000
ОтложитьЧитал
9.
В среду я опять пошёл на дом к Груздеву: сам, по собственному почину. Так называемый, активный вызов. Неспокойно было у меня на душе. Я понимал, что положение пациента почти безнадёжное: больные с геморрагическим инсультом, находящиеся в коме выживают, согласно статистики, всего в 10% случаев. Понимала это и его жена, которая, однако, на что-то надеялась. Она даже, договорившись с каким-то автолюбителем, ездила в действующую церковь, заказала молебен за здравие – «сорокоуст», поставила свечи перед иконами…
Состояние Груздева оставалось тяжёлым. Он всё еще находился в коме – уже седьмой день. А кома – это фактически преддверие смерти. И кто знает, что там ощущает человек в этом состоянии? Скорее всего – ничего не ощущает.
Я осмотрел пациента, послушал лёгкие – ничего угрожающего. Сердце бьётся ритмично. Кожа без пролежней и потертостей – видно было, что за больным ухаживают на совесть.
И внезапно – прямо на моих глазах пальцы правой руки пациента несколько раз сжались в кулак и затем медленно разжались.
– Вы видели? – спросил я Груздеву, стоявшую неподалёку.
Та кивнула головой.
– А раньше такое происходило?
– Не замечала.
Значит, мне не померещилось. Возможно, такие непроизвольные движения, подтверждающие восстановление двигательной активности, начали появляться и раньше. Думаю, что в состоянии пациента намечается перелом – в сторону выздоровления. Хотелось бы в это верить!
В течение десяти дней мы с Николаем (в его выходные) делали обрешетку, работа двигалась медленно, потому что у нас обоих не было достаточных плотницких навыков. Но потом приехал Василий Огородников и за пару дней работа была сделана…
Николай Груздев вышел из комы на двенадцатый день. Перед этим в течение трёх-четырёх дней у него постепенно появилась двигательная активность правой руки и правой ноги, он вполне прилично начал глотать жидкую пищу, иногда приоткрывал глаза. Его также посетил невропатолог Косарев, который подтвердил наличие положительной динамики. И вот наступил долгожданный день: ближе к полудню пациент широко открыл глаза, осмысленным взглядом посмотрел на супругу, сидевшую неподалёку в кресле, и отчётливо произнес:
– Зина, сбегай-ка за пивом!
Жена обрадовалась, но за пивом не побежала, а вызвала на дом участкового терапевта – то бишь, меня.
10.
Пошли дожди – несколько дней лило, как из ведра, но к выходным погода опять наладилась, крыша просохла. И в субботу – опять приехал Огородников – мы покрыли крышу рубероидом. Также рубероидом прикрыли фронтоны – по подготовленной предварительно обрешетке из необрезной доски. Всё! До следующей весны все наружные работы можно считать законченными. Теперь буду потихоньку вставлять окна и двери, надо подумать и о веранде – по крайней мере, поставлю пока фундамент под неё.
С работниками я расплатился. Обмыв с Забродиным окончание работы Огородников укатил в деревню. А Николай купил себе на заработанные деньги новенький велосипед… и ушёл в жесточайший запой.
Николай пьянствовал неделю, на работу не ходил. Но поступил по уму – еще в понедельник послал жену в лесхоз с заявлением о предоставлении отпуска за свой счёт. И директор лесхоза подписал. А в следующий понедельник Вениамин вызвал меня на дом – официально, через поликлинику – дескать, повысилось давление.
Я пришёл к нему сразу после приёма. Видок у Вениамина помятый, руки трясутся, перегарчиком попахивает – но трезвый! Артериальное давление было действительно повышенное – до 180/100. Выписал я ему больничный лист на три дня, чтобы он смог отлежаться.
И Николай не подвёл. Больше не выпил не капли, принимал таблетки и в четверг вышел на работу.
11.
Накануне праздников, 6 ноября, в больнице проходила утренняя оперативка. Главный врач отсутствовал: по официальной версии он находился на больничном листе, но по-слухам – в привычном запое. Оперативку проводил начмед (заместитель главврача по медицинской части) Сергей Вениаминович. Помимо решения текущих вопросов на повестке дня стояла праздничная демонстрация. Многие идти не хотели, ссылались на болезни, семейные обстоятельства. Но начмед стоял упорно – завтра, к девяти, всем собираться на демонстрацию! Освобождаются только лица с больничными листами и женщины с малыми детьми – их дома одних не оставишь.
Утром, в назначенное время, я пришел к центральному гастроному, где на небольшой площади собирались участники демонстрации, и формировалась колонна. Погода стояла комфортная – лёгкий морозец, безветрие, изредка падали белые невесомые снежинки. Своих коллег я увидел сразу – они собирались около Сергея Вениаминовича, державшего в руках портрет Горбачёва. Рядом с начмедом стоял доктор Гусев в шикарном кожаном плаще, который он купил в райпо по талону за сданную клюкву. Подходил народ и с других учреждений, собираясь отдельно, каждый в своём коллективе.
Наконец стали вытягиваться в колонну. Вначале – крупные районные предприятия. Наша больница – где-то в середине колонны. Потом – школы, детсады, предприятия бытового обслуживания.
– Пошли! – подана кем-то команда. Безусловно, тем, кто был уполномочен давать такие команды.
Сжимая в руках флаги и транспаранты, мы неторопливо шагали по дороге. Временами кто-то выкрикивал патриотические лозунги, которые остальные нестройно поддерживали.
Нашей колонне предстояло идти (около двух километров) в старую, так сказать, историческую часть райцентра, застроенную преимущественно частными одноэтажными домами. Сохранился даже старинный железнодорожный вокзал и несколько купеческих домов начала 20 века.
На мой взгляд, колонна была жиденькой. Я вспоминал, как всего пять лет назад на демонстрациях собиралось вдвое больше народа. А теперь – перестройка, новое мышление, силой сгонять на подобные мероприятия запрещено (по крайней мере – официально запрещено), и действовать надо убеждением.
Не знаю, как другим, но мне нравилось ходить на демонстрации. Где, как не здесь, разом увидишь своих друзей, знакомых, коллег, пациентов. С кем-то поздороваешься, обменяешься приветствиями или просто дружеским взглядом. Хорошо пройтись по праздничной улице, вдыхая бодрящий, наполненный хвойными ароматами и лёгким морозцем, воздух. Когда ещё выберешься на такую прогулку? Только если в майскую демонстрацию! И где ещё ощутишь то чувство сплоченности, которое появляется на таких вот демонстрациях?!
В единой колонне, с шутками, разговорами и патриотическими лозунгами мы шагаем легко и непринужденно. Вот уже старое кладбище, потом поворот на лесхоз. Здесь к нам присоединилась группа работников лесхоза, в том числе и Николай Забродин, который, судя по весёлому взгляду и покрасневшему носу, уже успел принять определённую дозу водки.
Миновали музыкальную школу, баню и, вот, наконец, поворот на центральную площадь, к памятнику героям Великой Отечественной войны. Рядом с памятников сооружена деревянная трибуна, украшенная флагами, транспарантами, портретами старых и современных вождей. Эта площадь была конечным пунктом нашей демонстрации.
Начался торжественный митинг. На трибуне – вся верхушка районной номенклатуры. В центре – первый секретарь райкома партии товарищ Тришкин, среднего роста, молодящийся, без брюшка, гладко выбритый. Он довольно неплохо выглядит для своих сорока двух лет. Тришкин у нас в районе правит два года, и до сих пор ничем хорошим, да и плохим тоже, себя не проявил. По-слухам, он чей-то выдвиженец, приехал из областного центра, и наш район для него – трамплин в высокое светлое будущее. С обеих сторон и позади Тришкина плотными рядами стоят его заместители, начальники отделов, а также руководство райисполкома. Карьеристы, приспособленцы и пожизненные номенклатурщики! Именно они проводят в жизнь (и следят за исполнением) распоряжения первого секретаря и вышестоящих руководителей.
Первый секретарь затянул длиннющую патриотическую речь (сплошь состоящую из привычных, набивших оскомину лозунгов), которая никому-то не была интересна, и никто к ней, естественно и не прислушивался. Всё это мы дважды в год и года в год выслушивали на подобных митингах, но никакого прогресса, никаких подвижек в нашей жизни не замечали.
– Затоковал, как тетерев, – вполголоса произнес стоявший рядом со мной доктор Алексей Гусев. И я невольно усмехнулся, услышав столь точное сравнение. До моего слуха доносились, но не задерживались в моей голове. Отдельные фразы первого секретаря, но я думал о своём – о перспективах и планах на ближайшую неделю, о том, что надо бы начать заготовку древесины в зимний период, чтобы не закупать ее втридорога потом, летом.
По окончании митинга все стали потихоньку расходиться. Рейсовые автобусы пойдут только через час, поэтому возвращаться домой придётся опять пешком. Но обратно можно пойти другим путем, переулками, обходя кладбище с другой стороны и в итоге уменьшая расстояние где-нибудь на полкилометра. Как-то получилось, что моим попутчиком на обратном пути оказался доктор Гусев.
Очень часто серьёзный разговор начинается с мимолетной случайной фразы. Вот и сейчас так получилось: доктор Гусев как-то вскользь сообщил мне, что ему выделили участок во вновь организованном садовом товариществе, и весной он собирается начать строить там домик.
После этих слов в моей голове сразу возникла определённая схема.
– А может нам объединить свои усилия?! – предложил я. – Я тоже строюсь. А в магазине доски покупать дороговато. Лучше купить лес на корню, свалить и распилить на пилораме. Но одному лес заготавливать несподручно, а вот вдвоём – в самый раз!
– А справимся? – засомневался Гусев.
– Справимся, Алексей! Вальщика наймем, а сучки сами обрубим и сожжём. А с вывозом леса я в лесхозе договорюсь – сам там подрабатываю.
– Предложение заманчивое, – произнес мой коллега. – Надо только все хорошенько просчитать.
12.
Лесоповал – занятие для настоящих мужчин! Если кто в этом сомневается, то пусть попробует хотя бы прийти в лес в конце декабря и, двигаясь по колено в снегу, самостоятельно выбрать и срубить новогоднюю ёлочку.
В начале декабря я, Гусев и Николай Забродин отправились на валку леса. Поехали на моём мотоцикле, причем Забродин с бензопилой – компактным шведским «Партнером», уселся в коляску, в багажник удалось поместить пятилитровую канистру с бензином.
В течение ноября я выписал в лесничестве, на двоих с Гусевым, тридцать кубометров леса на корню. Причём, мне оформили так называемую, выборочную рубку – предстояло срубить отдельно стоящие суховершинные деревья. Поэтому и расценки получились минимальными – за все уплатили чуть более двухсот рублей. Лесник заклеймил нам выбранные деревья – сорок пять стволов. Теперь их предстоит срубить и вывезти. Конечно, такое быстрое – за две недели! – решение вопроса стало возможным, потому что мы с Гусевым были врачами и заготавливали лес не для продажи, а для собственного строительства. А врачей в нашем райцентре было немного, врачами здесь дорожили и всегда искренне старались помочь.
Сегодня нам повезло – мороз всего -10, ветра нет. Мы проехали по шоссе пятнадцать километров и свернули на просёлок, который был неплохо расчищен от снега – впереди располагалась жилая деревня. Здесь, вдоль проселочной дороги – по обе стороны и располагались заклейменные для нас деревья.
Заприметив небольшую полянку близ обочины, мы остановились и начали разгружаться. Потом вырубили два длинных и прочных шеста и насадили на них железные наконечники, которые прихватил Забродин.
Теперь можно приступать к работе. Николай подошел к ближайшему заклейменному дереву, утоптал снег вокруг него, подрубил кустарник. И взял в руки бензопилу!
Профессионала, как известно, сразу видно по работе. Забродин валил деревья вроде бы и без спешки, но одновременно и быстро, и аккуратно. Пеньки небольшие. Тщательно выбирается сторона падения ствола, чтобы дерево упало в нужном направлении, не зависая на соседних стволах. Мы с Гусевым только слегка подталкивали деревья, и затем они падали туда, куда и направлял их вальщик.
Высокие тяжелые сосны расставались с жизнью медленно и торжественно, приземляясь с тяжелым – даже не стуком – а стоном, поднимая облака белой снежной пыли и приминая кустарник и малорослые деревья. Разлетались по сторонам мелкие пичужки, а красноголовый дятел, до этого сосредоточенно долбивший старую ель, так же удалился как можно дальше от беспокойных двуногих пришельцев.
Иногда случались просчеты – сосна уходила не туда, куда мы её направляли, а немного в сторону – и повисала на ветках соседнего дерева. Тогда мы все втроём наваливались на шесты и раскачивали завалившийся ствол до тех пор, пока он не срывался вниз.
Когда свалили 25 сосен, решили сделать небольшой обеденный перерыв. Уселись неподалеку от мотоцикла на поваленное дерево, достали сумки с едой. Ели бутерброды и пили горячий чай из термоса.
Теперь, когда исчез визжащий шум бензопилы и шум падающих стволов, в лесу опять воцарилось восхитительное безмолвие, нарушаемое лишь голосами осмелевших птиц.
– Хорошо сидим, – заметил Гусев. – Прямо-таки душа отдыхает.
– А завтра понедельник – больных в поликлинике привалит! – добавил я. – А здесь воздух свежий, пахучий… И никаких пациентов!
– Однако, пора за работу, – напомнил Забродин. – До темноты надо все доделать.
И, взвалив на плечо бензопилу, он прошел по дорожке вперед, а потом – напрямик по снегу – к очередному клейменому дереву…
Но вот наконец-то свалено последнее дерево. Время – два часа дня. После трёх начинает смеркаться. Успеем засветло добраться домой. А на следующий выходной мы с Гусевым опять сюда приедем срубать и сжигать сучки.
13.
Мой пациент Груздев стал передвигаться по квартире. Это случилась не одномоментно. Сначала он научился присаживаться в постели и самостоятельно принимать пищу. По моему совету, его жена делала ему, как могла массаж конечностей, чтобы не атрофировались мышцы – особенно мышцы левой руки и левой ноги, мышечный тонус которых был незначительный. Потом за дело принялся профессиональный массажист, нанятый все той же супругой Груздева.
Постепенно Груздев окреп, стал с посторонней помощью передвигаться по комнате, а потом и по квартире. Я обычно раз в неделю заходил к нему домой, отмечая несомненный прогресс.
И вот наступил момент, когда пациент пошел сам, без посторонней помощи, приволакивая левую ногу. Для гарантии он придерживался за стенки, за мебель, но отказывался от поддержки жены.
В одно из моих посещений он открыл мне дверь самостоятельно…
14.
В течение всего декабря погода стояла отличная – мороз не более -12 и снегопады прекратились. Такая погода и эпидемии гриппа не способствует, и в лесу работать можно.
Пациентов в поликлинике, конечно, сейчас побольше, чем летом, но с работой справляемся и к концу недели ещё силы остаются – для работы в лесу. И мы с доктором Гусевым зря времени не теряли: не то завалит деревья снегом – разгребай потом! Мы обрубили и сожгли сучья, а потом вместе с Забродиным распилили стволы деревьев на шестиметровые брёвна. Затем я нанял в лесхозе трактор «Беларус», который стащил все бревна на поляну поближе к дороге. А мы с Гусевым уложили их в небольшой штабель – чтобы кучнее было. Вывозить лес я подрядился с водителями лесхоза – взял два лесовоза, один из которых был с манипулятором-погрузчиком. За два рейса все перевезли – опять-таки в лесхоз, на пилораму. После новогодних праздников бревна распилят на разнообразный пиломатериал. Теперь, когда лесные дела были закончены, можно со спокойной душой встретить Новый год!
За два дня до новогодних праздников главный врач опять у шёл на больничный лист, но вся больница знала, что у него очередной запой. А доктор Гусев сообщил мне что главврач пьянствует с одним охотником на дальнем лесном хуторе. Впрочем, на работу больницы отсутствие главного врача не сказалось. Руководство коллективом, как обычно, временно принял Сергей Вениаминович. А заведующие отделениями давным-давно научились планировать свою работу самостоятельно.
15.
В эти новогодние праздники мне повезло: удалось избежать дежурств и в новогоднюю ночь, и 1 января. Не повезло доктору Гусеву – ему поставили дежурство на 1 января, а это еще хуже, чем в новогоднюю ночь: и Новый год толком не встретишь, и весь день пьяных пациентов придется принимать. Но, по моему мнению, каждый врач должен хотя бы раз в жизни отдежурить в эти хлопотные праздничные дни. Вот и я два года назад, аккурат первого января, тоже, как Гусев выходил на дежурство…
Новый 1990 год – я встречал, как обычно, в кругу своей семьи: я всегда считал этот праздник чисто семейным и никаких обширных застолий не признавал. И теперь за новогодним столом собрались только мы с женой и дочки. В углу, у окошка, стояла небольшая аккуратная ёлочка, которую я за сущие копейки приобрёл в лесхозе. Праздничный стол не слишком богатый, но и не нищенский! Бутылка шампанского (выдали всем в больнице в качестве новогоднего подарка) и бутылка водки, салат оливье и картошка с мясом. На балконе ждут своего часа пельмени, которые я лично сделал накануне. Торт, конфеты, лимонад. Были даже мандарины и яблоки, которые перед праздником «выбросили» в гастрономе и продавали по килограмму в руки.
Младшая дочь – ей всего два года – уснула, не дождавшись боя курантов. Речь президента Горбачева слушали втроем.
И я, глядя на его бесовские глазки, глядящие кристально честно, непогрешимо, подумал, что навряд ли мы в этом году заживем лучше, скорее – наоборот. И поднимая бокал шампанского я мысленно поставил перед собой вполне конкретную задачу: невзирая на все нарастающую анархию и упадок, добиться для своей семьи – нет, не богатства, а хотя бы нормального, благополучного, обеспеченного существования!
После праздников начались обычные рабочие будни. Но главный врач всё ещё находился на больничном листе.
Николай Забродин тоже на работу не вышел, потому что находился в хорошем запое. Он начал пьянствовать, естественно, еще 31 декабря, пил лихо, с веселыми криками и плясками под гармошку во дворе, не обращая внимания на листки календаря.
И 3 января, когда я с утра пришел в лесхоз проверять водителей, Николай на рабочем месте не появился. Но мастер лесхоза отнесся к этому понимающе, только пожал плечами – потому, что подобные случаи были не единичными и как-то «разруливались» с помощью отгулов или дней «за свой счет».
Возвращаясь с работы ближе к вечеру, я встретил на улице пенсионера Копыльцова, соседа Забродина по лестничной площадке.
– Где Николай? – поинтересовался я.
– Как ушел с утра в гараж, так и не появлялся. Наверное, с друзьями пьет!
– Так он, ведь, на работу не вышел! – сообщил я.
– Мы знаем. Да что поделаешь! – развел руками Копыльцов..
Через три дня главный врач наконец-то нарисовался в своём рабочем кабинете. Вышел на работу он вполне официально, с закрытым больничным листом. Ходил он по больнице с опухшей физиономией, но всё такой же важный и невозмутимый.
А Забродин продолжал пьянствовать – об этом мне сообщали его соседи по дому, где я бывал на вызовах. Поначалу, вероятно, он пропивал те деньги, что дали ему мы с Гусевым. Но через неделю средства, видимо, закончились, Николай сдал в приемный пункт мешок пустых бутылок – и пьянка продолжилась, но уже в более экономном варианте – дешевый портвейн, черный хлеб на закуску. А потом подкатил Василий Огородников, продал говядину (я сам купил у него пять килограммов) и березовые веники. После этой коммерческой сделки друзья пьянствовали несколько дней напропалую, ночуя в гараже у Забродина: у него в гараже самодельная печечка на солярке, да и погодка улучшилась – потеплело до нуля градусов.
В лесхозе на Забродина уже махнули рукой, и директор только ждал его появления, чтобы уволить за прогулы по 33 статье. Его соседа я больше не видел, а специально заходить к Забродину не было времени: возросло количество пациентов с простудными заболеваниями, чему способствовала и слякотная, никак не соответствующая январю, погода.
С января также ухудшилось снабжение магазинов табачными изделиями, папиросы и сигареты тоже стали продавать (отоваривать) по талонам. Я не курю, и меня проблемы снабжения табаком не затрагивают. Теперь я исправно выкупаю сигареты, складирую их в отдельной коробке, чтобы летом расплачиваться с курящими наёмными работниками. Сколько уже появилось таких талонов! И куда катимся?!
16.
Николая Забродина уволили по 33 статье за прогулы. На этот раз на работу он сразу устроиться не мог – мешала «позорная» статья.
Денег нет, выпить не на что – депрессия. Иногда я видел его у магазина в компании таких же безработных мужичков. Иногда он одалживал у меня мелкие суммы денег, и я не отказывал, когда они были. Я его не пытался перевоспитывать, не агитировал начать трезвый образ жизни, потому что был уверен, что эти слова многократно ему повторяли его родственники. Для меня было ясно одно – Николай Забродин постепенно деградировал, алкоголизм наступал, и его окончательная победа была не за горами! Таких спившихся мужичков в нашем райцентре хватало – они регулярно попадали в медвытрезвитель, их отправляли на лечение в наркологическое отделение и даже в лечебно-трудовой профилакторий. Они угасали от алкогольного цирроза печени или алкогольной кардиомиопатии. Они порой замерзали насмерть зимой в каких-нибудь кустах и в канаве. И только считанные единицы находили в себе силы порвать дружбу с алкоголем и вернуться к трезвой жизни.
А в райцентре продолжалась сезонная вспышка простудных заболеваний, поликлиника всё ещё переполнена пациентами, и я опять продолжал работать в усиленном режиме, возвращаясь домой уже затемно.
Так, за работой, незаметно пролетел январь и начался февраль…
В первый понедельник февраля я с утра, как обычно, пришел на утреннюю оперативку у главного врача. Я, признаться, недолюбливал это скучное мероприятие. Поначалу я вполуха слушал выступление главного врача – худощавого очкастого мужчину с бледным морщинистым лицом, других участников этого мероприятия. Когда стал выступать дежурный хирург, я стал более внимателен, потому что речь вдруг зашла о Николае Забродине:
– В 17 часов поступил пациент, Николай Забродин, с проникающим ранением брюшной полости, состояние ближе к тяжелому, – Александр кратко описал состояние пациента и ход операции и затем сообщил неожиданную новость, – во время операции у пациента наступила клиническая смерть, была сделана дефибрилляция, ИВЛ (искусственная вентиляция легких – примеч. Автора) и непрямой массаж сердца. В итоге – успешная реанимация. Операция тоже завершена успешно. В настоящее время пациент находится в палате ИТР. Состояние тяжелое, но стабильное.
В моей практике иногда случались случаи клинической смерти с последующей успешной реанимацией. Более часто с этим сталкивались мои коллеги, работающие в хирургическом и терапевтическом отделениях. В своих воспоминаниях пациенты, перенесшие клиническую смерть, описывали различные картины, но в основном эти воспоминания можно было разделить на три группы. Одни пациенты видели светлый коридор, по которому они поднимались вверх, ощущая необыкновенную эйфорию. Другие пациенты в момент клинической смерти как бы падали в черную яму, в глубокий колодец. И, наконец, были пациенты, которые в момент смерти не ощущали ничего: их сознание мгновенно отключалось (наподобие щелчка электрического выключателя) и также внезапно включалось. И те минуты, за которые врачи возвращали пациента к жизни, воспринимались им как одна секунда!
И мне было интересно – что же видел Николай?
Через неделю я посетил Забродина в хирургическом отделении, куда он был переведен из палаты ИТР. Палата была просторная – на шесть коек, но сейчас в ней почти никого не было. У окна, полунакрывшись одеялом, мирно спал старенький бородатый дедушка. А Николай, с газетой в руках занимал койку рядом с умывальником – напротив входной двери. Увидев меня, он улыбнулся и медленно (видимо, резкие движения вызывали боли в животе) присел на койке.
Для начала мы поговорили о здоровье, о погоде, о местных новостях. Я не задавал ему лишних вопросов, предпочитая, чтобы Николай рассказал о своем «харакири» сам, если, конечно, захочет.
И Николай, наконец, приступил к рассказу. Видимо, накипело у него на душе и решил он поделиться своими мыслями и своими впечатлениями с понимающим и сведущим собеседником.
– Я в этот день с утра трезвый был – решил еще раз работенку подыскать, – начал Забродин. – Походил по разным конторам, но все без толку. Так вот незаметно дело до обеда и прошло. Но обедать домой я не пошел, а заглянул на обратном пути в гараж и там с друзьями угостился самогоночкой. За этими делами как-то и позабыл, что у жены сегодня день рождения. Прихожу домой, почти трезвый – на своих ногах, только слегка одежда грязновата. Дома застолье – жена, племянницы, подруги жены… И жена мне сходу: «Нализался, пьяница! Уйди с глаз долой!»
Очень мне стало досадно. Мысли всякие в голову полезли. «Вот, – думаю, – пришел слегка выпивши – и пошел вон! А когда получку в дом приношу – всегда пожалуйста! Зачем и жить тогда, если в своем доме обузой стал для всех?»
Сейчас-то я понимаю, что это водка мне всякие мысли пакостные нашептывала. Но в тот момент оценивал всё по-другому. Ушел я в комнату сына (он в армии и она пустует), а по пути из кладовки нож большой, рыбацкий, прихватил. И решил я всем назло покончить счеты с жизнью. А для усиления эффекта – сделать себе харакири. Как в фильмах про самураев. Сел я на диван, расстегнул рубаху, вытащил нож из ножен и со всего маху себе в брюхо засадил. И сразу – резкая боль, сам словно в тумане нахожусь… Смутно помню лицо жены, и как в «скорую помощь» меня затаскивают. Боль при каждом толчке… Помню операционный зал, уколы мне делают. А потом отключился…
Очнулся я внезапно, и словно бы поднимаюсь, возношусь вверх к потолку. И сам-себя вижу лежащим внизу на операционном столе, и вокруг меня врачи с медсестрами суетятся, что-то делают. А я все выше и выше поднимаюсь, потом через какой-то светлый коридор промчался… и оказался на небесах. Светло вокруг. На душе так благостно и прекрасно – никогда у меня такого чувства не было. И встречают меня все мои умершие родственники – тех, которых я знал – покойная мама, дядюшки, тетушки, дедушка и во главе все моя любимая бабуся Марфа. Все они в белых одеждах, но не в полный рост, а наполовину – наподобие портрета. Бабуся сердита, хмурится, пальцем мне грозит и говорит: «Нехорошо ты, Коля, поступил! Рано тебе еще к нам. Возвращайся назад и живи. Ты еще нужен людям!»
И после этих слов я опять отключился… и очнулся только в больничной палате, в реанимации.
Вот такая со мной история приключилась. По правде сказать, неустойчив я раньше был к Богу, сомневался. А теперь, когда на ноги встану, сразу в церковь пойду, свечки поставлю, помолюсь…
Николай замолчал, выговорившись, и я, попрощавшись, оставил его отдыхать в палате.
Рассказ Забродина меня очень заинтересовал. Хотя атеистическое воспитание не позволяло мне полностью поверить в версию путешествия «на тот свет», в этом рассказе были такие детали, которые современная наука объяснить не могла. И у меня, как врача, возник ряд вопросов. Клиническая смерть подразумевает отсутствие сознания. Как же Николай мог увидеть происходящее в операционной во время своего «вознесения»? Светлый коридор и встреча с родственниками, ранее умершими, можно объяснить иллюзиями умирающего мозга. Но опять-таки это все же до сих пор только научные гипотезы. А вообще-то я был удивлен, что Вениамин удостоился «светлого коридора». Если оценивать с религиозных позиций, то такой пьяница, как Вениамин скорее бы должен попасть в «черную яму» или ограничиться забвением… Видно, много натерпелся трудолюбивый род Забродиных (дед Николая в годы коллективизации был незаконно «раскулачен» и выслан в Карелию), настрадался безвинно, и заслужили все его представители и «светлый коридор», и благодать Божию. Да и сам Николай, кроме пьянства, ни в каких грехах, а тем более, в подлостях замечен не был. Обычный честный труженик.