Тайга

Олег заплевался и замотал по сторонам культями рук, не успев ещё привыкнуть к тому, что у него их нет. Когда Ефрем закончил насильно кормить Олега, он подошёл к ведру, открыл крышку, помешал кипящий бульон и добавил туда каких-то трав.

Через час он открыл дверь сторожки и слил с ведра кипящую жидкость, а варёного младенца вытряхнул из ведра на большое и кривое блюдо, вырезанное из дерева. Отделив ножом голову от туловища, он аккуратно сделал крестовой надрез на его макушке и пальцами отломил мягкие, несросшиеся хрящики черепа, взял ложку и начал ею черпать мозг ребёнка, вздрагивая и подвывая от удовольствия.

Олегу было бесконечно страшно смотреть на этот ужас. Он снова пошевелил туловищем и свалился с тряпья на постель, стараясь не задевать больные культи.

– Ааа… Хорошо… – услышал он голос Ефрема после того, как тот выскреб из головы младенца остатки жижи. – Ага…

– Зачем… – трясся от шока лежащий Олег. – Почему я…

– Зачем? – возмущённо спросил Ефрем, к которому будто вернулись зачатки разума. – А сам? Каково?

Олег бился в горячке и продолжал смотреть в потолок.

– Люди нет, один! Грустно! Нет друзей… – с трудом выговаривал Ефрем и делал большие паузы между фразами, подбирал слова.

– Нет, это всё… Просто… – пытался что-то ответить Олег, заикаясь. – Зачем всё это? Почему я?

– Десять лет здесь живи! Узнаешь! Потом уже – почему, зачем… – строго грозил пальцем Ефрем неизвестно кому, выколупывая из детского черепа ножом глазные яблоки. – Грустно! Да? Плохо один, да? Лариса всё… Ушла. Далеко ушла… Дура! – Ефрем кинул в угол Ларисе обглоданный детский черепок, и она тут же перекинулась на него, выплюнув изо рта жёсткий кусок кровавой кишки. – А мне что? Тоже?! Так? Так?!

– Мои руки… Ноги… Зачем ты сделал это?

– Устал бежать.. Сил уже всё. Был друг… Жили. Плакал долго друг. Грустно, грусть… Потом побёг… Долго бёг. Четыре дня в след гнался… Ты не побежишь. Лежишь, общаешься. Весело.

– Это нихуя не весело, понимаешь? – отвечал Олег, глотая слёзы. – Мне больно… Я не буду с тобой общаться, ты больной… Мне домой нужно, у меня гангрена…

– Гангрены нет, – мотнул головой Ефрем и показал на большую банку, которая стояла на тумбе у кровати. – Мазь. Хорошая мазь. Быстро заживёт. Медведь кусал… волк кусал. Всё зажило.

– …пожалуйста, прошу… У меня дома семья… Меня невеста ждёт.

– Не ждёт. Зачем это ей – без рук, без ног? Живи со мной… На охоту пойдём. Рыбу ловить … С Ларисой поделюсь. Лариса, она… Она… Вкусно делает. Ждать долго. Но вкусно. На, – встал из-за стола Ефрем и кинул Олегу на грудь варёную детскую ручку.

Олег заорал и задвигался всем телом, пытаясь скинуть с груди мясной ошмёток. Ефрем расстегнул штаны, стал на колени к стоящей на четвереньках Ларисе, которая зубами соскребала с лица ребёнка ошмётки мяса, пытаясь придерживать черепок иссохшими, непослушными руками. Ефрем сначала тёрся пахом об окровавленные ягодицы Ларисы, затем резко вошёл в неё. Лариса дёрнулась, зарычала и ещё крепче обхватила черепок руками, думая, что у неё собираются отнять её еду.

– Ларочка, повар… – рассказывал Ефрем, сношая безумную женщину. – Лара одна. Геологов было много. Геологи злые, Лару не дали. Геологи вкусные… Лара красивая. Лара готовит детей… Как молочные свинятки… Потрошки чистые, нежные… Вкусна.

Сношение Лары Ефремом происходило недолго. Уже через пять минут он тяжело выдохнул и вынул свой член из женщины, которой не было никакого дела до того, что с ней происходило сзади.

– Конченый… Ты, сука, конченый мудак и мразь, как тебя земля держит… – всё ещё причитал Олег, пребывая в бесконечном и глубоком шоке от увиденного.

– Злой геолог… Злой человек… – с досадой покачал головой Ефрем, встал и подошёл к кровати. – Геолог Ларису хочет. Лариса! – обратился он к женщине, и потряс её за плечо. Лариса, нормально?

Лариса заклокотала, коротко рыкнула и отдёрнула плечо.

– Лариса не против, – заключил Ефрем и улыбнулся. – Лара добрая… Когда ест. Пойдём… – с этими словами он подошёл к кровати Олега. – Пойдём…

– Не подходи ко мне, сука! – завизжал Олег. – Не трогай меня, тварь вонючая!!!

– Я знаю, Олег по Соне скучает… Лариса поможет…

– Уйди! Не трогай меня, мудило! Откуда ты её знаешь? Откуда?!

Ефрем проигнорировал крики Олега. Он развязал на Олеге его набедренную повязку, быстро подхватил его за подмышки и поднёс к Ларисе.

– Отпусти! Не буду, аааааааааа!!!! – махал культями и головой Олег от отчаяния и злости, испытывая страшную боль.

– Соня хорошая… Лара тоже хорошая…

– Откуда ты её знаешь?! Кто тебе сказал?! Пусти-и-и-и-и!!!

Ефрем стал тереть туловище извивающегося и кричащего Олега о грязные ягодицы Ларисы, по бёдрам которой продолжала стекать кровь, смешанная со спермой Ефрема.

– Ты на что, блять, надеешься, сука?! Я не буду это ебать! Я не буду!!!

– Ларису не любишь? – грустно сказал Ефрем. – Лариса красивая… Я помогу… Я помогу…

Ефрем посадил Олега рядом с Ларисой, а сам ушёл к окну сторожки и начал копаться в каких-то вещах.

– Лучше… Будет лучше… – причитал Ефрем.

Он вернулся, задрал Ларисе платье повыше и поставил на её спину деревянную кружку, а на кружку облокотил матовое фото десять на пятнадцать, на котором на фоне небольшого домика стояла молодая красивая девушка в осенней парке со счастливой улыбкой. Лариса хрюкнула и дёрнула спиной. Фотография упала. На её обороте была надпись: «Самому лучшему мальчику на свете от Сони». Ефрем аккуратно взял фото и снова облокотил его на кружку.

– Лучше? Так лучше? – спросил Ефрем, подхватил Олега и снова стал тереть его лобком о Ларины ягодицы.

– Ты копался в моих вещах! Сука… Животное… Вонючее чмо!!! – орал Олег и извивался на сколько позволяли его силы.

– Соня… Красивая Соня. Хорошая Соня… Скучаешь?

– Я… Я… – захлёбывался и заикался Олег. – Я хочу… Хочу, чтобы ты чувствовал всё то же, что сейчас чувствую я. Я хочу, чтобы… Чтобы ты страдал, и кричал в вечных муках. Будь ты проклят, мерзкий выродок!

Ефрем снова посадил Олега, облокотив его на Ларису и вернулся с паспортом в руках. Под обложку Олегова паспорта был подоткнут вчетверо сложенный листок бумаги с аккуратным женским почерком:

«Ты говорил, у вас там не будет связи. Я с ума сойду за эти три месяца! Если будет такая возможность, то пожалуйста, хотя бы напиши мне!

Красноярск, 2-я Харьковская, 58. 630120.

Люблю тебя!

Твоя Соня».

– Соня скучает. Напишем Соне!

– Нет!

– Нам будет вместе весело! Будет лучше! Не будет скучно!

– Нет!!! Прошу тебя, умоляю, не надо этого делать!

Ефрем снова начал копаться в папке с документами из рюкзака Олега. В папке были всякие бумажки, записная книжка с несколькими заметками и напоминалками, записанными от руки. Оттуда же он достал толстую перьевую ручку Олега. Послюнявив её, он перевернул Сонин листок бумаги и начал медленно и аккуратно выводить буквы, стараясь точно скопировать Олегов почерк.

– Что ты ей пишешь?! Ублюдок?! Почерк всё равно не мой, никто тебе не поверит! Ничего у тебя не выйдет!

Испугавшись своих слов, Олег на время замолчал. Он сильно сомневался, что почерк безумного старика сможет кого-то убедить. Соня прочтёт и сразу же всё поймёт, и это самое письмо может быть надеждой на его спасение. Возможно, полиция и спасатели расширят диапазон своих поисков и продолжат искать пропавших геологов на более обширной территории, далеко за пределами того участка, где их высадил в начале лета вертолёт.

Немного утешившись своими мыслями, Олег уронил голову на грудь и начал тихонько плакать.

Ефрем ещё долго думал, напрягался, старательно выводил каждую букву, что-то зачёркивал и писал снова, пока не закончил. После он свернул бумажку и положил её за пазуху.

Внезапно он в страхе застыл, повернул голову в сторону Олега и спросил:

– А как пойдёшь со мной?

– Куда пойду? – спросил Олег.

– Ты? Как со мной… – встал из-за стола раздражённый Ефрем, начал ходить из угла в угол и рассеянно бегать глазами.

– Хе-хе-хе-е… – что-то проблеяла в своём углу безумная Лариса, будто что-то понимала в происходящем и тихонько злорадствовала.

– Куда? – снова спросил напрягшийся Олег.

– Письмо! Нести письмо! Нет… – обхватил голову Ефрем и сел на кровать рядом с Олегом.

Ефрем понимал, что сейчас он не сможет отнести письмо, потому что на дорогу туда и обратно у него уйдёт больше двух недель. Его новый друг может умереть в трудной и долгой дороге – он ещё слишком слаб и беспомощен, чтобы оставлять его одного.

Подумав немного, Ефрем решил, что всё же нужно будет идти вместе с Ларисой и Олегом.

– Поедем. Поедем! – воскликнул, наконец, Ефрем, и эта мысль приободрила его. – Есть надо. Раны лечить.

С этими словами Ефрем поднял тело Олега и начал развязывать его бинты. Каждый день он смазывал мясные культи Олега своей вонючей целебной мазью и постоянно что-то бормотал, в то время как Олег, размахивая культями, каждый раз кричал от боли и ненависти к своему губителю.

В тот же вечер Ефрем снова полез в подвал и достал оттуда нарезанные рёбрышки убитого Лёвы и накачанную за лето, жилистую ногу Олега.

– Друг! Это, – потряс он в одной руке рёбра, – или это? – потряс он ногу в другой.

– Убери… – подкатил глаза обессиленный Олег и отвернулся.

Ефрем не понял недовольства Олега и решил, что тот хочет что-нибудь ещё, поэтому вытащил из подвала всё мясо, которое у него было.

– Сердце? – подходил он к Олегу и тряс замёрзшим органом у его лица. – Печень. Силы даёт!

– Зачем… Зачем ты мне это показываешь вообще? Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я никогда не буду это есть! Слышишь? Убери. Закопай! Выкинь, убей меня или отнеси меня домой, но прекрати издеваться надо мной! Прошу, похорони Лёву нормально, ты не заставишь меня его есть!

– Ты капризный, – сказал Ефрем после минутной паузы. – Суп из Лёвы ешь, жареного Лёву не ешь.

Олегу поплохело.

– Там же были грибы…

– И мясо… – облизнулся Ефрем.

Олег с трудом сглотнул свою слюну, которая показалась ему чрезвычайно мерзкой, и отвернул голову к стене.

– Я голодаю. Я лучше от голода сдохну, чем буду есть Лёву.

– Ел же! – раздосадованно отвечал Ефрем. – Не вкусно?

– Я не знал, что этот суп сварен на мясе Лёвы! – крикнул Олег.

– Ты капризный, – повторил Ефрем. – Надо есть. Надо много сил. За Соней пойдём – сил нет. Как это?

– Она не пойдёт. Она не дура.

– Хе-хе-хе-хеее… – снова неизвестно от чего очень хитро засмеялась из угла Лариса, перекинувшись с обглоданного черепка снова на плаценту.

– Силы надо. Силы! – сказал Ефрем, скинул в погреб всё мясо и начал рубить топором на крепком столе икру Олега.

Олег стиснул зубы до боли в висках. Его мучали фантомные боли. Ему всё казалось, что Ефрем рубит его по живому, и культи горели жарким пламенем. Когда по избушке начал распространяться запах жареного мяса, скворчащего на толстой от копоти и пригоревшего жира чугунной сковороде, Олег не выдержал. Его начало тошнить. Всё тело его содрогалось от тошноты, и только недавно съеденный суп рвался наружу, обдавая своим напором стену у кровати. Ефрем испугался. Он убрал мясо с печи, поставил сковороду на стол у кровати, подбежал к Олегу и аккуратно придержал ему голову, пока его мучали рвотные рефлексы.

– Хорошо… Ничего… – причитал тот, обнимая Олега и гладя его по слипшимся волосам на голове. – Больше не больно… Больше не плохо… Тебе тяжело… Мне тяжело. Не страшно. Не страшно. Я думал, что страшно. Мне было страшно. Потом… Это так вкусно, так хорошо… Попробуй. Будет хорошо.

– Хватит… Уйди… – бормотал Олег. – Я больше не могу.

– Раз! Один раз! Раз – и хорошо…

Олег подавился застрявшим в горле комом, замотал головой и закашлялся.

– Раз! Раз! И хорошо! Нет – я буду оленя ловить. Зайцов. Лося принесу. Но попробуй! На! Вкусна! – он подхватил немного подостывшее мясо со сковороды, разжал рукой Олегу рот и вложил в него кусок недожаренной икры. – Один раз… Вкусна…

– Эээээээ! – закричала сидящая в углу прожорливая Лариса, кинулась к сковороде, но её остановил ошейник на короткой цепи. – Ааааа!

Олег кашлял и мотал головой, не успевая ещё ничего сказать. Он начал давиться и чувствовал, как новая порция рвотных масс рвётся наружу.

– Медиум… Жарка медиум… – уверял его Ефрем, вспоминая давнишние годы своей жизни в городе. – Сочно.

– Ылгырл брл, ээээ! – кричала рвавшаяся Лариса, пуская по подбородку тягучие, длинные струнки слюней.

– Нет? – совал Ефрем обратно в рот Олегу вырвавшийся вместе с рвотой кусок мяса. – Нет? – раздосадовано повторил он и отступил от Олега.

– Нет… – слабо отзывался Олег, тяжело дыша после борьбы с Ефремом, которая отнимала у него множество сил. – Пожалуйста… Нет…

– Друг… Дру-у-у-уг… – замычал Ефрем, будто чем-то озарённый. Он поставил сковороду на печь, а сам снова ненадолго исчез в погребе, копаясь в своих запасах, затем снова сел на кровать.

– Муксун… Муксун? Чир?

Олег повернул голову на зов Ефрема и увидел в его руках толстый, слипшийся пласт серебристой речной рыбы.

– Ублюдок… – задрожал Олег и отвернулся.

– Хариус. Варю?

– Да… – нехотя ответил Олег.

12

По ночам Олег не мог сомкнуть глаз от пережитого ужаса. Стоило только закрыть глаза, как перед ним вставала сцена с мёртвым младенцем, когда его ещё живого и только появившегося на свет засовывают в ведро с кипящей водой, а затем едят его мозг прямо из черепа, выскабливая серое вещество ложечкой. Во рту до сих пор был тошнотный, призрачный вкус человеческого мяса – Лёвиного и его собственного. Олег всё лежал и совершенно не представлял, как вообще можно жить с подобными видениями, которые будут преследовать его до конца жизни.

Когда Олег не спал, он всё думал о том, что могло пойти не так – как жизнь обошлась с ним настолько жестоко и несправедливо? Слушая храпящего сбоку Ефрема, он снова и снова начинал трястись от злобы и думал о том, как можно отомстить.

Ефрем был совершенно помешан и безумен. Олега ужасали его жестокость и безмерный садизм. Но удивляло одновременно и то, как он открыто, приветливо и по-доброму себя ведёт – ухаживает за Олегом, готовит ему есть, заботится о нём как сиделка о старой родственнице, ловит животных ему на еду и кормит Ларису. Пускай он часто об этом забывает, но её вой заставляет его это делать с регулярной периодичностью.

«А Лариса? Что такого ужасного и непоправимого могло случиться в её жизни, в её сознании, что она навеки так и осталась безумной сумасшедшей? Её ум настолько помешался, что теперь она стала больше животным, нежели человеком». Олег начинал бояться, что и его разум постигнет та же участь, что он окончательно сойдёт с ума, если не найдёт способа заглушить эти образы. Ему было больно смотреть на поедаемые Ефремом его собственные конечности, руки и ноги – как физически, так и морально – нестерпимо больно и губительно для сознания.

И всё же, характер Ефрема напомнил Олегу образ доброго сельского обывателя, который днём на работе забивает по сотне свиных голов, а вечером приходит домой, весело играет со своими детьми и поит молоком беспризорных котят. «Только тут вместо свиней люди, которых он воспринимает исключительно как продукт питания. Берегись. Он сумасшедший. Он опасен» – мелькали в голове у Олега мысли, и он снова раскис. «А что если он не ест меня и Ларису только потому, что у него ещё есть запасы человечины, а нас он держит только как живые консервы? И если польза Ларисы в том, что она “готовит” ему вкусных детей, то что могу предложить ему я? Общение… Только общение. Разговоры через силу, даже если тошно и страшно. Если он не врал, что ему не хватает общения и друзей, то это сможет на какое-то время спасти мою жизнь, пока нас не найдут спасатели. А там… Бедная Соня. Если она меня не примет, я её пойму. Я начну жить сначала. Ведь сейчас научились делать хорошие протезы, с которыми люди чувствуют себя полноценно. Надо только выжить», – подумал Олег и снова тихонько заплакал.

Человеческого мяса Ефрем Олегу больше не предлагал, а кормил его ухой из запасённой рыбы, похлёбкой из сушёных грибов, иногда ходил на охоту и приносил оттуда стреляных птиц и зайцев. Сам Ефрем мяса животных почти не ел, иногда только рыбу, но в основном доедал части Олега и большое мускулистое тело Лёвы. По вечерам, когда в тайгу окончательно пришла зима, и метель выла за одиноким, почти занесённым окном, Ефрем сидел у коптящей лучины и строгал за столом какие-то непонятные поделки из высушенных лиственничных чурок.

– О! – однажды произнёс он радостно и показал свои готовые труды последних нескольких дней. Перед Олегом легли несколько странных парных костылей. У основания они напоминали глубокие выемки-чаши с дырами по краям и с продетыми в них длинными кожаными тесёмками. Ножки этих чаш конусно сужались у основания подобно тонким копытцам диких коз. Одна пара таких костылей была длиннее другой. Ефрем взял короткую пару этих чаш, просунул в них культи Олеговых ног и туго примотал к ним эти подобия протезов сначала тряпьём, затем затянул кожаными ремешками. Вторую пару, более узкую и длинную, он прибинтовал к культям рук. В итоге длина ножных протезов была почти одной длины с протезами рук.

– Как я буду в этом ходить? – раздраженно спрашивал Олег. – Нахуя мне такие длинные палки на руках?

Тогда Ефрем аккуратно поднял туловище Олега, поставил его на четвереньки на пол и слегка подтолкнул. Олег сделал несколько шагов, стараясь перебирать парами рук и ног, но быстро в них запутался и наверняка бы свалился, если бы радостный Ефрем не поддержал его. Он аккуратно поставил Олега снова и подтолкнул легонько сзади, как бы предлагая пройтись ещё раз.

– Я не буду так ходить! – не выдержал Олег. – Я тебе не собака!

Как бы Ефрем не старался, Олег кричал, просил его отпустить и отчаянно не хотел становиться на четвереньки.

– Ты капризный, – досадно покачал головой Ефрем, вздохнул и посадил Олега обратно на кровать.

На следующий день Ефрем выпилил Олегу новую пару ручных протезов из древесных сучков, которые были тонки, отдалённо напоминали немного согнутые в локтях изгибы рук и заканчивались на конце раздвоенными рогатинами пальцев. Беспросветная тоска Олега немного рассеялась после того, как он почувствовал хоть какое-то подобие контроля над своим телом и мог хотя бы ограниченно, но передвигаться по избушке и делать какие-то простые дела в доме. Надежда Олега окрепла, хотя и была всё ещё смутная и непонятная. Это была надежда неизвестно на что, но она была, и она придавала сил. С такими хлипкими и уродливыми ходулями нечего было и думать о побеге и спасении. Где-то в глубине души он всё же наделся дожить с Ефремом до весны, а после, уличив момент во время его отсутствия, достать лодку и плыть вниз по течению реки в надежде, что рано или поздно она вынесет его к какому-нибудь населённому людьми берегу, где он сможет позвать на помощь. Эта мысль немного приободрила Олега, и теперь его единственной целью было только одно – дожить до весны, потихоньку упражняясь в ходьбе на примитивных деревянных костылях.

Но это было ограниченное по времени и очень сомнительное развлечение. Невероятно скучные дни в постели тянулись бесконечно долго. Занесённое снегом окно практически не давало света, и Олег почти потерял счёт времени, но ему казалось, что прошло совсем немного. Из шкур диких животных Ефрем сшил ему какое-то подобие тулупа, в которое он обворачивал тело Олега и раз в пару дней выносил на свежий воздух, чтобы тот не одурел от вечного заточения. Впрочем, пребывание на свежем воздухе практически не приносило никакого удовольствия – обездвиженное тело быстро сковывал холодом колючий мороз, и Олег начинал изнемогать от ноющей боли, которой скручивались его заживающие культи. Тем не менее, возвращаться обратно в избушку тоже не хотелось – в ней приторно воняло кислым потом, слежавшимся хламом и горелым человеческим жиром, который вызывал нестерпимую тошноту до тех пор, пока нос не привыкал к этой вони.

Уже давно Олег мечтал помыться. Ему хотелось хотя бы просто обтереться чистым влажным полотенцем, или прыгнуть в снег голышом, но, будучи плотно запеленованным как младенец, он не мог этого сделать.

– Эй, – иногда задавал он вопросы Ефрему. – Ты вообще тут моешься, а?

– Ага, – отвечал тот.

– Где?

– Речка широкая, прохладная. Нырнул, глиной того. Обмылся. Обсох.

– Но речка летом, а зимой?

– Зимой? – всерьёз задумался Ефрем. – Чего там, той зимы…

Олег очень сильно опечалился когда понял, что до весны ему не помыться. Сначала он решил смириться с этим, но негодование снова заставило его говорить:

– Мне нужно помыться. У меня уже вся жопа обосрана. Ты меня держишь над ведром, я даже дел своих сделать не успеваю, и сразу назад.

На лице Ефрема отобразилось то ли смущение, то ли разочарование, то ли тоска от нежелания заниматься помывкой в такое холодное время года. Он не нашёлся что ответить и решил проигнорировать требование Олега.

– Ты слышишь меня? – снова отвлёк Олег Ефрема, который сидел за столом и вязал из сухожилий верёвку для новых птичьих силок. – Ты Ларису вообще давно мыл? Помрёт от грязи у тебя скоро. Не будет тебе детей.

– Иииыыы! – бросил Ефрем раздражённо силки, схватил с печи цинковое ведро и пошёл к ручью за льдом.

Через пару минут Ефрем вернулся снова и поставил ведро на печь. Как только лёд растаял, он отцепил от гвоздя цепь Ларисы и вывел её во двор. Почти сразу же Олег услышал дикий визг женщины, будто её резали и испугался. Ефрем вернулся быстро, ведя на цепочке полусогнутую Ларису, которая уже почти разучилась ходить прямо, а только прыгала как шимпанзе, немного опираясь иссушенными руками о землю. С Ларисы ручьями текла ледяная вода. Она скулила и тряслась, забившись в угол и шмыгая носом. Ефрем снял с гвоздя кусок Олегова комбинезона, который был пущен на тряпки, и наскоро обтёр им Ларису.

– Меня так не надо! – строго сказал Олег. – Нагрей воду.

– Вода хорошая. Быстро помою, – ответил недовольно Ефрем.

– Эй! Дружить не буду! – посмотрел Олег на Ефрема с укоризной и немного испугался встречного недовольного взгляда.

– Капризный, – пробубнил Ефрем и снова вышел за водой. – Всё не так!

Вода грелась долго. Ефрем экономил дрова для печи, в которой на протяжении всего дня чадило не больше пары поленьев. Олег лежал и понятия не имел, как он будет мыться. Он испытывал дискомфорт во всех планах – в духовном и физическом. Всё ему было неприятно, но он изо всех сил старался держать себя в руках, не раскисать и ждать весны.

В тишине он продолжал думать о Соне, при мыслях о которой ему становилось невероятно больно на сердце. Как бы он не пытался поначалу выведать у Ефрема содержание письма, которое он ей написал, тот ничего не показал. «Может, он про него уже забыл? – думал Олег спустя долгое время. – Хорошо, если так. Прошло уже… Сколько вообще прошло времени? Кажется, целая вечность».

Ефрем молчал. Он не предпринимал ничего, и это ожидание напрягало Олега. Он жалел, что задавал Ефрему по поводу этого письма столько вопросов. Наверняка в его голове отложился этот разговор.

«Но почему он тянет? Не хочет идти по зиме? Как он его вообще отправит? Получается, у него есть какие-то связи с цивилизованным миром? И как далеко от него находится этот цивилизованный мир?»

Во всяком случае, если Ефрем ждёт весны, то Олегу это будет только на руку. Он успеет уличить момент и сбежать, сплавиться по реке и позвать на помощь ещё до того, как письмо дойдёт до Сони, и она успеет что-либо предпринять.

«Да и будет ли она что-либо предпринимать? Вряд ли. А если будет? Наверняка меня будут искать. Возможно, меня ещё ищут, и если до сих пор не нашли, то это может говорить только об одном – Его сторожка находится слишком далеко от деревень, дорог и экспедиционных маршрутов. Может быть и такой вариант, что поиски уже давно сошли на нет, и меня с Лёвой уже давно похоронили, списав нашу гибель на нападение медведя, или на то, что мы просто заблудились и замёрзли в тайге ещё осенью. В любом случае, это письмо даст Соне надежду и шанс на то, что я ещё жив, и что поиски нужно продолжать».

«С другой стороны, – продолжал размышлять Олег. – Нужна ли ей эта надежда и этот шанс? Стоит ли её обнадёживать, давать повод для радости и ожидания чуда? Зачем я буду ей нужен, такой бесполезный и обездвиженный калека, который всю жизнь будет ей обузой? А встреча с родителями? Какое это будет горе, какая тяжба для них, моих бедных родителей, на чьи плечи ляжет забота о недееспособном сыне? Стоит ли вообще жить дальше и ради чего?»

В голову Олега опять, против его же воли, стали прокрадываться суицидальные мысли. И не было ничего, на что он мог бы отвлечься, чтобы отогнать эти мысли от себя, и эта безысходность ела его изнутри.

– Эй… – крикнул Олег Ефрему, не желая называть его мерзкое имя. – Что там у тебя на полке за книга лежит?

– Не знаю, – ответил Ефрем. – Давно лежит.

– Дай её мне.

– Зачем?

– Читать хочу! Я тут со скуки сдохну с тобой. Хочу вообще не думать об этом месте.

Ефрем отложил свои силки и положил перед Олегом толстый пыльный том со стёршейся обложкой. Олег подпрыгнул, облокотился спиной о стену и раскрыл протезом-палочкой книгу. На первой его странице большими печатными буквами было выведено название:

Георг Вильгельм Фридрих Гегель.

Феноменология духа.

Олег не знал что это за книга. Переложив её кое-как себе на культи ног, он, щуря в потёмках глаза, начал читать, но через несколько страниц взвыл и захлопнул книгу.

– А? – встрепенулся Ефрем.

– Это ужасно.

– Что?

– Книга.

– А?

Олег закрыл глаза и заскулил.

– Ты хотел читать, – сказал ему Ефрем.

– Да, но не это! Кто это вообще читает? Есть что-то нормальное?

– А?

– Что ещё есть, я спрашиваю?

– Вот она. Книга. Читай.

– Ты сам это читал?

– А?

– Я это не хочу читать! Я хочу читать другое!

– Ты капризный, – подытожил Ефрем. – Вода готова. Мыться пора.

– Поставь мне ведро в углу, я сам помоюсь.

– Нельзя в углу. Сыро будет.

– Ты предлагаешь мне мыться на улице? На морозе?

– Ларисе нормально… Олегу тоже.

– Не надо меня мыть! Я сам! – громко восклицал Олег, понятия не имея, как он будет мыться сам.

– Помою. Помою! Хорошо помою. Чистым будешь.

– Отпусти! Поставь меня! Не надо меня мыть! Дружить не буду!

Всё было бесполезно. Ефрем быстро скинул с Олега шкуры, вынес на мороз и начал его голого поливать тёплой водой из деревянного ковшика. Ефрем присел, перевалил тело Олега через колено и стал тереть его тряпкой по спине. Ничуть не брезгуя, он просунул руку меж его ягодиц и стал смывать водой кусочки прилипшего к волосам засохшего кала. Олег испытывал ещё больший дискомфорт, неловкость и стыд, чем когда Ефрем держал его над выгребной ямой, когда ему нужно было сходить в туалет. От унижения и стыда Олег не знал что сказать, поэтому только лишь тяжело пыхтел и ёжился от мороза.

– Сука… В кошмарах такое не приснится… Как же ты меня заебал… – бормотал он вполголоса.

Часто Ефрем уходил в «мастерскую» и по нескольку часов на дню, зачастую до самого заката что-то там мастерил и делал. Сквозь глухую снежную изоляцию и толстые бревенчатые стены домика ему не было слышно, что происходило в его «мастерской». Какие-либо вопросы задавать он не решался и только с ужасом гадал, что же может произойти там, в этом сарае, и чем Ефрем там занимается. Возвращался он обычно уже на закате, когда заметенное снегом окно начинало темнеть. После он выносил маленькое ведёрко Ларисы, в которое неизвестно каким образом он приучил её справлять свои естественные нужды, и садился за готовку ужина. Готовить Ефрему на кухне было особо нечего: были либо сушеные грибы, либо засоленный в банке дикий лук, сладкий корень неизвестного растения, вареный морс из сушёных ягод, мелкие кедровые ядра и мясо, которое было запасено у Ефрема. Человечины у него было не так много как, видимо, ему бы хотелось. Чаще он готовил либо рыбу, либо оленину, либо мясо козла, лося, может даже глухаря, лисы или зайца – словом, всё то живое, что только могло попасться в его ловушки и капканы. Объединяло это мясо только одно: всё его он ел с одинаковым отвращением, давясь, и чуть ли не изрыгая обратно. Когда он запихивал в горло очередной кусок, то старался не дышать, страдальчески морщил лицо, жевал мало и почти сразу же глотал.

У Олега от такой непривычной и скудной мясной диеты в первое время разыгралось несварение, и часто по нескольку раз на дню Ефрем помогал ему сходить в туалет, держа его над ведром Ларисы, пока сама Лара старательно обгрызала остатки мяса с костей, кинутые для неё под стол.

В один из дней Ефрем заявился в хижину радостный и счастливый, пропахший уксусом и ещё невесть чем кислым, и показал Олегу результат своего месячного труда – в его руках была какая-то ткань, и в темноте Олег сперва не смог разобрать, что это Ефрем держит в своей руке, и почему он этому так несказанно рад. Только после, когда Ефрем зажёг лучину, повесил ткань на крючок напротив кровати и стал доставать из-за пояса другие лоскутки такой же ткани и класть их на стол, по спине Олега снова прокатилась волна озноба – на крючке висела вычиненная кожа, снятая с торса убитого Лёвы. Она была чем-то похожа на длинную жилетку-безрукавку с шеи до начала лобка и копчика, с разрезом ровно посредине грудной клетки, с иссушёнными большими пятнами тёмных сосков по бокам.

Олегу стало дурно. Он снова закрыл глаза и увидел в своём воображении новую страшную картину, дополняющую его и без того переполненную коллекцию кошмаров.

– Убери это, – пробормотал Олег в потолок, тяжело дыша, уже не пытаясь хоть как-то взывать к Ефремовой совести. – Прошу тебя, убери это.

– А? Да… – как-то неуверенно и отвлечённо отвечал Ефрем, продолжая раскладывать на столе полоски. Эти полоски, судя по всему, были вырезками кожи, снятыми с ног и рук геолога. Они были разной длины и ширины, и даже нельзя было их назвать лоскутами. Некоторые были довольно крупными, самых разных форм и размеров, но Олег почему-то запомнил именно полоски.

Три дня подряд Ефрем долго что-то шил, резал, изредка прикладывая заготовки к телу негодующего Олега, который активно кричал и дёргал во все стороны культями.

– Ты тоже меня так будешь мучать? – спросил успокоившийся после очередной истерики Олег.

– А?

– Как Ларису, как Лёву, да? Я для тебя всего лишь очередная игрушка, а когда ты наиграешься, то просто зарежешь меня, беспомощного и слабого, сваришь моё мясо, а из кожи понашьёшь поделок?

– Нет… – сделал испуганные глаза Ефрем, бросил выкройку и встал из-за стола. – Нет, нет…

Он сел возле Олега и начал осторожно, будто с опаской, гладить его бок. Олег невольно поёжился и сжался от прикосновений Ефрема.

– Друзья, да? – с какой-то надеждой и мольбою в голосе говорил Ефрем. – Друзья… Ты друг… Друга не ем… Нельзя. Лариса тоже друг. Лариса не говорит… далеко уже… Жалко. Не хотел так, правда, не хотел так… Жил дружно, хорошо. Она не хотела, она хотела домой. Плакала, ревела. Больно, тяжело было рожать… Были дети потом, но я не смог… Это так вкусно, я не смог… – в какой-то момент Ефрем запнулся, и на его глазах даже навернулись слёзы. – Она ушла… Дети появляются, Ларисы больше нет…