Змеиный перевал

© Перевод. Е. Ильина, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1. Внезапная буря

Долина, что пролегала между двумя огромными серо-зелеными горами, на каменистой поверхности которых кое-где проглядывали пучки изумрудной зелени, тянулась на запад, до самого моря, и больше походила на ущелье. Здесь хватило места лишь для дороги, наполовину вырубленной в скале, рядом с которой виднелась узкая полоска темного озера непостижимой глубины, окаймленного мрачными отвесными скалами. По мере того как долина расширялась, дорога резко уходила вниз, а озеро превращалось в бурлящий, покрытый шапками пены поток, изменяющий образовавшиеся в почве углубления в небольшие заводи и крошечные озерца. Из почти первобытного запустения широких, похожих на террасы выступов время от времени возникали проблески цивилизации. Сквозь заросли деревьев проглядывали домики, неровные клочки огородов, обнесенных каменными стенами, и сложенные штабелями пласты черного торфа, предназначенного для обогрева помещений зимой. А дальше простирался океан – величественная Атлантика – с неровной береговой линией, усеянной мириадами теснящихся друг к другу каменистых островков. Бездонная темно-синяя гладь тянулась до самого горизонта, где превращалась в еле различимую белую линию. А здесь, у берега, видневшегося сквозь разрывы скал, увенчанные белыми шапками пены волны с силой разбивались о камни или накатывали на песчаный пляж, полностью скрывая его под толщей воды.

Настоящим открытием стало для меня небо, которое почти полностью стерло из моей памяти воспоминания о красоте других небес, несмотря на то что я недавно прибыл с юга и до сих пор не отошел от волшебства итальянских ночей, когда звучавшая под облаками трель соловья так тесно переплеталась с завораживающей синевой, что звук и цвет словно становились различными проявлениями одного общего чувства.

Вся его западная часть представляла собой великолепное смешение цветов: лилового, зеленовато-желтого и золотистого. Огромные грозовые тучи росли и теснились друг к другу, обременяя небеса непосильной ношей. Темно-фиолетовые облака, почти черные к центру, в золотистом обрамлении соседствовали со своими перистыми сородичами, бледно-желтый оттенок которых постепенно сменялся шафрановым и огненно-алым, словно они ловили отблески приближающегося заката и окрашивали его свечением небо на востоке.

Еще ни разу в жизни я не видел ничего столь же прекрасного. Я настолько привык к спокойной пасторальной красоте сельской местности на юге Англии, где располагалось окруженное лесом поместье моей двоюродной бабушки и куда я наезжал время от времени, что открывшееся взору зрелище тотчас же завладело моими мыслями и воображением. Ведь даже во время недавно завершившегося полугодового путешествия по Европе мне не доводилось видеть ничего подобного.

Земля, вода и воздух являли собой торжество природы, воспевая ее необузданное величие и красоту. Воздух был совершенно недвижим, и в нем чувствовалось нечто зловещее. Вселявшую ощущение гнетущего одиночества тишину нарушал лишь грохот далекого прибоя, когда громадные волны великой Атлантики разбивались о прибрежные скалы, до отказа заполняя водой образовавшиеся в них пустоты.

Даже мой возница Энди умолк, с благоговением вслушиваясь в эти звуки. До сих пор на протяжении почти сорока миль пути он говорил не переставая: делился собственным опытом, излагал взгляды на жизнь и высказывал мнение по тому или иному вопросу, в своей бесхитростной манере таким образом знакомя меня со здешними местами и населением. Его рассказ изобиловал именами, историями жизни и любви местных жителей с их страхами и надеждами. Словом, старался посвятить меня во все мелочи и подробности, из которых состоит повседневная жизнь простых селян.

Ни один цирюльник – ведь представителям этого ремесла молва зачастую приписывает склонность к чрезмерной болтливости – не смог бы потягаться в словоохотливости с ирландским кучером, которого Господь наградил даром речи. Его способностям поистине не было предела, ибо любое, даже малейшее изменение ландшафта тотчас же подкидывало ему новую тему для обсуждения и открывало простор для пространных рассуждений.

Меня несказанно порадовало, что возница наконец-то умолк, поскольку хотелось не только упиваться открывшейся столь новой и величественной красотой, но и в полной мере понять ту глубокую мысль, что она пробудила в моей душе. Возможно, дело было в красоте и величии пейзажа, а может, виной всему стал гром, раскаты которого нарушили тишину того июльского вечера, но я испытывал какое-то странное восторженное возбуждение и в то же время был поражен внезапно охватившим меня новым ощущением реальности происходящего. Мне даже показалось, будто посредством этой долины с грохочущей в отдалении могучей Атлантикой и громоздящимися над головой грозовыми тучами я оказался в новом, гораздо более реальном мире.

В последние несколько дней я словно пробудился после долгого сна. Зарубежное турне постепенно рассеяло мои прежние вялые идеи и в какой-то степени помогло побороть те негативные силы, что управляли доселе моей жизнью. И вот теперь этот блистательный всплеск необузданной красоты, это величие природы во всей его полноте окончательно развеяли остатки сна, и я почувствовал себя так, словно впервые взглянул широко раскрытыми глазами на истинную красоту реального мира.

До сих пор моя жизнь текла по инерции, и я во многих отношениях был моложе своих сверстников и совершенно не разбирался в реалиях окружающего мира. Я лишь недавно вырос из детских штанишек, но перенес во взрослую жизнь юношеские взгляды и убеждения, и поэтому чувствовал себя не слишком уютно в своем новом положении.

Впервые в жизни у меня выдались каникулы – настоящие каникулы в понимании того, кто волен по собственному разумению выбирать себе развлечения.

Воспитывался я в чрезвычайно спокойной обстановке в доме старого священника и его жены на западе Англии. У меня почти не было приятелей, если не считать другого ученика, всегда только одного. Меня вообще окружало очень мало людей. Судьба уготовила мне участь подопечного двоюродной бабушки – богатой, эксцентричной и весьма несговорчивой особы. Когда мои родители пропали в море, оставив меня, своего единственного ребенка, без средств к существованию, бабушка вызвалась оплатить мое обучение и обеспечить меня профессией, если я проявлю к таковой достаточные способности. Родственники прекратили с моим отцом всякое общение из-за его неудачной женитьбы: сочли его избранницу ему не ровней, и, как я слышал, молодой семье пришлось несладко. Я был совсем крохой, когда они сгинули в тумане где-то в Ла-Манше, и пустота, образовавшаяся в моей душе после их утраты, сделала меня скучным и нелюдимым. Поскольку я не доставлял хлопот и не выказывал недовольства своим положением, двоюродная бабушка считала, что живется мне очень даже неплохо.

Шли годы, поддерживать статус ученика становилось все сложнее, и старого священника стали все чаще называть моим опекуном, а не учителем. Вот так и случилось, что годы, которые молодые люди более высокого положения проводят в колледже, я прожил рядом с ним. Формальная смена статуса почти ничего не изменила в моей жизни, разве что со временем добавилось обучение верховой езде и стрельбе, а также основам знаний, необходимых сельскому сквайру. Осмелюсь предположить, что у моего наставника имелась некая договоренность с бабушкой, но он никогда не давал ни малейшего намека на ее чувства ко мне. Каждый год часть каникул я проводил в ее чудесном загородном поместье. Пожилая родственница неизменно демонстрировала суровую непреклонность и безупречность манер, в то время как слуги относились ко мне с любовью и уважением. У бабушки частенько гостили мои многочисленные кузены и кузины, но ни один из них не испытывал ко мне сердечной привязанности. Возможно, виной всему была моя застенчивость, но в их присутствии я неизменно чувствовал себя чужаком.

Теперь-то я понимаю, что причиной такого отношения ко мне была их подозрительность, поскольку на смертном одре старая леди, столь сурово обходившаяся со мной на протяжении всей моей жизни, призвала меня к себе и, крепко сжав мою руку, с трудом произнесла в перерывах между натужными вздохами: «Артур, надеюсь, я не совершила ошибки, своим воспитанием показав тебе мир со всех сторон. Я знаю, мой дорогой мальчик, что твоя юность не была счастливой, но это оттого, что я всего лишь желала тебе благополучной и счастливой зрелости, хотя любила твоего отца как собственного сына, но, к несчастью, оттолкнула от себя и слишком поздно осознала свою ошибку».

Больше она не сказала ни слова: лишь закрыла глаза, но руку мою не выпускала. Я не отнимал ее из страха потревожить бабушку, но некоторое время спустя ее пальцы сами собой расслабились, и я понял, что она отошла в мир иной.

Прежде я никогда не видал покойников, и уж точно никто не умирал у меня на руках, посему данное событие произвело на меня неизгладимое впечатление. Но сознание юных обладает завидной гибкостью, к тому же с почившей дамой нас связывали не самые сердечные отношения.

Когда огласили завещание, выяснилось, что я стал наследником всего ее состояния, что возводило меня в ранг одного из самых богатых людей графства. Свое новое положение в силу природной застенчивости я принял не сразу, поэтому решил провести несколько месяцев в путешествии по Европе. По возвращении из турне, продлившегося шесть месяцев, я с радостью принял радушное приглашение приобретенных в путешествии друзей посетить их поместье в графстве Клэр.

Поскольку я мог делать все, что заблагорассудится, мне в голову пришла идея провести пару недель в путешествии по западным графствам. По дороге в Клэр я намеревался поближе познакомиться с природой и обычаями Ирландии.

К тому времени я уже начал понимать, что жизнь полна удовольствий. С каждым днем мир открывал мне что-то новое и увлекательное, и можно было сказать, что план моей двоюродной бабушки все же увенчался успехом.

Меня вдруг охватило ощущение назревающих внутри меня перемен. Осознание сего факта застигло меня совершенно случайно, с внезапностью первого луча рассвета, прорезающего утренний туман. Все это было для меня столь ново и примечательно, что хотелось в полной мере запечатлеть в памяти эти моменты, и я с жадностью впитывал малейшие детали окружавшего меня пейзажа, впервые подарившего столько открытий. Центральным образом стал купающийся в лучах солнца выступ, видневшийся справа от нас, и все мое внимание сосредоточилось именно на нем, когда меня вывело из размышлений замечание кучера, обращенное не конкретно ко мне, а словно бы куда-то во вселенную:

– Ух ты! Того и гляди накроет.

– Что накроет? – не понял я.

– Так шторм же! Вона, видали, как облака громоздятся? Летят, аки утки заполошные.

Но я почти не слышал его слов, поскольку все мое внимание было поглощено разворачивавшейся перед моими глазами картиной. Мы быстро спускались в долину, и по мере приближения выступ принимал все более четкие очертания и теперь напоминал гору с округлой вершиной благородных пропорций.

– Скажи-ка, Энди, – обратился я к кучеру, – как называется вон та гора?

– Тама? Энто место кличут «Шлинанаэр».

– Значит, гора называется «Шлинанаэр»?

– Да не! Гору кличут «Нокколтекрор». Энто по-ирландски.

– И что это означает?

– Тю! Энто значит «Гора потерянной золотой короны».

– А тогда что такое «Шлинанаэр»?

– Хм, энто что-то навроде бреши позади горы.

– Но что означает название? Оно ведь ирландское, верно?

– Правда ваша. По-ирландски это, стало быть, «Змеиный перевал».

– Вот как! А не знаешь ли ты, откуда пошло такое название?

– Скажу я вам, что энто место не зря так прозвали. Вот погодьте. Дайте тока добраться до Карнаклифа да встретить тама Джерри Сканлана или Барта Мойнахана. Энти двое знают уйму тутошних легенд да былей. А уж как начнут сказывать, так тока уши подставляй. Ух ты! Вот и началось!

И он оказался прав. Гроза накрыла долину, царившая вокруг тишина сменилась оглушительным ревом, а небо стало почти черным от туч. Внезапно дождь ливанул с такой силой, словно где-то сверху прорвало огромную водосточную трубу, и я мгновенно промок насквозь, не спас даже макинтош. Наша кобыла поначалу испугалась, но Энди удержал ее крепкой рукой и успокоил ласковым словом, и после первого удара грозы она потрусила так же уверенно и быстро, как и прежде, лишь слегка вздрагивая от раскатов грома и вспышек молний.

Разгул стихии предстал перед моими глазами во всем своем богатстве и великолепии. Молнии растекались по небу переливающимися всполохами, прорезая тьму и расцвечивая причудливыми пятнами света утопавшие в тени горы. Раскаты грома трещали, рокотали над нашими головами с ошеломляющей яростью, и сопровождавшее их эхо принималось скакать по склонам, отражаясь от каменистой поверхности, постепенно затихая вдали или растворяясь в царившем вокруг грохоте.

Мы неслись вперед сквозь непогоду, а шторм и не думал утихать. Энди был слишком поглощен своим делом, чтобы разговаривать, в то время как я пытался удержаться в угрожающе раскачивавшемся экипаже, не потерять шляпу и хоть немного защититься от проливного дождя. Возницу же, похоже, совершенно не волновал дискомфорт: он лишь поднял воротник куртки и вскоре блестел от воды так же, как мой водонепроницаемый макинтош. Словом, выглядели мы совершенно одинаково с той лишь разницей, что я, как мог, пытался укрыться от хлестких водяных струй, в то время как возница, явно ко всему привыкший, совершенно не обращал на них внимания и не проявлял ни малейшего беспокойства.

Спустя некоторое время, когда мы наконец выехали на относительно прямую и ровную дорогу, он повернулся ко мне и произнес:

– Негоже нам ехать так до самого Карнаклифа. Одному Господу ведомо, сколь еще будет бушевать непогода. Уж больно хорошо знаю я энти горы с их северными ветрами. Можа, будет лучше, ежели мы поищем какой кров?

– Разумеется! Не мешкай же! Куда направимся?

– Есть тута неподалеку одно местечко – питейное заведение вдовушки Келлиган на пересечении дорог в Гленнашауглин. Вполне себе сносное. Н… но, старушка! Вези-ка нас поживей к вдовушке Келлиган!

Кобыла, словно понимала своего хозяина и разделяла его желания, с удвоенной силой припустила по проселочной дороге. Спустя несколько минут мы достигли перекрестка и так называемого питейного заведения вдовы Келлиган – выкрашенного белой краской приземистого строения под соломенной крышей, примостившегося в глубокой низине меж двух холмов, возвышавшихся к юго-западу от перекрестка. Спрыгнув с козел, Энди поспешил к дому, и, когда я появился в дверях, объявил:

– У меня тута благородный жинтман, вдовушка. Надобно оказать ему теплый прием.

Не успел я закрыть за собой дверь, как Энди принялся распрягать лошадь, чтобы отвести ее в некое подобие конюшни, пристроенной к дому со стороны высокого холма. Внезапно разразившаяся буря собрала под гостеприимным кровом вдовы Келлиган немало путников. В камине жарко горел торф, а вокруг сидели, стояли и лежали постояльцы, не меньше дюжины, от мокрой одежды которых исходил пар. Помещение оказалось довольно просторным, так что всем присутствующим нашлось местечко возле камина. Потолок с торчащими тут и там пучками соломы почернел от копоти, а на стропилах под крышей устроились петухи и куры. На крюке над огнем висел огромный котел, и в воздухе витали острые и невероятно аппетитные ароматы жареной сельди и пунша.

Едва я появился на пороге, все тотчас же ринулись навстречу с возгласами приветствия, и для меня тут же нашлось самое удобное место возле очага, что пришлось весьма кстати. Я чувствовал себя крайне неловко, поэтому, как мог, пытался выразить свою благодарность за кров и радушный прием. Как раз в этот момент дверь черного хода отворилась, и на пороге появился Энди, провозгласив:

– Храни вас всех Господь!

Судя по гулу, которым его встретили, он был здесь весьма популярной личностью. Энди тотчас же устроился возле очага с большой кружкой пунша – точно такой же, что вручили и мне, – и сделал большой жадный глоток. Я последовал его примеру и получил от этого не меньшее удовольствие, чем мой кучер, который уже вовсю балагурил в своей привычной манере с хозяйкой:

– Да мы, как я погляжу, как раз вовремя. Готова ли твоя селедка? Да, поди, еще и с картоплей, коли нюх меня не подводит. Вот уж свезло, так свезло. Наедимся картопли, а будто селедки отведали.

– Почему это? – не понял я.

– Уж больно много тута народу, на всех селедки не хватит, вот вдовушка и обложила рыбу картоплей, чтоб духом напитать.

Начались приготовления к ужину. Большую корзину – вместимостью никак не меньше двухсот фунтов – перевернули вверх дном, водрузили на нее снятый с огня котел с картошкой, по обе стороны от котла насыпали по горсти крупной соли, и каждый получил по небольшому куску разделанной сельди. Вот и весь ужин.

Не было ни тарелок, ни вилок, ни ложек, ни ножей – обходились без церемоний. За импровизированным столом все были равны, не проявляли ни жадности, ни зависти. Еще никогда в жизни я не принимал участия в столь теплом и дружеском застолье, и даже такая простая еда показалась мне невероятно вкусной. Все было просто чудесно. Мы брали горячие, идеально пропеченные картофелины, очищали, обжигая пальцы, а потом макали в соль и ели так досыта.

Во время трапезы наша компания пополнилась еще несколькими путниками. От них мы узнали, что гроза и не думает заканчиваться. Впрочем, это было понятно и без слов: яростный стук дождя и завывание ветра, злобно набрасывавшегося на стены таверны, говорили сами за себя.

Когда ужин закончился и хозяйка убрала корзину, все вновь собрались возле очага, где уже ждал огромный кувшин с горячим пуншем. Мужчины закурили трубки и завели неспешный разговор. Мне, как человеку в этих краях новому, конечно же, досталась изрядная доля внимания.

Энди всячески старался меня развлечь, а его сделанное по моей просьбе заявление о том, что я хотел бы угостить всех присутствующих пуншем, придало ему популярности и помогло мне стать почти своим в этой компании. Исчерпав запас тем, породивших многочисленные шутки и анекдоты, Энди заметил:

– Его светлость интересовалися аккурат перед грозой, почему Шлинанаэр так зовется. Я и ответил, что никто не обскажет ему об этом так славно, как Джерри Сканлан или Барт Мойнахан. Ну а коли уж оба тута, поведайте-ка, парни, нашему славному жинтману, что знаете про гору.

– Да с превеликим удовольствием, – отозвался Джерри Сканлан, высокий мужчина средних лет с узким, длинным, чисто выбритым лицом и смеющимися глазами. Кончики воротника его рубашки торчали так, что почти доставали до щек, в то время как задняя его часть пряталась под воротом бобриковой куртки. – Обскажу все, что слыхал. Все лягенды, да гиштории, коих немало. Эй, мамаша Келлиган, а ну-ка наполни мою кружку до краев, бо негоже сказывать на сухое горло. Вот скажите-ка мне, сэр, разливают такой пунш в парлиаменте тем, кто тама речь держит?

Я покачал головой.

– Вот те на! Что ж, не видать им меня в парлиаменте, покуда тама такие порядки. Благодарствую, мамаша Келлиган. Уважила так уважила. А таперича слушайте лягенду об Шлинанаэре…

Глава 2. Потерянная золотая корона

– В древние времена, еще до того, как святой Патрик изгнал змей из Ирландии, та гора, что неподалеку, слыла местом большой важности. Говаривают, будто жил тама сам змеиный король. На самой вершине было что-то навроде озерца, а вокруг сплошь деревья да осока. Тама и свил змеиный король себе гнездо, как тама зовется, «змеиный дом». Слава те господи, никто из нас с энтими змеюками не встречался, бо святой Патрик всех их к рукам прибрал.

Тут в разговор вступил старик, сидевший в углу за дымоходом:

– Верно говоришь, милок. Озерцо и щас тама имеется. Да токмо совсем высохло и деревов боле нет.

– Так вот, – продолжил Джерри, явно недовольный, что его прервали. – Был змеиный король шибко важной персоной. Разов в десять поболе любой змеюки, что видали людские глаза. Голову его венчала корона с громадным драгоценным камнем. Камень энтот ловил свет от луны да от солнца. Змеюки в очеред тащили ему еду и клали в холодке, шоб король ввечеру поел да возвернулся к себе домой. А коли случалась промеж змеюками ссора, ползли они к королю, шоб он спор разрешил да обсказал, кому где жить и как дела вершить. Кажен год приносили ему по живому дитю, и дожидался король, покуда луна наберет полную силу. И когда случалось так, разносился по округе такой вой да стон, шо кровь стыла в жилах. Застилали тучи небеса, становилося кругом черным-черно, и не видали люди луны цельных три дня.

– Ох ты господи боже мой! Страсть-то какая! – прошептала одна из женщин и, застонав, принялась раскачиваться из стороны в сторону, точно укачивала младенца.

– Но отчего никто этого не остановил? – спросил крепкий парень в зелено-оранжевом свитере Гэльского атлетического клуба, гневно сверкнув глазами и скрипнув зубами.

– Вот те на! Да как же ж энто можно? Нихто ж не видал змеиного короля!

– Тогда откуда о нем стало известно? – с сомнением в голосе спросил парень.

– Дык разве ж не пропадало кажен год по ребетенку? А, все уж давно быльем поросло. Так уж случилося, шо никто из мужчин не осмелился главному змею перечить. Говаривают, будто одна женщина, потерявшая дите, взобралася на вершину горы. Шо уж она тама увидала, никому то неведомо. Да тока когда ее отыскали, бродила она точно безумная. Поседела вся, а глаза шо у мертвеца. Опосля нашли ее в своей постели мертвой да с черной отметиной на шее. Словно задушил ее хто. Да тока та отметина больно змеиный след напоминала. Так-то! Много горя и страха знавали люди в ту пору. А когда святой Патрик змеюк к рукам прибрал, запылали по всем окрестностям костры. Земля точно живая стала – зашевелилася волнами, когда полезли змеюки из всех щелей, извиваяся и корежася.

Тут рассказчик драматично вскинул руки и с мастерством истинного импровизатора принялся изображать извивающихся в муках змей, совершая волнообразные движения руками и телом.

– Поползли они на запад, к энтой самой горе. Ползли с юга, севера да востока. Мильены, тысячи да сотни. Бо прогнать-то их святой Патрик прогнал, а куды отправляться, не сказывал. Взошел он на гору Брендон в своем святом облачении да с посохом в руке, увидал, как ползут под горой змеюки, и сказал себе: «Я должен за ими приглядеть». С энтими словами спустился он с горы да пошел за ими. Глядит – ползут они к горе, шо звалася «Нокколтекрор». К энтому времени собралися там твари со всей Ирландии. Головы свои задрали, а хвостами-то к святому. Посему его и не приметили. Зашипели змеюки шо есть мочи – раз, два да три! А как прошипели в третий раз, явился из топи, шо на вершине горы, змеиный король в своей сверкающей короне. То было время жатвы. Луна уже поднялася на небосвод, а солнце клонилося к горизонту. Громадный камень в короне короля, поймав свет от обоих, сиял так жарко, шо даже люд в Ленстере видал то сияние и думал, будто по всей земле пожар. Но когда увидал его святой, то стал вдруг расти, все больше и больше, потом поднял свой посох, указал на запад и вскричал громовым голосом: «Вон отсюдова! Немедля! Вон!»

В энто же самое мгновение все твари разом принялись извиваться, зашипели – да так, будто окрест тыща водопадов зашумела – и поползли восвояси, как ежели б им огонь хвосты прижег. Было их такое множество, шо покрыли они всю землю до самого острова Кушин, и тем, хто был позади, приходилося ползти по ихним телам. Змеиная гора росла и росла, покудова не прокатилася огромной волной по Атлантике. Разбилася та волна о берег Америки, тока не было еще в ту пору Америки, опосля ее открыли. Многие твари так и сгинули в окияне. Говаривают, будто белый песок, шо устилает берега островов Бласкет и Акилл, сплошь из ихних костей.

Тут рассказ прервал Энди:

– Джерри, ты же не сказал нам, отправился ли за ими змеиный король.

– Вот так так! Уж больно ты скор. Сказ длинный, обождать придется. Да и во рту так пересохло, шо говорить мочи нет. Вот кабы хлебнуть еще пуншу…

Джерри, довольно комично изобразив наигранное смирение, поставил свою кружку на стол донышком вверх. Мамаша Келлиган тотчас же поняла намек и наполнила ее до краев. Джерри, сделав основательный глоток, продолжил:

– Ну вот! Когда гады ползучие так вот искупалися, забыв опосля просушиться, ихний король возьми да и нырни назад в озеро. Закатил святой Патрик глаза и говорит: «Шо за дела! Неужто мне энто пригрезилось? Али вздумал король надо мной посмеяться и моего приказа ослушаться?» Но оставил змеиный король его слова без ответа. Тогда поднял святой Патрик свой посох да как вскричит: «Эй ты! А ну явись пред мои очи! Да немедля!»

Продолжая повествование, Джерри подкреплял каждую фразу жестом, мастерски изображая то святого, то короля.

– Так вот! Высунул тута змеиный король голову из озера и говорит: «Кто меня звал?» – «Я», – ответствовал святой. Был он так потрясен тем, шо король отказался уйти прочь по его приказу, шо даже говорить не мог. Тока дрожал от гнева.

«Шо тебе от меня надобно?» – спросил змеиный король. «Хочу знать, почему ты не покинул Ирландию с остальными змеюками». – «Ты повелел змеям ползти прочь. А я-то ихний король, и ты мне не указ!» – Сказал так, да и нырнул в озеро. Тока его и видали.

Сильно задела святого дерзость змеиного короля. Подумал он малость, и ну снова его кликать: «Эй ты!»

«Шо тебе снова от меня надобно?» – снова высунул голову змеиный король. «Я желаю знать, почему ты не подчиняешься моим приказам», – сказал ему святой.

Зыркнул на его король и рассмеялся. Вид у него был презлющий, скажу я вам. Солнце к тому времени село, а луна поднялася на небеса. Камень в короне засиял призрачным холодным светом, от коего дрожь пробирает. Глядит он на святого и говорит медленно да сурово, шо твой поверенный, когда дело ничего хорошего не сулит: «Не подчиняюся я тебе потому, шо нет у тебя надо мной власти».

«Энто почему еще?» – спрашивает святой, а змей ему: «Потому шо тута мои владения. И я один тута хозяин и владыка. А посему уйду отсюдова, когда сам того пожелаю». Сказал так – и нырь в озеро.

Ох и осерчал святой. Поднял свой посох и в третий раз кличет: «Эй ты!» И снова вынурнул змеиный король из своего озера: «Да шо тебе снова надобно? Али не отстанешь от меня вовсе?» – «Ты уйдешь или нет?» – спрашивает святой. «Я тута король и никуды не уйду». – «Тогда я тебя свергаю!» – воскликнул святой. «Не под силу тебе энто, покудова на мне корона», – усмехнулся король. «Значится, я у тебя ее отберу!» – «Сперва поймай!»

Змеиный король ушел под воду, и начала тута вода в озере бурлить да пениться. Вот так-то! Стоял святой на берегу да глядел, как озеро мелеть начало. А потом как задрожит гора, как затрясется. Энто змеиный король внутри метался и зарывался все глубже под землю.

Так стоял святой на краю пустого озера, держал в руке посох и звал змеиного короля вновь пред очи его явиться, пока не глянул вниз. А там – ей-богу, не вру – лежит он, свернулся кольцами, но без короны.

«Где твоя корона?» – спрашивает святой. «Спрятал», – отвечает король, злобно усмехаясь. «И где же?» – «В горе, где ни тебе, ни кому другому и за тыщу лет не сыскать!» – «Говори немедля, где то место!» – сурово говорит святой, а король ухмыляется злее прежнего: «Видал воду в озере?» – «Видал», – отвечает святой Патрик. «Вот коли сыщешь, куда та вода утекла, то и камень из короны – твой. А покуда нет у тебя моей короны, я остаюся здесь королем, хоть ты меня и гонишь. Возьму да и явлюся, когда ты меня не ждешь, бо надобно мне за короной приглядывать. Тока не в змеином обличье. А сейчас ухожу отсюдова по собственной воле». Не сказал король боле ни слова – ни дурного, ни доброго. Тока пополз по земле да исчез в камне. После того возникла тама расселина, которую до сего дня кличут Шлинанаэром, шо по-ирландски значит «Змеиный перевал».

А таперича, сэр, коли мамаша Келлиган не выхлебала весь пунш, и я бы не прочь горло промочить, бо непростая та работа – гиштории сказывать.

Джерри склонился над своей кружкой, а собравшиеся принялись обсуждать услышанное.

– Вот интересно, а кем обернулся король, когда в здешние места воротился? – спросила женщина.

– Говаривают, будто стал он блуждающим болотом, – откликнулся Джерри. – Гора-то с озерцом на вершине была самым плодородным местом во всем графстве. А как начало болото блуждать туды-сюды, так и не родится боле богатый урожай.

В разговор вступил сурового вида мужчина по имени Макглоун, молча слушавший рассказ:

– А хто знает, когда начало блуждать болото?

– Тю! Энто никому не ведомо. Но будто бы случилося так опосля того, как змей воду из озера забрал.

В глазах рассказчика вспыхнули озорные искорки, отчего мне подумалось, что он не очень-то верит собственным словам.

– Шо до меня, – вновь заговорил Макглоун, – то я не верю ни единому слову.

– Энто еще почему? – поинтересовалась одна из женщин. – Ведь мы до сих пор называем гору «Нокколтекрор», шо значит «Гора потерянной золотой короны».

– Тю! – воскликнула другая. – С чего бы мистеру Макглоуну верить в предание? Он же протестант.

– Я верю тока фактам. Вот шо я вам скажу, – возразил тот. – Коли такая гиштория существует, так пущай мне ее расскажет какой-нибудь старик. Черт меня дери! Стану слушать тока того, хто собственными глазами все видал.

И он указал на Мойнахана – морщинистого седовласого старика, примостившегося в уголке возле очага и гревшего над огнем трясущиеся костлявые руки.

– Буду очень признателен, если и мистер Мойнахан расскажет свою историю, – вмешался я. – Мне не терпится узнать как можно больше об этой горе, странным образом завладевшей моим воображением.

Старик взял кружку с пуншем, которую подала ему миссис Келлиган, словно побуждая начать рассказ, и заговорил:

– Поведаю я вам тока то, что слыхал от моего покойного папаши. Он частенько говаривал, будто слыхал, как во время нашествия хранцузив под началом генерала Хумберта, не увенчавшегося успехом, кады вся надежа иссякла, аглицкие солдаты задумали разжиться деньгами. Потрачено-то было немало на жалованье, одежу, пропитание да подкуп. А для того надобно им было отыскать сундук с сокровищем. Чтоб им всем пусто было! Все, шо блестит, готовы к рукам прибрать.

Тут старик отхлебнул пунша с таким явным желанием услышать вопросы, что окружившие его слушатели невольно заулыбались. Какая-то старуха вполголоса заметила:

– Видали! Бэт тот еще рассказчик. Прям клещами из его тянуть надобно! А ну-ка, Барт, не молчи, сказывай, шо сталося с деньгами.