Харон

– Я рад за вас, господин судья, – мягко сказал Харон и вежливо поклонился, скрыв за поклоном слишком откровенную усмешку. – Только прошу вас, не спешите переходить к практическим опытам.

Усмешка замечена не была, но поклон не помог. Не надо было давать опрометчивый совет. Судьи не любят, когда им дают советы чины рангом ниже, а в земной практике – до ужаса не любят бесплатных намёков. Даже выработан свой прейскурант: один намёк – прожиточный месячный минимум. Вот почему наши судьи кажутся такими тугодумами.

– Я буду вынужден, – заключил судья, – отметить ваше опоздание в отчёте. Извините, но таковы правила.

– Как вам будет угодно, Ваша Честь, – сказал проводник и, склонив ещё раз голову, отошёл в сторону.

– Проходите, грешники, присаживайтесь, – с ехидной ухмылкой пригласил прокурор наших новобранцев, которые недоуменно и глупо переглядывались, слушая диалог Харона с судьёй.

Прокурором являлась странная девица в короткой юбке и в бюстгальтере, явно заниженного размера, из которого, при всяком резком движении, норовили выпасть обе женские прелести. Определить возраст сей особы не представлялось возможным из-за омолаживающей маски на лице. Были видны только пухлые губы и большие голубые глаза, в которые, даже не видя всего остального, хотелось влюбиться до беспамятства. Шея, почему-то, была окутана кашемировой шалью. Пока они шли, девушка при исполнении не сводила с них колючего, пронзительного взгляда.

– Сюда-сюда! – приветливо помахал рукой адвокат, приглашая к себе. – Мужайтесь, я вас буду защищать, – сказал он тихо, когда те к нему приблизились.

Олигарх, уже свыкшийся с мыслью о дальнейшем месте жительства в аду, выплёскивал свой сатирический талант, который, оказывается, скрывался за маской серьёзного и жёсткого бизнесмена:

– И судя по тебе, нам этого мужества понадобится больше, чем лётчику, идущему на таран. Хорошо, что в тебе нашлось мужества нас честно об этом предупредить. Мы обещаем быть стойкими и не предъявлять тебе претензий. Тебе можно только посочувствовать, несчастный мальчишка.

Адвокат промолчал и опустил голову. Это был молодой, бледный парень лет двадцати пяти, с тонкими дрожащими пальцами, не находящими себе места. Он то барабанил ими по столу, то крутил в них авторучку, которая всё время выпадала, а он нервно хватал её вновь и продолжал прежние операции. То был наркоман, закончивший университет с красным дипломом, но трагично умерший впоследствии от передозировки.

В помещении присутствовало ещё несколько личностей. Точнее, сидело поодаль от входа, где освещение было наименее доступно, три тёмных силуэта в балахонах с огромными капюшонами. Они представляли те заведения, в которые обязаны были отправиться каждый из осуждённых, и одновременно на них возлагалась ответственность по безопасности и охране, перешедшая от Харона.

Подсудимые медленно присаживались на ожидавшую их скамью, рядом с нервным адвокатом, а журналист успел задать последний вопрос проходящему дальше проводнику:

– Скажите, Алексей, здесь всё так, как описано у Данте в «Божественной комедии» – девять кругов ада?

– Не говорите глупостей, – скороговоркой зашептал проводник. – Вы только что покинули один из кругов ада, но даже не поняли этого. Да и автор давно пересмотрел свою точку зрения. Хотя его литературное произведение от этого не стало менее гениальным.

Судья грозно посмотрел на Харона.

– А вам, я вижу, заняться нечем? – спросил он не менее сурово. На что проводник лишь развёл руками. – Вон, присядьте в сторонке и сидите тихо.

Затем, насупив брови, фальшивым басом объявил:

– Судебное заседание по делу грешников, – судья в последний раз перечислил паспортные данные доставленных, – объявляется открытым! Первым рассматривается житие грешника Волосолапова!

Чиновник в то же мгновение испуганно завизжал:

– Гражданин судья, почему же моё дело первым? Я, что ли, самый страшный здесь грешник?! У кого больше денег, у того больше грехов! Это они, денежные тузы, – упыри человечества! Изверги рода людского! А я никого не убил, не отравил, не покалечил… физически, даже не обманывал… часто. И вообще, я в душе совсем не злой. А что с некоторыми представителями человеческого сообщества бывал строг и груб, так с ними иначе нельзя. На шею сядут, паразиты! А должность у меня, сами понимаете?! И детей я очень люблю.

Баксов презрительно ухмыльнулся.

– Детей он любит?! – рявкнул он. – У которых очень молоденькие мамы? Или детей постарше любишь, педофил ублюдочный? В котёл его, извращенца!

– Я не… он просто… это ложь… – сумбурно оправдывался Волосолапов, не ожидавший такого обвинения, да ещё и от коллеги по несчастью.

Но продолжения склоки не допустил побагровевший судья. Он заорал:

– Кто вам вообще давал слово?! Немедленно замолчите оба! – И уже чуть спокойнее продолжил. – И впредь прошу помнить одно незыблемое правило: будете говорить только тогда, когда я разрешу вам это делать. Советую привыкать уже на этой скамье вести себя скромно и прилично.

После этого судья вдруг успокоился и, казалось, даже подобрел, потому что заговорил мягким и доверительным тоном:

– Хочу вас успокоить относительно вашего будущего. Провести, так сказать, профилактическую беседу с целью выработки у вас хотя бы относительной эмоциональной устойчивости перед дальнейшим беспросветным прозябанием. Вот что я вам скажу, дорогие мои: если на вас нет слишком страшных злодеяний, то и в аду жить можно. Невыносимо, но можно. Очень страшно, очень мучительно, но можно.

Всем показалось странной психологическая помощь путём запугивания, но молчали, помня приказ. Судью это обстоятельство удовлетворило, он самодовольно крякнул и продолжил наставлять и успокаивать:

– Но, как и везде, среди сплошных минусов есть один замечательный плюсик. Прошу мне безоговорочно поверить, что там очень приличная компания. По земным, конечно, меркам. И, повторюсь, если только ваши души не отягощены страшными злодеяниями. Я тут бегло просмотрел ваши жизнеописания, и у меня сложилось впечатление, что для вас не всё потеряно. Что вы не безвозвратно падшие сущности, а глубоко заблудшие овцы, способные на исправление и перерождение. А значит, в самую бездну вряд ли попадёте.

После этих слов прокурор громко скрипнула зубами, а судья недовольно на неё посмотрел и покачал головой.

– В аду, – продолжал свой занимательный рассказ судья, – как я уже упоминал, весьма замечательная компания. Кого там только нет! И учёные, и философы, и поэты, и артисты, и писатели, и художники, и режиссёры. Не удивляйтесь, если встретите там, до полного обнажения души, сущностей, облачённых в рясы, в сутаны, в мантии. Их там тоже предостаточно. А магнатов и политиков, всех рангов, вообще пруд пруди! Причём, на всех уровнях, включая саму бездну.

Судья наблюдал за произведённым эффектом, чтобы через паузу его усилить:

– Но, господа-товарищи, есть один маленький нюансик, который из этого плюсика делает два минуса и сводит на нет всю прелесть общения. Как я не единожды уже упоминал, а если не я, то в процессе путешествия проводник вас ставил в известность, что там невозможно ни лицемерить, ни лгать, ни подхалимничать. Там невозможно скрыть ни одной детали своей истинной сущности. Все чувства у всех обнажены и как на ладони, а потому все видят друг друга насквозь в прямом смысле, и от этого злоба и ненависть вспыхивают с умноженной силой.

Грешники окончательно были обескуражены манерой судьи вести душевную, психологическую беседу. Он то мягко пугал, то жёстко обнадёживал. И, по всему, это доставляло ему некоторый дискомфорт, что отражалось в плохо скрываемой улыбке.

– Но не огорчайтесь, – вновь обнадёжил добрый судья, – это временное состояние, хотя и довольно продолжительное. Зато потом, милые мои бедолаги, они, злоба и ненависть, выжариваются насухо и остаются только доброта и любовь, которые, в свою очередь, проверяются на прочность уже на другом уровне. – И тут он посмотрел в сторону обвинения. – Не так ли, уважаемый прокурор?

Прокурор пренебрежительно фыркнула, но головой кивнула утвердительно, при этом недобро посмотрев на чиновника. Судья не стал делать ей замечание, а вновь обратился к поникшим душам подсудимых:

– В заключение хочу напомнить и вернуть вас в настоящую действительность, дабы ваши помыслы не печалились понапрасну будущим, а обратились с сожалением и скорбью к прошлому. Прежде, чем вы окажетесь там, по нашему же приговору, вам предстоит болезненная процедура разбирательства вашей земной жизни по всем мелочам. И ещё одна ремарка, которую я должен озвучить. Мы все: и я, и прокурор, и адвокат находимся на уровне испытательного срока, а потому приложим максимум терпения, понимания и объективности. Все готовы?

Трое подсудимых без всяких вопросов понуро склонили головы.

Судья этим фактом остался доволен:

– Ну что ж, прекрасно. Начнём. Перед разбирательством дела Волосолапова, я обращаюсь ко всем. Кто из вас на момент смерти находился в алкогольном опьянении?

Бюрократ, надеясь заработать себе небольшой бонус, первым энергично затряс головой, давая понять, что он, в принципе, к алкоголю относится крайне отрицательно. Баксов, помня, что обманывать бесполезно, чистосердечно признался:

– Ну, выпил несколько бокалов «Каберне Совиньон» под жаркое. Вы должны меня понять, в душе я вегетарианец, и без алкоголя кусок мяса мне в горло не лезет.

Судья как-то сразу обмяк, облизнул пересохшие губы и, сглотнув слюну, успокоился окончательно, что было крайне необходимо для беспристрастного ведения дела. Харон, за ним наблюдавший, был немало удивлён стоической реакцией на самый щепетильный и болезненный для того вопрос. В прошлом он реагировал куда как агрессивнее. «Да, – подумал проводник, – старик совершенствуется не только в области физики, но и духовно».

Судья же сухо выдавил:

– Не надо подробностей. Тем более, что в данном конкретном случае, это к делу не относится. А спросил вас из чистого любопытства и дабы окончательно убедиться в вашем желании быть искренними, а значит, уже сделавшими первый шаг к тернистой дороге исправления и покаяния. Но ещё раз хочу всех попросить, чтобы не встревали в процесс судопроизводства без данного на то мною разрешения. Выслушивать свои неприглядные жизнеописания достойно, как и подобает раскаявшимся грешникам.

Он посмотрел на горящую свечу, стоящую по правую руку, на лежавший по левую руку английский цилиндр, и закончил ответом на вопрос Волосолапова:

– А рассматриваем дело грешника Волосолапова первым, потому что оно лежит у меня сверху. Прокурор мне подала ваши дела таким образом.

Прокурор крутанула бёдрами, грудь подпрыгнула, и она обличительно и жёстко выкрикнула:

– Да, мне не терпится разобрать по косточкам этого взяточника, крохобора, подхалима, лизоблюда, сладострасца, который погряз в прелюбодеянии с молоденькими, невинными девушками!

Судья сочувственно и с сожалением покачал головой:

– Для начала прошу вас быть спокойнее и помнить о назначенной вам ответственной миссии. А разобрать по косточкам данных граждан не получится, за отсутствием таковых. Но, выражаясь терминами из земных наук – физики и химии, которые я сейчас скрупулёзно изучаю, расчленить их души по атомам, чтобы добраться до ядра и увидеть количество электронов и протонов, то есть – добрых и злых дел, мы постараемся. И всякое, даже незначительное деяние всплывёт перед нашим взором, как дохлая рыба на прозрачную поверхность водоёма.

– Вот-вот! – опять подскочил прокурор, не жаловавший аллегории и метафоры, но суть улавливавший фибрами души. – И про многочисленные сауны с девицами несовершеннолетними! Мы всё про тебя знаем, развратник!

И дама погрозила испуганному чиновнику кулаком. При этом шаль съехала и обнажила шею. Подсудимые с ужасом увидели страшный странгуляционный шрам. Она невозмутимо поправила шаль и уселась, глядя в сторону.

Судья ещё раз успокоил прокурора ласковым словом, пообещав тому в своё время предоставить обвинительную речь, посмотрел на подсудимых, мельком прошёлся взглядом по тёмным фигурам в капюшонах, угрюмо молчавших и не выказывавших абсолютно никаких эмоций, и, глядя в дальнюю пустоту зала, скрываемую тьмой, объявил:

– Итак, я начинаю судебный процесс!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Но прежде чем судья приступил к исполнению своих прямых обязанностей, бывший бизнесмен шепнул бывшему журналисту и бывшему крупному чиновнику:

– Хорошо, что не прокурорша здесь главная персона, и не она будет выносить окончательный приговор. А то эта экспансивная девица устроила бы нам такой театр сатиры, в котором чёрный юмор надолго покрыл бы мраком наше будущее, где весело было бы всем, кроме нас. Ох, и натерпимся мы, когда она в мелочах начнёт разбирать наши грехи. Очень не хочется некоторых подробностей.

Без подробностей, правда, не обошлось, но обошлось без злобы, ехидства и издевательств. По крайней мере, со стороны судьи, который сдерживал напор обвинителя, успокаивал и был мягок, добродушен и объективен. Голос его был негромким и монотонным, отчего тягостное впечатление лишь усиливалось. Стыдно было всем: и за себя, и за соседа. Все сидели молча, даже у олигарха запас сарказма на это время иссяк. И отнюдь не из-за недостатка острословия, а от боли и сочувствия, неизвестно откуда заполонивших его душу. Ведь именно его земное бытие должно было рассматриваться следующим. Но вдруг все присутствующие заметили, что судья как-то растерялся и не знает, что делать. На помощь пришёл прокурор:

– Эй, пан судья! – непривычно и развязно она попыталась привести его в реалии текущего момента. Ей не терпелось требовать самого сурового наказание всем без исключения, а особенно ненавистному, по каким-то особым причинам, госслужащему.

– Подождите немножко, – проворчал пан судья, и взгляд его стал настолько сосредоточенно отстранённым, будто кто-то его гипнотизировал.

Прокурор хмыкнула, ещё сильнее надула губки, но больше встревать не решилась. Наконец мясистое лицо главы суда дёрнулось, и глаза приняли осмысленное выражение. Он тряхнул головой и сказал:

– Извините, я немного растерялся оттого, что совершенно необычно исчезло дело третьего фигуранта. Я даже предположил невероятное – что, может быть, наш прелестный прокурор, за отсутствием штатной единицы секретаря суда, и возложенные на неё сии обязанности, в спешке забыла положить мне его на стол.

Девушка с повышенными обязанностями молча метнула огненный взор в сторону подсудимых, говорящий более чем красноречиво: «Как бы не так! Такой оплошности я себе никогда не позволю, клянусь вечным огнём ада! Уж я их всех…»

Невозможность такой оказии подтвердил и сам судья, в далёком прошлом мелкопоместный шляхтич Лидского уезда Виленской губернии, встречавшийся в своё время с Калиновским и Врублевским. Испугавшись их идей, а более всего – последствий, он в последний момент отошёл от них, и с течением лет стал в тоске спиваться, пока не пропил и не проиграл своё имение. После этого он перебрался в Санкт-Петербург, где добывал чарку водки и кусок хлеба к ней работая извозчиком. Но однажды, на Рождество, он хватил лишку, упал пьяный в сугроб и замёрз. Банальная ситуация для статистики, но трагичная для каждого индивида в отдельности. А для души – тем более.

– Но это не так, – сказал судья, отводя все подозрения от прокурора. – Наш аккуратный и принципиальный прокурор свои обязанности выполняет самым педантичным, в лучшем понимании этого слова, образом. Здесь дело в другом. – Он чуть помедлил, шевеля нижней губой. – Изменились некоторые обстоятельства.

И вдруг, совершенно неожиданно, обратился к Андрею:

– О чём вы всё время думаете? Отвечайте быстро!

Ответ последовал незамедлительно:

– О семье: о детях, о маме, о жене.

– Всё верно. Мне так и казалось, но ваши мысли, в отличие от других, не совсем явственно просвечивались, что являлось мне не понятным. Я должен всех присутствующих попросить соблюдать строжайшую тишину на время моего контакта.

После этого судья закатил глазные яблоки настолько далеко вверх, что они скрылись полностью, и на зал смотрели белые глазницы. Жуткое зрелище. Подсудимые, не выдержав, отвели взгляды в сторону. Они не имели представления, что бы это могло значить. Ну не забавы же ради, столь уравновешенный судья решил попугать глупой выходкой грешников?! Он их достаточно напугал, нарисовав вкратце дальнейшее место пребывания. Всё оказалось намного прозаичнее. Он просто с кем-то выходил на связь. Говоря земным языком, начальство экстренно потребовало к себе, но вопрос, в отличие от земных дел, утрясли довольно быстро, и через мгновение судья, вернув глаза на прежнее место, заговорил как ни в чём не бывало:

– Итак, молодой человек, ваши душевные терзания были настолько сильны и глубоки, что они оказались услышаны на самом верху. Мне только что поступила директива, которую спешу довести до вашего сведения. – Выдержав положенную судебную паузу, судья более громко, чем обычно огласил. – Хватову Андрею Игоревичу вынесение решающего вердикта откладывается на неопределённый срок. А это значит, мой дорогой, что вам несказанно повезло. Вам предоставляется редкий случай переосмыслить и изменить свою жизнь, а также направить в нужное русло бытие ваших детей. Помните, вы несёте за них ответственность и там, и здесь. Грехи отцов падут на плечи не только их детей, но и грехи детей падут на души их отцов. А с этого момента вы…

Но закончить свой спич судья не успел, поскольку был бесцеремонно прерван прорвавшимся возмущением олигарха и писклявым визгом чиновника.

– Это грубое попирание любого законодательства и всей судебной системы в целом! – кричал один. – Я тоже хочу в свой любимый кабинет! – визжал второй. – Дайте мне шанс лично перерезать глотку этой гадюке Еврову! – требовал Баксов. – А я хочу получить взятку и передать все деньги детям! – горячо уверял Волосолапов, но при этом старался никому не глядеть в глаза.

Магнат не удержался от едкого замечания:

– Что же ты мелочишься, мелкая душонка? Отдай все свои запасы, в валюте и рублях, лежащие в банках и спрятанные в закромах и сусеках! Что, небось жалко?

– И ничего мне не жалко! Я готов отдать всё детям, только выпустите меня, пожалуйста, отсюда!

– И много у тебя детей, любвеобильный ты наш?

Никто, странным образом, их не перебивал и не останавливал. Все с нескрываемым любопытством следили за словесной дуэлью.

– А я не своим хочу отдать! – возопил Волосолапов, не усмотрев в вопросе подвоха. – Чужим! Вот его детям хочу отдать! – И ткнул при этом пальцем в сидящего рядом журналиста. – Но я не хочу, чтобы он от нас уходил! Я желаю, чтобы он остался вместе с нами! – Затем, уже совсем потеряв лицо, стал разбрасывать фигуры из трёх пальцев, приговаривая. – Вот, фиг тебе, дорогая жёнушка Зоя! У-у-у, змея особо ядовитая! Вот, фиг тебе, Анжела! Вот, фиг тебе, Артур! Вот, фиг тебе, Роберт!

Остановил сию неприглядную процедуру опять Баксов:

– У тебя, вообще-то, дети отечественного производства есть? Или все сплошь импортные? Думаешь, наклеив иностранную лейбу, улучшишь качество продукта?!

Ответа, ко всеобщему сожалению, услышать не удалось, потому что судья решил вмешаться:

– Вы можете, панове, все разом заткнуться и позволить мне продолжить?! – Все мгновенно и послушно притихли. – Спасибо. Дзякую. Бардзо дзенкуе. Продолжим. Вот те раз, совершенно потерял нить разговора. Эти капиталистические тиранозавры сбили меня с панталыку. То бишь, выбили из колеи. На чём я там остановился?

И тут, впервые с начала судебного заседания, вскочил адвокат, будто только теперь вспомнил, что и он здесь не последняя персона, и надо успеть хоть что-нибудь сказать, пока все не разошлись по своим делам:

– Вы, господин судья, сказали, что моих подзащитных надо освободить прямо в зале суда и отпустить на все четыре стороны. Они невиновны!

Где витала его душа до сего момента, неизвестно, и если бы судья не знал адвоката как облупленного, то подумал бы, что тот не промах. Ишь, как круто повернул дело. Но судья его знал слишком хорошо, чтобы воспринимать всерьёз его тирады, поэтому лишь молча посмотрел, с жалостью и участием, и вяло махнул рукой. Адвокат смутился, опустил глаза и сел. А судья, во избежание рецидива, назидательно изрёк:

– Успокойтесь, мой бедный юноша. До сих пор защищали молча, так и продолжайте этим заниматься впредь. Прокурор, на чём я остановился?

Подпрыгнул бюст, придав толчок всему остальному. Из-под маски сверкнули глаза, наполненные презрением к адвокату и ненавистью к подсудимым:

– Вы сказали, что этому презренному писаке предоставляется незаслуженная возможность…

– Тише, тише, – упредил дальнейший поток оскорблений судья. – Очень хорошо. Спасибо. Я уже вспомнил. Уважаемый прокурор, по работе у меня к вам нет никаких претензий. Но мне хотелось бы вам ещё раз напомнить, что, не изменив своего отношения к грешникам, не сменив ненависть на сочувствие и сострадание, а то и на любовь, вы обрекаете себя на вечное прозябание в этом неуютном, тёмном и сыром месте. Ну, скажите, неужели вам здесь нравится?

Девушка упрямо промолчала, а судья нанёс решающий удар:

– А если, упаси Господи, ещё чего похуже?! Вот отправят за несоблюдение духовной этики и злостное уклонение от норм самосовершенствования обратно в преисподнюю?!

На это страшное предостережение девица опять фыркнула, что говорило о нездоровой укоренившейся привычке, села и стала молча смотреть на горящие свечи.

Бывший шляхтич вздохнул, пожал плечами, успев подумать: «Эту кобету, видимо, придушили в целях самообороны?!» – и, обращаясь исключительно к Андрею, с дружеской улыбкой заключил:

– Одним словом, вы возвращаетесь. Память приказано вам сохранить полностью, что также является редкой привилегией, если, конечно, там вы сами не захотите трактовать сей случай, как посттравматические галлюцинации. В любом случае, вы этого не забудете никогда. И последнее, постарайтесь дальше жить так, чтобы, когда действительно умрёте, оказаться в другом месте, более светлом.

После непродолжительной паузы, олигарх, спокойно, но с горечью, произнёс:

– И всё-таки, этот инцидент не совсем вяжется с понятием о высшей законности и справедливости. Он немногим меньший грешник, чем я. А может быть, и такой же! Почему же ему можно исправить, а нам нельзя?

– Ну что же, – ответил судья, – я вам отвечу, хотя вовсе не обязан этого делать. Ни я, ни тем более вы не можете и не имеете права судить о Высшей Законности и Справедливости, потому что не имеете о ней ни малейшего представления. Кто же больший грешник, а кто меньший – это уже детали, которые мы здесь и разбираем. А для того, чтобы попасть сюда, иногда достаточно одного не прощённого поступка, и не обязательно быть убийцей или насильником. Например, совершить предательство, подлость, лжесвидетельство или осудить невиновного. И чем тяжелее последствия данного преступления, тем суровее будет наказание. И даже несмотря на то, что до этого, может быть, он жил вполне порядочным человеком. Ведь в жизни часто всего один шаг отделяет порядочного человека от порядочной сволочи.

Судья остался доволен последней фразой, но потом погрустнел и задумался. Все молчали, даже прокурор. Но вот он вновь тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, и вернулся непосредственно к затянувшемуся процессу:

– Так, с вами, Хватов Андрей Игоревич, разобрались. Харон, выведите его из зала и доставьте туда, где лежит тело. Пусть выздоравливает – и повреждённым телом, и травмированной душой. – Считая, что вопрос на этом закрыт окончательно, он переключил внимание на оставшихся несчастных, к которым и обратился. – А с вами, граждане грешники, продолжим. Вы прекрасно слышали ранее мою речь о вашей очень и очень прискорбной жизни, и, в свете моего последнего ответа грешнику Баксову, должны понимать, что вас ждёт…

Неисправимая девица-прокурор, уставшая от долгого молчания, вскочила и неистово выкрикнула:

– Чистилище, все ярусы ада и многочисленные мытарства!

В этот момент Алексей с Андреем как раз покидали помещение. Последнее, что они услышали, были успокаивающие слова не злобного в своей сути судьи:

– Ну, вы, милочка, уж совсем разошлись. Что с вами сегодня?! Я очень вас прошу, умерьте свой агрессивный напор. Будьте осторожнее в словах и эмоциях, а то ведь…

Они напоследок обернулись. Тёмные фигуры в балахонах, доселе сидевшие настолько неприметно, что о них все забыли, после выкрика жёсткого прокурора заметно оживились. Они ждали развязки и своих жертв. Это были личности дел, а не слов.

Ещё уходящие увидели страх в глазах олигарха и чиновника, когда те тоже обратили внимание на загадочные и зловещие фигуры, а затем, с невыносимой тоской и завистью, посмотрели во след помилованному. Но чем был вызван страх и что они узрели в глубинах чёрных одежд, Андрею узнать было не суждено. Пока не суждено. А может – и совсем?!

Алексей подтолкнул его к выходу.

– Уже прошло столько времени, – начал волноваться журналист, когда они покинули страшное заведение, мыслями уже вернувшийся к той, грубо материальной жизни. – Может быть, тело уже нашли и отвезли в морг? И мне предстоит умереть вторично, замёрзнув в холодильной камере?

– О, какой быстрый прогресс! – воскликнул со смехом Харон. – Сразу заволновался о своём бренном прахе? Главное, чтобы ты помнил о душе. А насчёт всего остального не беспокойся. Не для того тебе даровали жизнь, чтобы мгновенно её забрать обратно. И о времени не волнуйся. Бывает, конечно, некоторые души странствуют. Им даётся период для осмысления себя и испытания близких, пока их тело находится в коме. Таким время обратно не возвращают. Некоторые, наиболее светлые души, сами не желают возвращаться. О таких говорят – умер, не приходя в сознание. Но ты вернёшься в тело через несколько минут после наезда.

– Вы управляете временем?

– Не я – выше. Гораздо выше. Там управляют всем. Помни об этом всегда! А время – штука крайне субъективная, даже, я бы сказал, скользкая. Оно вроде и есть, а вроде его и нету. Видал, как бывает?! – А потом весело добавил. – Туда, куда ты возвращаешься, тоже здорово управляют временем, перегоняя стрелки часов!

ЭПИЛОГ

После обеда вновь наползли тучки и начал накрапывать дождик. Четверг – он есть четверг. Всё смутно и неопределённо. И не верьте чересчур диетологам, что четверг – рыбный день. Ещё не известно, кто в этот день рыбак, а кто рыбка, и кто на кого расставил сети.

Двое молодых парней катили на стареньком «Ауди» за город. Перемене погоды они не обрадовались.

– Не унывай, – сказал один другому, который был за рулём. – Это не дождь, это пыль морская! Видишь, с запада солнышко выглядывает и подмигивает нам.

– А я и не унываю, – ответил второй оптимисту-романтику. – Хорошо, что, когда приедем,  там уже всё готово: и шашлычки, и водочка, и кое-что другое.

– Ага, – согласился первый, и вдруг, указав пальцем на трассу, крикнул. – Смотри! Что-то на дороге лежит! Большое. А на обочине тачка. Тормози – посмотрим.

– Вижу, не слепой. Кажись, мужик?!

Проехав метров пятьдесят, остановились. Оба подошли к лежавшему на асфальте человеку, который не шевелился и, казалось, не подавал признаков жизни, в виде дыхания.

– Жмурик? – поинтересовался первый.

– А хрен его знает! – логично ответил второй.

– Ну так посмотри! Что, трудно, что ли?!

Тот наклонился и пощупал, как учили в киношных боевиках, на шее пульс. Через несколько секунд возвестил:

– Вроде как есть… Точно есть, только слабый.

– Ну и что будем делать? – растерянно спросил первый.

– «Скорую» надо вызывать, – не без сострадания предложил второй.

– Само собой, – поддержал первый гуманный порыв друга. – Только с его мобилы.

– Почему?

– По качану! – Глупость и наивность второго удивляла и раздражала первого. – Хочешь остаток дня потратить на допросы и протоколы? Лучше иди, прошманай тачку, видишь, какая навороченная! А я займусь терпилой. Окажу ему первую помощь.

И он принялся детально ощупывать карманы в поисках, видимо, не только мобильного телефона. Когда его рука нащупала в кармане пиджака приятную пухлость бумажника, рука «жмурика» неожиданно схватила за кисть его шаловливую руку с такой силой и такой мёртвой хваткой сжала, что тот аж взвыл от боли. Затем пострадавший открыл глаза и спокойным, ровным голосом, даже дружелюбно улыбнувшись, сказал:

– Не надо совершать то, о чём впоследствии, пусть не на этом, так на другом следствии, обязательно пожалеешь, но возможности что-либо исправить уже не будет. Если тебе надо на пропитание, я сам выделю из своего бюджета.

– Пусти, – сквозь зубы процедил парень. – Не надо мне от тебя ни хрена! Руку сломаешь, гад!

Андрей отпустил, и вырывавшийся парень, потеряв равновесие, плюхнулся на задницу. Быстренько вскочил, растирая ушибленную руку здоровой, крикнул другу, копошившемуся в салоне:

– Серый, валим отсюда! Видишь, как эти жлобы быстро приходят в чувство, когда дело касается их мошны?! Будут подыхать, а своё не отдадут! Будто на тот свет с собой заберут!

Андрей сел и посмотрел вокруг. Проходивший Серый вежливо спросил:

– Может, скорую всё-таки вызвать?

– Спасибо, ребята, вы и так мне здорово помогли. Дальше уже я сам. – И, засмеявшись, добавил. – А на том свете, пацаны, деньги точно не нужны. Уж поверьте тёртому калачу.

Ребята, скорее всего, не поверили, особенно водитель. Он, видимо, был большим скептиком, потому зло и высокомерно согласился:

– Поехали. Делать больше нечего, как под дождём, посередине дороги, с психами базарить. И так время зря потеряли.

И они уехали. Андрей же, проводив их грустным взглядом, принялся себя ощупывать. Болели рёбра с правой стороны, рука в локтевом суставе и правая нога. Нога больше всего, похоже на перелом. Он отполз к своему автомобилю, ухватившись за руль, втащил себя в салон и достал телефон, чтобы позвонить в «скорую». После позвонил жене и сообщил, что попал в небольшую переделку, и чтобы к ужину его не ждали – он задержится в больнице на неопределённый срок. Шутку не оценили, и ему пришлось успокаивать супругу, рассказывая небылицы. Ещё позвонил матери, поинтересовался её здоровьем, не упомянув ни словом о своём.

Андрей откинулся на спинку сиденья и стал ждать. И первым дождался звонка главного редактора, с которым в эту минуту говорить хотелось меньше всего. Он обрисовал сложившуюся ситуацию, заявив, что похищены и оригинал, и копия, и что он полностью пуст. И ему показалось, что он услышал слабый вздох облегчения. Редактора можно было понять.

Окончательного решения относительно имеющихся у него материалов, Андрей ещё не принял. Он рассматривал три варианта. Первый – уничтожает, второй – передаёт другу, третий – инкогнито отправляет в Следственный Комитет. Но об этом у него будет время подумать на больничной койке.