Детство Анчуток
Музыкальная школа учила классике, но дома девочки предпочитали «тюремный шансон».
– Все эти школы, и вся наша жизнь, как тюряга, – по-взрослому хмурясь, говорила сестре Анисья. – Нам некуда от них деться, пока не вырастем. Ну, ничего, и на зонах живут люди, поют песни, работают, ждут освобождения. Прямо как мы с тобой. – И затягивала любимую. – День рожденья на тюрьме, чай с вареньем в полутьме…
Девочки смеялись, и им становилось не так обидно за свой день рождения, который в семье не праздновался. Каждый раз родители находили отговорки. Они бранились, закрывали детей в комнате, и те остро осознавали свою ненужность. Это заставляло их сильнее дорожить друг другом и держаться вместе. В школе они беспощадно дрались с обидчиками: любая бестактность оборачивалась для злых шутников синяками. Когда сестрам исполнилось десять лет, Катерина вновь попыталась родить, чтобы исправить свой, как она считала, промах. Врачи отговаривали ее из-за болезни почек, но она настояла на своём и пошла на риск. Не проходило дня, чтобы Катя не читала заговоры, не молилась и не блюла оберегающие обряды. Она помнила, как бабушка делала это для других женщин. «У меня нет дара, но вдруг хоть что-то поможет!» – верила она. Но на позднем сроке случился выкидыш, едва не стоивший карелке жизни. Невыношенный младенец оказался мальчиком. С того дня
Кирилл открыто невзлюбил дочерей, грубо кричал на них, а чаще не замечал вовсе. Для ведения хозяйства он нанял домработницу, пожилую и молчаливую, всегда одетую в черные балахоны женщину. Она кормила детей, убирала в их комнате и не встревала в семейные отношения. Порой Аннушка пыталась спросить у нее совета, но та избегала разговоров.
Катерине трудно было ходить и она лежала в кровати, широкой, с высоким светлым изголовьем. Когда становилось совсем тоскливо, она вспоминала карельские руны. Её пение походило на завыванье раненого зверя:
«Мой сынок уже скончался, он погиб уже, бедняжка, в темных водах Туонелы*. Кто исчез, не станет мужем. Кто погиб, тот жить не будет. Уж сиги глаза пожрали, уж объели плечи щуки. И уже распалась кожа, и пропало море крови. Слёзы матери несчастной не помогут здесь, как в сказке.»
На поправку Катиного здоровья ушло больше года. Вернувшись из школы, Аня садилась рядом с ней на постель и, страшась ее неподвижного, устремленного в одну точку взгляда, тоже запевала руны:
«Старый, верный Вяйнемёйнен, вековечный прорицатель, все несчастья прогоняет, исцеляет все болезни».
Анисья не участвовала в этих плачах. Однажды, не выдержав тягостной атмосферы, она решительно вошла в комнату и подсела к Анюте, обняв ее за плечи:
«Кто погиб, тот жить не будет! Ну а ты, млада девчонка, утирай скорее слезы! Пой со мной, моя сестрица! Давай – про алые паруса!»
И затянула:
«У синего моря, где бушуют бураны, жила девчонка с именем странным – Анчууутка!»
Аннушка удивленно взглянула на сестру и, улыбаясь, подхватила:
«Часто бывала она на просторе, в мечтах уплывала в открытое море! – Анчууутка!»
Вскоре жизнерадостным колокольчиком зазвенел звонкий девичий смех.
В краткие мгновения, когда безудержно смеются девчонки, разлетаются в стороны черные тучи. К этому гимну жизни, к ощущению небесной чистоты и крылатой юности не липнет мрак. Их девственное веселье не убить лишениям и горестям. Поколения девиц на всех континентах сменяют друг друга, передавая в будущее свой неподдельно-волшебный смех. Однажды его отбирают женские тяготы, но другие юные девушки подхватывают знамя природной радости, и несут его дальше, сквозь время.
«И вечером поздним, когда все уснули! На небе зажглись миллионы огней! – выводили сестры в два голоса. – Аалые паруса, ааалые паруса, паруса, паруса!»
Катерина медленно повернула к дочкам опухшее от слез лицо, и усмехнулась, будто на секунду вернулась в детство. Потом села в постели. С того дня она начала выздоравливать.
Дух расщелин. Расправа
В тринадцать лет Анисьюшка, более решительная, чем Анна, спросила Кирилла:
– Почему ты не любишь меня?
Тот взглянул на дочь, словно впервые увидел, и, усмехнувшись, бросил:
– Ты бестолковая и толстая.
– Неправда, – пожала плечами уверенная в себе Анисья. – Все говорят, что я красивая и хорошо учусь. Посмотри, какая спортивная у меня фигура, и какие густые косы! И в дневнике каждый день – «пятерки»! Многие школьницы учатся и выглядят плохо, но родители их любят и балуют, говорят ласковые слова. Я спрашивала их: «Почему?» Они отвечали: «Это – наши дети, и потому они дороги нам, и потому они самые лучшие для нас». А ты? Скажи честно, почему? Почему ты не хочешь, чтобы наша семья жила счастливо?
– Папа хочет, – подбежала к ним испуганная Катя. – Ведь он растил вас с сестрой, он всегда жил с вами. Никогда не бил. У нас замечательная семья.
Оцепеневшая Аня стояла рядом, и глядела, как лицо Кирилла искажает гнев. А может быть, боль…
Он развернулся и пошел к выходу, громко крикнув жене: «Это всё – твои выкрутасы, карельская ведьма!»
– Я?! Ведьма? – опешила Катя. – У меня нет даже дара травницы! Что за чушь, антикварный анчутка!
Под тяжелыми шагами проскрипел паркет. Хлопнула дверь. Со стены посыпалась штукатурка.
Прошла долгая январская неделя.
Катерине сообщили, что тело ее мужа найдено в Обводном канале. «Причина смерти – самоубийство». Девочки недоуменно переглянулись, а потом тихо обняли мать.
– Дети не понимают смерти. Ваше везение, – отрешенно сказала им Катерина и на два дня впала в ступор. Она не лила слез, плюхнулась на кровать и молча, как после неудачной беременности, уставилась в потолок. Затем впервые за много лет улыбнулась, сверкнув проясненными глазами. Это выглядело неестественно и зловеще. Сестры не помнили улыбку матери и теперь испуганно смотрели на ее обнажившуюся десну и неровные, кариозные зубы.
– Смерть входит без стука, и в дуду не дудит, – сказала Катя задумчиво. – Ну, что ж, анчутки, наступила новая жизнь. Я больше не должна пытаться родить. И больше не виновата, что родить не могу. Я боялась умереть, но все равно шла на риск, хотела доказать, что нужна ему. Это ужасно – любить мужчину, и быть не в состоянии удовлетворить его прихоти!
– Разве это – любовь? – спросила Аня. – Любовь – это когда целуются и заботятся друг о друге, когда муж дарит жене цветы. Когда ласкают детей, а вечерами ужинают при свечах.
– Когда любят, не посылают на смерть, – зло фыркнула Анисья.
– А вдруг вы правы? – мать вскинула бровь. – Вдруг это была не любовь? Когда любимый муж умирает, женщина не хочет жить без него. А я – наоборот! Захотела! Я смертельно тосковала раньше, и будто проснулась теперь. Я, кажется, вовсе не опечалена? Почему?
Аня хмурилась, сжавшись в комок на бордовом бархатном кресле с подлокотниками из бивня мамонта. Страшно слышать от матери рассуждения о любви и смерти. Кружилась голова, девочка не понимала, что происходит в семье, и что ей думать об устройстве реальной жизни. Отца, который был рядом, управлял укладом и домашней атмосферой, она вовсе не считала человеком, он существовал для нее, как враждебное привидение, устрашающее создание из параллельного мира, закрытое для диалога. Кирилл приносил в ее жизнь слезы и ужас, но мать утверждала, что он давал хорошие деньги.
На улице Аня вздрагивала, если встречался высокий худощавый блондин. Во всех светловолосых мужчинах чудились фантомы Кирилла. Она боялась его возвращений домой, словно предчувствуя неведомые катастрофы, и жаждала убежать куда-нибудь далеко. На северный полюс или на Карибы. Но уроки географии, биологии и ОБЖ вовремя охладили Анин пыл, она увидела, что действительность далека от книжных сюжетов. Ей не стать ни Гердой в ледяном царстве, ни «морским волчонком» Майн Рида, не открыть фантастический затерянный мир! Реальная планета оказалась страшнее, чем пространство, где жила Аннушка. И она испытала настоящее горе, ощущая себя запертой в клетке с нечистой силой, вокруг которой рыскали голодные волки. Уход Кирилла из жизни сильно смутил Аню. Она не знала его живым, не держала за руку, не сидела у него на коленях, не ведала, как пахнут его волосы. Он издавал только шум и грохот. Теперь девочке казалось, что вот-вот он вернется, и задушит ее. Мать оставалась в восприятии Аннушки миролюбивой сущностью, хотя совсем не понятной и отчужденной.
Непосредственная и не по годам разумная Анисья обняла Катерину:
– Ты – наша мама, и потому ты – самая лучшая. Пожалуйста, не глупи. Слышишь, ты не можешь скучать по скандалам и по риску умереть. Ты улыбаешься и это нормально! Все мамы должны улыбаться.
– Ладно, – зарделась Катя и усмехнулась, и овал ее лица стал другим, непривычным для сестер, мягче, моложе. – Кстати, имейте ввиду, анчутки… В новой жизни нам будет недоставать денег. У меня нет родственников, а ваша бабушка, мать Кирилла, живет сама по себе. Когда вы были маленькими, она брала вас поиграть, а теперь вы ей не интересны. Так бывает. Вы должны уже понимать…
– Что понимать? – в один голос спросили сестры.
– Рядовая история: она считала меня недостойной для своего сокровища. Громогласно вещала, что вы родились от необразованной дикарки. «Эти чухонцы, – злобно твердила она, – у моих предков челядью служили!» Вы, анчутки, для нее всего лишь побочные барские отпрыски, досадная случайность. До революции таких, как вы, ссылали подальше в глушь, и забывали. Тем не менее, кровь замешалась, и все вы теперь вместе Аничковы – анчутки! Родись вы мальчиками, на вашу долю выпали бы ощутимые поблажки!
За время жизни с Кириллом, несмотря на непрестанные ссоры, речь Кати облагородилась. Молодая женщина стала использовать изысканные обороты, привыкла к новым словам, избавилась от деревенского выговора. На людях стала сдержанной, утонченной в одежде и поведении. Теперь ее трудно было отличить от коренной петербурженки.
– Почему парни лучше девочек, мам? И чем ты хуже этих Аничковых? Ведь ты очень красивая! Расскажи нам о бабке и о Кирилле, – с нажимом потребовала Анисья. Она никогда не называла его папой. – И почему он так поступил – в Обводном канале? Ведь никто не имеет права сам уходить из жизни! Я ничего не понимаю!
– Думаешь, я понимаю, анчутка? – насупилась Катя. – У него было всё, что нужно для счастья, но он не хотел жить. Он мечтал о другой стране, других детях, другом уровне достатка! Он оказался слабым человеком и ничего изменить не мог. Он надеялся на чудо, и в том, что оно не происходит, винил меня. Наконец, понял, что его фантазии никогда не осуществятся. Вспылил и выразил миру свой протест! Думал, на дне канала его душеньке станет легче.
– Кирюшка – слабый?! – с возмущением перебила ее Анисья. – Разве он не был монстром?
– Только с нами. В семье быть монстром проще всего, анчутки. – Катерина почувствовала, как от слез защипало в носу и поспешила отвлечься. – Это старая притча. После революции прадед Кирилла подался в Баварию, а потом перебирался то в Голштинию, то в Саксонию. Германия в тридцатых годах процветала. Дела дедушки пошли в гору. Он разбогател, переселился в Бельгию и составил хитрое завещание для далеких потомков. «Мне грустно оттого, – говорил он, – что мои правнуки, – четвероюродные, пятиюродные братья, – станут друг другу чужими людьми, их дороги разойдутся в разные стороны. Между тем, для меня эти юноши будущего одинаково драгоценны. Пусть их свяжет общее дело!
И вот, прошло много десятилетий. Сменились поколения, родились правнуки. Иногда Кирилл с досадой рассуждал о процветающем семейном бизнесе в Антверпене, которым управляли троюродные братья и их сыновья. Говорил напыщенно, туманно, и я не разобралась, что это за бизнес. Знаю только, что, роди я сына, Кирилл получил бы долю наследства и купил бы свой магазин. У нас появился бы собственный бизнес. Он мечтал об этом. Обожал антиквариат. Но разве финансовая неудача – это повод для суицида, анчутки?
– Значит, бизнес важнее семьи? И ты тоже надеялась на наследство, мама? Иначе не рожала бы детей? – испуганно прошептала Аня.
– Не знаю. Я хотела, чтобы ваш отец был счастлив со мной. Катя всхлипнула. – Он любил меня и хотел жить только со мной. Ведь он не завел сына от другой женщины, хотя мог бы.
– Но вы с ним не были счастливы, так зачем вместе мучились? – Анисья в упор смотрела на мать, будто допрашивала ее.
Катерина утирала катившиеся по щекам слезы:
– Любовь не обязательно приносит счастье, анчутка. Гораздо чаще это – страдание, неизбывное. Уйти – вовсе не решение проблемы. Как говорила бабушка:
«Море высохло и небо в лето засухи великой, в год огня, мучений полный. Нет уж проку речкой литься, или бить ключом болотным… Смирно стой, не извивайся, да зажми покрепче раны.»
Я не смогла дать вашему отцу, анчутки, ни подлинной любви, как в книжках, ни сына, ни богатства. И какой-то неведомый дух, по имени Айталына, утащил его на дно Обводного канала!
Вскоре Катя вновь устроилась работать медсестрой в частную клинику, вылечила зубы и через несколько лет вышла замуж за химика Максима Ивановича. Новый муж, темноволосый, с проседью, очень полный, был значительно старше Кати. Достаточно состоятельный, он все же не имел жилья и поселился в квартире Голубятниковых.
– Ну, маман, – ворчала Анисьюшка, – тебе лень или ты боишься поискать молодого красивого принца. Гораздо проще понравиться бездомному пенсионеру. Когда ты, наконец, поумнеешь?
– Да какому принцу я теперь нужна, анчутка? – резко бросила мать. – Все они, небось, думают так же, как твоя спесивая бабка:
«Уходи ты прочь, чухонка, ты, презренная, подальше! На утес, в жилье медвежье, к лешему в его пещеру. На пожоги, в лес сосновый…»
– Ты не права, – упорствовала дочь. – Я видела: часто женщины с детьми, намного старше тебя, к тому же зловредные и страшные, находят обаятельных молодых мужей.
Но Катерина уверенно заявила:
– Не хочу никого другого, анчутки! Я буду любить Максима! Он – герой мой драгоценный, он – мой ясный свет в оконце.
Сестрам пришлось смириться.
Отчим был добр к девочкам и помогал им с учебой. Теперь с лица Кати не сходила улыбка. Мать сверкала новыми белыми зубами, ни на кого не кричала, примеряла новые наряды, и сердца дочерей постепенно оттаяли. Однако сестры остро чувствовали: они не родные Максиму. У отчима была тридцатилетняя дочь, которая недавно родила ему внука, и часто подкидывала ребенка дедушке. Тот расплывался в умильных улыбках и никогда ей не отказывал.
Тридцатишестилетняя Катя раздраженно фыркала и долго выговаривала мужу:
– Но ведь ты несешь его мне! А причем тут я?! Нашли бабулю! Снова я, краса-девица, угодила в сети злые! Отпусти меня отсюда, или крышу разломаю, вырву бороду седую, стекла разобью в осколки! Мужчина с дедовским сознанием не имеет права жить с молодой красоткой!
– А я тебе что говорила? – хихикала из-за двери Анисья.
– Тише, мой ангелочек, – отвечал Максим жене. – Ты – моя самая главная, самая любимая малышка.
Аннушка затыкала уши. Ей никто, никогда не говорил этих нежных и очень желанных слов.
– Я не могу, не имею права любезничать с тобой, – запросто объяснил Ане отчим. – Потому что, едва мы с тобой не поладим из-за какой-нибудь мелочи, ты тут же объявишь меня педофилом. Это у вас, юных девушек, вошло в моду. А я дорожу своей семьей и своей профессией.
Ане ничего подобного не приходило в голову. Она изумленно выслушала отчима, а потом, усевшись удобнее в кресле, попросила рассказать ей истории про педофилов. Максим наморщил лоб, роясь в памяти:
– В жизни я не встречал настоящих насильников, зато лично знаю честных мужчин, которых оболгали ученицы и падчерицы.
Аня слушала с любопытством, в то же время понимая, что возможность отцовской любви исключена для нее навсегда.
Между тем, Анисья была одержима идеей поиска антверпенских родственников, и к всеобщему удивлению, добилась желаемого. Вскоре эта бойкая, высокая девушка с пушистыми светлыми волосами обаяла одного из своих четвероюродных братьев и вышла за него замуж. Не по любви, а в пику покойному родителю.
– Зачем нужна любовь? Посмотри на мать, – грубо объяснила она Аннушке, расстроенной поступком сестры.
Та со слезами бросилась ей на шею:
– Не уезжай! Без любви тебе будет плохо! Я чувствую: ты сгинешь в этом Антверепене!
Но Анисья с раздражением высвободилась из сестринских объятий:
– Ах, отстань, глупышка! Ничего ты в жизни не понимаешь!
Нахохлившись, горестным взглядом наблюдала Аня за последними сборами одетой в джинсовый костюмчик сестры, и отчего-то прощалась с ней навсегда.
Анисьюшка встряхнула ее за плечи:
– Немедленно улыбнись! Сестричка выходит замуж за мужчину мечты, а ты ноешь!
Анюта обиженно отвернулась к окну:
– Это – не твоя мечта, а Кирюшкина! И я боюсь, что ты закончишь так же паршиво, как он!
Сестры не сумели расстаться по-доброму.
Пришло такси, Анисья махнула на ворчавшую Аню рукой, и та не пошла ее провожать.
Катерина отнеслась к отъезду дочери философски, и сказала ей на прощанье:
– Обоснуйся в Антверпене по-хозяйски, анчутка, и скорее зови меня поглядеть, что там за чудо великое. Из-за чего твой отец мучил нас, и мучился сам.
Затем, чтобы развеселить заплаканную Аннушку, она достала с антресолей коробку старых игрушек, и отыскала там костяную заколку:
– Примерь, я носила ее в лучшие дни моей жизни, когда твой отец обожал меня. Она вырезана из кости настоящего мамонта! Кирилл привез ее из Якутии и подарил мне, когда мы начали встречаться!
Аня слушала удивленно, подперев пальцем щечку, и не узнавала в рассказе матери своих родителей.
– Что Кирюшка делал в Якутии? – вскричала она.
– Как что? Добывал из вечной мерзлоты мамонта. – Катерина равнодушно пожала плечами.
Анюта недоверчиво округлила глаза: – Ты заливаешь, ма! Не верю! Он был такой. Скучный! Унылый. Он никогда, никуда не хотел! Кроме Антверпена и своего магазина. Какие мамонты? Якутия чересчур далеко – почти в другом мире! Там непроходимые леса и мощные непокорные реки! Там климат суровый. И нет поездов. Нужно быть сорвиголовой, чтобы забраться туда!
– Я не думала об этом, – озадаченно взглянула на дочь Катерина. – Я знала, что до меня он пускался в экспедиции. Что там у него бурлила яркая жизнь, как у всех бывает вдали от дома. Я тогда поразмыслила: «Ну и что? Мужчины в юности много чудят». Якутия осталась в прошлом, и я не придала ей значения. Я не спрашивала, Кирилл не рассказывал. Я была в Питере новичком! Меня привлекали театры, кино, дискотеки, концерты! Я бегала по улицам, мощеным булыжником, и в восторге кричала себе: «Я в Питере, ура! Я в Питере, я в Питере!» Мне казалось: поселиться здесь – это все равно, что переехать в Париж! Жизнь удалась! По-твоему, охота мне было слушать про чужую тайгу, когда я сама рванула в мегаполис из леса? Когда со мной рядом шел царственный красавец, владелец большой квартиры, и лопотал что-то про архитекторов, про увлечения Петра Первого резьбой? Ха-ха!
Вспомнив далекое прошлое, Катя неожиданно рассмеялась, чем сильно тронула Аннушку, та еще не слышала ни смеха матери, ни ее откровений. Родительница никогда не бывала веселой.
Аня подсела ближе к маме на привычное с детства бархатное кресло, отдававшее затхлостью, и приобняла ее:
– Ты, утонченная петербурженка, прикатила сюда из леса. А Кирилл – черствый, жестокосердный грубиян – потомок знатных династий. Как все это странно, ма…
– Что странного? – горделиво повела плечом Катерина. – Копии этого кресла есть разве что в старых театрах. Или поди погляди в Эрмитаже. Позови в гости каких-нибудь модных однокурсниц, усади сюда, и понаблюдай, какие у них будут лица. А я была наивной деревенской девчонкой! Конечно же, я жутко влюбилась! Этот молодой антиквар притворился обходительным и показался мне идеалом мужчины! Он был окружен шикарными, невиданными мной вещами. Хотя и старыми! Он обратил на меня внимание, всюду ходил со мной и по воскресеньям дарил цветы. Он сидел рядом со мной в роскошной ложе Александринки. И счастье вознесло меня на седьмое небо!
Катерина, кокетливо вертясь перед зеркалом в плетеных золоченых завитушках, вдруг понизила голос:
– Между прочим, эта мамонтовая заколка была на мне в час твоего зачатия! О, я никогда не забуду ту звездную ночь! И пионы у изголовья!
Недоверчиво ёжась, Анюта рассматривала изысканную резьбу. Мать беззаботным движением выхватила костяное украшение из рук и прикрепила на волосы дочери:
– Пусть эта рыбчатая вещица станет твоим талисманом! Ведь она – свидетель моего счастья. Ты – дитя любви, анчутка! Хорошенько запомни это. А всё, что случилось потом, – уже неважно.
– Легко сказать, – мрачно прошептала Аня. Слезы навернулись ей на глаза. – И все же спасибо, мама, за добрую романтичную сказку.
Она не поверила в былую любовь родителей, но с тех пор носила с собой костяную заколку в память о Катином смехе и о случайной капле святого материнского тепла.
Богатств молодоженам фон Якобс не досталось: современный бизнес был уже невелик, и обеспечивал лишь скромную, без излишеств, жизнь. Анисье пришлись по вкусу Бельгия, возможность не учиться и старая, богато отделанная квартира. Она не собиралась возвращаться на родину, однако матери поведала: «Ничего тут особенного нет. Такого, что стоило бы жены, дочерей и жизни!» После этого разговора Катерина весь вечер надменно качала головой и, расхаживая по дому, восклицала:
– Ну и дурень ты, Кирилл, сущий анчутка! Вот так дурень!
Затем она расшвыряла оставшиеся после него старинные стулья с гнутыми спинками и сердито пинала их ногами, в каждый удар вкладывая остатки застарелой боли. Максим на это время укрылся в кухне и предусмотрительно готовил ее любимый ягодный торт. Утром он убрал из квартиры на улице Савушкина все вещи, напоминавшие Кате о бывшем муже.
Юные супруги фон Якобс часто ссорились, но не расставались. Вскоре они попали в аварию и погибли.
Катерина восприняла страшную весть легко, словно не поверила в случившееся. На ее лице появилось неестественное выражение: смесь удивления, раздражения и облегчения. С хладнокровием профессиональной плакальщицы она устроила поездку в Антверпен себе и оставшейся дочке. Аннушка не запомнила Европы: глубокое, неохватное горе затмило и Бельгию, и ее людей.
– Гляди, анчутка, это же замок Стэн, где творил картины Рубенс! – восклицала Катерина, выглядывая из окна такси. – А вон – замок норманнов!
Но Аня лишь закрывала лицо руками.
В квартире сестры она коснулась ее вещей и разрыдалась. Ее трясло, даже крики матери не заставили ее замолчать. Боль закрыла весь мир черной пеленой. Уткнувшись в алую блузку сестры, Анна вдыхала запах родного тела и благоухания незнакомых цветочных духов и кричала в голос: «Анисья, Анисьюшка, ты здесь!»
Перепуганная Катерина выбежала на улицу, взывая к встречным:
– У меня мороз по коже от воплей этой анчутки!
Но бельгийцы не понимали русскую речь. Соседи, слыша причитания Аннушки, сочувственно жали руки ее молодой матери и объясняли друг другу: «У близняшек особая связь! Они не могут жить друг без друга. Бедная девочка! Как ей вынести такую потерю? Ей нужна помощь психолога!»
Не приведя Аню в чувство, мать поехала на похороны одна. Она предвзято отнеслась к заграничным родственникам Кирилла и общего языка с ними не нашла. Больше ни она, ни Анна в Бельгию не летали.
Видеть могилу сестры девушка не желала. «При взгляде на нее я тоже умру, немедленно!» – восклицала она, и щеки ее краснели. Помня истерику дочери и врачей «Скорой помощи», Катерина старалась не заговаривать с Аней о кладбище.