Харон

    И тут появилась нечисть. Нет, она не имела ни рогов, ни копыт, ни хвоста. По крайней мере, они были ловко спрятаны от глаз внешнего мира. А глаза обычных граждан могли наблюдать троих, модно одетых молодых людей, может быть, немножко под градусом. И несмотря на широту пляжа, Пётр, по подкатившей тошноте и заползающему внутрь холоду, понял, что им не разминуться. Страх, взломав замок и порвав цепь, стал распространяться по всем внутренностям, леденящим холодом сковывая душу и тело. Слишком давно это было в последний раз, и Пётр уже порядком подзабыл приторно горько-кислый привкус во рту и нездоровое урчание в желудке. Он мобилизовал весь внутренний ресурс и, в который раз, огромным усилием воли, в невидимой, ожесточённой борьбе, одержал верх над своим извечным врагом.

     Но как же ему было противно это ненавистное чувство, которое он так тщательно скрывал от людей всю свою жизнь. Когда говорят, что у каждого человека свой скелет в шкафу, то именно страх был тем скелетом, который Пётр надёжно прятал в своём внутреннем бронированном шкафу, не позволяя туда заглядывать ни коллегам, ни друзьям, ни жене, ни, тем более, детям. Именно страх распахивал створки своего убежища в минуты грозящей опасности и предупреждал материальную субстанцию о возможных нежелательных последствиях, которых она, в принципе, может избежать. Для него страх был и демоном, и ангелом-хранителем.

     Да, страх не раз спасал жизнь, и не только ему, но как же омерзительно жить в его власти. Лучше мёртвый лев, чем живой шакал. Пётр посмотрел на Любовь, прильнувшую к его плечу и безмятежно шагавшую с закрытыми глазами. И скоро этой идиллии наступит конец. Почему всё прекрасное непременно должно заканчиваться драмой? Эта несправедливость вызывала в нём раздражение, готовое перерасти в злость и ярость, которые затмевают собой страх. К сожалению, только затмевают, но не уничтожают.

– Какой чудесный вечер! – прошептала Любовь, не открывая глаз. – Может, потому, что он прощальный?

     Какой страшный вопрос! Казалось, тоска и грусть всего мира накатила на душу Петра, заполонив собой всё душевное пространство, и поглотив все остальные чувства. В том числе и страх. Его не было. Даже в шкафу! Он это знал точно. Тоска по ускользающей любви убила непобедимый страх, но Пётр в эту минуту даже не придал этому особого значения.

    Он вздохнул и грустно улыбнулся природной вечности и красоте. Всё мирское преходяще. Так, вроде, говорят? Верно говорят. В каком-то старом советском фильме про басмачей ему врезалась в память одна фраза, сказанная врагом советской власти, а значит – бандитом. Тот бросил её красноармейцу перед схваткой: «Здешняя жизнь – лишь игра и забава». В то время она ему понравилась, но потом Пётр понял, что это не так. Ложь, вбитая в сознание и заставляющая идти на смерть с минимальным чувством страха, а то и вовсе – без оного.

     Результат верен, неверна сама догма. Здешняя жизнь – это проверка человека на прочность. В первую очередь – духовную. В толпе идти на смерть легче, чем ступать на эшафот в одиночку, к тому же – непонятым и оплёванным. То, чего человек не понимает или это ему не выгодно, он инстинктивно или рассудочно отторгает, и, злобно шипя, кричит – распните его! И получается, что вся человеческая жизнь, это выбор – Человек ты или мразь?!

     И будь сейчас на месте Петра кто-то другой, менее щепетильный в вопросах чести, столкновения, скорее всего, сумел бы избежать. По всему, драку не предполагали и идущие встречным курсом. Нагло уверенные в своём превосходстве, они лишь желали цинично развлечься. Их наглые и похабные шуточки и издёвки возмутили Петра, но он держал себя, что называется, в руках. Лишь вежливо предложил немедленно извиниться и убраться восвояси. Пётр всегда давал противнику шанс к отступлению. Один из них удивлённо спросил:

– Да ты, старый, совсем страх потерял?

Петра этот вопрос рассмешил.

– Ты даже, юноша, не представляешь, насколько ты сейчас прав! Буквально минуту назад он исчез. Не хотите последовать его примеру?

     Но ребята не захотели. Люба вцепилась в Петра как клещами, на её глаза навернулись слёзы, она что-то шептала ему в ухо, потом умоляла тех оставить их в покое, чем вызвала новый поток оскорблений. Последней ядовитой каплей, убившей не только последние крохи страха, но и врождённый инстинкт самосохранения, послужила выходка одного из подонков, который бесцеремонно позволил себе проверить на упругость передние и задние прелести женщины, с силой схватив их руками.

     Противник оказался не из робкого десятка, толк в драках знал и отступать не собирался. Столкновение принимало ожесточённый и кровопролитный характер, и, судя по напористости сторон, не предвещало ничейного результата. Пётр был слеп, лишь изредка, сквозь пелену нездорового азарта, он видел мечущийся силуэт Любови, рыдавшей и что-то кричавшей. Пётр был глух. Он дрался как в тумане, где видел только врага и ничего вокруг. Но и здесь привычка к анализу не оставили его полностью, позволив сделать нелицеприятное для себя заключение. «Напрочь потерял всю сноровку за столько лет протирания штанов в кабинете, – мысленно выругал сам себя Пётр, и зло ухмыльнулся. – Здесь же работы максимум минуты на три».

     Прояснение наступило внезапно, когда полковник в отставке увидел убегающие тени и свою влажную от крови рубашку в области живота. Он успел прижать к себе Любу, поцеловать в щёку и, вселяя в неё надежду, прошептать: «Всё будет хорошо». Потом в глазах всё поплыло и Пётр начал медленно оседать на песок, пока сознание не закрылось полностью.

     Обречённый утопиться никогда не сможет повеситься. С ярыми фаталистами можно соглашаться, можно не соглашаться, можно отчаянно спорить, но нельзя отрицать очевидных фактов. А факт в том, что Пётр остался жив после очередного ранения, за которое он впервые не получит награды. Да он за ними никогда и не гонялся. Пётр, как человек настоящий, жил по велению совести, а как солдат – по историческому кодексу чести, и награды, вперемежку со злыми и завистливыми насмешками, находили его сами.

     Пробыв, после операции, сутки в реанимации, он был доставлен в общую палату с окном на южную сторону, а значит, с ежедневной солнечной улыбкой. Петру опять повезло – ни один жизненно важный орган не задет. Слепая случайность или Божественная закономерность? Как будто, кто-то руководил движением лезвия, а потом, достигнув выбранного предела, это движение резко остановил. Судьба? Даже если она и есть, никогда не следует ходить к гадалкам и колдунам. Но если вдруг, всё-таки, заглянули в этот магический вертеп, то никогда не спрашивайте о дате своей смерти. Иначе умрёте гораздо раньше – от нервного истощения, либо от сердечной недостаточности.

     Прошло три дня. К Петру, после утреннего обхода, уколов и капельницы, заглянул следователь, чтобы уточнить показания. На этот раз узнав, что потерпевший его коллега, они мило побеседовали о преступности в курортном городе, обсудили плюсы и минусы работы здесь, приводя в качестве доказательств анекдоты на эту тему, а затем майор записал более подробный рассказ Петра о случившемся, вежливо пожурив того за неясность в описании преступников.

    Пётр в ответ лишь извинительно улыбнулся. Ему было совершенно безразлично – найдут их или нет. Даже лучше, если бы не нашли. Он никак не хотел фигурировать в качестве пострадавшего. Да Пётр таковым себя и не считал. Он защитил честь своей дамы, а значит, и своё человеческое достоинство. А это самое главное. Всё остальное – пустяки!

     Кроме, пожалуй, одного. Его дамы сердца не было рядом. Видимо, дав показания полиции, она уже давно дома, в кругу семьи?! От этой грустной мысли даже солнечный день начинал меркнуть и в душе наступали сумерки. В такие минуты Пётр жалел, что остался жив. Он закрыл глаза и плотно сжатые веки увлажнились, а сердце кто-то медленно сжимал тисками, и когда казалось, что ещё немного… и всё, невидимый садист ослаблял давление, чтобы спустя время вновь приступить к своей инквизиторской пытке.

     Но, как всегда и везде, время лечит, а жизнь продолжается. Жизнь, приравненная к существованию. С тихими радостями, мелкими неприятностями и повседневными заботами. Обычная человеческая жизнь. И лишь смельчаки, подхваченные ураганом любви, способны преодолеть гравитацию мещанства и душою воспарить к звёздам. И только они знают, какое это наслаждение! Даже наперёд зная, что за наслаждением всегда следует страдание – таков суровый закон бытия, – но, честное слово, за минуту космического блаженства можно не задумываясь отдать десяток серых и туманных лет повседневного прозябания.

     Пётр был счастлив даже сейчас. Даже без неё, но всегда рядом с нею.

А завтра прилетит жена. Она его любит, и он её. Но это совершенно другое. Музыка абсолютно другой тональности, не будоражащая своим звучанием глубинные фибры души. И это при том, что случись, не дай Бог, что-то подобное с женой, Пётр готов, не задумываясь, отдать за неё жизнь. Он открыл глаза и…

     О, чудо! Пётр не мог поверить представшему видению. Мираж! Галлюцинация! Или он окончательно сходит с ума? Десять дней, оторванных от реальности, десять дней, потрясших его устойчивый мир, и в финале, как в дешёвой мелодраме, ранение и сотрясение и без того взбудораженного мозга. Но мозг здесь совершенно не при чём. За десять дней до этого случилось такое сильное сотрясение души, которое, если оценивать по шкале Рихтера, далеко зашкалило бы за максимальную отметку. И получается, что любовь, как стихийное бедствие, самое страшное, разрушительное и… самое приятное.

     Напротив Петра, в раскрытой двери, стояла Любовь. Его Любовь! Во рту пересохло, и язык прилип к нёбу. Он не мог вымолвить ни слова. Лишь вулканический жар вспыхнул в груди, обжигая пробитое отравленной стрелой Купидона сердце.

– Здравствуй, любимый! – восторг вылился в тихий шёпот, который не сумел бы перекричать ни один динамик. Любовь сияла, и своим сиянием осветила для него палату, как тысячи солнц. Петру хотелось вскочить и броситься навстречу, поднять её на руки и кружить в бешеном ритме вальса. Но этого он сделать не мог, а лишь приподнялся и хрипло произнёс волшебное имя – Любовь.

– Лежи, милый, не делай резких движений, – тихо сказала она в ответ, подошла к кровати и присела рядом. – Я так по тебе соскучилась, будто не видела целую вечность. Хотя слетала домой всего на два дня. Но ничего, теперь мы будем вместе. Я буду рядом с тобой.

– Всегда? – с мольбой и как-то по-детски спросил Пётр.

     Любовь загадочно улыбнулась, а из глаз огненным фейерверком на Петра сыпались искры нежности и жалости.

– Всегда, – ответила она и взяла его за руки.

     Но тут он вспомнил прошлую жизнь, и грусть отразилась на его лице.

– Завтра приезжает моя жена, – сдавленно сообщил Пётр и поднёс её руку к своим губам.

     Любовь указательным пальцем прижала его губы, умоляя ничего не говорить. Потом, наклонившись к самому уху и обдав ароматом упавшей на его лицо пряди волос, тихо-тихо прошептала:

– Всё замечательно, любимый. Завтра приезжает мой муж, чтобы поблагодарить тебя за моё спасение. Он прекрасный человек.