000
ОтложитьЧитал
27.
«Бабье лето» промчалось быстро. Вот уже и октябрь на дворе. И дни стоят пасмурные, дождливые. Огородный сезон закончился, в лесу тоже делать практически нечего, разве что клюкву на дальних болотах добирать. И народ в поликлинику пошёл обильно, заполняя коридоры поликлиники и больничные койки.
А доктор Гусев занялся коммерцией. Закупает в Ярославле через каких-то знакомых дешёвые сигареты без фильтра и продает их то на рынке, то прямо у проходных местных предприятий – в конце рабочего дня, когда все отправляются домой. Сигареты в дефиците, продаются только по талонам, курильщику и на неделю этой нормы не хватает. А тут подошел, взял пачку… и кури себе, пока здоровье позволяет… Некоторые удивлялись, что, мол, доктор совсем стыд потерял, спекуляцией занимается. Но кое-кто поднимал другой вопрос – до чего же довели медиков, если они вынуждены торговать на улице!
А торговать и перепродавать уже начали многие. Совхозы вырубали лес, выделенный им для хозяйственных нужд…и вывозили его за пределы области, меняя в совхозах южных областей на сахарный песок или другие дефицитные продукты питания. Рядовые граждане – преимущественно старушки – продавали втридорога водку и сигареты, которые закупали по талонам. Стали появляться в райцентре и первые иностранные автомобили, естественно не новые, ввозимые в страну с иностранных автосвалок. А обычные профессиональные рыночные торговцы ещё больше расширили ассортимент товаров.
Строительство моего дома продолжалось. Знакомый электрик провёл в доме электропроводку, установил электрический счётчик, розетки, выключатели. Наконец были протянуты провода к уличному столбу, и в доме появилось электрическое освещение!
Кроме того, я продолжал, так сказать, затариваться. Времечко стояло очень неспокойное! Уже отправились в свободное плавание республики Прибалтики, на юге, в Средней Азии, тоже начались выступления националистов. И к нынешним деньгам у меня пропало всякое доверие. В этих условиях делать большие денежные запасы было глупо. Хотя своим пациентам я своего мнения не навязывал. Пустое дело – многие до сих пор наивно верили, что их денежные накопления не могут моментально исчезнуть. Как будто и не было денежных реформ 1947 и 1961 годов!
А у меня уже было закуплены абсолютно все материалы для отопления, канализации и водопровода. На чердаке просушивалась половая доска, напиленная из заготовленного леса. В стороне у дома возвышался, аккуратно покрытый рубероидом, штабель белого силикатного кирпича – его я приготовил для будущего гаража. Рядом с кирпичом лежали брус, обрезная и необрезная доска – всё это было прикрыто рубероидом и сверху надежно приколочено досками. Кроме того, я стал запасать спиртные напитки – я отовариваю водочные талоны нашей семьи, а водку не пью, потому что это реальная жидкая валюта, стоимость которой постепенно возрастает.
Конечно, на сберкнижке у меня хранится пару тысяч рублей – совсем без денег оставаться нельзя, но основные мои накопления вложены в недвижимость – дом, гараж в гаражном кооперативе, садовый участок с дачным домиком.
А белорусские маляры закончив покраску очередного здания, уехали на родину. Судьба их отчаянного бригадира мне неизвестна.
28.
Седьмое ноября меня назначили дежурить в больнице. И я был доволен. Оно и лучше – с утра зарядил дождь и на обязательной демонстрации сегодня будет неуютно. Кстати, на нынешнюю демонстрацию народу, наверное, соберётся немного. Как мне стало известно от коллег, большинство просто отказались туда идти. И ничего с ними не сделать – времена уже не те! Пойдут только коммунисты, карьеристы и пьяницы (которые не станут портить отношения с начальством).
Итак, с девяти часов утра я приступил к дежурству. В нашей ЦРБ обычно только один дежурный врач (любой специальности), который «отвечает за всё» и «принимает всех». Для нас, районных лекарей, это обычная ситуация: хирург может принять терапевтических больных и дать рекомендации, а терапевт, в свою очередь, наложить повязки или швы, исключить острую хирургическую патологию. Но когда необходимо, когда он не может справиться самостоятельно, дежурный врач всегда вызывает специалиста соответствующего профиля. Сегодня дежурю я, врач-терапевт, а это значит, что, если, например, поступит пациент с острым аппендицитом – придется вызывать хирурга. А тот будет дежурить послезавтра, и в случае поступления пациента с инфарктом миокарда вызовет из дома меня или другого терапевта
Переодевшись в белый халат, я провёл обход отделений, осмотрев больных, переданных заведующими под наблюдение дежурного врача. Потом я поднялся в ординаторскую хирургического отделения, где обычно размещались дежурные врачи, включил телевизор, и стал смотреть военный парад на Красной площади.
Но парад посмотреть полностью не удалось. Вскоре меня вызвали в приёмный покой, и я в течение часа принял двух пациентов, обратившихся в больницу в связи с повышением артериального давления. После оказания помощи они были отпущены домой. В обед я сходил на пищеблок и снял пробу пищи – это тоже входило в обязанности дежурного врача. После обеда я даже прилег на диван и сумел, так сказать, впрок поспать пару часов.
Ближе к вечеру позвонили из приёмного покоя – «скорая» привезла экстренного больного.
Когда я спустился в приёмный покой, там меня дожидалась куча народа! Медсестра приёмного покоя (выполнявшая одновременно с этим обязанности диспетчера «скорой помощи») сидела за своим столом. Около стола стояла фельдшер «скорой помощи», высокая женщина лет на пять постарше меня. Худощавый мужчина лет тридцати сидел на стуле, весь какой-то вялый, бледный. Вероятно, это был пациент. Рядом стоял невысокий пожилой мужчина – скорее всего родственник или знакомый.
– Предварительный диагноз – стенокардия напряжения. Решили доставить на консультацию, – сообщила фельдшер. – Работает в совхоз бригадиром, вызывал его родственник, – кивнула фельдшер в сторону пожилого мужчины.
Я взял кардиограмму, сделанную по скорой – никакой патологии нет.
– Он уже неделю еле ходит, – вступил в разговор родственник. – Чуть пойдет побыстрее и одышка прихватывает.
– Да, так оно и есть – дышать не чем и слабость наступает, – вступил в разговор пациент, – стоит только поднять чего-либо тяжелое или шагу прибавить. А я ведь бригадир, мне отлынивать от работы нельзя.
– А сегодня вечером после работы он ко мне зашёл – мы с ним по соседству живем, – продолжал мужчина. – Сказал, что совсем ему худо. Я и вызвал «скорую».
– Почему же он именно к вам пошел? – полюбопытствовал я.
– Это племянник мой. Да и телефон у меня имеется.
Мы с фельдшером проводили пациента – его звали Гришей – в смотровую комнату, уложили на кушетку.
Я всегда проводил осмотр по всем врачебным канонам, так как нас учили ещё в институте, потому что давно убедился – в нашем деле ненужных мелочей не бывает. Выслушав жалобы больного и собрав анамнез (историю заболевания) я так же, как и фельдшер «скорой», предположил, что у пациента впервые возникшая стенокардия. А то что изменений на кардиограмме нет, то они и не обязательны. Выраженные боли тоже не у всех больных бывают, иногда только вот такой одышкой стенокардия и проявляется. В идеале надо бы подтвердить этот диагноз кардиограммой, сделанной под нагрузкой – на велоэргометре. Но это уже возможно только в условиях областной больницы. И сейчас в этом нет смысла. Назначу лечение, а потом его осмотрит заведующая терапией, кардиологом по своей специальности.
– Надо ложиться в больницу, – сказал я Грише. – У тебя стенокардия, дома не вылечишься. Сейчас будем оформляться.
– Да как-то неохота. Может, все-таки дома?
– Давай, Гриша, не дури, – заявил с порога пожилой родственник, который все время осмотра стоял у открытых дверей смотрового кабинета, – лечись, выздоравливай.
– Значит, пойдем в приемное отделение, оформим историю, а потом – на коечку! – подвел я итог.
Все произошло очень неожиданно! Пациент присел на кушетку, затем встал, намереваясь идти к выходу…и вдруг резко и коротко вздохнул, захрипел, мягко оседая на пол, а потом растянулся во весь рост рядом с кушеткой. Глаза остекленели, несколько коротких вдохов…и дыхание прекратилось.
Я тут же присел к пациенту, проверил пульсацию на сонных артериях – отсутствует.
– Клиническая смерть! – сообщил я фельдшеру.
– Ну, все, отмучился парень! – охнул бригадир.
– Нет, не все! – твердым голосом сказал я и, повернувшись к фельдшеру, продолжил, – несите мешок Амбу.
В таких случаях я привык действовать быстро и целенаправленно, не теряя ни единой минуты, потому что мозг пациента без реанимационных мероприятий живет в среднем четыре-пять минут.
Фельдшер выскочила из комнаты, а я, схватив первое попавшееся полотенце, скрутил его в жгут, подложил его под плечи больного и единым приемом Сафара обеспечил проходимость дыхательных путей пациента.
Дефибриллятор у нас на всю больницу только один, хранится в операционном блоке, и пока его принесешь, помощь пациенту уже не понадобится – потеряешь драгоценное время! И поэтому я сразу же приступил к непрямому массажу сердца.
В этом у меня был опыт еще с той поры, когда я работал в сельской больничке. Учитывая целый ряд проб и ошибок, в последнее время я стал проводить реанимационные мероприятия, несколько отклоняясь от принятых в медицине стандартов. И после обеспечения проходимости дыхательных путей я всегда приступал сразу к непрямому массажу сердца. На искусственную вентиляцию лёгких (ИВЛ) сразу не отвлекался, учитывая то, что в легких еще остается какое-то количество воздуха, которого вполне хватит на пару минут. И первую минуту я интенсивно (не менее 100 качков) наживаю на грудину, а другой медработник готовится начать ИВЛ. По стандартам я теперь провожу только так называемую шоу-реанимацию: когда я уверен в необратимых изменениях головного мозга, но родственники или знакомые больного, находясь в стрессовом состоянии, уверяют меня, что пациент только-только умер. На скандал я обычно не иду, вместе с каким-нибудь медработником провожу стандартные реанимационные мероприятия, а когда обязательное для реанимации время истекает, констатирую биологическую смерть.
Ритмично, с определенным усилием (но не чрезмерно – чтобы не сломать ребра) я нажимал на грудину пациента. В начале второй минуты реанимации в комнату вбежала фельдшер «скорой» с маской и мешком Амбу, начала проводить искусственную вентиляцию легких (ИВЛ). Приметив, как профессионально ловко она придерживает маску у лица, как грудь больного начала периодически подниматься от вдыхаемого воздуха, я понял, что моя коллега вполне подготовлена и вместе у нас есть шанс на успешную реанимацию.
Время заметно расширилось, каждая секунда воспринимается весомым отрезком времени. И одновременно с реанимационными действиями я подумал, что несправедливо и неестественно, если умрет такой молодой мужчина и надо сделать все возможное, чтобы этого не случилось.
Родственник больного стоял где-то в коридоре, неподалеку от входа в смотровую, и в эти минуты мы о нем даже позабыли.
Эффекта от реанимационных мероприятий пока не было.
В комнату вошла медсестра приемного покоя, в руке шприц с каким-то лекарством, игла длинная – явно для внутрисердечных инъекций.
– Что здесь? – спросил я.
– Адреналин.
Внутрисердечные инъекции – дело мне знакомое. Изучал теоретически, неоднократно применял на практике.
Прервав массаж сердца, я расстегнул рубашку пациента и заученным движением – в определенное место – ввел иглу в грудную клетку. Убедившись, что игла находится в полости левого желудочка, я быстро ввел содержимое шприца.
И снова за массаж сердца! Пошла уже пятая минута реанимации, я начал уставать, а результатов пока не видно. Неужели, все пустую!..
Самостоятельное дыхание появилось внезапно: пациент сделал два глубоких вдоха и задышал ровно и правильно. Слегка порозовели щеки, появилась пульсация на сонных и лучевых артериях.
Я позвал бригадира, и вместе с ним мы подняли Гришу с пола, уложили на кушетку. Гриша с недоумевающим выражением лица моргал глазами.
– А что это вы делаете?
– Помощь тебе оказывали, – пояснил бригадир. – Сознание ты потерял. Едва не умер…
– Сознание потерял? – удивился парень. – Да не было такого. Голова немного закружилась, в глазах потемнело, а потом опять в себя пришел.
Мне стало ясно, что клиническую смерть Григорий не ощутил. Не выпала ему честь возноситься по «светлому коридору», но и в «темную яму» тоже не падал. Только полное небытие, воспринимаемое, как единый миг.
Медсестра принесла кардиограф, сделала повторную кардиограмму – и на этот раз вылезли признаки начинающегося инфаркта миокарда! Вот и причина клинической смерти!
Пациента перевезли на каталке в терапевтическое отделение, в палату интенсивной терапии (ИТР), потому что реанимационного отделения у нас в больнице не было.
Я расписал в истории болезни назначения, Григорию поставили «капельницу» и дальше все проходило так, как я и планировал. До утра Гришу усиленно лечили – и состояние его оставалось стабильным. И утром я передал его заведующей отделения Нине Степановне.
Короче, удалось-таки «вытащить» парня, прошелся он по краешку пропасти – и вернулся обратно, к суете и радостям земного бытия. А я, несмотря на почти бессонную ночь (потому что то и дело ходил проверять состояние пациента), чувствовал себя одновременно умиротворенно и окрылено – впрочем, как всегда, когда удавалось «вытаскивать» практически безнадежных больных…
29.
Декабрь. За окном бесконечный и непредсказуемый танец снежинок, дирижируемый холодным порывистым ветром. Я сижу на утреннем приёме, и больных у моего кабинета видимо-невидимо.
В конце приёма, когда поток больных поиссяк, я выждал свободную минутку и отлучился в кабинет главного врача. Решил ещё раз переговорить о моей дальнейшей врачебной карьере.
Главный врач был на месте, и меня принял.
Он сидел за своим двухтумбовым столом, на котором были разложены какие-то бумаги. Одет в солидный серо-голубой костюм, при галстуке. Лицо доброжелательное, глазки хитровато посверкивают из-под линз массивных очков в роговой оправе.
Поздоровавшись, я сразу приступил к делу:
– Вот уже более пяти лет я работаю участковым терапевтом…
После этой вступительной фразы я коротко объяснил главврачу, что каждому врачу необходим дальнейший профессиональный рост, а длительное пребывание на одной должности вызывает определенный уровень снижения квалификации. В общем необходима периодическая учеба.
– Но я хочу не просто какие-то курсы повышения квалификации, направьте меня учиться на кардиолога.
Эту просьбу я обдумывал уже давно. Я уже знал от нашей заведующей терапии, что на ЦРБ положено полставки кардиолога. И эта вакансия была свободной. Она экономилась.
Похоже, что наш разговор был главврачу неудобен: он поджимал губы, вздыхал, иногда отводил в сторону глаза, сосредоточенно рассматривая что-то за окном.
– Дело ведь не только в вашем желании и моём согласии, – сказал он. Дадут ли на ЦРБ направление на первичную специализацию – вот в чём вопрос?
– Так надо дать предварительную заявку в облздравотдел. В крайнем случае, пусть пока направят на цикл кардиологии для терапевтов, – не отступал я. – С такой учебой я, по крайней мере в нашем районе, смогу вести прием в качестве кардиолога. А там поглядим.
Этот разговор мне был неприятен – не люблю я что-то просить, а тем более – у начальства. Но мне надо было двигаться вперёд в профессиональном плане, и уступать я не собирался.
– Ладно, что-нибудь придумаем. В следующем году обязательно пошлю вас на учёбу, – пообещал главврач.
– Желательно, на первичную специализацию, – уточнил я.
– Как получится.
На такой обнадёживающей фразе и был закончен наш разговор…
Повсюду ширятся слухи о возможной денежной реформе. Я в это стараюсь не верить, но на душе неспокойно, не проходит предчувствие какой-то неприятности. Впрочем, мне-то бояться нечего – мне реформа не страшна. А вот пенсионерам с их «похоронными» запасами, да подпольным жуликам есть, о чем подумать – то ли все тратить, то ли ждать, когда их денежки пропадут!
Мой коллега Гусев, когда я, встретив его на улице, задал вопрос о реформе, только засмеялся:
– Все умные люди давно уже перевели деревянные рубли в товар или запаслись валютой.
Из его слов я понял, что Гусев, возможно, тоже скупает валюту, хотя это очень опасно.
А районное начальство возможность реформы категорически отрицает – мол, крепка Советская власть!
30.
Этот Новый 1991 год ничем не отличался от предыдущих. Мне опять повезло – дежурить в новогоднюю ночь назначили хирурга, а дежурство терапевта на дому в эту неделю было не у меня. Так что я со все семьей спокойно отпраздновал Новый год дома. А после часа ночи, уложив детей спать мы с женой отправились на местную ипровизированную площадь, где была установлена громадная ёлка. Здесь по стародавней традиции всегда в новогоднюю ночь собирались жители райцентра. Вот и сейчас, несмотря на двадцатиградусный мороз, площадка перед ёлкой была полным-полна народа. Кое-кто пел и плясал под гармошку. Тут было много моих пациентов, и поэтому я, собираясь на елку, благоразумно не стал злоупотреблять алкоголем. Встретил я и Николая Забродина, он пришёл с женой, и был абсолютно трезвый. Мы с ним обменялись приветствиями, поздравили друг друга с Новым годом, и он как-то между делом сообщил мне, что с января переведён из сучкорубов обратно в вальщики леса (соответственно, повысится и заработок).
Похоже, что наши правители люди без чести и совести! Всё то, что так ожидалось, о чем было столько слухов и заверения в невозможности, внезапно свершилось.
22 января я сидел дома у телевизора и смотрел программу «Время». И в череде обычных малозначительных новостей диктор внезапно сообщил о денежной реформе: оказывается, сегодня Горбачев подписал Указ «О прекращении приёма к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей образца 1961 года и ограничении выдачи наличных денег со вкладов граждан».
Я позвал жену, которая готовила на кухне, и вместе мы продолжили слушать сообщение диктора. Из всего сказанного мы поняли, что с 0 часов 23 января будет прекращён прием всех платежей денежных знаков образца 1961 года и обмене их на денежные знаки других достоинств. Признаться, что в тот момент я не полностью вник в эту фразу диктора. Особый упор был на купюры в 50 и 100 рублей – их можно было обменять на новые только в течение трех суток – с 23 по 25 января, и после указанного срока поменять деньги можно будет только по решению специальных комиссий. Причем обменять наличными можно не более 1000 рублей на человека. И будут выпущены купюры в 50 и 100 рублей уже нового образца. Остальные старые купюры и все советские монеты продолжат обращение наравне с новыми, образца 1991 г. Новая купюра 25 рублей выпускаться не будет. Со вкладами тоже было непонятно, объявили, что со своих собственных счетов в первом полугодии можно получить только 500 рублей новыми купюрами.
– Полный грабёж! – прокомментировал я сообщение диктора.
А ведь совсем недавно, 10 января толстомордый Валентин Павлов с экрана телевизора уверял весь советский народ, что никакой реформы не будет. Я окончательно понял, что властям нельзя верить ни на грош! Конечно, эта реформа нас коснулась мало. На сберкнижке оставалось всего две тысячи рублей. Каких-то накоплений в наличных деньгах не было – так, пару сотен мелкими купюрами. Но что будет с теми, кто поверил правительству и оставил свои банковские счета неизменными, кто годами копил сотню за сотней на похороны и заботливо прятал их в домашние тайнички? Участь этих людей незавидная!
Утром на работе я мог безошибочно определить, сколько у кого денег на книжке или в «загашнике». Часть коллег бегали – не ходили, а именно бегали – с озабоченными выражениями лиц, временами перешептывались друг с другом. Но большинство медработников сохраняло вполне безмятежный вид – ясно было, что у них каких-то стратегических запасов нет, тянут от аванса до получки. Главный врач всю утреннюю планерку сидел с мрачным выражением лица, почти ничего не говорил. Зато невропатолог Косарев, когда мы вышли в коридор, сообщил мне и заведующему хирургией, что полночи не спал.
– А почему – бессонница? – поинтересовался я.
– Деньги спасал. Те, которые превышают сумму обмена, – Косарев зевнул, аккуратно прикрывая ладонью рот.
– Так как их спасти? Магазины закрыты, нигде ничего не продают? – удивился хирург.
– А про железнодорожный вокзал вы позабыли. Поехал всей семьей туда, купили на всех билеты до Владивостока. Через полчаса оформили возврат, купили на всю семью билеты до Мурманска, потом снова оформили возврат. И так до полуночи!
– А суть то в чём? – всё не мог понять хирург.
– Элементарно! – хитровато прищурился Косарев. – Билеты-то я покупал на сторублевки, а сдачу мне давали мелкими бумажками. Конечно, часть денег удерживали, но основную сумму получил – все равно сегодня эти деньги бы пропали.
Невропатолог Косарев каждую осень вместе с друзьями уезжал за полсотни километров от райцентра, забирался в самую глубь наших бескрайних болот. Где-то там они жили в маленькой избушке, ежедневно от зари до зари собирали клюкву. Потом всю эту ягоду, засыпанную в мешки, вытаскивал к дороге болотоход. А дальше клюкву вывозили автотранспортом в райцентр. Обычно большинство жителей райцентра сдавали клюкву на местный винзавод – из нее делали различные крепленые настойки. Но Косарев всю собранную ягоду вёз на Урал, в Свердловск, где у него уже были проверенные многолетним сотрудничеством, оптовые покупатели. А вырученные денежки в меру тратил, частично откладывал. А теперь вот пришлось побегать, посуетиться, чтобы не сгорели. Но далеко не каждый такой сообразительный как Косарев: я уверен, что никому из жителей райцентра и в голову не пришло бежать на вокзал и проворачивать комбинации с покупкой и возвратом билетов!
– А у меня все деньги в сберкассе, – вздохнул хирург. – Сниму, как разрешили, пятьсот рублей, а потом все что надо, буду покупать безналичными переводами.
– А смысл? – поинтересовался Косарев. – В магазинах мало что купишь – или нет, или по талонам.
– Обращусь к своим бывшим пациентам. Не откажут, – уверенным тоном произнес хирург. – Мотоцикл с коляской собираюсь купить, стенка мебельная по очереди как раз подходит.
«Этот тоже выкрутится, – подумал я. – Заведующий хирургическим отделением в маленьком райцентре не пропадет. Все что необходимо – на блюдечке преподнесут!»
Возвращаясь после приёма домой, я проходил мимо сберкассы. Здесь у входа выстроилась солидная очередь – наверное, внутри все не помещались. А мороз на улице до -15! И всё равно стоят! Судя по отдельным фразам, эти бедолаги пришли обменивать пятидесяти и сторублевые купюры на новые деньги. И обмен этот будет проводиться только в течение трех дней, а кто не успел – может потом обклеивать этими бывшими денежными знаками стенки вместо обоев!
Через два дня на утренней планёрке внезапно была произнесена знакомая мне фамилия.
– Вчера, в 16 часов 30 минут, в отделение сбербанка был вызов к больному Груздеву, – докладывала фельдшер «скорой помощи». – Во время нахождения в очереди у больного появилось онемение правой руки и правой ноги, ухудшилась речь. После оказания помощи он, с подозрением на инсульт, был доставлен в приёмный покой, где был осмотрен дежурным врачом и госпитализирован в терапевтическое отделение, в неврологическую палату.
«Неужели это мой пациент Груздев? – предположил я. – Настоялся в очереди, деньги хотел поменять – всё лечение насмарку!»
Слово передали невропатологу Косареву.
– В настоящее время состояние больного стабильное. Есть положительная динамика: восстановилась речь, повысился мышечный тонус.
После приема я сразу же зашел в палату к Груздеву. Николай находился в палате на шесть человек. Когда я вошел, он сидел на койке и читал газету.
– Как самочувствие? – спросил я.
– Да вроде бы терпимое. Вчера только вот перепугался – думал, что вновь паралич разбил. А сейчас разговариваю почти нормально. И рука правая стала двигаться. Только немного слабая. Ходить мне пока запретили.
Левая рука у Николая плохо работала давно, еще после предыдущего инсульта. И теперь, конечно, если еще и правая рука откажет – Груздеву придется очень плохо. Даже воды не напиться. Но, судя по всему, это не инсульт, а так называемое, преходящее (временное) нарушение мозгового кровообращения и постепенно нарушенные функции восстановятся.
Через неделю, отстояв в сберкассе три часа в очереди, я получил наличными пятьсот рублей. Оставалось еще полторы тысячи, которые я смогу снять только летом. Но у большинства людей, стоявших вместе со мной в очереди, зависло мертвым грузом от пяти до десяти тысяч. Кто-то копил на машину, кто-то собирался построить большую дачу, многие – откладывали на старость. И все дружно ругали коварного Павлова и вообще всё правительство.
Возвращаясь домой, я встретил Николая Забродина. Он шёл, по всему было видно, с работы. В длинном овчинном полушубке, шапке-ушанке. От бодряще пахло лесом и, немного, бензином – вероятно, из-за постоянной работы с бензопилой.
– Как дела? Удалось ли обменять деньги? – поинтересовался я у него.
– Какие деньги? – удивился Николай. – Я гол, как сокол. Жена ходила, обменяла рублей двести – вот и все запасы. Да на сберкнижке какие-то крохи лежат – успеем снять, если понадобится. У меня сейчас другие заботы – надумал я с учета наркологического сниматься, водительские права буду восстанавливать.
– Дело хорошее! Ты уже давно не пьёшь, – поддержал я его.
– Да и не тянет. Мужики в конце дня начнут бутылочку-другую распечатывать на всех, мне предлагают. А я лучше чаю попью с бутербродами.
Удивительно, как могут меняться люди! На склоне лет, конечно, многие забубенные пьяницы бросают пить – в основном, из-за появившихся заболеваний. (Хотя некоторые, полностью деградировавшие алкоголики, продолжают пить даже на пороге смерти.) Преимущество Николая в том, что он пока ещё относительно молод, он сохранил здоровье, доставшееся ему по наследству от родителей. Он ещё может работать и зарабатывать, и по-новому смотреть на жизнь.