000
ОтложитьЧитал
Но подобное разделение в семьях с разнополыми детьми – обычное дело. То есть: сын больше привязан к отцу, а дочь – к матери. Только мама может научить быть женщиной, только папа может научить быть мужчиной. Но дочери отец необходим как образец мужчины, сыну мать – как образец женщины. И в этом плане наличие обоих родителей действительно необходимо, даже если один из них присутствует в твоей жизни гораздо сильнее, чем другой.
Папа научил брата Я. быть мужчиной. Я. не знала, как (ведь она не мужчина), но это было видно. Когда брат был маленьким, а папа был слишком занят своей жизнью и не уделял ему должного внимания, его дразнили сверстники и клеили ему на одежду прокладки. И только когда брат вернулся из Томска и стал жить с отцом вдвоём – тогда в нём что-то поменялось. Брат стал отлично учиться, встречаться с девушками, играть с друзьями в музыкальных группах. Он получился трудоголиком, женился на красавице, они вместе открыли свою юридическую консультацию. Брат, как говорит папа, вышел лучше него. Выше него, сильнее. Сдержаннее. И умнее – в тридцать лет у него больше мозгов, чем было у папы в его возрасте. Таким и должен быть мужчина.
Но мама по-женски видит в таком поведении недостатки. Её сын пробьётся везде, это правда. Потому что он эгоист. Мама говорила Я., что он не упускает возможности упрекнуть их в том, что взятая в ипотеку квартира записана на Я. и будет принадлежать ей. Для драматизма он часто называл себя «бомжом». А потом и вовсе перестал разговаривать с Я., хоть отец и уверял, что «у девочки должна быть своя квартира, а мужчина сам себе на неё заработает». Что брат и сделал – сумел заработать на квартиру всего за три года. Не без помощи родителей, конечно. Тёща подарила ему на свадьбу восемьсот тысяч. Брат сказал, что ждёт той же суммы от мамы с папой. Им пришлось продать четырёхкомнатную квартиру в посёлке – ту квартиру, в которой Я. и брат выросли и в которую родители планировали переехать на пенсии, – и купить однокомнатную там же, отдав вырученные деньги сыну. Но брат даже после этого не стал разговаривать с Я. У него была своя насыщенная жизнь, в которой молчаливой сестре не было места.
Мама же не пыталась научить Я. быть женщиной.
Когда мама с папой стали семьёй, они переехали от прошлого. Вернее, у папы остались старые друзья – просто потому, что они волею судеб оказались в городе или неподалёку, и папа мог ездить встречаться с ними. Все мамины подруги были далеко, а сама она была привязана к дому. Заводить новых в посёлке у мамы не было времени. Она общалась с коллегами по работе, по пустякам, не изливая душу. Все, кому она могла высказаться, – это тётя Оля (дочь брата, которая переехала в посёлок следом за мамой) и подрастающая Я. Но и в том, и в другом случае маме нельзя было быть слабой. Тётя Оля младше на десять лет, её мать умерла рано, и выполнять эту роль отчасти стала мама Я. У тёти Оли тоже была нелёгкая жизнь – муж часто бил её, как всякий слабый мужчина, пытающийся доказать себе обратное. Однажды ночью Я. услышала, лёжа в постели, плач в прихожей. Тётя Оля убежала из дома к маме. Босиком по снегу. Наверное, мама не могла жаловаться ей на свою жизнь. Папа никогда не поднимал руку на маму. Если ему хотелось ударить, он бил в стену. Я. помнит две вмятины по обоям в спальне родителей. Высказываться же Я. мама могла очень ограниченно, в конце концов, речь идёт о её папе.
Но часто мама просто не могла сдерживаться. А может, ей казалось, что если Я. будет знать об их с папой жизни, она не наступит на мамины грабли. А может, у мамы не было по этому поводу иллюзий, и она рассказывала, чтобы как раз научить Я. быть женщиной.
Но в те моменты, когда мама ждала, что Я. поддержит её, заступится за неё во время их с папой ссоры, Я. молчала. Мама воспринимала это как предательство, наверное, хоть и не могла долго держать обиду на дочь. Мамы не должны рассказывать дочерям о проблемах. Я. воспринимала папу как папу, а не как мужа. И оценивать его могла только с позиции «плохой отец», а не «плохой муж». А плохим отцом папа не был. Хоть мама и говорила, что забирать Я. из роддома он не приходил, что, когда Я. делала первые шаги (в свой день рожденья, когда исполнился ровно год), его не было рядом. Но чем старше становилась Я., тем старше становился и папа. Когда Я. была в последних классах школы, он уже почти не пил и возвращался всегда вовремя. Он говорил, что ему гораздо интереснее объяснять Я. геометрию и рассказывать, как из сгнивших растений через миллионы лет получаются алмазы, чем скитаться где-то в сомнительных компаниях. Он уже не порывался стать бизнесменом – его интересовала стабильность, позволяющая оплачивать кредиты и воспитывать детей. И, наверное, это одно из приятных последствий того, что ты – поздний ребёнок.
А ещё, становясь старше, Я. не могла считать маму только жертвой сложившейся ситуации. Я. начала видеть, что мама тоже была виновата. Она настолько погрязла в подозрениях и ревности, что вообще перестала слушать папу. Папа, как и мама, нашёл слушателя в Я. Дочери жаловаться легче, чем сыну. Если мама на папины рассказы отмахивалась, повторяя «свою работу оставь на работе», то Я. никогда не затыкала ему рот. И папа говорил о том, что занимает не ту должность, которую мог бы занимать, что делает работу за других, но это не ценят, что все его придумки и изощрения, помогающие выполнить планы на 150 %, присваивает начальство, вплоть до оформления патентов.
– Что его слушать, он считает себя самым умным, – пожимала плечами мама, проходя мимо их маленьких посиделок.
О своей работе мама никогда не говорила – переехав в город, она бегала по больницам из-за гипертонии31 и внезапно нашла работу в лечебном центре. Там она работала в физиотерапевтическом отделении – делала душ Шарко, скипидарные ванны, подводные массажи. Как оказалось, на работе и у неё были проблемы – девочки-коллеги не воспринимали её всерьёз, постоянно напоминая, что она недостаточно компетентна – они же оканчивали курсы медсестёр или массажисток. Центр, однако, был довольно крупным, – и мама общалась с девочками из регистратуры, тоже «некомпетентными».
Папа и Я. любили разговаривать на балконе. В новой квартире в городе балкон был полностью из стекла, всё казалось неустойчивым. Однажды Я. призналась папе, что боится стоять на балконе, боится смотреть вниз, но при этом её ужасно туда тянет. А папа рассказал, что, когда он строил этот дом, между блоками лежала доска, которая называется плаха, и только по ней можно было перемещаться по стройке. На высоте семи этажей это делать сложно. Папа вспоминал, что всё время повторял себе: «не смотри вниз». Но не потому, что боялся упасть. А потому, что боялся своего желания прыгнуть.
Папа говорил Я., что у него в этом мире нет ничего, кроме «тебя, твоего брата и твоей мамы». И что он живёт только ради них. И Я. снова не знала, что чувствовать – благодарность или вину.
Когда подруги Я. стали рожать детей, мама с папой стали относиться к ней, как к взрослой. Мама просила внучку – для себя:
– Роди мне внучку, я буду с ней нянчиться, а ты будешь дальше делать то, что хочешь.
Папа не просил внуков, но всегда повторял, если речь заходила о будущем Я.:
Вот выйдешь замуж, а там всё сразу станет ясно;
Не ставь себе таких долгосрочных карьерных целей – тебе ещё детей рожать.
Никто из них не сомневался, что у Я. будет семья, как будто муж и дети сами собой прилагаются к женщине. Они не слушали протестов Я. и заявлений о нелюбви к детям, ни когда ей было четырнадцать, ни когда ей стало двадцать два. Их не настораживало, что Я. не брала на руки «детёнышей» родных и знакомых, предпочитая наблюдать со стороны. Их не настораживало, что Я. не рассказывала им о своих отношениях, не пропадала по ночам, не знакомила их со своими парнями, не упоминала в разговорах о лицах мужского пола. Не было даже слёз маме в подушку о безответной любви в юношестве. Не было того «серьёзного» разговора, который происходят в семьях, когда родители узнают о первых отношениях своих чад.
И потом – однажды мама пожаловалась Я. на брата. Он рассказывал ей о концертах в криминальных районах города (там аренда площадки дешевле) и ночных прогулках с друзьями. А она «предпочла бы об этом не знать», чтобы спокойно спать по ночам, а не бесконечно ждать смс со словами «мама, я дома». Я. услышала маму и делала так, как она просила. Родители не узнали ни о первых отношениях Я., ни о последующих. Сначала Я. не знала, как им об этом сказать. А потом решила, что рассказывать и не нужно. Как будто эти отношения настолько важны. Совесть иногда кусала Я., и она задумывалась, почему ей так сложно поделиться с ними – ведь такими вещами девочки делятся (в первую очередь, с мамами, конечно). Но:
Насколько близкими не казались Я. их отношения с мамой, они не знали друг друга до конца. Мама и дочь вообще не должны вести себя как подружки, но сюда добавлялась и закрытость их обоих. Свои проблемы и переживания они обе старались держать при себе, хоть и не всегда получалось. Мама не читала ни одного стихотворения Я. И никогда не просила.
Какая-то часть Я. так и хотела оставаться в глазах родителей маленькой девочкой. Если ты врёшь себе о том, что не взрослеешь, ты и родителей считаешь молодыми. Как только ты вступаешь в серьёзные отношения, у твоих родителей появляется новая роль – потенциальных дедушки и бабушки. Только в их глазах, конечно, – ведь ты и не собираешься рожать детей. Но всё же внезапно понимаешь, что они уже прошли очень долгий путь.
Я. не хотела изменений в общении с ними – ведь они начали бы всё больше говорить о Я. во множественном числе («а что вы там решили со свадьбой?»), всё больше говорить о Я. как о должной («веди хозяйство», «следи за внешним видом», «ищи такую работу, на которой можно будет уйти в декрет»).
К тому же, о таких отношениях, какие были у Я., вообще не принято сообщать родителям.
После расставания с Максимом Я. поняла, чего она точно не хочет. Она не станет, как мама. Она не будет, как говорит отец. Все эти чувства и ситуации, их рождающие, слишком сложны и неприятны для неё. Ревность переплетается с жалостью к себе и отношением к человеку как к собственности. Чрезмерная забота кажется проявлением чувства вины и страха остаться одному. Мама научила Я. видеть подвох в каждом слове и обещании, направленных от мужчины в её адрес. Всё это произносится только для собственной выгоды – нам нужно привязать другого человека к себе, заставить его сделать то, что нам хочется, оградить от других, мешающих «соединению двух половинок». Я. не чувствовала в себе способность разобраться в таких сложных переплетениях. И не произносила слово «любовь» без едкой колкости:
То ли из-за боязни не соответствовать образам тех девушек, которых хочет видеть рядом с собой мужчина по мнению учёных / психологов / некомпетентных журналистов глянцевых изданий;
То ли из-за чувства фальши всех тех слов и действий, значения которых извратили Интернет и масс-медиа;
То ли из-за недоверия миру, чувства самосохранения и любви к комфорту и контролю;
То ли из-за того, что просто не могла понять значение слова «любовь».
Я. всегда звонила маме в половине седьмого вечера. Докладывала, что произошло за день, что она ела, с кем встретилась. Но разговор всегда начинался так: «привет, я дома». А после того, как разговор заканчивался, Я. была вольна идти куда захочет – мама ясно дала понять, что именно так и нужно поступать, избегая лишней нервотрёпки. Все подробности местонахождения Я. знала Юля, чтобы было ясно, где искать, если вдруг что. Примерно раз или два в месяц Я. отправлялась получать свои комфортные отношения. Как правило, это были клубы или бары. Главное – вести себя и выглядеть сообразно ситуации. Макияж – не слишком яркий, но ярче обычного; платье – не длинное, но и не вызывающее; каблуки – не слишком высокие, чтобы не оказаться выше «избранника». Вообще здесь следует соблюдать меру – сыграть на всё согласную стерву Я. всё равно бы не смогла, но быть такой, как днём, значило остаться ни с чем – многие знакомые Я. признавались, что боялись её первое время, уж слишком серьёзное выражение лица она сохраняет, даже во время разговора. Нужно обозначить, что ты женщина, – большего полупьяным мужчинам и не нужно. Безусловно, есть парни, кто целенаправленно ищет себе нечто длинноногое и блондинистое, но Я. очевидно была не из таких. Другим парням было достаточно того, что девушка не слишком страшная и идёт на контакт. Таких Я. и искала.
Почти все «избранники», завязывая разговор, высказывали предположение, что отношениями на одну ночь Я. пытается отвлечься от болезненного разрыва с молодым человеком. Это действительно самое удобное оправдание – так они убеждали себя, что проводят время не с последней шлюхой (мужчинам неприятно осознавать, что у девушки до него было много таких, как он, а возможно, лучше, чем он). Тем самым они акцентировали внимание на том, что будет всего лишь случайный секс, и девушка не примется потом бегать за ним или обвинять в том, что он ей «воспользовался».
Важно, чтобы оба дали друг другу понять, что это честная сделка. Я. не нужно было соответствовать каким-то представлениям и стандартам «хорошей девушки» (нужны были только ярко накрашенные губы и пуш-ап), а на слова, которые вызывают иронию («ты красивая» – ага, убеждай себя в этом, давай), можно не реагировать, в конце концов, продлятся они не дольше нескольких часов. Со своей стороны, и парень получает, что хотел. Согласную и ни на что не претендующую девушку. Честный обмен. Я. чувствовала себя совсем не как с Максимом – она не стеснялась своего тела, потому что понимала, что её партнёру всё равно. Ей даже не приходилось прибегать к фокусу со снятием очков – в клубы Я. ходила в линзах, иначе создавалось бы впечатление «слишком умной и, соответственно, недоступной». Я., по большому счёту, тоже было всё равно, с кем – тогда не возникает неловкости и неуверенности в себе.
А ради чего Я. это делала?
Ради того, чтобы почувствовать себя взрослой. Даже больше – чтобы почувствовать себя частью взрослого мира. Когда ты много лет идёшь, не замечая других и стараясь остаться незамеченной, в какой-то момент начинаешь понимать, что многое упускаешь. У неё перед глазами всплывало лицо Юли, когда Я. застукала её с парнем. И Я. стремилась к тому, чтобы относиться к жизни так же легко, как она;
Ради того, чтобы осознать себя частью других и в тоже время отделить себя от других. Опять же, когда ты много лет идёшь, опустив голову, ты находишься в каком-то вакууме, своём ограниченном пространстве, как «мальчик в пузыре»32. Походами в такие непривлекательные для Я. места она заставляла себя увидеть, что есть другие люди, подпустить их к себе настолько близко, насколько возможно. И со временем Я. надеялась научиться видеть других уже в повседневном общении;
Ради того, чтобы показать миру свой цинизм. Да, мир, ты лживый и колючий, другие верят тебе и страдают, а я вот она, живая и невредимая, и ничего ты с этим сделать не можешь. Я. не понимала, однако, почему на следующее утро она чувствовала себя паршиво;
В конце концов, ради секса. Ради прикосновений. Ради того, чтобы, как это ни парадоксально, почувствовать себя желанной (понимая, что на её месте сейчас в принципе могла бы оказаться любая другая).
Безусловно, были ночи, когда Я. уходила в одиночестве, были парни, которые наутро желали продолжить знакомство, но им Я. отказывала – узнавать друг друга такими, какие они есть на самом деле, значило снова сомневаться, снова бояться не соответствовать, снова не верить.
Правда, получать удовольствие от секса удавалось не всегда – мешало несвежее постельное бельё в их квартирах. Вместо всего Я. думала, как же они до сих пор не поняли, что погружение собственного тела в благоухающую только что расправленную постель – вот истинное удовольствие.
Декламация № 8/1
Очередное полуобморочное состояние
выражать…
Вы – рожать?
Нет, закреплять петлю на люстре, забыв
наполнить кормушку синичную за окном.
Странно, но я всегда хотела броситься под автобус.
Мне больше ничего уже не хочется, особенно жить =
перерабатывать продукты переработки переработанных продуктов,
производить давно деформированные действия / мысли / чувства…
Я думаю над словом «вторичность» —
над ним думали до меня.
Я переворачиваю крышку кастрюли, чтобы стекла вода —
вода стекает с тысяч крышек вокруг.
Я вдыхаю воздух с примесью оксидов азота и углерода,
кубометры его оседают в миллионах (умноженных на два) лёгких.
Я сгибаю колено, давая импульс для перемещения собственного тела на сорок сантиметров вперёд —
чужих шагов и коленей – миллиарды.
Воду, которую я сейчас пью, когда-то пил динозавр.
Сбежать от этого можно только нажав на кнопку вызова.
Звоню маме.
Мама:
«Отец пьяный.
Понедельник».
(неделя / по неделям / не де́лим / не дели́м)
«Он даже не позвонил узнать о моём походе к онкологу.
Грудь прокололи для анализа, вот, вокруг теперь синяк.
Врач сказала, что в этом месяце отняли уже три груди
Среди работниц моего лечебного центра».
(сколько всего женщин – и три без одной груди – в процентах?)
«Надеюсь, пройду по страховке.
Да, доча, очень болит.
А он завалился спать.
Всю жизнь от меня носился
не любил
не слушал
не понимал
а как теперь он будет относиться
Да, доча, очень болит.
А твой брат ничего об этом не знает».
Мама
мама…
Слушаю.
Молчу.
Я не знаю, как тебя утешить, мама.
Я не знаю, как тебя утешить,
мама.
Мама.
Я очень тебя люблю.
Когда умирала твоя мама,
я молчала.
Слушала и молчала.
Я не знала, как тебя утешить, мама.
Я не знаю, как тебя утешить,
мама:
«Всё ещё обойдётся, анализ скажет, что всё хорошо».
(до чего ж банально)
Кладу трубку.
Я брошусь под тот автобус, который тебя увезёт.
А сейчас – покормлю синиц.
Запись № 8/1
Маме – пятьдесят шесть.
У неё диагностировали рак.
Так не должно было случиться. Никто не застрахован от энцефалита, сифилиса там или туберкулёза. Как тогда, когда папе – пятьдесят три, и после обязательного медосмотра с работы у него подозревали туберкулёз. И это было хоть и страшно, но не внезапно – для человека, который курит сорок три года (сорок два с половиной – когда ему было двадцать лет, он на спор бросил на полгода и выиграл гитару фирмы Martin33). Тогда, чтобы поставить окончательный диагноз, ему нужно было пить специальные препараты до повторного исследования. Он бросил пить и курить на два месяца. После очередной флюорографии и анализа слюны диагноз не подтвердился. А папа сказал Я. во время их очередной посиделки на балконе:
– Я здоров, потому что я сказал себе, что я здоров. Повторяй себе это каждый день – и никогда не заболеешь. Мне ещё тебя доучить нужно.
Услышать диагноз «рак» было очень страшно. Казалось, что всё это какая-то нелепая шутка – жуткие истории и статистики есть только в Интернете, но никак не в настоящих семьях. Никак не в семье Я. Все ведь знают, что рак – наследственное заболевание, а рак молочной железы – классическое наследственное заболевание, вызываемое генами BRCA1[en] (№ NM_007294 в базе данных GenBank) и BRCA2[en] (№ NM_007294 в GenBank). По наследству передаётся не рак, конечно, а предрасположенность к нему. Но ни у одного из маминых кровных родственников рака не было. Мама винила работу: она проводила процедуры аппаратами, которые по идее ничего вредного не излучают, но «механическое давление было регулярным». Так написано в её истории болезни – мама правша и часто опиралась для удобства правой грудью о ванны, когда водила по телу пациента массажным шлангом с насадками разной величины.
Как сказали в больнице, маме очень повезло, что она так быстро отреагировала на боли и посетила специалиста. В онкологическом центре уверили, что ей достаточно будет сделать надсечку и удалить отдельно опухоль, а не всю молочную железу. Операцию назначили на начало июля.
Я. в это время была в Томске. Мама рассказывала о раздражительных врачах, о длинных очередях («неужели в нашем городишке так много больных раком»), о том, что не хочет никому говорить о своей болезни. Знали только папа и Я. Папа снова стал больше пить, а Я. готовилась к сессии – маме не с кем было нормально поговорить. Да и что тут можно было сказать. А как сообщить новость сыну, мама не знала – рак груди казался слишком интимно-женским.
Я. совсем не плакала и не пыталась всеми силами выразить, что она чувствует. Она и не знала толком, что чувствует; всё, что она знала, – «я ничего не могу поделать с тем, что происходит, и поэтому я неестественно спокойна». В голове всплывали слова Максима о её «холодном сердце». Казалось, что она недостаточно сильно переживает, и все те громкие слова о том, что «я живу только ради своих родителей», выходит, наиграны. Если бы я действительно любила маму так, как говорю, я бы вела себя по-другому. И чувство вины (снова и снова) побеждало чувство страха за мамину жизнь. Когда Юля спрашивала, почему Я. ходит какая-то пришибленная, Я. отмахивалась. Мама не хочет, чтобы другие знали. Правда, вместо подготовки к экзаменам Я. шерстила Интернет, пытаясь узнать больше о карциномах, меланомах и саркомах34.
Когда вводишь в поисковую строку запрос «рак молочной железы», а она продолжает за тебя «…второй степени сколько осталось жить», очень сложно сохранить оптимистический настрой, и для успокоения приходится судорожно читать на женских форумах истории счастливо победивших рак уже три, семь или пятнадцать лет назад, без рецидивов. А никакой более-менее полезной информации ты не находишь: там либо страшные слова типа «мастэктомия по Маддену» (и неясно, чем она отличается от «мастэктомии по Холстеду»), либо «вопросы этиологии рака молочной железы в настоящее время исследованы недостаточно».
В эту сессию Я. впервые в жизни не сдала экзамен и осталась на пересдачу. И переживала по этому поводу, кажется, даже сильнее, чем от болезни мамы. Мама в их разговорах чаще успокаивала Я. насчёт учёбы, чем говорила о собственном состоянии, Я. отмахивалась от её вопросов о количестве выученных билетов. Я. не могла понять, что ей делать: говорить с мамой о болезни или делать вид, что ничего не происходит. Я. не хотела причинять маме боль сказанными невпопад словами – и позволяла ей вести разговор. В остальное время Я. бесцельно бродила по городу с абсолютно пустой головой. Дома она смотрела фильмы по многу раз, просмотрев до конца и перематывая к началу («Жизнь прекрасна»35, «Истинные ценности»36). Пересдавала экзамен с каменным лицом, не обдумывая ответы – как бы сейчас это не закончилось, я всё равно поеду домой на шестичасовом автобусе. Получила пятёрку.
Я. оказалась в городе за три дня до маминой операции. Мама попросила Я. позвонить брату:
– Отвези маму в понедельник в онкологию, у неё обнаружили рак груди, кладут на операцию.
В трубке секунд десять было молчание.
– Да, конечно, не вопрос. Я сейчас приеду.
Все эти три дня они избегали разговоров о предстоящем. Только в последний вечер, собирая сумку, мама подошла к Я. В руках у неё была шкатулка, куда она складывает золотые украшения.
– Держи, я хочу, чтобы они достались тебе. Все мои вещи можно будет отдать в церковь. И следи, чтобы, когда отец приведёт сюда другую женщину, он не вписал её в эту квартиру. Ты в итоге останешься на улице, а я этого не хочу.
Я. только смогла промямлить что-то типа «да брось, всё нормально будет».
– Люди умирают от рака, не надо делать вид, что этого не случается. Я просто хочу, чтобы ты не боялась забирать то, что твоё. Будь смелой. А то они тебя выгонят, а ты и слова поперёк не скажешь.
Да, не скажу.
Я. никогда не видела смысла в ссорах и скандалах. Они требуют так много сил, так много уверенности в том, что ты можешь забрасывать другого человека колкостями и при этом быть абсолютно правым. Даже если Я. и потеряла бы крышу над головой, она сохранила бы чувство себя. Да я никогда и не считала себя владелицей этой квартиры. И вообще к чёрту квартиры, почему мы о них говорим? Сейчас так надо сказать что-то важное.
В понедельник рано утром брат приехал за мамой, Я. поехала с ними. В нужный кабинет уже стояла большая очередь, будто они сюда ещё ночью пришли, а ведь приём больных начинался только через полчаса. Я. увидела нескольких женщин с обвязанными платком головами и впалыми щеками, явно ложащихся в стационар не впервые. Брат всё время выбегал на улицу с разговорами по работе, Я. стояла рядом с мамой и не знала, что сказать. На лице, наверное, у неё всё было написано, потому что мама вдруг принялась успокаивать Я. Когда мама попросила купить попить, Я. с облегчением выбежала на улицу. Ближайший магазин оказался в десяти минутах ходьбы. Я. купила три бутылочки воды, на всякий случай. Когда Я. вернулась, она обнаружила брата и маму уже сидящих (людей стало меньше, места освободились) и смеющихся. У брата получилось развеселить маму. Он рассказывал курьёзные случаи с работы, например, как однажды истец принёс банку с говном, которое якобы нашёл у своей входной двери, и утверждал, что ответчик (управляющая компания) таким образом ему угрожает.
– То есть этот мужик не поленился собрать какахи (скорее всего, какой-нибудь собаки) и переть их через полгорода! Судья там сдерживался, как мог, чтобы не заржать. А вот ответчик просто валялся.
После долгой очереди, в которой обсуждались последние новости садов и огородов, маму отправили на третий этаж. Я. с братом несли сумки. Там их встретила медсестра, которая должна измерять давление и распределять по палатам. У мамы было 150 на 90. Пока она доставала из сумки «Капотен»37, девушка предложила ей выбрать врача. По фамилии. И добавила таким же равнодушным голосом:
– Самойленко лучше не выбирайте. У него практика всего два года.
Я. и брат поцеловали маму и смотрели, как сестра провожает её по длинному коридору в палату. Мама не оборачивалась. Потом в полном молчании брат подвёз Я. до дома, а сам отправился в суд. Я. ещё приехала к маме в тот день, вечером, вместе с папой.
В день операции Я. проводила папу на работу и до прихода брата смотрела короткие видео в Интернете, смешные и грустные. От смешных Я. смеялась, от грустных плакала. И думала, что вот уже несколько лет плачет только при просмотре чего-то – социальной рекламы или исполнения песен. В жизни плакать нет ни времени, ни осознанности (мол, да, вот сейчас мне хочется плакать: просто так, потому что грустно или больно, или не просто так, потому что случилось плохое). А когда смотришь или слушаешь что-то, вызывающее слёзы, можно бездумно реветь. И становится легче.
В тот день Я. несколько раз смотрела мультик про киви38, слушала Анну Герман39 и песню «Реквием» на стихи Цветаевой в разных исполнениях. Вечером брат заехал за Я., потом за отцом, и они отправились к маме, где им сказали, что проблема оказалась серьёзнее и ей сделали расширенную подмышечно-грудинную мастэктомию. По-русски: отняли грудь и вырезали все примыкающие к ней лимфоузлы. Мама ещё не проснулась от наркоза, откуда-то из-под белых одеял в районе её правой руки выходил шланг, по которому вытекала желтоватая жидкость с красными сгустками.
Папа в тот вечер напился. Я. ему не мешала. Только думала – что теперь будет с мамой, когда она узнает, что операция закончилась не так, как предполагалось.
Я. тщетно пыталась подобрать слова, которые скажет маме на следующий день, когда она уже отойдёт от наркоза. Лучшее, что нашла Я., – «главное, что всё уже позади». Но Я. не знала тогда, что позади такое никогда не остаётся.
Декламация № 8/2
Чего я хочу от жизни?
Я хочу от жизни:
счастья
любви
красоты
дружбы
добра
мира…
… во всём мире.
Чушь.