Подвиг подплава Балтийского флота. Боевые действия в Финском заливе. 1943 г.

Подготовка к развертыванию подлодок 1-го эшелона

Как было показано выше, «План действий подводных лодок КБФ на коммуникациях противника в кампанию 1943 г.» не учитывал всех изменений в ПЛО противника, тем более что многие из элементов были введены уже после начала развертывания подлодок 1-го эшелона 1943 г. Впрочем, кое-какие новые сведения в разведотдел штаба КБФ все же поступали. Так, например, 30 марта о работах по постановке противолодочных сетей докладывал в штаб флота командир 15-го разведывательного авиаполка. При этом летчикам удалось обнаружить постановку не только визуально, но и запечатлеть ее на фотопленку^[49]. 13 мая командующий флотом сообщил командующему Кронштадтским МОР, командиру Островной ВМБ и командиру БПЛ, что, по данным английского адмиралтейства, немцы с 11 мая производили постановку минного заграждения и противолодочных сетей с целью закрыть выход наших кораблей через район островов Сескар и Лавенсари. В последнем случае речь шла, скорее всего, об ошибочных данных либо дезинформации, но факт остается фактом – никаких дополнительных усилий по выяснению состояния рубежей ПЛО сделано не было. 3 апреля штаб БПЛ направил в штаб флота ходатайство с просьбой дать ВВС КБФ указания по обеспечению развертывания подлодок в Балтийском море. Первым пунктом данного обращения было «вести систематическую воздушную разведку Финского залива до меридиана Порккалан-Калбоды (выделено мной. – Авт.) с целью вскрыть систему ДОЗК противника, систему ПЛО и действия противника в Финском заливе»^[50]. Реакция начальника штаба КБФ контр-адмирала М.И. Арапова была весьма раздраженной: «ЗНШ. Все это есть в общем плане. Устно проинформировать т. Верховского об этом, несмотря на то, что это он видно знает (подчеркнуто в документе. – Авт.). 2. Предложить т. Верховскому по этим вопросам не вести переписку, т. к. все изложено в документах I отдела. Арапов»^[51].

Вероятно, такая реакция объяснялась тем обстоятельством, что за день до этого – 2 апреля – появилась директива ВС КБФ № ОП/422сс, в которой командующему ВВС флота предписывалось с 1 апреля вести разведку Финского залива с задачей вскрыть систему дозоров и противолодочной обороны противника до меридиана Хельсинки. Чем именно определялась западная граница обследуемого района, не понятно, тем более что «Планом действий подводных лодок КБФ» предусматривалась разведка по всей глубине залива^[52]. В любом случае район Нарген-Порккалауддского рубежа в нее не попадал и никакой перепроверки донесения от 30 марта не производилось. Фактически из-за большого количества суток с нелетной погодой в начале апреля сделано было еще меньше. В погожие дни один-два самолета-разведчика Пе-2 вели разведку ледовой обстановки и кораблей противника в восточной и центральной части залива, но ничего нового к имеющимся данным добавить не смогли. Согласно отчетным данным, в апреле для дальней разведки Финского залива было произведено 47 самолето-вылетов, в мае – 25, в июне – 24. Сокращение числа вылетов после апреля объяснялось усилением противодействия вражеской истребительной авиации^[53].

В результате вся выработка способов форсирования Финского залива на кампанию 1943 г. осуществлялась на основании старых разведданных и оценках обстановки, сложившихся к концу предыдущей кампании. Сформировалось мнение, что преимущественное движение подлодок в подводном положении является наиболее выгодным способом, поскольку, с одной стороны, обеспечивает скрытность от вражеских сил ПЛО, с другой, как считалось, при движении методом максимального прижимания к грунту («на максимальной глубине, имея под килем не менее 5—10 метров»)^[54] позволяет уклоняться от встречи с неприятельскими якорными контактными минами. По опыту 1942 г. считалось, что при задевании корпусом за минреп у командира оставалось достаточно времени на совершение маневра уклонения. Весьма вероятно, что командиры погибших подлодок, будь им предоставлено слово, с этим мнением не согласились бы. Обеспечить проход над донными неконтактными минами должно было размагничивание подлодок перед походом, а избежать подрыва на антенных минах должна была установка противоминной обрусовки и изоляция выступающих частей корпуса резиной. Три подлодки были оборудованы специальными приборами ПАМ-К, предназначенными для подрыва антенных мин на расстоянии, путем создания в их антеннах тока, достаточного для срабатывания замыкателя. Для увеличения времени пребывания под водой каждая готовившаяся к походу лодка принимала большой запас средств регенерации воздуха, так, например, Щ-303 приняла 14 баллонов кислорода и 1400 регенерационных патронов^[55].

Еще за шесть суток до того, как 8 апреля командующий КБФ утвердил «План действий подводных лодок», Военный совет флота отдал директиву № ОП/422сс, согласно которой командиру БПЛ и командующему КМОР надлежало уже 18–20 апреля выслать две первые подлодки на позиции в Балтийское море с учетом возвращения их до периода белых ночей не позднее 20–25 мая. На следующий день комбриг капитан 1-го ранга С.Б. Верховский доложил, что «для боевых действий в Балтийском море готовятся ПЛ ПЛ Щ-303, Щ-408, закончившие ремонт и имеющие отработанный личный состав и подготовленных командиров» (прил. 1.2). Щ-303 планировалось направить на позицию в устье Финского залива у маяка Уте, Щ-408 – на позицию в Норчепингской бухте у берегов Швеции. Собственно, выбор у комбрига был невелик – из всех перечисленных в «Плане» десяти подлодок 1-го эшелона в Кронштадте находились только Щ-303, Щ-408 и С-12, а также «малютки» М-96, М-102, которые не могли действовать за пределами залива из-за малой автономности. Субмарины же, находившиеся в Ленинграде, можно было перевести в Кронштадт не раньше очищения Невской губы ото льда. Но и после этого они не могли быть незамедлительно отправлены в поход, поскольку нуждались в установке противоминной обрусовки и изоляции, что можно было выполнить только в доках Кронштадского морского завода.

Вероятно, только отсутствием выбора в условиях жестко поставленной боевой задачи можно объяснить, что в своем докладе Военному совету КБФ капитан 1-го ранга Верховский допустил, мягко говоря, большие неточности. Если экипаж и командира Щ-303, совершившей в ходе кампании 1942 г. два боевых выхода, действительно можно было считать «отработанными» и «подготовленными», то к подводникам Щ-408 эти слова отнести было невозможно. Подлодка была завершена постройкой только в сентябре 1941 г. и включена в состав флота без прохождения вступительных испытаний. С большим трудом на полигонах так называемого Охтинского моря (так балтийские подводники называли участок реки Невы между Большим Охтинским и Литейным мостами) экипажу летом 42-го удалось отработать плавание в подводном и надводном положениях, погружение и всплытие. Выход в море в составе 3-го эшелона в октябре 1942 г. сорвался из-за повреждений, нанесенных снарядом, выпущенным немецкой батареей, для ремонта которых подлодка и осталась в Кронштадте на зиму 1942/43 г. Ее командир капитан-лейтенант П.С. Кузьмин, назначенный на должность в октябре 1941 г., ранее кораблями не командовал и в боевых действиях на подлодках не участвовал. С учетом вышеизложенного экипаж Щ-408 можно было считать пригодным для действий в простых условиях обстановки, но никак не в той, что, по данным нашей же разведки, сложилась в Финском заливе. По всем писаным и неписаным требованиям в такой поход подлодка должна была выйти с обеспечивающим командиром, на роль которого, в первую очередь, должен был быть назначен командир 3-го «щучьего» дивизиона бригады капитан 2-го ранга Г.А. Гольдберг. Ничего этого не было сделано командованием бригады, не поднимался вопрос и штабом флота, который должен был контролировать подготовку к выходу.

Возможно, внимание последнего было отвлечено целым рядом серьезных происшествий, которые произошли на бригаде в течение марта – апреля 1943 г. 19 марта на подлодке С-13 при неправильном обращении с боеприпасами, находившимися в кранце первых выстрелов, произошел взрыв 100-мм снаряда, в результате чего смертельное ранение получил один краснофлотец. Проведенное расследование показало, что его причиной стали невнимательность и халатность в обращении с боеприпасами, вследствие чего Военный совет КБФ принял решение о снятии с должности командира С-13 капитана 3-го ранга П.П. Маланченко и замене его на другого командира, ранее подлодками данного типа не командовавшего. В связи с этим 12 апреля Верховский донес в штаб флота о замене С-13 в составе 1-го эшелона на С-4.

Ей довелось числиться в составе 1-го эшелона весьма недолго – вечером 30 апреля из-за неправильных действий молодого матроса-электрика, которого никто из должностных лиц не контролировал, произошел взрыв скопившегося водорода одновременно в обеих группах аккумуляторной батареи. Три члена экипажа погибли, четыре были серьезно ранены, а повреждения, полученные кораблем, по оценке специалистов, требовали не менее чем трехмесячного ремонта и смены батареи. Приказом наркома ВМФ командир подлодки А.А. Бащенко и замполит были сняты с должностей, комдив Е.Г. Юнаков понижен в должности до командира подлодки, а инженер-механик, старшина группы электриков и вахтенный электрик преданы суду военного трибунала^[56].

Переход подводных лодок Щ-406 и Щ-323 из Ленинграда в Кронштадт в ночь на 1 мая 1943 г.

Однако еще худшее происшествие произошло буквально несколькими часами позже. Поздно вечером 30 апреля группа в составе двух других подлодок 1-го эшелона – Щ-323 и Щ-406 – вышла из Ленинграда в Кронштадт. По плану переход должен был осуществляться по фарватерам № 4-А – № 401-А – № 401-Б – № 401-В. Вскоре после выхода за пределы огражденной части канала на Щ-406, которая шла первой, вышел из меридиана гирокомпас. Виной тому была халатность командира БЧ-5, который привалился к прибору, чтобы отдохнуть, а затем неосторожным движением включил рубильник неисправного репитера, вызвав замыкание гирокомпаса. Управление было тут же переведено на магнитный компас, но у того оказалось не включено освещение. На мостике Щ-406 произошла заминка, и руководитель перехода командир 2-го ДПЛ капитан 3-го ранга В.А. Полищук приказал Щ-323 идти головной^[57]. Это указание оказалось явно непродуманным – на 323-й не было штурманской прокладки маршрута перехода и координат протраленного фарватера. Буксир «Социализм», который по плану должен был находиться в точке поворота на обходной фарватер, отсутствовал, так как в условиях малой видимости и при отсутствии компаса потерял ориентировку и через некоторое время вернулся в огражденную часть канала.

Из-за снежных зарядов корабли быстро потеряли друг друга из вида. Щ-406 шла по магнитному компасу, а спустя 34 минуты с момента аварии в меридиан пришел и гирокомпас. Выполнив все повороты на пути перехода по расчетам штурманов, Щ-406 дошла до ворот Купеческой гавани, но там во время маневрирования была снесена течением на мель, где находилась с 02.40 до 5 часов утра^[58]. Лишь после того, как подлодка была снята подошедшим буксиром, ей удалось войти в гавань. За все это время Щ-323 в Кронштадт так и не прибыла…

Как выяснилось позднее, события на ней развивались следующим образом: при выходе в голову отряда Щ-323 работала машинами враздрай, ходила переменными ходами и сбила счисление. Не зная точно своего места, штурман лодки Шишаев и обеспечивавший его действия дивизионный штурман Солдатов надеялись увидеть синие проблесковые огни буксира «Социализм». Не увидев огни буксира, они не решились повернуть на переходной фарватер и прошли точку поворота примерно на 4,5 кбт. В 00.25 под корпусом Щ-323 внезапно прогрохотал мощный взрыв, после чего подлодка сразу же ушла под воду. Место подрыва в точности соответствовало району постановки немецких «штурм-ботов» вечером 24 апреля.

Глубина в месте гибели лодки была порядка 7 м, вследствие чего на поверхности выступали верхние части тумб перископов и антенные стойки. От воздействия взрыва донной неконтактной мины были разрушены продольные связи, в результате чего корпус корабля в районе носовой переборки центрального поста оказался почти полностью переломлен на две части. Пять первых отсеков были моментально затоплены со всеми находившимися в них людьми, большинство из которых погибли при взрыве.

Примерно через полчаса сторожевой катер ЗК-40 подобрал из воды трех человек, державшихся за выступавшие части тумб перископов. Один из спасенных был обеспечивавший переход подлодки дивизионный штурман капитан-лейтенант М.С. Солдатов, находившийся в момент взрыва мины на мостике у тумбы командирского перископа. У него произошел тройной перелом верхней части левого бедра. Вначале Солдатов потерял сознание и едва не захлебнулся, но, пробыв несколько секунд в холодной воде, пришел в себя и, собрав последние силы, выбрался на поверхность. Двумя другими спасенными были командир БЧ-1-4 Щ-323 старший лейтенант А.А. Шишаев и штурманский электрик старшина 1-й статьи П.А. Евдокименко. Последний остался в живых при совершенно невероятных обстоятельствах. Находясь в момент подрыва в центральном посту, он был выброшен воздушным пузырем на поверхность через образовавшийся разрыв в обшивке корпуса. Евдокименко был в полном сознании, без каких-либо увечий и имел только нервное потрясение.

Все люди, находившиеся на мостике, за исключением дивизионного штурмана, штурмана лодки и командира Щ-323 капитана 2-го ранга А.Г. Андронова, были убиты взрывом и выброшены за борт. Последний был обнаружен с ЗК-40, ему подали отпорный шест, за который он ухватился, но затем выпустил его и тотчас утонул. Через несколько суток труп командира «щуки» прибило к побережью близ Лисьего Носа.

ЗК-40 радиограммой донес командованию ЛВМБ о гибели Щ-323, после чего направился со спасенными в Ленинград. В районе катастрофы остались малые охотники МО № 109, МО № 113 и бронекатер № 102, которые по плану перехода прикрывали лодки от обстрела с южного берега Невской губы. Получив донесение командира катера, командир ЛВМБ контр-адмирал И.Д. Кулешов тотчас отдал распоряжение организовать спасательные работы, но на их организацию требовалось время.

Тем временем личный состав двух кормовых отсеков общим количеством 15 человек вел интенсивную борьбу за живучесть корабля. Первоначальные усилия были направлены на герметизацию водонепроницаемых переборок, чтобы не допустить затопления отсеков. Руководил людьми командир отсека старшина группы торпедистов главстаршина И.П. Золотарев. Одновременно шла подготовка VII отсека к выходу из него людей на поверхность через спасательное устройство аварийного люка.

Только через 5 часов с момента подрыва к месту событий прибыл водолазный бот. Несмотря на плохую видимость, противник обнаружил движение и открыл огонь по катерам и боту. Прикрываясь дымзавесами, катера продолжали работы. Вскоре были подведены шланги и подан воздух в VII отсек. Тем не менее все попытки открыть аварийный люк в VII отсеке не увенчались успехом из-за деформации верхней палубы кормовой надстройки. Вскоре был замечен воздушный пузырь, появившийся на поверхности воды в районе кормы Щ-323. Видимо, личный состав, поняв, что люк не открыть, произвел выстрел торпедой, чтобы освободить торпедный аппарат и подготовить его для выхода людей. Но наступал рассвет, а с ним и угроза прицельного артиллерийского обстрела группы спасателей. Этого можно было бы избежать, спланируй штаб КБФ постановку дымзавес, артиллерийские и авиационные удары по батареям противника. Увы, ничего этого предусмотрено не было и, чтобы не демаскировать место нахождения лодки, спасательные работы были прекращены, после чего катера вместе с водолазным ботом перешли в огражденную часть Морского канала.

Тем временем личный состав погибшей «щуки», ничего не зная об уходе катеров, начал выходить на поверхность. Первым вышел командир отделения трюмных старшина 1-й статьи Д.Д. Трубин. Выяснив обстановку и установив небольшую глубину пребывания лодки на грунте, он возвратился в VII отсек, чтобы сообщить об этом оставшимся, приободрить их и организовать выход. После этого начался выход на поверхность. Из 15 человек через различные промежутки времени вышли 11. Остальные же четверо, надеясь, что в скором времени лодка будет поднята, отказались от выхода и в конечном итоге погибли. Эта же печальная участь ожидала и девятерых вышедших – холодная вода и осколки вражеских снарядов делали свое дело. Лишь после 9 часов вечера находившийся в дозоре сторожевой катер КМ-44 подобрал двух оставшихся в живых матросов и тело погибшего Турбина^[59]. В общей сложности вместе с Щ-323 погибли 39 подводников.

Летом 1944 г. уже после окончательного снятия нашими войсками блокады Ленинграда обе части корпуса погибшей подлодки поочередно были подняты спасательным судном «Коммуна» и поставлены к набережной Невы в районе 12— 13-й линий Васильевского острова. Останки личного состава, извлеченные из отсеков, со всеми воинскими почестями были захоронены в Кронштадте.

Для расследования причин гибели Щ-323 была сформирована специальная комиссия, которую возглавил командующий КМОР вице-адмирал Ю.Ф. Ралль. По горячим следам комбриг Верховский предпринял робкую попытку переложить всю ответственность за произошедшее на штаб ОВРа ЛВМБ. 2 мая он направил начальнику штаба КБФ докладную записку, в которой высказал свои замечания по поводу организации проводки. К ним он отнес отсутствие навигационного обеспечения перехода, выделение для проводки катеров и кораблей с неработающими компасами, отсутствие предварительного траления и бомбометания на всем пути перехода, плохое оборудование средствами связи командного пункта ОВРа, опоздания с выходом многих кораблей и катеров ОВРа на 15–20 минут по сравнению с планом и пр.^[60] Эти аргументы учли, но по неофициальной традиции отечественных вооруженных сил вину в первую очередь инкриминировали самим пострадавшим.

Главным виновником гибели Щ-323 комиссия определила ее погибшего командира капитана 2-го ранга А.Г. Андронова, «допустившего самотек в управлении маневром корабля» и проскочившего точку поворота из-за отсутствия таблиц соответствия числа оборотов машин скорости корабля. Он же допустил дискуссию на мостике между штурманом дивизиона и штурманом подлодки, он же допустил «бесконтрольность штурманской службы в счислении»^[61]. Другими виновниками признали начальника гидроучастка ЛВМБ капитана 2-го ранга С.С. Каташкова, отвечавшего за оборудование навигационными приборами и действия буксира «Социализм» и капитана 3-го ранга В.А. Полищука, который нарушил требования наставления на переход, запрещавшего обгон кораблей кроме случаев аварии. Военный совет КБФ возбудил ходатайство перед наркомом ВМФ о снижении Полищука в воинском звании и предании Каташкова суду военного трибунала. Ходатайство было поддержано частично – Каташков в июле 43-го был направлен в штрафное подразделение, где воевал до февраля 44-го, Полищук же не только не был снижен в звании, но уже 10 мая получил очередное – капитан 2-го ранга.

Значительная часть личного состава бригады и без всякого официального разбирательства определилась на счет истинных виновников трагедии.

«Одна группа настроений, – значилось в месячном политдонесении бригады, – выражает обвинение по адресу штаба и руководства операцией по проводке ПЛ ПЛ и средства обеспечения ОВРа.

Тращенко, капитан-лейтенант, помощник командира ПЛ Щ-309, сказал: «В гибели ПЛ повинен штаб, который не сумел обеспечить такой операции как следует».

Краснофлотец Николаев, ПЛ Щ-318, говорил: «В гибели подлодки личный состав не виновен. Вся вина – на организаторах проводки лодки».

Капитан-лейтенант Игнатьев, член ВКП(б), помощник командира ПЛ К-56 в кают-компании заявил: «Лодка погибла потому, что было плохое обеспечение. Вот люди вышли из ПЛ, а помощи им не оказали. Почему такое отношение к людям?»^[62]

Это отразилось на и без того недостаточно высоком боевом духе подводников и, кроме того, углубило уже имевшийся конфликт между личным составом подплава и новым комбригом Верховским. В его служебной характеристике за 1943 г. командующий флотом написал: «Сам капитан 1-го ранга Верховский и его штаб оказались в хвосте настроений отдельных командиров лодок. Дисциплина на бригаде низкая. Капитан 1-го ранга Верховский, вступив в командование бригадой, долгое время не мог наладить правильных взаимоотношений с начальником Отдела подводного плавания. В море ходить не любит. Ни одного похода, даже до островов (имеются в виду о-ва Лавенсари и Сескар. – Авт.), т. Верховский не возглавил. Много совещается с подчиненными командирами. Сам решения принимает без желания. Оперативно-тактическая подготовка достаточная. На знаниях т. Верховского как подводника сказалось пребывание почти 2 года на фронте^[63]. Мало уделяет внимания хозяйственным вопросам»^[64]. К этому необходимо добавить, что после окончания в 1932 г. командирского класса Учебного отряда подводного плавания Верховский больше никогда нигде не учился, не заканчивал Военно-морской академии или равных ей курсов, хотя на новой должности у него было немало подчиненных с академическим образованием, включая двух командиров подлодок (П.Д. Грищенко и В.А. Тураева). Из всего вышеизложенного можно сделать закономерный вывод, что особым авторитетом у подводников новый комбриг не пользовался, а серия чрезвычайных происшествий на соединении обнажила наличие проблем и в глазах вышестоящего командования.

Тем временем мероприятия по развертыванию 1-го эшелона лодок шли своим чередом. 20 апреля командующий КБФ подписал директиву ВС КБФ № ОП/517сс, которой ставил новые задачи перед командующим ВВС и командиром КМОР. В ней никаких задач по воздушной разведке не ставилось, а главным районом нанесения бомбо-штурмовых ударов определялись дозоры в районе о. Гогланд – о. Большой Тютерс – Вигрунд^[65]. Одновременно требовалось «немедленно приступить к бомбардировочным действиям по МЗ-М противника в районе Б. Тютерс – б. Неугрунд – б. Вигрунд». Для маскировки маршрута форсирования заграждения «Зееигель» через Нарвский залив требовалось произвести отвлекающие бомбардировки заграждений юго-восточнее и северо-восточнее о. Гогланд. Даже по отчетным данным эффект от этих бомбардировок был невелик. Совершив 65 вылетов бомбардировщиков Ил-4 и 75 гидросамолетов МБР-2, израсходовав 473 бомбы ПЛАБ-100 и 200 ФАБ-100, удалось вызвать всего 48 «взрывов большой силы»^[66]. От примерно 5300 мин, находившихся в данном районе, это составляло менее одного процента.

Задача по уничтожению дозоров противника на заграждении «Зееигель» выполнялась ВВС флота с еще меньшим качеством. До конца апреля из-за плохих метеоусловий вылетов не делалось, а после установления летной погоды командование ВВС почему-то решило возобновить удары по кораблям противника в Хапасаарских шхерах, хотя было понятно, что находившиеся там финские канонерки и сторожевые катера не примут участия в несении дозоров на заграждении «Зееигель», поскольку имели свой участок ответственности на север от о. Гогланд.

2 мая под удар штурмовиков попадали стоявшие на стоянке у о. Ванханкюлянмаа финские канонерские лодки. Результатом налетов стало бомбовое попадание в канлодку «Турунмаа» (приткнулась к отмели, но впоследствии поднята и отремонтирована противником) и потеря нами еще одного штурмовика. До того момента, когда в ночь на 12 мая от Лавенсари на запад вышла первая подлодка, дозор на «Зееигеле» подвергся всего двум воздушным ударам четверок штурмовиков – 4-го и 11-го числа. Вражеское соединение никаких потерь не понесло, мы же лишились одного Ил-2, сбитого зенитным огнем, и еще одного получившего повреждения. 16, 20 и 21 мая состоялось четыре групповых авиаудара по дозору, в которых приняли участие в общей сложности 18 Илов. И вновь никаких результатов, кроме потерь с нашей стороны (сбито три Ил-2, один поврежденный в бою разбился при посадке), не имелось. Помимо штурмовиков регулярно вражеский дозор атаковывался небольшими группами истребителей И-153 и И-15бис из состава дислоцировавшегося на Лавенсари 71-го краснознаменного истребительного авиаполка^[67], но и им, несмотря на многочисленные удары, не удалось добиться никаких успехов. Главной причиной столь низкой эффективности помимо малочисленности штурмовой авиации КБФ (всего один полк, имевший к началу 2-го квартала 30 исправных Ил-2) было сильное противодействие вражеских истребителей, стремившихся перехватить каждую группу наших самолетов в небе над восточной частью залива. Это обуславливало необходимость придания штурмовикам сильного воздушного эскорта, а в случае если по какой-то причине его обеспечить не удавалось, вылет штурмовиков прерывался. 18 мая в своей телеграмме командиру 9-й штурмовой авиабригады вице-адмирал Трибуц обратил внимание на случай прекращения полета из-за якобы недостаточного прикрытия истребителями, и два случая безрезультатных вылетов по данным разведки из-за опоздания со взлетом самолетов с аэродрома. По его мнению, среди руководящего состава 7-го гвардейского штурмового авиаполка укоренилась нездоровая тенденция – летать с большим истребительным прикрытием. В той же авиачасти из-за неорганизованности и слабой подготовки только за первую половину мая произошли одна катастрофа и две аварии. Не ставя под сомнение справедливость последнего упрека, следует отметить, что только в течение мая ВВС КБФ потеряли в воздушных боях бомбардировщик, три штурмовика и 19 истребителей, а еще 17 самолетов, принадлежавших к этим же родам авиации, не вернулись на базы по неизвестным причинам, что также в большинстве случаев означало гибель от ударов воздушного противника^[68]. В условиях нерешенности вопроса обладания господством в воздухе над Финским заливом борьба наших штурмовиков с неприятельскими корабельными дозорами не могла быть эффективной.

Перед силами Кронштадского МОР, а точнее, начавшей формирование 20 апреля Островной ВМБ уже упомянутой директивой № ОП/517сс была поставлена задача демонстративными действиями отвлечь силы противника от участка прорыва подлодок в Нарвском заливе, а также нанести потери вражескому дозору. Из-за обилия плавающего льда и неготовности катеров силы ОВМБ приступили к решению этих задач с ночи на 7 мая, то есть непосредственно перед прорывом первых подлодок. Для этого пришлось использовать практически все имевшиеся на Лавенсари исправные катера, сняв их с несения базового дозора. В первую ночь две группы, насчитывавшие в общей сложности четыре сторожевых катера МО, произвели бомбометания по минным полям севернее и южнее о. Гогланд. Катерам удалось подорвать 17 мин, но при возвращении на мелкопоставленной мине подорвался и затонул МО № 209. На следующую ночь отряд, включавший в общей сложности пять МО и три бронекатера, вышел для нападения на дозор. Отряд разбился на группы, лишь одной из которых удалось обнаружить силы противника. Хотя моряки даже несколько преуменьшили силы неприятеля (они приняли тральщик и три тяжелых плавбатареи за два сторожевых корабля и два катера), они посчитали его намного сильнее собственного (три МО) и от боя уклонились. В отчете ОВМБ за 2-й квартал 1943 г. в качестве вывода по данной акции значилось: «Посылка незначительного количества катеров «МО» на линии дозоров противника с задачей их уничтожения – явно обреченная на неудачу операция и особенно с качеством катеров «МО», уступающим СКР и СКА противника в вопросах хода и вооружения»^[69].

Ни одного из этих «демонстративных» выходов противник не заметил, зато воспользовался ослаблением дозоров, и в ночь на 8 мая выставил своими катерами КМ на входном фарватере бухты Норре-Капельлахт о. Лавенсари минное заграждение «Цандер» из восьми неконтактных мин ТМВ (две акустические, две с «красными» и четыре с «синими» замыкателями). К счастью для нас, катера одного из двух звеньев на подходе к острову столкнулись друг с другом и постановки не произвели. Мины выставили катера другого звена. Интересно отметить, что они были обнаружены до сброса мин, через пять минут освещены прожектором и еще через 12 минут обстреляны береговой батареей, так что вся постановка, можно сказать, проходила под нашим контролем. В погоню за ними с Лавенсари направили три ночных бомбардировщика У-2б, одному из которых удалось обнаружить и атаковать цель, легко ранив командира катера. После этого входной фарватер закрыли для плавания, но из-за отсутствия на Лавенсари неконтактных тральщиков протралить не успели, как не успели и своевременно оповестить об этом командование КМОР.