000
ОтложитьЧитал
11
За два дня до выборов в кабинет к Шевронскому почти вбежал срочно вызванный секретарь и застал шефа говорящим по телефону:
– …но ведь завтра агитация уже будет запрещена.
– …
– Что значит – по плану? Я же не слепой, мы явно проигрываем. Надо предпринимать что-то экстраординарное.
– …
– Я не знаю что. Думайте. Хотя… Слушай внимательно… сегодня во всех часовых поясах, в которых успеем, за 5 минут до полуночи организуй показ моего выступления по всем возможным каналам. Дай анонс моей речи везде, где только успеешь.
– …
– Речь я составлю сам.
– …
– Да не буду я ее ни с кем согласовывать. Толку от твоих специалистов с гулькин… В прямой трансляции выступлю в 23.55 по нашему времени для нашего часового пояса. Все. Да, еще. После прямой трансляции не забудь организовать перевод выступления на языки всех территорий, на которых речь будет транслироваться в записи.
– …
– Ох, не люблю я этой фразы «само собой». Как только мне ее скажут, так обязательно сделают что-то не так. Ну, ладно. Все. Действуй.
Шевронский поднял глаза на вошедшего.
– Вызывали, господин Президент?
– Да. Вызывал… Но… То, для чего вызывал, теперь отменяется. Можете идти.
Поздно вечером бывший Единый Президент, а ныне лишь претендент на эту должность, стоял под табло, показывающим время 23.53. Перед Шевронским батарея микрофонов еще не была включена, но он точно знал: как только подаст знак, вся эта акустическая система донесет его голос, а кинокамеры изображение, до миллионов жителей Земли. А спустя какое-то время, уже в записи и на других языках, это выступление услышат и увидят миллиарды. И именно в эту, наполненную концентрированной энергией минуту вдруг рядом вырос Стрелков:
– Олег Константинович, если выступление закончится через одну секунду после полу́ночи, то выборы можно сливать.
– Иначе, как под руку каркнуть, ты, конечно, не можешь. Я не маленький. Дай минуту покоя.
Советник покорно удалился, но с трудом установленное внутреннее напряженное равновесие было потеряно. На табло число 23.54 перешло в 23.55, и Шевронский вынужден был начать:
– Уважаемые избиратели! В ваших руках судьба всего мира! Речь идет не о той или иной личности, которая встанет во главе исполнительной власти всей планеты, речь идет о внутреннем выборе каждого из вас – Добру или Злу отдать свой голос. Перед вами кандидат в Президенты с репутацией, увы, запятнанной. Да, грешен! А разве когда-нибудь ваш покорный слуга заявлял, что он ангел, спустившийся с небес? Нет! Я человек. Из плоти и крови. Точно так же, как в каждом из вас, во мне борются два начала – светлое и темное, но конечной целью всех моих устремлений всегда было счастье человечества. Причастен ли Олег Шевронский к тому, что многие из вас живы и по сей день? Да, причастен. Причастен ли к ликвидации войн на Земле? Да, причастен. Причастен ли к уничтожению нищеты, эпидемий, наркомании? Причастен, причастен, причастен. Так неужели ошибки, допущенные мною при достижении этих целей и столь сладострастно высмеянные оппозицией, определят ваш выбор? Мой соперник моих ошибок не повторял! У него еще просто не было никакой возможности на совершение политических ошибок. Но сколько злобной энергии уже проявлено Георгием Зубатым в период избирательной кампании! Сколько грязной ненависти выплеснуто в средствах массовой информации! Можно ли верить, что такой претендент рвется к власти во имя добра и любви среди людей? Вряд ли! Те, в ком свет сильнее внутренней тьмы, кто считает себя, пусть рядовым, но служителем добра, не должен отдавать свой голос Георгию Зубатому. Поверьте, что конструктивные замечания, высказанные оппозицией, будут моей администрацией в дальнейшем учтены. Поверьте, что сегодняшний выбор гораздо более принципиален. Выбор сегодня – это не просто выбор между Шевронским и Зубатым. Выбор сегодня – это выбор между добром и злом. Решайте…
12
Поздним городским вечером на российском избирательном участке № 73 члены избирательной комиссии и официальные наблюдатели досиживали последние минуты перед официальным подсчетом бюллетеней. Те из избирателей, кто хотел проголосовать, уже отдали свой гражданский долг, но, поскольку время окончания голосования еще не наступило, присутствующим приходилось, скучая, просто ждать. Людмила Ласточкина подошла к Сергею Ильичу Малышеву, высокому, жгучему брюнету, на вид лет 35, сидящему за столом с табличкой «Председатель участковой избирательной комиссии», и обратилась, лукаво глядя в глаза:
– Извините, можно вас на минутку?
– Ну что ж, давайте отойдем, – ответил мужчина, игриво улыбаясь.
Отведя мужчину в угол комнаты и убедившись, что их никто не слышит, женщина, влюбленно глядя на него, заговорила взволнованным голосом:
– Дорогой председатель комиссии, я весь день изо всех сил терпела, но больше не могу.
– Как интересно…
– У нас будет ребенок.
У мужчины в глазах появилась осторожная радость:
– Е-мое! Но ведь я тебя ни расцеловать, ни даже обнять сейчас не могу.
– Я знаю. Поэтому хотела сказать тебе после всех этих дурацких выборов, но не утерпела.
– Ладно, теперь терпеть буду я. Как только все это закончится, мы предадимся счастью и, – на ухо, шепотом, – разврату. А пока меня больше не отвлекай и… не мешай. Ладно?
Женщина кивнула и со счастливой улыбкой отошла от мужчины, но осталась в комнате, терпеливо дожидаясь окончания его сегодняшней работы. Тот вернулся за председательский стол. Взглянул на часы и обратился ко всем:
– Уважаемые члены комиссии, уважаемые наблюдатели. Официальное время, отведенное избирателям, для голосования закончено.
Ближайшего к выходу попросил:
– Закройте, пожалуйста, дверь, – и вновь ко всем: – Приступим к подсчету голосов.
Члены комиссии вскрыли урны и высыпали листы на стол. Все присутствующие начали сортировку бюллетеней на две пачки: за Шевронского и за Зубатого, но председатель комиссии уточнил:
– Просьба к наблюдателям в подсчет голосов не вмешиваться, – и несколько человек отошли от края стола примерно на метр.
В это самое время на другом конце города председатель городской избирательной комиссии металлическим голосом сообщал кому-то по селектору:
– Внимание! Всем страхующим группам готовность номер один. Повторяю, всем страхующим группам готовность номер один. Готовность номер один.
По окончании сортировки бюллетеней на участке № 73 один из членов избирательной комиссии, констатировав: «Итак, на нашем участке победу с перевесом в 12 голосов одержал Олег Константинович Шевронский», – взглянул на председателя. Тот, с окаменевшим лицом, молча подошел к стопкам с бюллетенями, взял с бо́льшей из них несколько экземпляров, пересчитал, на глазах у всех разорвал, обрывки аккуратно сложил в пепельницу и поджег их зажигалкой, вызвав на лицах некоторых присутствующих ужас и растерянность.
– Как это понимать? – рискнул спросить кто-то из них.
Сергей Ильич достал из кармана пачку своих бюллетеней, отсчитал то же количество, что и уничтожил, бросил отсчитанное количество в другую стопку:
– Господа! Во избежание ошибки давайте еще раз проверим результаты голосования на нашем участке. Пересчитаем еще раз.
– Ты… Вы…Что себе позволяешь? – неожиданно вмешалась Ласточкина.
– Послушай, прошу тебя, не вмешивайся… Все будет хорошо.
– Да завтра же все СМИ растрезвонят о твоем поступке так, что пожалеешь о своем рождении. Зачем нам с тобой это надо?
– Кто же, интересно, им сообщит?
Женщина обвела взглядом присутствующих, но каждый отвел свои глаза в сторону. Людмила выпрямилась:
– Я! Мне наплевать, кто станет Президентом, но избран он должен быть честно, – и, с веселой, игривой дерзостью глядя в глаза председателю, отчеканила: – Фальсификация на этом участке только через мой труп.
Она еще не успела договорить последнее слово, как раздался глухой выстрел. Боли не почувствовала, но от удара потеряла равновесие и упала.
– Через чей еще труп должны пройти эти выборы? – раздался хладнокровный голос, пожалуй, самого незаметного из членов комиссии, невысокого, исполнительного и даже, как всем казалось, угодливого. Но сейчас он уверенно держал в руке пистолет с глушителем и являлся источником испытываемого всеми ужаса.
– Можно было обойтись и без этого! – раздался отчаянный крик Малышева.
– Без истерики! Работай дальше!
– Членам комиссии приступить к подсчету голосов, – послушно выдавил из себя председатель комиссии после минутной паузы.
– Для того чтобы продолжать жить, каждому из вас достаточно всего лишь молчать, – вновь обратился ко всем стрелявший. Малышев с остекленевшими глазами, ни к кому не обращаясь, как-то бессмысленно повторил: – Приступайте к подсчету, – после чего присел и склонился к лицу упавшей Люси. Та слабеющими, уже непослушными губами все-таки произнесла:
– Ты меня обманул?
Сергей Ильич, сдерживая слезы, стал пытаться что-то торопливо объяснять:
– Нет! Если бы ты не вмешивалась, у нас все было бы так, как мы договаривались…
Но подошел стрелявший. Сделал контрольный выстрел в висок. Выпрямился во весь рост.
– Работай дальше, – приказал остающемуся на корточках председателю.
Тот встал. Пошатываясь подошел к телефону:
– Страхующая группа?
– …
– У меня необходима уборка. Одна урна. Все.
Члены комиссии напряженно пересчитывали бюллетени. Некоторые с трясущимися руками. Официальные наблюдатели застыли, стоя в напряжении. Раздались три стука в дверь.
– Откройте, – попросил председатель слабым голосом.
Вошли трое с автоматами, в масках. Двое молча вынесли тело. Третий вытер кровь и устранил другие следы произошедшего. Молча вышел.
– Закройте.
В большинстве африканских стран выборы проходили спокойно, без эксцессов. Типичным финалом работы их участковых избирательных комиссий было традиционное заключительное слово председателя комиссии:
– Итак, уважаемые господа наблюдатели, в вашем присутствии члены комиссии произвели подсчет голосов, согласно которому победу на нашем участке одержал Георгий Зубатый. Я понимаю, что для кого-то из присутствующих этот результат оказался огорчительным, но все мы, бу́дучи законопослушными гражданами планеты Земля, обязаны подчиниться воле избирателей. Последние формальности, которые нам осталось сделать, – это сообщить результат в городскую избирательную комиссию, расписаться в соответствующих протоколах и отвезти бюллетени. Искренне благодарю всех за проделанную огромную работу.
Так или примерно так заканчивалась работа значительного количества участковых избирательных комиссий и на других континентах. Но не всех.
Например, когда при сортировке бюллетеней на 119-м избирательном участке США стопка с голосами за Шевронского стала расти явно быстрее, чем горка за Зубатого, председатель участковой избирательной комиссии позвонил по телефону:
– Страхующая группа? Я сто девятнадцатый.
– …
– У меня необходима генеральная уборка.
– …
– Еще раз повторяю – генеральная. Все.
У одного из официальных наблюдателей, высокого и сухощавого, очень схожего с Дон Кихотом, но без бороды и усов, от этого разговора почему-то екнуло сердце и он шепнул рядом стоящему собеседнику, по сравнению с ним выглядевшему как Санчо Панса, невысокому и рыхлому:
– Что-то не нравится мне этот звонок.
– Да ты что! Все нормально. Шевронский явно выигрывает.
– Обрати внимание, у всех наблюдателей со стороны Зубатого одинаковые галстуки, такие же, как у председателя. Не нравится мне этот звонок.
– Успокойся. У тебя от перенапряжения мания преследования. Завтра отоспишься и все пройдет.
– Может быть… – и тут же властно добавил: – Сейчас скажешь, что тебе жарко, и откроешь окно.
– Да ты что?
– Делай, что тебе говорят.
Собеседник подошел к окну и, произнеся:
– Душновато стало, – начал пытаться раздвинуть рамы, но председатель комиссии решительно эти попытки пресек:
– Закройте окно!.. Подсчет должен производиться в абсолютно закрытом помещении.
Открывавший окно вернул рамы в исходное положение и опять встал на свое место:
– Бред какой-то.
– Наоборот, все логично. Прыгать придется сквозь стекла. Но мы на первом этаже, так что не так все плохо. Стрелять они будут по тем, у кого нет галстуков председателя. Значит, и по нам с тобой.
– Кто они? Да ты что?
– Пока не знаю.
– Если ты такой умник, почему не надел такой же галстук?
Во входную дверь раздались три стука. «Умник» тут же ласточкой выбросился в окно, сделал на земле кувырок и встал на ноги. Из помещения раздались автоматные очереди. Из другого окна неуклюже выпрыгнул собеседник и, прихрамывая, но не оглядываясь по сторонам, начал бежать к недалеко стоящим автолетам. «Умник» что есть силы закричал:
– Стой! Про свой автолет забудь! Возьмем председательский.
Оба помчались к автолету, стоящему поодаль. Когда уже начали разгоняться («умник» за рулем, собеседник рядом), по автолету посыпались автоматные очереди из разбитого окна. Два человека в масках, с автоматами выскочили из здания к другим автолетам и, сев в один из них, попытались перерезать дорогу убегающим, подставив борт своей машины навстречу их движению. Убегающие не только не притормозили, но, наоборот, увеличили скорость и перед самым столкновением взмыли в воздух.
– Похоже, оторвались, – заметил «умник».
– И что дальше?
– Не знаю! Что ты от меня ждешь распоряжений? Давай тоже думай! – немного помолчав, продолжил: – Летим к городскому штабу Шевронского. А ты пока свяжись с ними.
Собеседник стал набирать номер, но «умник» перебил:
– Стой! Не суетись. «Зубатые» сразу начнут глушить эфир. Надо составить короткую фразу.
– «На нас напали».
«Умник» закатил глаза:
– На кого – на нас? Кто напал?
– Слушай, ты, интеллектуал, если тебе не нравятся мои идеи, тогда не раздражай меня своими вопросами.
– Успей сказать фразу: «Подлог на участке сто девятнадцать» и все. Понял?
– Понял.
– Нет.
– Да понял я!
– Нет. Скажешь короче: «Подлог на сто девятнадцатом». Будешь повторять эту фразу до тех пор, пока окончательно не заглушат эфир.
– А ты уверен, что в нашем штабе нет их людей?
– Уверен… Впрочем… Но ничего больше мы сделать не можем.
– Смотри, за нами погоня.
Действительно, внизу стали видны два догоняющих автолета.
– Быстро связывайся, – крикнул «умник».
Собеседник стал суетливо устанавливать связь:
– Это городской штаб Шевронского?
– Да не болтай ты! – сорвался «умник», увидев ракету, отделившуюся от одного из догоняющих автолетов.
Собеседник успел произнести:
– Подлог на… – и мощный взрыв разнес автолет убегающих на мелкие осколки. Внутри стрелявшего автолета сидящий за рулем не сдержал восхищения своим напарником:
– Мо-ло-дец!
– За то меня и держат, что делаю все на раз.
13
– А сейчас для произнесения инаугурационной речи с трибуны высшего руководства Земли к микрофонам спускается Единый Президент Георгий Георгиевич Зубатый, одержавший убедительнейшую победу на состоявшихся недавно выборах.
Весь мир по телевизионным экранам смотрел, как неторопливой диктаторской поступью человеческая фигура в одежде, напоминающей военную форму, и обуви, очень смахивающей на сапоги, стала спускаться по ступенькам черной лестницы под торжественные, но какие-то зловещие звуки новой, специально написанной для этого случая музыки.
Почти над всей территорией планеты стояла необычайно солнечная, игривая погода, удивительным образом маскирующая весь ужас происходящего…
Икар
Мистическая трагедия
Он был темноволосым, кудрявым, кареглазым, спортивно сложенным, уверенным в себе молодым человеком, родившимся в 1960 году в одном из сибирских городов Советского Союза. Он знал: мир создан, чтобы быть покоренным им. Взирая иногда на окружающий пейзаж с какой-нибудь возвышенности – холма, крыши здания или просто насыпи, он думал: «Это мое!» Причем содержание пейзажа не имело никакого значения – будь то зеленый лес, снежные сугробы или многоэтажные коробки микрорайона. Задирая по вечерам голову вверх и окидывая взором звездные просторы Вселенной, чувствовал: «Я – центр мироздания». От роду ему было лет 20. На самом же деле за плечами юноши были сотни воплощений, о которых сейчас, в настоящую минуту, он, конечно, же, ничего не помнил. Когда-то, много тысячелетий назад, его звали Икар. Тот самый, что, не послушав мудрого Деда́ла, устремился своими слабыми крыльями к бесконечности неба и погиб, согласно легенде, растопив восковые крепления крыл в зное солнечных лучей. Все последующие реинкарнации были призваны предоставить возможность этой душе осознать всю глубину своей ошибки и постичь истинную вершину мудрости предостережений Дедала. Чему-то он уже, конечно, научился, но в целом до уровня Дедала было еще далеко! В современном воплощении его звали Эдик, Эдуард Михайлович Шустов – студент 5 курса химического факультета местного университета. Сегодня на большой перемене между лекциями он подавил в себе порыв познакомиться с очень красивой синеокой блондинкой, проходящей по освещаемой игривым весенним солнцем университетской аллее просто мимо, но так призывно глядящей ему прямо в глаза, что не попытаться выяснить её имя казалось даже нелепо. Эдик был не из робкого десятка, но опыт предыдущих воплощений сказал ему: «СТОП! Это может тебя спалить» – и Шустов, опустив глаза, прошел мимо. Он опять испытывал внутри себя борьбу двух начал. Интеллект подсказывал, что сила его мужской красоты дана для того, чтобы использовать ее в плотских наслаждениях, интуиция же, впитавшая в себя опыт всех предыдущих воплощений, предостерегала: неосмотрительное увлечение радостью бытия – к гибели верная дорога. Пылать пожару любовной страсти в этой жизни Эдуард себе не позволит. Его спутницей станет понимающая, любящая девушка, способная поддерживать тепло в домашнем очаге, но не более того. Иногда Эдику жалко было подружек, которые на танцах или в повседневном общении всем своим поведением говорили: «Выбери меня. Меня. Я тебе все сделаю». Но все та же интуиция подсказывала: не руководствуйся жалостью, не обернется она добром. Так и слыл Эдуард Шустов закоренелым зубрилой отличником, совершенно не интересующимся девчонками и готовящим себя к каким-то заоблачным научным высотам. К каким конкретно – он и сам пока представлял смутно, хотя потенциал интеллекта чувствовал в себе достаточно уверенно. Лучше всех учился, на олимпиадах по специальности неизменно одерживал победы. Крылья за спиной были, но как далеко с ними можно было залететь? Это предстояло еще долго и кропотливо выяснять. А пока весь свой потенциал Эдик просто растрачивал на учебу. Строго говоря, даже выбор химического факультета был также подсказан опытом предыдущих воплощений, которые оставили в подсознании ощущение бессмысленности крайности точных наук и недостойности наук описательных или гуманитарных. Выбор химии стал выражением стремления именно к дедаловской золотой середине.
Но вот заканчивался пятый курс. Крылья Эдуарда, стянутые постоянной необходимостью изучать совершенно ненужные общеобразовательные дисциплины, теперь могли раскрыться в свободном полете дипломирования. Но при условии, что руководителем дипломной работы станет человек, Дедалу подобный. В стенах провинциального университета такого преподавателя не было, и он предпринял дерзкую попытку написать письмо маститому столичному ученому с просьбой разрешить выполнить дипломную работу под его руководством по совершенно необычной теме, которую тогда только начинал разрабатывать известный исследователь и которая так интересовала просителя, выпускника-студента периферийного учебного заведения. Преподаватели и однокурсники Шустова восприняли ответ, полученный им из столицы, как чудо! Известный ученый не только давал согласие на руководство студентом, но и брал на себя все финансирование, связанное с поездкой, проживанием и работой выпускника. Отчасти такая удача объяснялась изобретениями Эдуарда, сделанными им еще на первых курсах и разрекламированными местной и центральной прессой. Икар и Дедал действительно узнали друг друга! То есть Эдик, конечно, не помнил своего первоначального имени и древней судьбы, но его необъяснимое влечение именно к этому ученому было поначалу сильнее всех житейских обстоятельств…
В столице Эдуард летал. В его распоряжении было самое современное оборудование и новейшие реактивы. Он активно участвовал в семинарах самых серьезных ученых и при этом не стесняясь позволял себе публично излагать самые бредовые идеи, вызывая добрые снисходительные улыбки окружающих. И вот… Как всегда! Как и во всех предыдущих воплощениях, Шустов опять зарвался. На этот раз он возомнил себя мощным, свободным мыслителем, способным совершенно самостоятельно строить свою дальнейшую научную карьеру. Хотя более прагматичные столичные сверстники Эдуарда намекали ему, что перспективному дипломнику следовало бы обратить значительно большее внимание на племянницу своего Шефа, а не на пробирки и колбы. Но заносчивый, наивный Шустов считал ниже своего достоинства обуславливать научное преуспевание банальным браком с родственницей патрона и, аккуратно закончив все дела, укатил в свой захолустный городок, будучи абсолютно уверенным, что его незаурядная по оригинальности и объему дипломная работа в любом месте в ближайшее же время будет просто переоформлена в кандидатскую диссертацию, и Эдуард Шустов сможет наконец вести независимые исследования по той теме, по которой сочтет нужным он сам, а не какой-то там руководитель. Займется, например, молекулярной генетикой. Несчастный, он так был уверен в несокрушимой мощи своих отличных оценок и научных публикаций, что даже не поинтересовался, а собираются ли оставлять его на родном факультете? Приехав домой, Эдуард, конечно, блестяще защитил диплом и… остался совершенно не у дел. Кафедра, на которой рассчитывал остаться Шустов, его не приняла, причем отказ был сделан в самой беспощадной форме. Недавно назначенный на должность заведующего кафедрой, приехавший из Москвы член-корреспондент АН СССР Большов Герман Федотович вызвал юного выпускника к себе в кабинет и тоном, очень спокойным, но не допускающим возражения, спросил:
– Это правда, что за глаза вы меня называете старым дураком, не способным ни к какой мыслительной деятельности?
Ошеломленный Эдик впервые в жизни видел, как очень серьезный человек с очень важным видом обсуждает нелепейшую сплетню и при этом уже заранее готов воспринять всякое отрицание как бесполезное отпирательство. Молодой человек впервые в жизни почувствовал, что значит быть жертвой грязной интриги, впервые в жизни столкнулся со взрослой подлостью, был совершенно подавлен и… молчал.
– Вы не можете стать сотрудником нашей кафедры, – это был уже приговор человека, мнение которого обжалованию не подлежало. Как Шустов очутился на улице, он не помнил. Из далеких глубин души просыпалось то чувство поверженности, которое он уже однажды, много тысяч лет назад, испытал, рухнув в море с обломками крыльев.
Эдику сейчас, как и тогда, надо было ближе держаться к Дедалу, а он вновь повторил все ту же ошибку… Захотел взлететь еще выше.
Однако поймет это Шустов лишь много лет спустя, а сейчас Эдик оценивал ситуацию проще, по-земному. Он точно знал, кто сплел эту примитивную интригу против беззащитного, как он теперь себя воспринимал, студента. Вне всякого сомнения, подобная мерзость могла исходить только от одного сотрудника – доцента кафедры высокомолекулярных соединений, кандидата химических наук Мошкина Анатолия Григорьевича. Невысокий, полноватый, суетливый, очень похожий на Чичикова человек своей главною задачей видел всегда только одно – сохранить за собой занятое им давным-давно место. Претендовать на большее ему было слабо́, а вот снизу был постоянный приток этих молодых, энергичных, любознательных выпускников. Для всех них был постепенно выработан достаточно надежный тройной заслон. У наиболее перспективных выпускников следовало сформировать непривлекательный образ работы в университете и постараться подыскать им место где-нибудь подальше от города, убедив, что делается сие для их же блага. Преодолевшие этот первый заслон и твердо решившие связать свою судьбу с родным alma mater должны были осесть на любой кафедре, но только не той, где хозяйничал Мошкин. Конкуренты ему были ни к чему. Для расправы же с особо настойчивыми, мечтающими именно о кафедре Мошкина, недозволенных средств не было. Обновление состава сотрудников время от времени все-таки происходило, но за счет троечников, послушных, безынициативных, ни на что не претендующих. Анатолий Григорьевич очень надеялся, что Шустов останется в столице и совершать гадости не придется. Увы, не получилось. Эдик же, в свою очередь легко преодолев первые два заслона, о существовании третьего даже и не подозревал. Дорога назад, в столицу, была отрезана совершенно безрассудной женитьбой на местной девушке, не имеющей матери и воспитывавшейся отцом, у которого она была уже четвертым ребенком. Словом, жаль было девчушку. А столичный Дедал согласен был бы продолжить совместные работы только в случае породнения…
И вот теперь, имея в кармане диплом с отличием, городскую прописку, гарантированное государством право на распределение, Эдик был фактически безработным. Столь блестящий взлет оказался сокрушительнейшим падением. Надо было все начинать с нуля. Икар вновь оказался с поломанными крыльями, правда не в море, а на земле.
Где еще в небольшом студенческом городе можно было химику заново начать свою научную деятельность? Конечно, в политехническом институте. И вот, устроившись туда инженером, Эдуард Шустов четыре года доказывал администрации кафедры технологии основного органического синтеза свою лояльность и достойность считаться аспирантом дневного отделения названной кафедры. Четыре унылых года пребывания в должности инженера с унизительной зарплатой, когда в любой день могли отправить на копку картошки или капусты, строительство здания или ремонт какого-либо помещения, сменились не менее унылыми годами очной аспирантуры все с той же картошкой и теми же стройками. Так называемая научная работа выполнялась как бы в перерыве между основными заботами по решению продовольственных и жилищных программ партии. Эдуард часто именовал свою исследовательскую работу «так называемой» потому, что прекрасно осознавал ее абсолютную никчемность. Он видел, что никакой научной ценности его диссертация представлять не будет, что пишется она «на полку», но таковы были правила игры.
Тема работы предлагалась научным руководителем, утверждалась кафедрой, а дело аспиранта состояло лишь в том, чтобы в срок собрать соответствующий этой теме экспериментальный материал и обобщить его так, чтобы все выглядело более-менее наукообразно и соответствовало требованиям какого-нибудь специализированного совета, обладающего правом присваивать ученую степень. Кем и по какому принципу назначались эти препустейшие темы, для Эдуарда так и осталось загадкой. Шустов ни за что не выдержал бы этих семи лет душной застойной атмосферы делания диссертации, если бы не разнообразил свою жизнь на кафедре интимными отношениями с хорошенькой темпераментной лаборанткой. Это была разведенная, лет тридцати женщина, воспитывающая сына, очень привлекательная и старательная в работе. Веснушки, появляющиеся на лице в конце зимы, делали ее обаятельную внешность еще более выразительной, но сама она в это не верила и постоянно вела борьбу со своими очаровательными рыжими пятнышками…
Но вот наконец проползли эти безрадостные года. Диссертация успешно защищена. С любовницей отношения разорваны. В семье растет сын. Что же дальше? Все предыдущие 29 лет жизни необходимо было обязательно стремиться к какой-нибудь будущей цели. Сперва успешно окончить школу и ради этого терпеть несправедливости и глупости некоторых учителей, а порой кулаки местных хулиганов. Затем получить диплом о высшем образовании, из-за чего приходилось просиживать в библиотеках не только и не столько во имя изучения специальности и смежных наук, сколько для-ради освоения единственно верного марксистско-ленинского учения. После всего этого следовало во что бы то ни стало приобрести ученую степень кандидата наук… И вот все намеченные этапы пройдены! А ощущения счастья нет… Что теперь? Писать еще одну, теперь уже докторскую, наукообразную чепуху? Нет! Растрачивать свою жизнь на делание диссертаций Эдуард не хотел. Он видел, что пишут эти толстые книги не для развития науки, а с единственной целью – иметь возможность получать наибольшую зарплату при наименьших усилиях. Шустов же мечтал о действительно великих свершениях, способных обессмертить его имя. Ему требовались условия для по-настоящему независимой научно-исследовательской работы, финансируемой неограниченно. ХА! ХА! ХА! Кто-то будет спрашивать новоиспеченного кандидатика о том, ЧТО финансировать и КАК! Увы, долгожданная ученая степень не позволяла Икару даже думать о новом полете. К тому же по окончании аспирантуры выяснилось, что Эдуарду место на кафедре, где он проработал семь лет, предоставлено не будет. Эдуард Шустов вынужден был продолжать бродить по Земле. Впрочем, работу нашел быстро. В академическом институте Физики прочности. Старшим научным сотрудником. Вроде бы неплохо. Но все время хотелось большего. А приходилось работать всего лишь ради зарплаты. Для зарабатывания на жизнь теперь открывалось два пути – либо профессиональное изучение бюджетной проблемы (как правило, военной), то есть темы, стабильно финансируемой государством и дающей возможность впоследствии приобрести очередную ученую степень, либо поиск хоздоговорных работ – исследований, в разработке которых было заинтересовано (или делало вид, что заинтересовано) то или иное предприятие, оплачивающее эту работу в соответствии с заключенным хозяйственным контрактом.
О первом варианте нечего было и думать. Прежде всего потому, что все федеральные кормушки уже плотно были заняты приближенными тех, кто эти кормушки распределял. Эдуард Шустов за всю свою жизнь так ничьим приближенным и не стал. Он стремился не просто к свободе, Шустов рвался к независимости. Ну разве можно с таким характером стать чьим-то приближенным? Однако на хлеб и воду ведь как-то надо было зарабатывать. Оставались только хоздоговоры – работы, представляющие собой решение специфических частных инженерных проблем, называемых научными с очень большой натяжкой.
Одним словом, перспективы полетов становились все более призрачными, и оставалось только терпеливо ожидать конца тех серых будней, которые принято обозначать словом «жизнь». А за окном бурлила революция. Бархатная. Перестройка, сперва воспринимавшаяся лишь как раздел программы новостей, докатилась и до глубинки. От территории, где проживал Шустов, в Совет народных депутатов СССР избрали откровенного антикоммуниста, человека, противопоставившего свою кандидатуру номенклатурным выдвиженцам и теперь с трибуны съезда говорившего о правящей партии все то, что думал о ней и сам Эдуард. В ближайшее время должны были состояться единовременные выборы в городской, областной, Российский Советы народных депутатов. Словом, Шустов однажды задал себе вопрос: «Может быть, направление моего полета – политика?» – и вновь оторвался от земли.