Мерцание росы

Рельсы

Люди в городе называли это “частный сектор” – одноэтажные дома, стоящие близко друг к другу и разделенные забором у кого из сетки, у кого – из кирпича. Для меня всегда было непонятно, что в нем частного, но ощущение безнаказанности, которое я испытывал, находясь среди этих странных домов с деревянными ставнями, было чем-то особенным, что я никогда не мог пережить в своём мире асфальта. Обычно родители привозили меня в пятницу вечером и забирали через двое суток. Этого времени мне было достаточно, чтобы впитать все доступные степени свободы: я мог гулять до полуночи, питаться только фруктами и жвачкой, не мыться перед сном и всё, что я там делал, было направлено только на одно – перепиливание ошейника привычного мира.

Забрав мяч с заднего сидения, я захлопнул дверь машины ровно в полдень и, не оглядываясь, помахал рукой на прощание. Звук дверного замка был границей, за которой семья переставала существовать, и я переходил под кураторство улицы. Первым, кто меня встречал, был пёс – полукровная лайка. Глупая, но добрая. Этого было достаточно, чтобы отвечать ему теплом и не спрашивать, почему он не родился чистокровным представителем полярных ездовых.

– Держи, держи, – я пытался заглушить его радостный лай сочной костью.

– Так, гости у нас, – бабушка вышла навстречу и помогла мне разобраться с собакой – проходи в дом, будем пить чай.

– Привет ба, да я дома ел.

– Ну, проходи.

Каждый элемент старого дома был украшен моим видением абсолютного искусства – плакаты с любыми киногероями, рисунки каких-то рок-групп и прочие элементы субкультур, казавшиеся старшему поколению сущим демонизмом. Я достал жвачку, развернул и шлепнул новую наклейку с ван-Даммом прямо на шкаф. Герой одобрительно сверкнул глазами.

– Точно ничего не будешь? Есть орешки со сгущенкой, – бабушка шла следом и ударила в самое слабое место.

– Орешки?

– Да. Сегодня делала.

– Ладно, буду, – я пал перед кондитерским искушением и устроился за столом.

За чаепитием я, как обычно, кивал головой, но совершенно не вникал в диалог. Перед глазами стояла предстоящая велопрогулка с Пашкой. Мы гоняли вокруг переулка с бешенной скоростью, нарушая привычные ритмы бытия городской окраины. За нами носились не только собаки, но и коты – всем хотелось цапнуть за ногу источник беспокойств. Поблагодарив за кулинарные изыски, я вышел из-за стола и, прихватив спички, уже мчался в сторону Пашкиного дома. Суровый лай был ответом на мой стук, и пока я пытался призвать дворнягу к диалогу, в воротах появилось переднее колесо зеленой “Камы” с противогазными шлангами на вилке.

–Здорово, – Пашкино приветствие затерялось в приятных ритмах песни, доносившейся из выставленных в форточку динамиков.

– Здорово. Куда сегодня? – помогая вытащить велосипед в расщелину ворот, я пожал дружескую руку.

– Да не знаю. К черному дому? – Пашка предложил самое жуткое место – опустевший дом цыганской ведьмы. Все боялись этого места и обходили стороной.

– Были там сто раз, – отмахнулся я от варианта – делать вид, что страшно больше не хочу.

– Ладно. Погнали. По дороге решим.

– А чего за песня?

– Credo. Ламбада. Брат кассету пробил. Свежак! – Пашка с довольным видом рванул вперед, оставив за собой клубы пыли.

Я двинулся за ним и даже ветер не знал, чем закончится этот день. Проехав километра два, мы добрались до корпусов заброшенного завода электротехники. Говорят, в прежние времена он производил системы наведения для ракет и прочую секретную механизацию, но сейчас, забитые фанерой окна говорили лишь об одном – идеология страны изменилась.

– Перекур, – Пашка слез с велика и поставил его на подножку – пить будешь?

– Давай.

Приземлившись на траве у крыльца смертоносного производства, каждый начал думать о своем, передавая фляжку с водой. Мы редко говорили о чем-то кроме маршрутов. У меня вообще создавалось впечатление, что каждый человек приходит в жизнь другого для определенной цели. По крайней мере, Пашка в моей был этаким бесстрашным проводником по запретной земле.

– Знаешь, тут за корпусом идет железная дорога…

Он не успел закончить мысль. Я знал, к чему он клонит и поднял свой велосипед.

– Я готов.

Пашка молча встал, фирменным ударом убрал подножку и, виляя рулем, медленно тронулся за угол могучего здания. Его движение было настолько невероятным, что я невольно повторил его, хотя подножки на моем велике не было. Вот оно счастье детства – никто не будет смеяться, что ты ударил по воздуху, повторяя движение друга, и каждому будет понятно – мир это просто игра.

– Велики оставим здесь, – Пашка указал на ангар в метрах пяти от нас.

– Украдут же!

– Нет. Здесь сторож. Мой сосед.

– А что он здесь охраняет? Всё разрушено вокруг!

Он на мгновение растерялся, но обведя глазами окружающее пространство, ответил:

– Память.

Уходя от ангара, я оглядывался на стоявшие под ржавой крышей велики, и просто хотел верить другу, что когда мы вернемся, они будут на месте.

– Сколько нам идти?

– Рядом. Там за камышом уже рельсы, – он указал на небольшой холм впереди.

Солнце подходило к пику агрессии и даже трансовое пение кузнечиков не спасало от изнеможения. Пашкино “рядом” оказалось дальше, чем ожидалось, да и дорога была похожа на минное поле – то там, то здесь под ноги попадались осколки великой цивилизации, видимо той самой, которую охранял Пашкин сосед, и весь путь стал похож на прогулку после метеоритного дождя. Когда очередная струйка пота провалилась ниже спины, я решил нарушить природную симфонию:

– Во жарит а!

– Вообще. Передавали двадцать. Ощущение, что сорок. Дай воды.

– Есть другое солнце, – тихо сказал я, передавая фляжку.

Пашка булькал, пока не опустошил сосуд.

– Чего еще за солнце?

– Не жарит так, как это.

Миновав камыши, мы поднялись на холм. Рельсы отражали безжалостный свет.

– Здесь еще жарче, – Пашка спрятал глаза под ладонью и мы двинулись дальше.

Он шел по рельсе, а я подбирал темп, чтобы шагать через одну шпалу, но это быстро утомило и я запрыгнул на соседнюю.

– Тебе сны снятся? – он задал вопрос, от которого я оступился и мне снова пришлось искать равновесие.

– Снятся, конечно.

– Расскажи.

– Даже не знаю…

– Давай-давай.

– В общем, я там с женщиной…

– С какой?

– Взрослой. Старше нас. Ей лет 20, может больше. Да я и сам там взрослый.

– Вы там с ней это самое? – Пашка попытался поддеть меня интонацией.

– Не. Смотрим альбом. Потом она кладет мне голову на грудь и…

– И это самое?

– Нет же! – я на мгновение остановился – не знаю, что там происходит. Такого не переживал прежде. Знаешь, ощущение, что умираю, – я посмотрел на Пашку и мы продолжили шагать.

– И как? Страшно?

– Сначала внутри что-то сопротивляется, но потом происходит нечто и всё становится хорошо. Такого счастья я не испытывал никогда.

Рев паровозного гудка буквально снёс меня с рельсы, но Пашка будто его не услышал.

– Поезд!

– Ездит. Да, – он безразлично кивнул и продолжил шагать по узкой металлической дороге.

В тишине мы прошли еще несколько минут, и я тоже решил задать ему вопрос, который никогда не задавал:

– Ты кем хочешь быть то?

– Тем мужиком в казино, который карты раздает. Забыл, как называется.

– Крупье что ли?

– Точно! – Пашкин возглас совпал со вторым сигналом приближающегося поезда, и он спрыгнул с рельсы. Мы пошли по разные стороны дороги

– А почему им?

– Знаешь, я всегда хотел играть в баскетбол. Играть в команде. Даже думал, что уеду в Америку.

– Ну и?

– А потом увидел, как играешь ты. И понял, что даже если я умру там, на площадке, я не смогу сыграть также, – ему уже приходилось перекрикивать звук приближающегося локомотива.

– Да брось! Просто больше тренируйся!

– Ты не понимаешь. Это чужая мечта. Она уже занята. Она твоя. Мне суждено другое, – он закончил фразу и с этими словами поезд пронесся между нами, навсегда разделив дороги судьбы третьим сигналом.

В секунды между вагонами я видел его глаза и они были полны яростного бессилия. В свои двенадцать парень смирился с судьбой и молча кричал о помощи. Четыре вагона спустя я всё еще видел его глаза, но после пятого понял, что Пашка исчез. Кроме поля бежать было некуда, но мне было его не догнать – состав был очень длинным. Кричать сейчас было бесполезно, и я побрёл обратной дорогой, в надежде, что когда состав закончится, я смогу хотя бы перейти на его сторону и там поискать его. Я ошибся. До ангара я дошел быстро. Мой велик стоял на месте, а Пашкиного не было. Людей вокруг не было тоже, как и воды во фляжке. Я знал, что он не вернется, и ждать его не было смысла.

– Ну что ж, прощай империя, – сказал я едва слышно, чтобы не потревожить сон отслуживших богов и выгнал велик из-под могучего торса ангара.

Несколько метров я катил его рядом, оглядываясь в надежде увидеть Пашку, но грозовое небо подталкивало меня к движению. Вдалеке я увидел столб черного дыма и сразу дал по педалям. По мере приближения, из копоти в небо начали прорываться языки пламени. Подъехав еще ближе, я заметил две пожарные машины и толпу людей, обступивших стихию.

– Что горит? – я крикнул в ухо первому попавшемуся парню, хотя и сам понимал, что горит старый барак.

Треск был так силен, что парень едва смог расслышать мои слова.

– Час уже тушат! А ты откуда?

– Да я к бабушке приехал, на 19-ю Амурскую, здесь недалеко. А ты?

В наш диалог вмешался пожарный:

– Так молодежь, все построились вдоль забора. Стоим спокойно. Выворачиваем карманы. Сдается мне у одного из вас в кармане причина пожара.

Холод ударил по спине и полыхающий в нескольких метрах огонь не смог ему противостоять. И зачем я взял спички? Отвечать на этот вопрос мне не хотелось, да и пожарный вряд ли поверил бы в мою версию. Построение шеренги подозреваемых началось с другого конца. Пока огнеборец обыскивал всех – и девчонок и парней, вытряхивая всё из карманов, внутри меня сжималась пружина рывка для побега. Моя очередь сдаваться подходила через пять человек. Расстояние до угла забора, за которым можно было скрыться было примерно… Никогда не мог четко определить величину в метрах. Боковым зрением, наблюдая за приближающимся пожарным, я наклонился и, подняв велосипед, медленно, с безразличным видом, двинулся в своем направлении.

– Стоять! Куда!

Крик пожарного сработал как стартовый пистолет. Взлетев над великом, я буквально вжал педали в землю. Образы тюрьмы для несовершеннолетних и гигантские штрафы семье превратили мои ноги в реактивные двигатели. Я представить не мог, что велосипед может ехать с такой скоростью. Бетонный забор, деревья, трубы теплоцентрали и крики ребят – всё слилось в единую неразборчивую картинку. Долетев до дома, я бросил изможденный велик на крыльце и пулей влетел во внутрь.

– Как погулял? – бабушка задала дежурный вопрос, не выходя из другой комнаты.

– Нормально. Ба, где мяч мой?

– Сейчас, – она вышла из комнаты и пошла на улицу, а я принялся искать маркер в шкафу.

Через минуту в комнату вкатился оранжевый шар и остановился у моей правой ноги.

– Я к соседке. Кушай, – голос бабушки прозвучал с улицы еле слышно.

Мне было не до еды. Я взял маркер и начал выводить на шершавой поверхности буквы: “Мечта отныне свободна”.

Пашка жил через два дома от меня и я должен был успеть до прихода пожарных. И зачем я только назвал свою улицу этому парню?

– Тссс! Еще увидимся. Надеюсь, – я обратился к собаке, но Туман не понял всей секретности операции и всё-таки гавкнул при виде мяча.

Добежав до Пашкиных ворот, я постучал. В дверях показалась его мама.

– Теть Лен, здрасьте, Пашке передайте от меня.

– Привет! Передам. А ты его не видел?

– Да он гуляет еще.

– Ясно. А что это за мяч? У нас такого не было.

– Он поймёт.

– Ну, пока, – она закрыла дверь и оранжевая сфера мечты скрылась за облупившейся краской.

Ветер как-то по-новому наполнил грудь. Я подарил другу надежду. Этот мяч был билетом в мир мечты. Cам же я остался в мире обычном. Горечь отчаяния, сменившая редкое счастье была тому подтверждением. Я прекрасно понимал, что он никогда не сможет играть так, как я. Но кто решает, кому можно, а кому нет? Кто прописывает это разрешение в дневниках наших судеб? И почему судьбы рушатся? Люди привыкли не замечать и перешагивать, а я видел руины. И там, на старом заводе, и у ангара, и в Пашкиных глазах. Нам не было и пятнадцати, а я видел крик и одновременно смирение перед кровью, бегущей по его венам. Он знал, что никем не станет. Останется навсегда сварщиком-алкоголиком. И он просил глазами – “забери меня. Я хочу в мир красок”. И всё, что я мог – это подарить ему мяч. А еще мы играли на этих руинах. Я видел, как горел бетон с торчащей ржавой арматурой и всё вокруг было не то в отработанном машинном масле, не то в пролитых химических реагентах. А ведь бетон не может гореть. И люди не имеют права выливать яд в мир. Мы сидели там у этого чуждого огня и плавили в нем изоляцию от высоковольтных проводов. Заливали формочки жидкой резиной, а потом играли в эти фигурки дождливыми холодными днями. Матери рожают детей не для того, чтобы они гуляли по горящим руинам. А потом эти же матери молятся неведомо кому, чтобы неведомо кто послал облегчение и сохранил их ребенка. Но я знал, что бог молящихся не ответит. Его пища – скрежет сердец. Мне было двенадцать, когда я захотел убить бога.

– Ты где был? Чай остыл!

– Не буду я чай, ба. Поеду домой.

– Ты что?! Только приехал ведь. Да и кто тебя заберет?

– Сам поеду.

– Давай хоть родителям позвоним, предупредим?

– Не надо. Сяду на сорок третий и доеду.

– Деньги есть?

– Есть.

– Как приедешь, позвони.

– Договорились.

Я простоял на остановке не дольше пяти минут. Гидравлика из последних сил отодвинула железный занавес и я попал внутрь мобильного музея человеческих жизней. Переднее сидение сразу у двери было моим любимым – отсюда никто не мешал смотреть в будущее. Прошлое же ехало в задних отсеках памяти, напоминая о радуге испытанных чувств иногда мерзким запахом перегара, а иногда таинственным ароматом духов.

– Молодой человек, за проезд оплачивать будем? – кондуктор прервал мое созерцание.

– Да, да, да, – я не глядя передал деньги и продолжил смотреть в окно.

Каждая остановка была особенной. На некоторых еще сохранились советские элементы. Было в них что-то недосягаемое, чего нельзя было отыскать в товарном изобилии разлома эпох. Какое-то непробиваемое спокойствие и нерушимая красота обрамляли металл и время над ним было не властно. Именно в автобусе я впервые задумался о том, существует ли время?

– Можно? – передо мной стояла женщина-кондуктор.

Я удивился сначала, но потом понял, что автобус совсем пуст и человеку просто хочется поговорить.

– Можно, – я кивнул и подвинулся ближе к окну.

– Куда едешь?

– До Политеха.

– Долго еще… – выдохнув, ответила женщина.

– Я как раз думаю про это.

– Про что?

– Про долго. Вот смотрите, следующая остановка для меня будущее. А та, что проехали, она – прошлое. Но ведь каждая из этих остановок существует сама по себе и не является ни прошлым, ни будущим. И если прямо сейчас поехать в другом направлении, то прошлая остановка станет для нас будущей.

Женщина спокойно улыбнулась и опустила глаза на ленту билетов.

– Остановки никуда не идут. Ни вперед, ни назад. И стрелки часов тоже. Поверь мне. Я давно здесь, – она закончила речь и пошла в сторону водителя, но обернувшись, добавила:

– Двигайся куда хочешь. Во всех направлениях.

Скрежет гидравлики, сомкнувшей двери, оставил меня наедине с мыслью о нереальности времени. Автобус, идущий как будто из прошлого, в мнимое будущее двинулся по маршруту, а я двинулся собирать портфель.

Пробки на дороге

Несмотря на сибирский холодный дождь, уроки последнего учебного дня пронеслись быстро. К тому же начались они позже обычного. После школы я решил зайти в магазин за вкусностями – истерзанное наукой тело требовало удовольствий и единственное, что я мог себе позволить были разноцветные конфеты и шоколадки. Обычно у меня оставалось немного денег после столовой и этого всегда хватало на допинг. Миновав родной двор, я двинулся дальше. Мой путь пролегал вдоль проезжей части с разбитым асфальтом. Машины здесь ездили редко, предпочитая более ровные покрытия, но сегодня что-то пошло не так. Вереница черных автомобилей ползла, будто смертоносный питон, опоясывая весь район своим блестящим лаком мести. Я остановился прямо у края дороги. Машины одна за другой проплывали мимо меня с неестественно-медленной скоростью. Пытаясь найти ответ в глазах водителей и пассажиров, я всматривался в стекла, но черная плёнка мешала проникнуть в суть происходящего. Наконец, из-за поворота выехал длинный Мерседес с раздутой задней частью, будто не до конца переваренная жертва лежала во чреве змеи. Я знал, что это за машина и сделал два шага назад. Катафалк проехал мимо, обдав меня прощальной свежестью гвоздик. Он двигался в направлении нашего двора и у меня не было иного выбора, как пойти следом за этой колонной. Ветер дул навстречу, сметая конфетные мечты и наполняя бензиновым запахом взрослой жизни. Такое я видел впервые. Да, я слышал, что мы живем в суровое время больших возможностей. Да, империя трещала по швам, но такое количество черных автомобилей в спальном районе города… Этого я объяснить не мог. Дойдя до двора, я был ошеломлен еще больше. Вся эта колонна въехала на нашу площадку, а её остаток перекрыл все подъездные пути и дороги. Люди в черных кожаных куртках и плащах заполоняли наше игровое пространство. Крепкие мужики и их женщины стояли с опущенными головами. Кто-то тихо разговаривал по телефону. Все были в солнечных очках. Некоторые женщины в шляпах с вуалью и перчатках. Среди толпы я увидел Стаса. Он сидел на лесенке, а рядом с ним были какие-то амбалы. Я устремился к нему, но мой путь преградил один из них.

– Миха, пропусти! – каким-то опустошенным голосом скомандовал Стас.

Мне было совершенно неважно кто этот мужик, поскольку я бы всё равно сломал ему ноги металлической трубой в случае чего. Меня волновало, что делает мой друг на балу у мафии.

– Что за дела? – пропустив приветствие, обратился я к другу

– Отца застрелили.

Я не верил своим ушам.

– Слушай, я на день уехал к бабушке и тут такие результаты! Поэтому тебя не было в школе?

Он молча кивнул.

– Как это произошло? – я присел рядом с ним и один из мужиков немного напрягся.

– Мы сами еще ничего не знаем.

– А эти двое? – едва слышно спросил я.

– Охрана. Теперь всегда со мной.

Мы сидели на лесенке с потрескавшейся советской краской и не знали, что мы здесь делаем. Мы были просто детьми, просто школьниками на похоронах чьего-то могущества и эта сотня человек на черных автомобилях угнетала нас. Май, оказывается, бывает грустным. До сегодняшнего дня я этого не знал. А ещё я не знал, что могу быть безжалостен настолько. Беда друга не задела меня. Все знали, чем занимался его отец и в этом мире всегда кто-то сильнее тебя. Так случилось и для его отца – была найдена более жизнеспособная особь и любые разговоры были жалким лепетом проигравших. Поэтому мы молчали. Тишину прервала рация одного из охранников позади нас:

– Мужики, всем внимание. Через минуту выносим.

Я знал, что когда вынесут гроб, Стас не выдержит. Он не должен был видеть поверженного отца. Для парня он должен был остаться королём.

– Слушай, мы в кино идем. Пойдешь с нами?

– Что прямо сейчас? – Стас слегка ожил.

– Да.

– А кто еще идет?

– Я, Тёма, Маринка. И ты. Отказы не принимаются.

Он немного растерялся и я воспользовался этим моментом, чтобы поднять его с лесенки. Охрана последовала за нами и этого я не учел.

– Надо как-то избавиться от них, – шепнул я другу.

– Не знаю даже…

– Скажи, что мы идём ко мне, – быстро прошипел я – а дальше решим.

Он чуть отстал, беседуя с мужиками, а я продолжил путь к подъезду. В голове у меня зрел план побега и его реализация была непроста, ведь выход из дома был только один. Я открыл дверь и услышал сзади его голос:

– У нас 10 минут. Сказал, что мы пошли попить к тебе.

Я кивнул и пропустил друга вперед, обдав охранников презрительным взглядом на прощание. Если бы эти бугаи знали, какой у меня был дед и чему он меня учил. Я нехотя поднимался на свой этаж, и каждая ступенька вызывала во мне страх, но Стас не боялся. Он просто не знал, что его ждет. В любом случае это было лучше, чем увидеть отца в гробу.

– Проходи.

В квартире не было никого, кроме редкого солнца. После четырех часов дня свет всегда приобретал оттенок усталости, и сегодняшнее дождливое небо умножало небесную лень.

– Что будем делать? – он стоял без движения в прихожей.

– Попьём и в кино, – честно ответил я.

– А охрана?

– Ты пей. Графин знаешь где, – я отправил друга на кухню, а сам пошел в спальню.

Положив в карман талисман – деревянную птицу, стоявшую у моей кровати, я двинулся в кладовку. Снимая одну коробку с нажитым богатством за другой, я искал ту самую веревку с семи узлами. Наконец из-под черного пакета показался край фиолетового жгута. Я действительно не знал, как сказать Стасу о том, что мы собираемся делать.

– Ну что?

– Держи и тяни на себя, – я вручил ему один конец альпинистского снаряжения, а сам пошел вглубь хранилища, чтобы обеспечить легкий выход веревки.

– Что это такое?!

– Билеты в кино. Тяни!

Освободив веревку из-под хлама, мы стояли друг напротив друга и молчали. Я наматывал веревку на локоть и смотрел в пол, делая вид, что его нет рядом. Но это не сработало, и он вновь заговорил:

– Зачем нам эта штука?

– Иди в комнату и открой окно.

– Нет, нет, нет!– Стас пятился назад, начиная понимать мою затею.

Я понял, что долгие разговоры только усугубят ситуацию и сам пошел в комнату. Майский ветер ворвался в помещение. Я посмотрел вниз с высоты третьего этажа и ладони покрылись холодной влагой, но обдумывать риски было поздно, и я принялся вязать узел на батарее. Он стоял рядом и не верил, что всё это происходит с нами, а не с героями фильма.

– Так, ну всё, – я трижды дернул веревку. Конструкция оказалась прочной – смотри, видишь узлы?

– Вижу.

– Руками держишься за них. Выкидываешь ногу из окна. Вниз не смотришь. Через минуту будешь на земле и мы пойдем в кино. Годится?

– Годится.

Я был удивлен таким коротким ответом и отсутствием истерики с его стороны.

– Вперед! – скомандовал я и вручил ему веревку.

Он вцепился в первый узел и перенес ногу через подоконник.

– Что купим в буфете? – начал я разговор, пытаясь хоть как-то снизить напряжение, но Стас молчал и тяжело дышал, видимо его руки не привыкли к таким мероприятиям.

Вторая нога скрылась за окном. Он полностью повис на веревке и сейчас любые разговоры были лишними. Я замолчал. Время тянулось. Я смотрел на подаренную черепаху и верил, что её сила поможет нам. Достигнув середины окна первого этажа, он спрыгнул.

– Всё! – донесся его голос.

Теперь настала моя очередь. Подойдя к террариуму, я заглянул черепахе в глаза.

– Не скучай, – сказал я шепотом, постучав пальцем по стеклу.

Я взял листок бумаги и начал выводить послание родителям: “Поднимите веревку. Вернусь вечером”. Перекинув сначала одну, затем вторую ногу и, смотря строго перед собой, я начал спуск. Дело усложнял поднявшийся ветер и я чуть не разбил ногой соседское окно.

– Держись!

Прыгать пришлось с высоты первого этажа и при падении я перекатился в сторону, испачкав куртку.

– Как тебе пришло это в голову? – он помогал мне отряхиваться от травы и веток.

– На дачу ездил с дедом.

– И что?

– Там и научился.

– Возьми меня с собой в следующий раз, – он встал передо мной и заглянул в глаза.

– Надо у деда спросить.

– А веревка? Так и оставим?

– Да. Родители скоро придут.

Мы шли навстречу ветру, оставив позади двух огромных охранников, и никто был не вправе нам мешать. И теперь, победив судьбу однажды, я хотел побеждать всегда.

– Слушай, давай зайдем кое-куда, – он остановился настолько внезапно, что я понял – выбора у меня нет.

Мы свернули направо. Я знал, куда ведет эта дорога и не задавал вопросов. В том районе вообще было не принято говорить лишнего, иначе можно было получить ножом по горлу. Исключающий сомнения шаг привел нас к стеклянной витрине с драконами. Не думая, он открыл двери и пропал в мрачном зеве помещения. Оставаться одному было безумием. Я последовал за ним. Люди меня не пугали, я был готов умереть в бою. Даже если бы и не победил, то вырвал бы у врага столько силы, что этот бой стал бы его последним. Меня пугали драконы.

– До пяти сегодня работаю, – хриплый мужской голос отразился от стен древней пещеры.

Стас подошел к столу. Навстречу вышел худой мужик с длинными волосами и сигаретой. Я не смог определить его возраст – он скрывался за кожаным жилетом с вышитой хищной птицей.

– Мне нужно сделать татуировку, – Стас обратился к хранителю пещеры и положил на стол фотографию.

Пепел упал на снимок и Стас одним движением выхватил сигарету изо рта хозяина заведения. Я был шокирован не меньше, чем мужик.

– Потом докуришь. Это мой отец. Его застрелили. Набьешь его мне вот здесь, – он расстегнул рубашку и указал на область груди – у тебя десять минут.

В этот момент я понял, что не ошибаюсь в друзьях.

– Проходи, – прохрипел мастер.

Я пошел следом за ними, но мужик остановил меня взглядом. Я умел понимать такие искры и остался наедине с собой. Исследуя помещение, я не нашел ничего интересного – типичный прокуренный склеп с намеком на пещеру ужасов из парка. Так прошло минут двадцать, и я уже хотел пойти на улицу, как вдруг под тканью на стене, в дальнем углу, заметил куски разноцветной бумаги. Почему-то мне хотелось подходить к этой скрытой доске очень осторожно, будто к завесе за которой кроется нечто опасное. И единственным способом выяснить это был разрыв ткани. Я потрогал свои пальцы на предмет уверенности – они были сухими. Резким движением я сорвал пыльную ткань и обомлел от увиденного. Десятки пестрых плакатов, газетные вырезки, фотографии – всё это было похоже на заброшенную вселенную. Среди самых диковинных звезд, мотоциклов, машин и распутных женщин, меня привлекла черно-белая фотография деревянной фигурки. “Колыбельные птицы” – прочёл я на выцветшей бумаге, и чтобы получить доступ ко всей статье, осторожно раздвинул ноги одной из богинь с надорванного плаката. “Мы ставим их в четыре стороны света, чтобы знать и видеть сквозь время. Две – вверху, две внизу. И каждая есть основа знамени долга. Внимай прошлое и, ожидая прилёта, в настоящем готовь будущее. Так льются реки судьбы.” Хром мотоцикла прерывал послание из параллельного мира. Я попытался оторвать рекламу не то сигарет, не то могущества американских байкеров, но ничего не вышло – от времени черно-белый текст исчез навсегда. Я сел на старый кожаный диван, как вдруг в ногу со стороны кармана уперлось что-то острое. Подскочив, я достал свой талисман, в точности повторяющий фигурку на фотографии.

– Готово! – донесся голос мастера.

Через мгновение Стас показался в коридоре. На груди виднелся черный контур его предка. Я впервые видел татуировку так близко.

– Как тебе? – он спросил, надевая рубашку.

– Главное, чтоб сердцу биться не мешало, – ответил я и пропустил его вперед к выходу.

Мужик с довольным видом пересчитывал гонорар и это был идеальный момент, чтобы получить ответ на вопрос.

– Что такое колыбельные птицы?

Когда мастер поднял глаза, мой взгляд уже лежал на его правом зрачке. Молчание провисело в воздухе не дольше трех оглушительных секунд и он сдался:

– Улики “против” и алиби “за”. Чаша судьбы, которую всем нам предстоит испить.

Я смотрел в его высушенные спиртом глаза – в них жила безысходность всего рода людского с его дымом дискотечного обмана, свадьбами, разводами, вынужденным рождением и обязательной смертью. Возможно, такой же мужик когда-то бросил такую же дочь, оставив ей один костюм на зиму и лето, и потом такой же парень, как я, под новый год подарил ей мешок конфет и хлопушки. Возможно, именно он бы и не бросил, но ничего общего с таким миром взрослых я иметь всё равно не хотел. Я остаюсь ребенком. Навсегда. Переведя взгляд с его правого глаза на оба, я подвел итог нашему молчанию:

– Не пью.

Не дожидаясь реакции на свой ответ, я покинул интерьеры пещеры, придержав дверь. Достав из кармана талисман, я швырнул его, что было сил. Кусты на обочине поглотили предначертанное даже не шелохнувшись. Стас был занят своим нагрудным пророчеством и не заметил, как я подошёл.

– Идём. Маринка и Тёма уже на месте.

– Да, идем, – его голос звучал как-то излишне по-взрослому. Видимо сказывался только что пройденный обряд.