном случае улучшить своё материальное положение и, по-видимому, не всегда праведным путём. Даже Дмитрий Сердеев, бывший когда-то для Бориса если и не эталоном коммуниста, то, во всяком случае, положительным примером, во время совместной жизни в Армавире показал себя не безупречным. Иногда Дмитрию привозили пиво с пивного завода, который он курировал, или с консервного завода – ящиками консервы, и Борис не видел, чтобы тот за эти приношения расплачивался.

Такое же мздоимство в виде всевозможных угощений и подарков со стороны подчинённых конторе управлений имело место и в Зернострое. И ни Березовский, ни другие руководители-коммунисты, не говоря уже о беспартийных, этими знаками внимания не гнушались. Кроме того, у Бориса Алёшкина ещё свежи были воспоминания и о его совсем недавней жизни. Ведь он, собственно, именно он вскрыл махинации Семёнова и Сытина в Тралтресте, он возбудил против них уголовное дело, и ему же это поставили в вину. Больше всех пострадал он, тогда как все остальные руководители треста остались в стороне и, по существу, отделались лёгким испугом. Так стоило ли вмешиваться и ковырять злоупотребления, имевшиеся в конторе Зерностроя? Тем более что их ещё не так-то просто будет и доказать. Алёшкин решил, что не стоит. Вопрос о его партийности повис в воздухе, а при попытке вскрыть те или иные злоупотребления в Зернострое он нажил бы новых врагов и, конечно, не улучшил бы своего положения, а, может быть, пострадал ещё больше. К тому же Зернострой уже почти перестал существовать, и Борис махнул на всё рукой.

Выше мы описали немного Яковлева и Афанасьева, а именно они оказались спутниками нашего героя в начале переезда конторы в Краснодар. В их задачу входило совместно с новым главбухом оборудовать помещение стройотдела Зернотреста, как теперь стал именоваться Зернострой, мебелью и необходимым канцелярским инвентарём. В Армавире у Зерностроя своего почти ничего не было, поэтому контора нуждалась в самых простейших вещах. Кроме того, им нужно было подыскать квартиры для переезжавших сотрудников, всего было необходимо восемь квартир.