000
ОтложитьЧитал
– Вы, ребята, конечно, здоровые бугаи, ничего не скажешь, – продолжала она, в свою очередь кивая им. – Бог вас силушкой не обидел. Но, признайтесь, до бати вам всё равно далеко. Вот уж богатырь был! То-то силищи в нём было! Подковы не гнул, правда, но, если б пришлось, уверена, погнул бы запросто. Меня, как пушинку, подхватывал одной рукой и сажал к себе на плечи. И выходил со мной со двора, и уходил далеко-далеко. Через лес, через поля, всё дальше и дальше. Мне чудилось, что мы с ним идём на край света. И я закрывала глаза, и сердце у меня сжималось от сладкой жути. А он, будто чувствуя это, насмешливо подбадривал меня: чего, мол, ты испугалась, дурочка? Я же здесь! Твой папка с тобой. И всегда будет рядом с тобой, пока жив… И пока он с тобой, ты ничего и никого не должна бояться… ничего с тобой не случится… Ты как за каменной стеной…
Её голос, делавшийся, по мере того как она говорила, всё слабее и прерывистей, оборвался, и она смолкла, потупившись и уткнув взгляд в пол. А когда подняла голову и опять взглянула на Дениса, в её глазах блестели слёзы. И голос был сдавленным, задыхающимся, когда она повела свою речь дальше:
– Но, как оказалось, эта каменная стена на самом деле так хрупка. Как стекло… И её так легко разрушить… сравнять с землёй… Достаточно одного малолетнего подонка, у которого молоко на губах не обсохло, за рулём дорогой тачки, чтобы убить такого человека. Больше, чем человека… Моего отца!..
Силы вновь изменили ей, и голос её пресёкся. Она снова уронила голову и некоторое время безмолвствовала, и Денис даже начал думать, что она умолкла окончательно. Но девушка, видимо одолев нахлынувшее волнение, опять вскинула на него пылающий, пронизывающий взгляд и возбуждённо, с надрывом заговорила:
– Он был ещё жив… И он узнал меня… И даже нашёл силы улыбнуться… И хотел что-то сказать мне… Наверно, как всегда, утешить… или попрощаться… Но не смог. Не хватило сил. Он стал задыхаться, захрипел, изо рта хлынула кровь… – Она стиснула кулаки и сверкнула глазами. Денису показалось, что она сейчас прожжёт его этим огнистым, испепеляющим взором. – И умер! У меня на руках… Лучший человек на свете… Лучший из отцов… Отец, о котором можно только мечтать…
Подступившие к горлу слёзы помешали ей говорить, и она опять утихла, покачивая головой и стискивая и покусывая побелевшие губы, точно сдерживая готовый вырваться крик. Очевидно, тяжёлые воспоминания двухлетней давности всколыхнулись в ней с новой силой и заставили её вновь пережить случившееся тогда. Даже Денис, которому, казалось бы, было совсем не до того, поневоле вслушался в её рассказ и ощутил всю безмерность и безысходность горя, испытанного когда-то этой в прямом смысле роковой для него девушкой. И не то чтобы посочувствовал ей – испытывать к ней участие после всего происшедшего и обещавшего произойти он был не в состоянии, – но как будто уловил в её голосе, тоне, во всём её облике что-то человеческое, наличия чего в ней даже не предполагал. И это на мгновение оживило в нём умершие было надежды. Он поверил было, захотел поверить, что не всё ещё потеряно, что он не обречён окончательно и бесповоротно, что его участь не предопределена и совершенно неожиданно может измениться в лучшую сторону…
Однако ему не слишком долго пришлось тешить себя иллюзиями, так легко, с такой готовностью вспыхивающими в отчаявшемся сердце. В глазах Лизы, вновь устремившихся на него, загорелись безумные, дьявольские огни, черты исказились, а в голосе прозвучали стальные ноты, когда она произнесла, с нажимом отцеживая слова:
– И ведь в тот проклятый день я потеряла не только отца, но фактически и мать. Она не выдержала всего этого, у неё случился инсульт, и с тех пор она…
Её голос опять сорвался, лицо болезненно искривилось, губы задрожали. Но она тут же усилием воли сжала их, мотнула головой, словно отметая воскресшие в памяти страшные картины, и после короткого перерыва продолжила:
– Не знаю, как я сама не умерла после всего этого. Или не сошла с ума… Но я выдержала, выстояла. Я ведь сильная. Я в отца. Не внешне, так внутренне… Только слабаки и неудачники вечно ноют, скулят и жалуются. И пальцем не пошевелят, чтобы изменить хоть что-то в своей никчёмной жизни. А сильные люди умеют постоять за себя. Не склоняются, не покоряются, не пасуют перед трудностями. Даже самое страшное горе, даже потерю того, чью потерю вроде бы невозможно пережить, они умеют принять и перенести с достоинством. И жить с этим дальше, как бы ни было тяжело и нестерпимо больно… Но самое главное, – тут она гордо вскинула голову и торжествующе усмехнулась, – самое главное – они умеют мстить! Ничего не забывают и не прощают. Воздают своим врагам полной мерой. И не беда, если и сверх меры. Око за око, зуб за зуб! Мудрое правило. Наверно, единственное, что стоит запомнить из той толстой скучной книжонки, которую я от нечего делать почитывала когда-то. И я запомнила. И следую этому правилу неукоснительно. Порой буквально… Вот и сейчас, пожалуй, сделаю так же. Первое, что я возьму у тебя, будет зуб. Ну а потом уж всё остальное. Внутренние органы, как обычно, оставим напоследок. На десерт, так сказать.
С этими словами и с ехидной ухмылкой на лице она двинулась к Денису, у которого от её последних слов захолонуло сердце. «Ну вот и всё, – мелькнуло у него в голове, – сейчас начнётся… Дай мне сил!» – мысленно обратился он к кому-то, сам не представляя к кому, закатив глаза кверху и упёршись взглядом в тёмную, будто закопчённую, дощатую кровлю.
Лиза между тем, остановившись в шаге от него, коротко бросила через плечо:
– Инструменты.
Валера, словно только и ждал этого приказания и отлично знал, какие именно инструменты требуются сестре для осуществления задуманного, немедленно подал ей молоток и стамеску. Взяв молоток в правую руку, а стамеску в левую, девушка приблизилась к окаменевшему, полумёртвому Денису вплотную и заглянула в его округлившиеся, полные невыразимого ужаса глаза. И, вероятно, увиденное понравилось ей, так как лучезарная улыбка осветила её лицо и весёлые озорные огоньки заплясали в её глазах.
– Ты боишься! – сказала она, забираясь, точно буравом, казалось, в самую глубину его расширившихся и потемневших зрачков. – Боишься так, как не боялся ещё никогда в своей жизни. Так ведь?.. Как же я люблю видеть этот страх! Видеть и ощущать его почти физически. Как он исходит, истекает, струится из вас. Таких вот, как ты и твой дохлый кореш. Это чувство ни с чем не сравнимо. Оно опьяняет, будоражит кровь… А сейчас, – улыбнулась она ещё ярче и светозарнее, – сейчас ты испытаешь боль, какую никогда ещё не испытывал. Я бы сказала, квинтэссенцию боли. Вариант адских мук, которые тебе доведётся пережить ещё здесь, в этом мире, прежде чем отправиться в другой. И я, тут можешь не сомневаться, сделаю всё для того, чтобы это не произошло чересчур скоро. Нам бы не хотелось потерять тебя так же быстро, как твоего приятеля-кастрата. Такой досадной ошибки мы не повторим… Ну а теперь, – улыбка вдруг испарилась с её лица, а голос, утратив мягкость и певучесть, стал сухим и жёстким, – поиграем в стоматолога. Обожаю эту игру! Надеюсь, тебе тоже понравится. Открой-ка рот, да пошире.
Денис не исполнил требуемого. Он, казалось, вообще не понял, что она имела в виду. Лишь продолжал таращиться на неё с недоумевающим, обалделым видом.
Лиза усмехнулась и отчётливо и раздельно, будто втолковывая ребёнку или разговаривая с плохо слышащим, промолвила:
– Ты не смотри на меня такими жалкими собачьими глазами, а делай то, что я велю. Мои приказы надо выполнять быстро и беспрекословно.
Денис не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки быстро и беспрекословно выполнить приказ.
Чем вызвал всплеск неудовольствия у девушки. Она, видимо начиная терять терпение, нахмурилась и с расстановкой произнесла:
– Ты что, не догоняешь, придурок? Я ж русским языком тебе сказала: открой рот! Мне десять раз повторять, что ли?
Но и это, по-видимому, не произвело впечатления на Дениса, то ли действительно не понимавшего, чего от него добиваются, то ли использовавшего это мнимое непонимание в качестве самозащиты.
Однако таким способом он мог лишь немного потянуть время, но никак не избежать неминуемой развязки. Валера вмешался и подсказал напарнице:
– Да что ты валандаешься с ним, сеструха? Дай ему молотком по зубам, он и раззявит пасть!
Совет, видимо, показался Лизе дельным. Она приблизила своё, вновь тронутое улыбкой и слегка зарумянившееся лицо к застылому, белому как бумага лицу Дениса и вполголоса вымолвила:
– Слыхал, а? Мне сделать так, как брательник говорит, или ты всё-таки раскроешь свой хлебальник?
Угроза подействовала. Денис медленно, неуверенно, точно его лицевые мускулы были сведены судорогой, начал приоткрывать губы, а затем, после новых, ещё более настойчивых и нетерпеливых понуканий девушки, вынужден был расцепить плотно стиснутые зубы. В образовавшуюся щель тут же проникла Лизина стамеска, и он ощутил её холодные резкие прикосновения к языку и дёснам и неприятный металлический привкус, отчего он скривился, а на глаза его невольно навернулись слёзы. Он непроизвольно попытался отстраниться, но упёрся затылком в бревно, к которому был привязан.
Лиза же принялась разжимать его будто одеревенелую челюсть, сопровождая свои действия насмешливо-похабными комментариями:
– Ну, ты давай заплачь ещё, как девчонка! И не морщись так, будто тебе член в рот суют. Это тебе не грозит, можешь не беспокоиться… Хотя для тебя, наверно, было бы лучше член пососать. Это мало того что совсем не больно, так даже приятно. Уж поверь мне, я знаю, о чём говорю. Опыт какой-никакой в этом деле имеется…
Балагуря и похохатывая, она ещё некоторое время растягивала его рот до нужного ей предела, а когда наконец он оказался распахнут настежь, заглянула в него с внимательно-заинтересованным видом и стала водить кончиком стамески по зубам нижней челюсти.
– Ну-с, больной, поглядим на ваши зубки. Проверим их состояние. Посмотрим, много ли сладкого вы едите… А, что, любишь сладенькое? – неожиданно отвлёкшись, подмигнула она Денису и растянула губы в шаловливой улыбке. – Любишь, признайся. Все вы любите. Вон твой приятель не скрывал этого. Даже бравировал этим. За что, правда, и поплатился по полной программе… А ты, как я погляжу, скромник такой, тихоня. Прям как целка. Или только вид делаешь, а на самом деле… В тихом-то омуте, сам знаешь… Ой! – вдруг вскрикнула она, расширив глаза и устремив пристальный взор в глубину его рта. – Больной, да у вас кариес! Вот, на зубе мудрости, червоточинка. Безобразие! Нужно срочно удалить. Немедленно!
Денис так никогда и не узнал, был ли у него кариес на самом деле или это была милая шутка вошедшей в роль стоматолога девушки, потому что он не увидел больше свой зуб мудрости. Лиза приставила к нему острый кончик стамески, сощурив левый глаз, примерилась, чуть повернула её, устанавливая поточнее, и, взмахнув молотком, ударила по её ручке. А затем, почти сразу же, ещё раз.
Неимоверная, чудовищная, жгучая, как огонь, боль пронзила его насквозь. Он даже представить себе не мог, что может быть так больно. В этом Лиза оказалась права: никогда в жизни он не испытывал такой боли. В первые секунды после удара она буквально разорвала его челюсть, затем охватила, точно пылающим жгутом, голову, погасив свет в глазах и взорвав мозг. После чего стремительно растеклась по телу, затопив нечеловеческой мукой все его части, заставив трепетать и содрогаться каждую клеточку, превратив всего его в одно сплошное невообразимое страдание.
Денис даже не закричал. Он просто завыл, как зверь. Откуда-то из глубины его вырвался такой дикий, ни на что не похожий, ни с чем не сравнимый звук, который ни разу ещё не доводилось ему издавать. Он весь скорчился у своего столба, как раздавленный червяк, выгнулся какой-то немыслимой дугой и, уронив голову на грудь, исторг изо рта поток слюны и крови, вместе с которым вывалился и злосчастный зуб мудрости с действительным или вымышленным кариесом.
Всё это происходило под аккомпанемент громкого задорного смеха Лизы, которая, не отводя от своей скрюченной и воющей жертвы неотрывного горящего взгляда, покатывалась от хохота, схватившись за бока и раскачиваясь из стороны в сторону. Ей вторил Валера, присоединив к её мелодичному переливчатому смеху своё сиплое бухающее гоготанье. И лишь Толян был невозмутим и наблюдал за всем с чуть отстранённым видом и едва приметной небрежной улыбкой на тонких сомкнутых губах. По-видимому, он не воспринимал происходящее всерьёз и рассматривал это как невинную детскую забаву, своего рода разминку, подготовку к чему-то гораздо более важному и трудоёмкому, где уже понадобится его непосредственное и, возможно, решающее участие.
Лиза между тем никак не могла успокоиться, хохоча как сумасшедшая, отирая выступившие на глаза слёзы и едва выговаривая сквозь смех:
– Ну, как из меня стоматолог? Клёвый, да? Тебе, я вижу, понравилось… Да и не только тебе. Все, кто побывал тут до тебя, были в восторге от моего искусства… Которое я оттачиваю от раза к разу. А то раньше, бывало, пока выбьешь зуб, весь рот раскровянишь больному, так что и зубов уже не видно. А сейчас, сам видел, один, максимум два удара – и готово! И я рада, и пациент доволен… Так ведь, да? Ты доволен, сучёныш? – вдруг резко оборвав смех и брезгливо оттопырив губы, неожиданно грубо спросила она. – Попробуй только скажи, что нет!
Но это был праздный вопрос. На него не могло быть ответа. Денис не мог сказать ни «да», ни «нет». Он вообще не в состоянии был произнести ни слова. Лишь протяжный захлёбывающийся вой и невнятные прерывающиеся всхлипы вырывались из его перекошенного кровоточащего рта, извергавшего всё новые то ярко-красные, то бледно-розовые струйки, стекавшие по подбородку и шее и капавшие на пол.
– А-а, ну да, понимаю. Тебе трудно говорить, – напустив на себя комично-участливый вид, проворковала Лиза, сочувственно покачивая головой. – Моё лечение немного жестковато, признаю это. Ограниченность в средствах даёт себя знать… Ну, впрочем, как и во всей нашей медицине… Приходится экономить буквально на всём, в том числе на болеутоляющих… Но, в конце концов, не так уж это страшно. Врач вынужден причинять боль, это неизбежно в его профессии. Он делает это ради высшей цели – исцеления больного. И я этой цели достигаю всегда. Моё лечение необычайно, просто феноменально эффективно! Жалоб от больных, во всяком случае, на моей памяти ещё не бывало. А у меня ведь было много пациентов… даже не припомню уже, сколько именно… Братан, сколько додиков побывало у нас тут? – осведомилась она, полуобернувшись к Валере.
– Одиннадцать штук, – с готовностью ответствовал Валера с широкой счастливо-идиотской улыбкой на круглом румяном лице, лишённом всякого выражения. – Эти двое, получается, двенадцатый и тринадцатый.
Лиза подняла кверху указательный палец и прижмурила глаза от удовольствия.
– О, вот видишь, какая я молодчина! Скольких вылечила. Цельных одиннадцать душ, один к одному! Ну, а с тобой и твоим корешком уже тринадцать будет. Чёртова дюжина! И исцелились ведь все без исключения! Причём от всех болезней сразу. И реальных, и воображаемых. Вот твоего дружка исцелила уже, упокоила на веки вечные. Теперь твой черёд, чувачок!
И тут совершенно неожиданно Денис выдавил из себя несколько слов, хотя от него сейчас меньше всего можно было ожидать этого. Сквозь нестройный хлюпающий вой, вырывавшийся из его сведённого судорогой горла, вдруг донеслось едва различимое, задыхающееся бормотанье:
– З-за что?.. Что я вам… сделал?
Лицо девушки внезапно сделалось серьёзным. Выражение издевательского сопереживания и ироничного бахвальства исчезло с него, сменившись суровой, высокомерно-презрительной миной. Глаза её сумрачно блеснули, когда она искоса взглянула на него и медленно, глуховатым голосом переспросила:
– За что?.. Мог бы вообще-то и догадаться, если не круглый дурак… Хотя, возможно, ты действительно дурак. Всяко бывает… Ну что ж, тогда объясню. Чтоб ты, прежде чем околеть, уяснил себе суть дела. А она проста. Прям как сама жизнь… – Лиза перевела дыхание и, чуть скривив лицо в напряжённой усмешке, по-прежнему неспешно, выделяя отдельные слова, продолжила: – Моего отца убил какой-то малолетний мажор на крутой тачке, нёсшийся на ней как угорелый. А потом смывшийся с места аварии и оставивший сбитого им человека умирать на дороге, в луже собственной крови… Даже сбитой собаке нормальные люди пытаются оказать помощь. А здесь человек… мой отец… – Её голос, как всегда, когда она вспоминала о погибшем родителе, дрогнул, а взгляд чуть затуманился. Но она, помолчав лишь мгновение, перемогла себя и заговорила вновь: – И тогда я решила… нет, мы, его дети, вместе решили мстить. Беспощадно, страшно, кроваво. Так, чтобы наши враги почувствовали то, что чувствовали мы. Чтобы они испытали ту неописуемую, нестерпимую боль, которую испытали мы. Чтобы они умирали долго и мучительно, ощущая смерть всем своим существом… Вот как ты сейчас ощутишь её! – закончила она, перейдя на зловещий полушёпот и скрипнув зубами.
Денис, по-прежнему кривясь от не стихавшей ноющей и дёргающей боли, обратил на девушку загнанный, измученный взгляд и чуть слышно, едва шевельнув окровавленными губами, промолвил:
– Но я-то тут при чём?.. Я не мажор… И я никого не убивал.
Лиза недоверчиво взглянула на него.
– Ага, конечно, так я тебе и поверю. Здесь-то вы все бедненькими и несчастненькими прикидываетесь. Невинными агнцами. В жалкой надежде спасти свои убогие жизни… Только неужели ты считаешь меня такой дурой, чтобы поверить в то, что обычные, живущие на зарплату люди могут разъезжать на такой шикарной тачке, как у вас! Я догадываюсь, сколько примерно она стоит. И что-то мне подсказывает, что ты в своём ещё очень нежном возрасте вряд ли способен заработать на такую машинку. Значит, взял покататься у папашки-деляги. Возможно, даже без его ведома. Ведь, сидя в таком авто, легче знакомиться с девочками, пускать им пыль в глаза, кружить их пустые головки. Можно, если повезёт, и потрахаться по-быстрому на заднем сиденье. Салон-то большой, места достаточно. Девочки ведь любят дорогие машины и богатых парней и на многое ради этого готовы…
– Это не моя машина, – собравшись с силами и с трудом преодолевая очередной приступ боли, прервал Денис разговорчивую красотку, с удовольствием предававшуюся своей праздной болтовне.
– Что-что? – спросила она, чуть прищурившись.
– Это не моя машина, – повторил Денис, твёрдо глядя ей в глаза и чувствуя, как его щёку подёргивает тик. – Приятель пригласил покататься… А я не мажор… совсем не мажор…
Он хотел ещё что-то сказать, но боль в развороченной челюсти стала в этот момент настолько невыносимой, что он вынужден был умолкнуть и, стиснув зубы, лишь глухо застонал.
А Лиза после его слов немного задумалась, как будто охваченная некоторым сомнением. Которое, впрочем, оказалось очень лёгким и мимолётным и, разумеется, никак не повлияло на её намерения. Она передёрнула плечами и, окинув Дениса отстранённо-уничижительным взглядом, холодно проговорила:
– Ну что ж, тем хуже для тебя. Отдуваешься, можно сказать, за чужие грехи. Не путался бы с богатеньким дружком и не садился бы в его тачку, купленную на нетрудовые доходы, и всё б у тебя было тип-топ. Сидел бы сейчас дома, с мамой и папой, или, ещё лучше, со своей подружкой в каком-нибудь уютном местечке… Есть ведь подружка, а? Должна быть, конечно. Куда ж без подружки? Не дрочить же в твои-то годы, не подросток уже, – и она вновь рассмеялась, хотя уже не так громко и весело, как прежде, даже как будто немного устало.
Её смех быстро угас. Брови нахмурились, в глазах снова вспыхнул периодически загоравшийся там жестокий огонь. Она повела ими кругом и, задержав взгляд на стоявшем поблизости громоздком деревянном чурбаке, утыканном ножами самых разных размеров и форм, подошла к нему. Выбрав приглянувшийся ей нож, потрогала пальцем его широкое блестящее лезвие и, удовлетворённо улыбнувшись, вернулась к Денису. Тот, напряжённо следивший за её манипуляциями, невольно подался всем телом назад и вжался в столб, не отрывая от вооружившейся девушки остановившегося взора и с замиранием сердца ожидая дальнейших её действий.
А та, будто нарочно, не спешила. С лёгкой, завуалированной полуулыбкой разглядывала свою жертву, словно изучая, исследуя её, очевидно наслаждаясь ужасом и томительным ожиданием, застывшим в распахнутых глазах Дениса и растягивая это удовольствие. А затем, вероятно для того, чтобы сделать его острее, приблизилась к своему пленнику вплотную и принялась неторопливо водить лезвием ножа по его лицу. Причём так старательно и усердно, что даже высунула кончик языка, прям как прилежная ученица, с усилием выводящая в тетрадке неподдающиеся, немного корявые буквы.
– Вот я думаю, – проговорила она чуть погодя, – что же вырезать тебе в первую очередь? Никак не могу определиться. Но надо же с чего-то начать…
– Начни с глаза, сеструха, – подсказал услужливый Валера, как обычно сопровождая свои слова дурацким смешком. – Ты классно глаза выковыриваешь, прям заглядение!
– Хм, а почему бы, собственно, и нет, – согласилась Лиза и, царапая щёку Дениса остриём ножа, по-прежнему очень медленно подтащила его к правому глазу. – А то ты так испуганно пялишься на меня, будто я какое-то страшилище, – со смехом прибавила она, – что меня так и подмывает потушить твои глазёнки… Ну, или хотя бы один для начала… Только вот не решила ещё какой, правый или левый.
Словно озадаченная этой сложной дилеммой, она задумалась, машинально водя кончиком ножа от одного глаза к другому и обратно.
– Ой, а чего это я мучаюсь? – воскликнула она спустя мгновение, точно осенённая внезапной идеей. – Предоставлю-ка я выбор тебе самому. Ну, давай, говори, какой глазик тебе выколоть?
Денис молчал. От всего происходящего он оцепенел. Лишь очумело таращился на мелькавшее перед ним, тускло поблёскивавшее лезвие и злорадно ухмылявшееся, особенно страшное и отвратительное для него в этот момент лицо своей мучительницы.
– Ну, что опять заглох, чмо? – нетерпеливо вопросила она. – Выбирай, говорю, с каким глазом желаешь попрощаться… Не, ну понятно, что ты вообще не хочешь этого. Но, видишь ли, ты сейчас не в том месте и не в том положении, чтобы чего-то хотеть. Здесь всем насрать на твои желания. Здесь имеет значение только то, чего желаю я. Ясно тебе?
И поскольку, похоже, совершенно ошалевший от всего творившегося Денис упорно молчал, затаив дыхание и смертельно побледнев, Лиза сделала выбор сама. Она приблизила остриё ножа к его правому глазу и оттянула тонкую кожицу снизу от него. Образовавшееся между этим кусочком кожи и глазным яблоком небольшое отверстие почти сразу же наполнилось непроизвольно выделившейся слёзной жидкостью, через мгновение переполнившей ямку и узенькой струйкой побежавшей по ножу. Что позабавило смешливую девушку, настроение которой имело обыкновение стремительно меняться в зависимости от внешних обстоятельств, а может быть, в ещё большей мере от неких внутренних побуждений, неведомых окружающим и тем более Денису, который не понимал и не чувствовал уже ничего, кроме беспредельного, всепоглощающего, заполнившего всё его существо животного ужаса.
– Ой-ой, ну вот уже и слёзки потекли! – рассмеялась она искренне и простодушно, как самая обычная девчонка, от полноты жизненных сил и брызжущего через край беспричинного веселья способная расхохотаться над чем угодно. – Расплакался, как баба… Хотя, признаю, тебя в какой-то мере, конечно, можно понять: зуб мудрости уже потерял, а сейчас вот без глаза останешься. Прямо скажем, сегодня не лучший день в твоей жизни!
Собственная шутка так рассмешила её, что она вынуждена была отвести нож от Денисова глаза и отдаться разудалому, бесшабашному смеху, сотрясшему всё её стройное, гибкое тело. Которому, как обычно, вторил дребезжащий сипатый гогот её малоумного братца, всегда готового посмеяться по любому поводу.
Но, как бывало уже не раз, её веселье вдруг резко прекратилось, сменившись размышляющим и хмурым выражением. Лиза приставила кончик ножа, смоченный Денисовыми слезами, к своему внезапно насупившемуся лбу и раздумчиво произнесла:
– Блин, но если я выколю тебе твой паршивый глаз, то ты одним оставшимся плохо будешь видеть то, что мы станем делать с тобой дальше. А ты обязательно, непременно должен увидеть это! Причём очень чётко, во всех подробностях. Подобное зрелище нельзя пропустить. Где ты ещё такое увидишь? Только здесь, в этом замечательном сарае, где побывало до тебя ровно одиннадцать таких же ушлёпков, как ты. И все они увидели тако-ое!.. – не досказав, она прикрыла себе рот ладошкой, точно боясь проговориться раньше времени, и восхищённо округлила глаза. – Ну, впрочем, ладно, не будем забегать вперёд. Всё по порядку.
Она окинула Дениса зорким, ощупывающим взглядом и, немного помедлив, проговорила:
– Ладно, с глазом погодим пока, для пользы дела… Но отрезать у тебя хоть что-нибудь я всё равно должна. Я уже настроилась. Я хочу крови! Вот только что?.. А-а, кажется, придумала…
И она, широко улыбнувшись и азартно сверкнув глазами, взмахнула ножом перед самым носом у Дениса и, схватив его левой рукой за ухо, молниеносным движением отхватила ему мочку.
Вопреки её ожиданиям, он не закричал. Лишь непроизвольно, судорожно дёрнулся. Из груди у него, сквозь крепко стиснутые зубы, вырвался сдавленный стон, а взор вновь помутился от острой, режущей боли. По шее побежала быстрая багровая струйка, которая, достигнув прикрытого футболкой плеча, стала растекаться по нему размытым, постепенно увеличивавшимся пятном.
Лиза отступила на шаг и пристально, жадными, пылающими глазами воззрилась на него, точно любуясь делом своих рук и получая удовольствие от зрелища струящейся крови и корчащегося в муках тела.
– Ну вот, так уже лучше. Намного лучше. Просто блеск! Ты даже не представляешь, какой ты красавчик. Жаль, что твоя девушка не видит тебя сейчас. Уверена, она полюбила бы тебя ещё больше… Однако, – обмолвилась Лиза со вздохом притворного сожаления, – она, увы, никогда больше не увидит тебя. Как и ты её. Не судьба вам, видно, быть вместе. У вашей лавстори не будет хеппи-энда. Ты расстроен этим, признайся?
Ответа она не услышала. Денис менее всего настроен был в эту минуту признаваться в чём-либо. К нестихавшей боли в челюсти прибавилась новая, не менее пронзительная и невыносимая. Его выдержки едва хватало на то, что терпеть эту двойную муку, явно превышавшую его и без того скудные – и продолжавшие стремительно иссякать – физические и душевные силы.
Лиза недовольно поморщилась.
– Опять ты немого из себя корчишь. Это, наконец, просто невежливо. Я же девушка, в конце концов. Ты у меня в гостях… ну, пусть и не совсем по своей воле. Но сути это не меняет. Мог бы быть немного общительнее. Не убыло б тебя, если б ты выдавил из себя пару-тройку слов. Неужели тебе самому неинтересно поделиться своими ощущениями? Ведь, уверена, таких у тебя ещё никогда не было… Да и не будет, – прибавила она, сумрачно ухмыльнувшись и потрогав пальцем кончик ножа. – Уж об этом-то я позабочусь. Из этого сарая не вышел ещё никто. Отсюда – только ногами вперёд!
И, убедительным тоном сделав это заявление, в правдивости которого у Дениса не было ни малейших оснований сомневаться, она вновь, чуть склонив голову, устремила на него пытливый, оценивающий взгляд и, выразительно шевельнув бровью, отметила:
– Нет, чего-то всё-таки не хватает для полноты картины. И крови, что ни говори, маловато. Надо добавить. И немедля!
И, опять подступив к нему, она таким же стремительным, неуловимым для глаз движением, каким отрезала ему пол уха, полоснула его по лбу, прочертив на нём тонкую, чуть изгибающуюся полосу.
Денис вновь машинально подался назад и глухо застонал. Струйка крови потекла по переносице, скользнула по узенькой бороздке между носом и левой щекой, залила губы и подбородок.
– Шикарно! – в восторге воскликнула Лиза и от полноты чувств отбросила нож и, совсем как маленькая девочка, захлопала в ладоши, как если бы перед ней был не полузамученный, залитый кровью человек, а миленький пушистый котёнок, к которому сама собой тянется рука, чтобы погладить его. – Вот теперь просто идеально! Именно так, как я люблю… Я ведь, можно сказать, художник в своём роде. Только мой холст – человеческая плоть, а кисть – хорошо отточенный нож, которым я малюю такие картины, что куда там всяким Пикассо и Дали. Они жалкие мазилы рядом со мной. Не каждый ведь, далеко не каждый сможет писать по живому, трепещущему от дикой боли телу, выслушивая одновременно стоны, крики, мольбы о пощаде… Нет, не каждый. Потому что хлипкие вы все, кишка у вас тонка. А у меня нет. Я могу. Я сильная! На всё способна… как мой отец… – бормотала она точно не в себе, расширив глаза и вздрагивая от внезапно накатившего на неё нервного возбуждения. – Вот это настоящее, истинное художество! Искусство высшего порядка. Искусство будущего! Прекрасное и свободное. Неистовый, неукротимый творческий полёт… Да-а, я уверена, так будут писать когда-нибудь, через много-много лет… когда уже не будет на этом свете нас всех… И даже память о нас сгинет без следа… будто и не было нас никогда…
Её всё более слабевшая и глохнувшая речь стихла окончательно, а вместе с нею схлынул и ненадолго овладевший Лизой энтузиазм. Блеск в её глазах поугас, зрачки сузились, лоб прорезала хмурая морщинка. Потом на её губах зазмеилась тонкая кривоватая улыбка, и она, разведя руками, с оттенком сожаления произнесла:
– Но, увы, моих художеств никто никогда не увидит. Мой редкостный, уникальный талант не оценят. Мне суждена участь непризнанного гения… Но оно и понятно, – её голос окреп, а улыбка сделалась ярче и увереннее, – моё искусство тайное, покрытое мраком, немного психоделическое. Оно не предназначено для всеобщего обозрения, для толпы. И мои, так сказать, картины хранятся в потайном месте. Совсем недалеко отсюда… И ты будешь там лежать, чувачок, – пообещала она Денису, игриво мигнув ему. – Вместе с остальными. Отличная у вас там компашка подобралась. Молодых, красивых… и мёртвых! – насмешливо-загробным голосом закончила она, потешно закатив глаза и скрестив руки на груди.
И тут же, не выдержав, разразилась таким безудержным, заразительным смехом, что даже бесстрастный, угрюмый Толян, глядя на неё, невольно чуть скривил своё застылое, каменное лицо, что, по-видимому, должно было означать улыбку. Валера же, не привыкший сдерживать себя и выражавший свои несложные чувства открыто и непосредственно, захохотал так громко и раскатисто, что от этих громоподобных звуков, казалось, вздрогнули ветхие стены старого сарая.