Тайга

10

Олег оканчивал третий курс Красноярского института горного дела по специальности «Технология геологической разведки». Жизнь его текла размеренно и уравновешенно – были в ней и напряжённые дни сдачи экзаменов и зачётов во время сессии, и весёлые гулянки с друзьями всю ночь напролёт, и работа в студпрофкоме, и помощь активистам в организации различных капустников и студенческих движений. Учёба давалась ему легко. Он шёл на красный диплом, имел хорошую семью и любящую девушку.

До некоторого времени ему казалось, что всё так и должно быть в жизни, но по мере взросления и удовлетворения своих юношеских амбиций всё вокруг начало казаться Олегу не то что бы скучным, а скорее начисто лишенным романтического духа первооткрывателя и путешественника, и это совсем не вязалось с его авантюрными представлениями о своей будущей профессии геолога. И хотя на карте родной страны уже совсем не осталось белых пятен, по которым не прошлась бы тяжёлая поступь покорителя севера, мечты повторить их протяженные и опасные маршруты никогда не покидала голову Олега.

В какой-то момент, начитавшись увлекательных приключенческих романов советских путешественников, он решил обязательно хотя бы ненадолго вырваться из привычного круга студенческой жизни, чтобы вдохнуть частичку того великого, трогательного и волшебного, что в своё время без остатка занимало сердца первооткрывателей крайнего севера.

Закалка силы воли, духа и характера людей, выживающих в сложных условиях, в тяжёлой работе и лишениях нелёгкой жизни – всё это рисовалось в голове Олега как великий подвиг и прежде всего вызов самому себе.

Прочитав одну из повестей Григория Федосеева, он закрыл книгу и понял, что в этот, самый первый его полевой сезон, он не будет проходить практику в шумном Новосибирске, куда по рекомендации предлагали ему поехать преподаватели. Проводить изыскания территорий под строительство нового жилого массива он успеет всегда. А сейчас, пока он молод, мечтателен и полон сил, ему хотелось пережить те эмоции и чувства, которые переживали его любимые герои из повестей и рассказов Куваева, Санина, Арсеньева.

Летом вместе с друзьями, начиная ещё со школьных лет, Олег обошёл все обросшие могучим хвойником скалы «фьордов» Красноярского водохранилища, все только доступные путешественнику территории заповедника «Красноярских столбов», сплавлялся на плоту по Енисею, а ко второму курсу уже и сам организовывал туристические вылазки по вечнозелёным таёжным лесам и заповедникам своего края.

Будучи уже студентом старших курсов, он прекрасно сам для себя понимал, что из этих родных мест он никуда не уедет. Ему хотелось всё больше и больше погружаться в этот лес, чувствовать запах прелого ягеля после дождя и мускусный аромат сушёной тины долинных ручьёв. Этот дикий лес, переполненный зверем, пением птиц и жужжанием насекомых подкупал своей невинной красотой, которая, к сожалению, становилась тем грязнее, чем ближе к городу. И всё это начинало казаться не тем, что нужно. А нужны были настоящие дикие условия с полным погружением – без этого мусора, шума больших городов и следов человека.

В тайне ото всех он искал себе практику самостоятельно, по душе. Олег хотел поехать в те места, в которые хочет именно он. Такая возможность нашлась только в конце весны. На его резюме откликнулась одна геологоразведочная организация, которая пригласила его пройти первую свою практику в небольшом дальневосточном городке, затерянном в глухих дебрях зелёной тайги, за две тысячи километров от родного города.

Первым человеком, которому он хотел сообщить о своей замечательной новости, была его девушка по имени Соня. Соня и сама была активной, крепкой и увлечённой. Вместе с Олегом она неоднократно ходила в дальние вылазки, сплавлялась в лодке по реке, могла выдержать долгие маршрутные переходы. Ей и самой нравилось то, что она может пускай и ненадолго оставить суету каменных джунглей и оказаться в успокаивающей тишине, где было так легко и свободно её сердцу, но принесенная Олегом новость её совершенно не обрадовала.

– Как ты мог так долго это скрывать от меня? – не могла она поверить своим ушам.

– Всего три месяца, Соня! – восторженно восклицал Олег. – Я не хотел тебе ничего говорить, пока всё не станет известно наверняка. Ты представь только: один большой поход на всё лето, только лес, палатка, костёр, настоящие крепкие люди, геологи, и они наверняка знают столько интересных историй! Они…

– Чем тебе плох наш горный заповедник? Там те же леса, тот же воздух, и есть друзья! Зачем ехать за всем этим чёрти куда, если вот оно, всё под боком? Уже в августе ты бы вернулся из Новосиба, и мы могли бы целый месяц с тобою так же точно гулять и отдыхать на природе, смогли бы проводить время вместе…

– Но это не то… – вздохнул Олег. – Понимаешь… Когда ты ходишь по загородному лесу, то всё это кажется тебе чем-то бутафорским, игрушечным… Ощущаешь себя будто комнатным растением, которое вынесли на недельку в парк, подышать свежим воздухом, а потом обратно, в тепличные условия. Везде человек, всюду суета… Нет того интереса и ощущений, когда ты знаешь, что всего несколько часов пути, и ты уже дома, что цивилизация под боком, только руку протянуть…

– Но зачем тебе эта опасность, эти ощущения и неизвестность, я не понимаю… Наверное, там даже связи нет, ни то что бы нормального жилья и прочего. А как же дикие животные? Это тебе не на белок в заповеднике смотреть, Олег, а если медведь на тебя нападёт?

– В том-то и дело! – снова подскочил Олег. – Это настоящая природа, настоящая, дикая тайга! Там не только белки, там олени, там лоси, там…

– Волки! Бешевые барсуки! И стая диких, плотоядных баранов, которые тебя за жопу схватят, и сам таким же станешь! – обиженно крикнула Соня и сложила руки на груди.

Олег засмеялся, подскочил на ноги и крепко обхватил девушку руками.

– Соня, Сонечка, перестань! Это только на одно лето, уже в сентябре я буду дома! Помнишь Лёху, с которым мы на горнолыжке зимой катались? Он геолог, с моего института, на два года старше. Помнишь, какие он истории рассказывал? Эти песни у костра, эти красивые горы, этот хвойный запах и шум дождя! Да, это и труд, это холод и снег, палатки и ежедневные маршруты, но зато это такая закалка для тела и души! Это… такая, настоящая мужская работа для сильных духом!

Соня долго молчала и недоверчиво смотрела Олегу в глаза, как бы сомневаясь в том, стоит ли верить его словам, но наконец произнесла:

– Чтобы в сентябре дома был, ясно тебе?! Если умрёшь там после своей закалки, домой не возвращайся! Дружить больше с тобой не буду.

Олег засмеялся, подхватил на руки Соню и крепко её поцеловал.

К сборам Олег приступил незамедлительно. Уже одно осознание того, что очень скоро он впервые в жизни уедет из родного города далеко, в дикую тайгу, внушала в его душу какой-то благоговейный трепет, из-за которого невозможно было сидеть на месте. Хотелось что-то делать, куда-то бежать и рассказывать всем о своей предстоящей поездке. Не было сил сдерживать всё в себе, не было сил оставаться равнодушным к скорому отъезду.

– Думаешь, вывезешь? – скептически спрашивал у своего воодушевленного друга Илья. – Говорят, там каждый год медведь по геологу съедает. А волков сколько? Помнишь, как они прошлой зимой у нас в пригороде на девочку напали.

– Брось, Илюх, – отмахнулся Олег. – Будешь бояться новых путешествий и открытий, так и просидишь всю жизнь безвылазно в Красноярске. Надо использовать такую возможность увидеть и испытать что-то ещё, пока ещё молод, пока ещё есть желание смотреть на мир. Да и какие волки? Летом у них много еды, они неопасны.

– Я бы предпочёл смотреть на мир в каких-нибудь более южных местах, – хмыкнул Илья. – Но, дело твоё. Ты только это… Медведю не давайся, чтобы он тебя не обглодал. И от йети чеснока возьми, чтобы отпугнуть. На палатку повесь. Говорят, они этого не любят.

Уже через две недели Олег сидел в небольшом общежитии своей новой геологической бригады и ждал скорого отъезда в поля. Со своим старшим геологом по имени Лев и его партией он познакомился в конторе. Все люди этой партии были молодыми парнями, почти такими же, как и Олег. Парни только недавно закончили учёбу, и жизнь сразу закинула их в этот отдалённый городок. Только один Лёва был из них самым старшим и опытным, в меру серьёзным, в меру весёлым, хорошим мужичком лет под сорок, который мог и поругать, и подшутить.

Сам город произвёл на Олега удручающее впечатление своей пустотой, полузаброшенностью и гнетущей тоской, после которой он быстро понял, что оставаться на постоянное место жительства в таком месте ему вовсе не хотелось бы. В голове только и были мысли, что о предстоящих полях и работе.

Новая работа казалась Олегу не такой уж и сложной. Пару сотен километров разведочных маршрутов через горы, леса и ручьи, а за спиной рюкзак с компасом, мешками для проб и молотком.

В тайгу группу из шести геологов выбросили на вертолёте. Машина долго шумела и кружила над качающимися верхушками высоких лиственниц, пока не нашла удобного для посадки места в широкой каменистой пойме почти высохшей реки, где та разрезала зелёное таёжное море, образовывая обширное пространство.

Закончив разгрузку, вертолёт улетел, оставив людей наедине с дикой тайгой до конца сентября. Лагерь строили быстро и оперативно. За два дня он был уже готов. Ночью палатку обдувала прохлада севера, днём нестерпимо палил июньский зной. Маршруты Олегу не казались сложными, даже наоборот: после закалки в долгих туристических походах по лесам Красноярска работа была в радость. Вечером, после маршрута, пару часов камеральных работ и долгие посиделки у костра с людьми, которые через неполные два месяца уже успели стать ему близкими товарищами. Лето выдалось на редкость сухим и тихим, и к началу сентября маршруты их партии подходили к концу. Старший геолог Лёва доложил по спутниковому телефону начальству о скором окончании их полевого сезона. Пока погода была хорошей, начальство велело работу продолжать и накинуло в нагрузку ещё три небольших участка, разбросанных по обширной территории. Теперь у каждой пары был свой отдельный объём работ. Ребята оперативно собирались в путь – картировать свою местность, чтобы быстро всё закончить и уже через месяц вернуться обратно, к начальной точке сбора, откуда их должен будет забрать вертолёт. Всегда любознательный и прилежный Олег вызвался идти в самый дальний маршрут вместе с Лёвой. Хотя он и устал за этот сезон, всё же ему не хотелось терять такую возможность – пройти этот сложный путь до самого конца и ещё глубже окунуться в реальные условия работы полевого геолога. Ему снова вспоминались герои любимых книг, которые в одиночку, несмотря на тяжелые условия шли в маршруты за сотни километров, болели и голодали, обессилевали и спасались от диких животных, но после этого возвращались обратно уже совершенно другими людьми – людьми, которым больше ничего не страшно в этой жизни. Людьми, которых не сломает ни одна жизненная трудность.

– Олег, в тебе у меня сомнений нет, но подумай ещё раз хорошенько, – говорил ему Лёва, когда тот заявился к нему вечером в палатку и вызвался идти. – Для первого сезона ты и так показал себя молодцом. Я могу Артёма, он к дальним переходам привычен, всё-таки 60 километров по горам, с палаткой, печкой, едой и инструментом. Тем более, скоро начнутся холода, и очень может быть, что выполнение плана затянется…

Олег был непреклонен и готов на всё. Он уговорил своего начальника взять его с собой в дорогу, и уже на следующий день они двинулись в путь.

Погода днём была моросной. Весь первый день пути капал дождик, а к вечеру ненадолго выглянуло солнце, сковав жёлтые резные листья ольхи стеклянными корками льда. Олег и Лев с огромными рюкзаками за спиной медленно петляли между невысоких холмистых хребтов, стараясь по возможности их обходить, но всё равно к вечеру совсем выбились из сил.

Начало темнеть. Геологи быстро обустроились на ночлег – на скорую руку натянули палатку меж тонких стволов лиственных деревьев, поставили печь, просунули в железную распорку на боку короткую печную трубу. У палатки, на кочке мерзлотного медальона, развели костёр и приготовили ужин.

Ночью под тусклым светом налобного фонарика Лев сверял маршрут с топографическими картами и делал привязку.

– Завтра должны быть на месте, – говорил он. – Путь неблизкий, советую хорошенько отдохнуть. Впереди длинный хребет, через который придётся перевалить, но это последняя серьёзная преграда на нашем пути.

Олег от усталости уже с трудом дослушивал Лёвины слова. Он лежал на неровном коврике, на бугристом слое пряного ягеля. От таскания тяжёлого рюкзака весь сезон простреливала спина, и бесконечно ныли колени. Недолгие часы сна, пускай и в таких неприхотливых условиях, казались ему особо приятными.

Ночью в тайге разыгралась гроза – это была, наверное, первая и последняя серьёзная грозовая буря в этом уходящем сезоне. Шёл сильный дождь, грохотало где-то над самой головой, а под полы палатки иногда задувал ветер. Крепко убаюканный стуком крупных капель о полог палатки, Олег грозы совсем не слышал. Где-то в глубине души он уже начинал немного жалеть, что согласился идти в этот трудный поход. Ему снился родной город, тёплый дом, вкусная еда, и милое лицо его любимой Сони. Но Сонино лицо быстро исчезло, превратившись в размытую реальность, затяжной дождь, тонкую палатку и невнятный шум, всё громче доносившийся со всех сторон. Шум этот, сперва похожий на белый и монотонный, потихоньку начинал вычленять из себя отголоски чьих-то стонов, громкий стук и треск рвущейся ткани. Одновременно с этим всё тело обдул холодный ветер – такой колючий, что Олег уже совсем было подумал что проснулся, и его палатку сдуло ураганом, но окончательно осознать этого не успел. На его голову обрушилось что-то тяжёлое, и он на какое-то время провалился в абсолютно чёрную пустоту. Несколько раз его вырывало из этой пустоты, и он видел перед собой мрачное, бездонное небо и кривые верхушки старых лиственниц, изредка озаряемые яркими всполохами молний. Тело его совершенно не слушалось, будто было туго и накрепко стянуто со всех сторон стальными обручами, подобно пузатой деревянной бочке. Всё пространство над ним медленно двигалось и рывками уходило куда-то всё дальше, и каждый раз ему казалось, что при каждой яркой вспышке он видит совершенно новые верхушки, всё плотнее и плотнее смыкающиеся над его головой. Это неясное состояние, эта парализованность и слабость наводили панику. В какие-то моменты Олегу казалось, что если он не пошевелится или хотя бы не закричит, то точно сойдёт с ума и будет вечно заперт в этом холодном аду, где только дождь, плывущий лес и громкий шум бесконечной грозы. Кричать было тяжело. На грудь что-то давило, а голова трещала от боли, мешая краски, не давая понять чёткой границы между реальностью и сном, будто он уже мёртв, и ожидает своей бесконечной очереди на конвейере в адском чистилище для неприкаянных душ.

Странная реальность каким-то образом откликалась на его крики и шум. На недолгое время всё вокруг останавливалось, рывки прекращались, а голова всё кружилась, сильнее размывая чёрную гуашь непонятных видений. Кто-то брал и приподнимал его голову вверх холодной рукой, и он уже понимал, что не спит, что случилось что-то непонятное и от этого ещё только сильнее пугающее, но пока не отдавал себе в этом полного отчёта. Что-то деревянное и полое ударилось о его зубы, и он инстинктивно, как новорождённый ребёнок открывал рот, принимая в себя какую-то приторную, густую кисельную массу, пахнущую грибами, ягелем и сыростью леса.

– Пей ещё… – услышал он чьё-то хриплое бормотание, доносящееся как-бы из самой гущи белого шума дождя.

Через время этот дождь стал ощущаться чем-то живым и осязаемым, словно звук был реальным демоном, который овладевает всем телом. Он взаимодействовал с ним и обволакивал – резонировал, сливался воедино, растекался по жилам. Олег понял, что и само его тело стало источником звука, самим звуком. Вся его физическая оболочка распадалась, сливалась со всеобъемлющим призраком леса и летела, летела всё выше, переплетаясь с сырыми ветками, мхом, губчатой поверхностью скользкого ягеля и расщеплялась на тысячи осколков, подобно большой дождевой капле, падающей на серый бездушный камень, заряжая его своей вибрацией, своим протяжным пением, звуки которого были ясны только духам мира иного порядка, частью которого он стал.

– Хорошо, хорошо… – шептал ему лес. – Скоро будем дома… – слышал он распадающиеся на вибрации звуки дождя. – Тихо… тихо…. – успокаивающе шумел далёкий гром, воздушной подушкой окружая его естество.

Олег уже не думал ни о чём. Всякие попытки нарративного сознания нащупать хотя бы какую-то ниточку, связывающую его с монолитной и непоколебимой физической оболочкой реального мира, пресеклись. Была только вечная пустота, бескрайнее пространство и яркий космос, играющий тысячами красок, мириадами галактик и созвездий, крутящих причудливые узоры, ослепительные вихри невиданных глубин и непостижимых пространств. Каждая волна растекающихся вихрей вытягивалась в длинные лучи, закрученные узоры и была живой. Она имела свой запах и звук, свою яркость и цвет, свои чувства, своё сознание. Что-то, что раньше сжимало тело Олега, ослабило хватку, и он действительно подумал, что сейчас улетит. Каждое движение, каждый вздох и звук приносил совершенно новые чувства, иную картину сказочного мира, который окончательно вырвался за пределы чувств тяжёлой физической оболочки и являлся теперь непостижимым бесконечным, потоком сознания и силы, вечного разума, чистой энергии, непобедимого духа.

Олег смотрел на всё, казалось, самой душой, своим нетленным сознанием. Он видел живой и горящий сгусток энергии вокруг себя, видел бегающие искры, которые некогда скрывала оболочка его тела. Искры стреляли с неуловимой скоростью, метались, оставляя после себя длинный след, закручивались и пытались вырваться наружу. Он видел такую же округлую, такую же яркую и сияющую оболочку, склонившуюся над ним. Она то краснела, наливаясь нестерпимо ярким светом, то желтела ослепительно жарко, постепенно превращаясь в белое сияние снежного зимнего полудня, которое заполняло всё пространство вокруг.

В какой-то момент Олег почувствовал, как этот яркий свет отнимает у него часть энергии, словно хищный охотник за душами, высасывающий силу чужого сознания, отнимая и поглощая его. Он испытал боль. Эта боль была одновременно и болью, и сладким покалыванием всей души, и почти физическим осознанием какой-то утраты, которая с тоскою отзывалась всему миру, и весь мир скорбел над ним, меняя вибрацию и свет своих лучей, меняя настроение ярких цветов на холодные тревожные тона. Олег видел, как от сгустка его яркой энергии отделяется какая-то часть. Как отрезанные острым ножом, живые лучи его души распадаются, растекаются, и, словно пепел с большого костра, подхваченный ветром, улетают, сливаются с волнами этого мира и исчезают бесследно в вечном потоке ярких воронок. Он ощущал, как его сущность умирает, теряет свою энергию, часть за частью, боль за болью, но ничего не мог поделать. То ему казалось, что он наблюдает это всё со стороны, как незримое божество с высоких небес, то снова спускается на землю, чтобы почувствовать себя обездвиженной жертвой злого духа. Паника и боль со временем усиливалась. Поневоле безучастно, с глубокой тоской он видел и чувствовал, как распадаются и умирают в пространстве обломки его энергетического тела. Они словно теряли свою волшебную силу – затухали, темнели и гасли, растворяясь в бесконечном пульсирующем хороводе неведомого света.

11

Олег не помнил, когда это всё закончилось. Внезапно он потерял всякое восприятие к миру реальному и потустороннему и надолго впал в забытье. В какой-то момент боль стала настолько нестерпимой, что тьма сомкнулась над ним, и всё перестало существовать. Он не помнил, как очнулся. Словно из ниоткуда, из пустоты, из туманной неясной дымки перед ним появилась высокая, покатая, бревенчатая крыша над головой, пучки трав над постелью, полки с банками, дряхлые мешки на перекладинах, едкий запах грязи и гниения. Помимо запаха, в уши проник чей-то стон, треск костра в печи, шум ветра в трубе. Олег ещё несколько минут лежал неподвижно, прежде чем смог в полной мере осознать себя и дать анализ своим мыслям и чувствам. Все конечности его болели, горели и были нечувствительными. Он хотел пошевелиться, но у него ничего не получалось. В голове возникли смазанные и тревожные мысли и чувства, которые он всё никак не мог унять. Из губ его вырвалось бредовое, невнятное бормотание больного человека, который лежит в долгой лихорадке и не понимает, что происходит вокруг. Как бы в унисон, в такт его бормотаниям откуда-то из угла стал доноситься вой, ещё более громкий и настойчивый, который пугал больше всего.

– Заткнись ты… Заткнись! – услышал он чей-то уже до этого знакомый ему хрип, в котором он узнал успокаивающий его голос той дождливой ночью. Хозяин этого голоса хлопнул дверью, скинул что-то тяжёлое на пол. Через секунду перед взглядом Олега возникла мохнатая голова с безумным взглядом, кривой улыбкой, полной гнилых, смердящих зубов.

– Ыыыыы! Ты поди, ыыыыыы! – заголосила голова, неприятное лицо которой было наполнено множеством каких-то невнятных чувств: то ли радости, то ли злобы, то ли безумия, или всего сразу.

– Гааааа… – испуганно заорал Олег, всё ещё не в состоянии внятно выговаривать слова. – Что… Кто… Нет, – пытался выговорить он и отгородиться руками, но вместо рук на периферии своего зрения он заметил только странные обрубки, которые замелькали по сторонам. Олег повернул голову. Короткая культя его правой руки, отсеченной на ладонь выше локтя, была туго перебинтована бурыми и высохшими лоскутами рваного тряпья.

– Ыыыыыы… – снова заревела голова и бородатый человек захлопал в ладоши. – Щас. Щас, щас… – пробормотал лесной человек и исчез из поля зрения. Где-то сбоку загремела железная и деревянная посуда. Запахло горячей едой и душистыми травами.

Олегу казалось, что всё это сон. Он всё ещё не понимал, как так получилось, и что с ним произошло. Ему страшно было подумать, что у него действительно нет рук, и что он всё ещё пребывает в безумном наркотическом трипе, из которого хотелось выбраться как можно скорее.

Бородатый старик вернулся с деревянной дымящейся миской в руках. Он поставил миску на стул, накидал какое-то вонючее тряпьё вокруг головы Олега, затем рванул его руками за подмышки и облокотил об эту мягкую, засаленную гору. Взгляд Олега переместился в вертикальное положение. Он увидел своё раздетое, исхудавшее тело с грязной повязкой на бёдрах. Шкура, которой было укрыто его тело, соскочила вниз, обнажив через четверть расстояния от паха такие же стянутые культи на ногах, отрезанные выше колена. Олег, всё ещё не веря своим собственным глазам, окончательно лишился дара речи. Он понял, что произошло что-то ужасное и непоправимое, и от страха, досады и горечи стал ронять на щёки горячие слёзы и тихо стонать.

В унисон его стону из угла снова что-то жалостно заскулило высоким голосом. Олег повернул голову и увидел в тёмном углу гору измятого и истёртого в труху ягеля, листвы и травы, сверху на котором лежала грязная женщина. Шею её обвивал самодельный кожаный ремешок на тонкой стальной цепочке, которая была прибита к толстому бревну стены. Сама женщина была одета в какое-то подобие платья, которое уже давно стёрлось и прохудилось. Левая обвисшая грудь её выбилась из грязной ткани наружу, но женщину это нисколько не заботило. Она сидела смирно, оперевшись спиною о стену, вытянув вперёд грязные, босые ноги и безучастно смотрела в противоположную стену своими белесыми, пустыми глазами, на которые упали слипшиеся локоны редких волос. Руки её, шишковатые и неестественно вывернутые, плетьми висели по бокам, упирались в пол и смотрели тыльными сторонами ладоней вверх. Женщина стонала и скулила как умирающее животное, пуская на подбородок слюни, не моргая, и только изредка вздрагивала, боясь завалиться набок. Бородатый заметил интерес Олега, гыгыкнул, встал с лежака и подошёл к сидящей на полу женщине. Он занёс руку над её головой, положил ладонь на макушку и начал гладить. Женщина завыла громче, вжала в плечи голову и зажмурила глаза, содрогаясь всем телом. Старик продолжил её гладить и повернул голову в сторону Олега.

– Лариса, – проговорил он, как бы представляя женщину Олегу. – Лара… Ларачка…

Он начал поднимать вверх подол Лариной юбки и задрал его ей на голову. Свет с узенького окошка избушки осветил сияющие жирным блеском худые бёдра женщины, её густо заросший тёмным пучком волос лобок и большую округлость измазанного дородного живота. Старик склонился над её животом, провёл по ним губами и с шумом вдохнул ноздрями воздух. Затем он провёл по животу ладонями, прислонил к нему ухо и осторожно постучал по нему костяшками пальцев, словно проверял на спелость большой арбуз.

– Близко, близко, – заключил он и захохотал. – Вкусна. Очень вкусна.

Затем мужик снова сел на лежак к Олегу, посмотрел на него своим искренним взглядом и сказал, указывая на себя:

– Ефрем. Ефрем я. А ты кто?!

Олег молчал. Он не отрывал широко раскрытого взгляда от женщины, которая так и осталась сидеть на полу и скулить с задранным на голову платьем. Потом он перевёл взгляд на свои культи на руках и ногах, задрожал всем телом. В этот момент старик поднёс к его рту ложку с горячим супом.

– Какого хера?! – вернулся к Олегу дар речи, и он смог, наконец, дать волю своим чувствам. – Где мои ноги? Где мои руки?! Где старший?

– Хорошо, хорошо… – успокаивающе гладил его по голове Ефрем. –Хорошо…

– Нихера не хорошо! – дёрнулся Олег, пытаясь увернуться от руки. – Что здесь произошло?! Это… – остановился он, начиная заикаться от спазмов. – Блять…

– Медведь, – всё так же спокойно и мило пытался успокоить Олега Ефрем. – Со старшим шёл, устал. Пришёл медведь… Голодный медведь.

– Где мой старший? Где?! Почему я здесь… Кто эта женщина?

– Это – друг, – радостно указал на женщину Ефрем трясущимися руками. – И ты – друг. Да?

– Нет, я не понимаю! Где Лёва?

– Лёва…

– Старший, Лёва, где?!

– Здесь… – заискивающе ответил Ефрем.

– Где?!

– Здесь, здесь… Внизу.

– Каком внизу, ёбаный ты псих, где ты его закрыл?!

– Внизу, внизу… Щас. Щас… – с этими словами Ефрем подошёл к плотно связанному лиственничному частоколу на полу, откинул его в сторону и спрыгнул в яму, которую скрывал этот люк. Через секунду из холодной ямы наверх полетели куски мерзлого мяса – разделанная решётка рёбер, ливер, завёрнутые в тряпицу бёдра и руки с ногами.

– Ааааа! – закричал со дна ямы Ефрем. – Во!

Из глубины ямы наверх вылетела отрезанная голова Лёвы. Олега продолжало коробить. Кровь тяжело стучала в его висках, отдаваясь болью в отнятых конечностях. Вскоре из ямы вылез и Ефрем, держа подмышкой охапку заиндевелых, синюшных рук и ног.

– Твоё, – сказал он радостно, и стал прикладывать к культям Олега его собственные отрубленные руки и ноги. – Здесь! Здесь! Вкусна! Многа есть, всем хватит.

В этот момент женщина на полу начала кричать. У её ног образовалась лужа слизи. Она скрючилась и завалилась набок.

– Пошло! Пошло! – радостно заорал Ефрем и запрыгал. Он взял в руки большое цинковое ведро, которое стояло у входа и выбежал с ним на улицу, оставив Олега наедине с кричащей женщиной и его отрубленными конечностями. Через минуту он вернулся обратно с наполовину заполненным ведром и поставил его на печку. Он быстро скинул обратно в яму все конечности и остальное мясо, накрыл его деревянным люком и сел на колени перед женщиной, наблюдая за её мучениями.

Женщина кричала, наверное, с час, испражнялась и каталась по полу, волоча за собой свои иссушенные руки. Она тужилась, кряхтела и издавала звуки, от которых у Олега холодело в душе.

Ефрем всё время сидел рядом с ней, тоже кричал и с интересом рассматривал её со всех сторон, каждый раз пододвигая её обратно к стене, чтобы та ненароком не придушила саму себя кожаным ошейником во время схваток. Наконец, она раскинула ноги. Из её утробы показалась лысая окровавленная головка маленького младенца, которая всё никак не могла пройти дальше. Слабая и немощная женщина к тому моменту уже совершенно выбилась из сил, только тяжело дышала и ревела периодически от боли. Ефрем, не в силах больше сдерживать свою радость и нетерпение, подполз к женщине и стал давить руками ей на живот, пытаясь выдавить и избавить несчастную от её ноши. В какой-то момент ему это удалось. Окровавленный, немного посиневший ребёнок выпал из женщины и прокатился по земляному холодному полу. Дрожащий от волнения и радости Ефрем взял младенца за маленькую ножку и поднял над собой. Вслед за длинной пуповиной ребёнка по полу, собирая мусор, потащился кровавый мешок плаценты. Ефрем своими гнилыми зубами поймал в воздухе тонкую кишку пуповины и перегрыз её. Ребёнок отрыгнул слизь, вдохнул и слабо закричал.

Наблюдая это со стороны, Олег испытывал дикий ужас от происходящей перед ним отвратительной и животной сцены, подобных которой он не мог себе представить даже в самых жутких фильмах ужасов. Ему было бесконечно страшно и тошно смотреть на всю эту уродливую возню с рождением, стонами и криками, кровью и муками.

Позабыв о своём несчастье, он искренне начал переживать за ребёнка – за его сохранность и здоровье в таких грязных, антисанитарных условиях. Когда Лариса разродилась, ему стало страшно, что ребёнок, такой чистый и невинный, упал на этот мерзкий, грязный пол, где только что лежали разрубленные куски мертвых тел. Но казалось, что всё самое ужасное уже позади. Ефрем медленно и аккуратно поднял новорождённого за ногу, повернулся, кинул его в ведро с кипящей водой и накрыл крышкой.

– Еб твою мать, блять! – заорал Олег до боли в висках и затрясся. – Больная ты мразь, откуда ты, хуило такое, что тебя породило!? – стонал он от бессилия и собственной обездвиженности. Он отвернул голову к потолку, тяжело дышал и глотал тяжелые комья, ставшие у него поперёк горла.

– Ыыыыыы! – завыл в ответ радостный Ефрем, прыгая вокруг ведра.

– Мммммм… – замычала голодная Лариса, вгрызаясь зубами в плаценту.

Набегавшись, Ефрем снова сел на кровать к Олегу и снова облокотил его тело о тряпьё. Он взял в руки миску с остывшей баландой, зачерпнул ложкой и поднёс ко рту Олега:

– Вкусна!

– Пошёл ты нахер, животное, я не буду это есть!

– Геолог, вкусна! – настоятельно ответил Ефрем и насильно запихнул Олегу в рот ложку с супом.