Прелюдия к большой войне

Губернатор превосходно понимал, что британцы его обманут, вышвырнут вон из бизнеса, а он хотел за то время, пока губернаторствовал в Газаленде, обеспечить и себе безбедную старость, и своим потомкам безбедную жизнь. Он справедливо полагал, что такого теплого местечка ему во всем свете не сыскать. Вот и защищал свободу бурской торговли от посягательств британской короны.

Решать столь сложный вопрос, конечно, надо было не здесь, не в Лоуренсо-Маркеше, а в высоких кабинетах Лиссабона и Лондона. Но Лондон на обострение конфликта пока что не шел, потому что и без Лоуренсо-Маркеша в Африке ему хватало проблем и с Полем Крюгером, и с Жаном-Батистом Маршаном, и с Абдаллахи. Пока что британцы были не готовы создавать новый источник напряженности.

Они подкупили только местных чиновников, которые поставляли сведения о товарах, поставляемых в Оранжевую республику и Трансвааль. Так выяснилось, что буры закупили пять тысяч винтовок системы «маузер» и несколько десятков пулеметов «максим».

Пять тысяч современных ружей – это очень опасно. Их, конечно, можно закупать и для охоты, но вот пулеметы явно предназначались для чего-то другого. Скорее всего, даже не для обороны от воинственных туземных племен, с кем буры вели постоянные войны.

Британцы тоже промышляли закупкой товаров, которые были не совсем законными. В Газаленде в последнее время расцвели поля с маком, а опиум, который из него делали, отправлялся прямо в Китай на тех же быстроходных судах, что вывозили из Поднебесной горы чая. Рейсы были очень прибыльными. В одну сторону – чай, в другую опиум. Заботами британцев Китай стал бездонным рынком сбыта для этого зелья. Опиумные курильни расплодились во всех крупных городах, в особенности в прибрежных, где в этого рода заведения помимо местных жителей заходили путешественники, коммивояжеры, моряки с тех кораблей, что стояли в портах. Некоторые потом так на свои корабли и не возвращались и больше никогда не видели родины.

Пароход с Рохлиным и Савицким пришвартовался, отдал концы, потом с борта перекинули трап, и на причал потянулась разноликая толпа пассажиров.

Доски трапа трещали под ногами, выгибались. Савицкий ступал на них с боязнью, будто по болотной топи шел, где и не поймешь – что там будет, когда ты следующий шаг сделаешь – то ли кочку твердую нога нащупает, то ли уйдешь с головой в мерзкую жижу. Но там всего лишь вода, прозрачная и теплая.

Рохлин поддерживал Савицкого под руку, отпустил только, когда тот ступил наконец-то на причал.

– Как приятно твердь-то земную под ногами чувствовать! – сказал Савицкий. – Трудно поверить, но мы таки добрались до края света.

– Ты где учился? – недоуменно спросил Рохлин и посмотрел на Савицкого. А тот не стал отвечать и тоже удивленно посмотрел на своего друга. Тот превосходно знал, что Савицкий учился в Академии Генерального штаба, они вместе там учились и на многих лекциях сидели за одной партой. – Ну, такое впечатление, что тебе строение Земли преподавали еще по тем учебникам, где говорится, что Земля покоится на четырех слонах, они стоят на черепахе, а Земля – плоская, а значит, где-то есть ее край, с которого вода срывается в космическую бездну.

– Очень смешно, – ехидно прищурился Савицкий. Последние признаки морской болезни исчезали с его лица буквально на глазах. Воздух Лоуренсо-Маркеша действовал на него, как самые лучшие лекарства, а еще говорят, что климат здесь плохой, губительный для человеческого организма и кто не заболеет лихорадкой, того обязательно отправит на больничную койку или на гробовую доску малярия. – Ты не представляешь, как я проголодался, – перевел он разговор на другую тему. – Мне кажется, я месяц целый ничего не ел. Сейчас съел бы поросенка всего целиком, каши гречневой и пива бочку.

– Лопнешь. Но перекусить можно.

Причал был заставлен горами деревянных ящиков, на которых красовались ярлыки с надписями: «Сельскохозяйственное оборудование», «Горные оборудование», «Драги». Товары приходили из Германии и Франции. Рохлин не сомневался, что в ящиках пушки, пулеметы, ружья и патроны.

На причале всех пребывающих ждала не менее пестрая толпа. Она вдруг показалась Савицкому стаей стервятников, которые подыскивают себе жертву. Здесь было полно разного рода проходимцев. Приходилось опасаться за состояние своих карманов.

– Лучшие номера в городе по доступным ценам!

– Лучшие женщины на всем юго-восточном побережье по доступным ценам.

Приезжим предлагали все, что угодно. Женщин, развлечения, угощения, а для тех, кто приехал сюда не развлекаться, а по делам, были организованы прямые маршруты до бурских золотоносных рудников и алмазных копий. Отправиться навстречу своему счастью можно было либо в железнодорожном вагоне, либо в повозках, запряженных быками.

– На шахтах и рудниках рабов маловато, что ли? – спросил Рохлин.

– Наверное, дохнут быстро, – высказал предположение Савицкий.

Кто-то пришел на пристань, чтобы узнать последние новости. До города они доходили с огромным опозданием. Телеграф работал с перебоями и обо всех европейских событиях жители Лоуренсо-Маркеша узнавали лишь спустя пару недель, причем новости доходили в сильно искаженном виде. Можно было сесть на тротуаре возле одного из зданий, положить перед собой шляпу и за плату отвечать на вопросы прохожих. За день можно этим ремеслом заработать гораздо больше, чем удается уличным артистам или циркачам. Надо спешить. Их-то мастерство не устареет, а новости, которые ты привез из Европы, через пару недель будут уже никому не нужны.

Вывески манили, как вкусный, извивающийся червячок на крючке манит рыбку. Поддашься минутной слабости – и тебя выпотрошат, оставят без гроша.

– Куда нам? – спросил, усмехаясь, Рохлин, показывая пальцем на столб. По бокам его были указатели, один из которых сообщал, что до «Заведения мадам Девзоле» десять шагов, а до «Ресторации братьев Кокнак» – пятнадцать.

Савицкий вдруг подумал, что сейчас они вместе с Рохлиным похожи на богатыря с картины Васнецова, который застыл перед камнем, а на камне написано, что если налево пойдешь, то коня потеряешь, направо – жизнь, ну а если пойдешь прямо, то найдешь несметные сокровища. Дорога прямо вела в Трансвааль. Выбор был очевиден.

– Туда, – сказал Савицкий, кивая в сторону ресторации братьев Кокнак.

Морепродукты, за которые в Париже драли неимоверные цены, стоили здесь сущие копейки. Свежайшая рыба, всякие членистоногие гады и моллюски. Опасаться приходилось не за состояние своего кошелька, а за то, что все это великолепие не поместится в желудке и он просто лопнет. Савицкий, поглядывая на своего приятеля, который уплетал поджаренных моллюсков, сам поддался искушению, и так увлекся этим, что остановился слишком поздно, когда желудок, отвыкший от пищи за время путешествия, взбунтовался.

– Ой, плохо мне, – только и успел сказать Савицкий, а потом, поскольку крикнуть он никому не успел, чтобы ему принесли тазик или ведро, его начало рвать прямо на полированные доски пола.

Ничего он поделать с собой не мог, только спрятался под стол, чтобы не попадаться никому на глаза, даже своему другу. Тот покраснел, сконфузился. Хорошо, что в заведении почти никого не было, а тот, кто был, сделал вид, что ничего не происходит.

– Ты часом не отравился? – спросил Рохлин, когда Савицкий, весь красный и потный, вылез-таки из-под стола и уселся на свой стул. Изо рта у него тянулась длинная противная слюна. Он смахнул ее тыльной стороной ладони, размазал по щеке.

– Вряд ли, – сказал Савицкий.

Но тот же самый вопрос возник и у официанта, который поспешил выяснить, что же стряслось с клиентом. Он стал уверять, что все продукты, которые подаются в заведении, отменного качества, свежие. Здесь просто не могло быть тухлятины, потому что все, что подается к столу, все, что есть сейчас на кухне, еще утром плавало в море, а если они из своих утренних запасов что-то не продадут в течение дня, то готовить это на следующий день не будут. Выбросят на помойку и пополнят запасы из нового улова.

– Да нет, тут вы нисколько не виноваты, – сказал Савицкий.

Оставалось радоваться хотя бы тому, что его не просят заплатить за беспорядок на полу.

– Прикажите сейчас убраться под столом или позже, когда вы уйдете? – спросил официант. – Нет, не подумайте, что я прошу покинуть вас наше гостеприимное заведение, – тут же стал пояснять официант, подумав, что первое его предложение звучит двусмысленно, и из-за этой двусмысленности он может лишиться чаевых, – мы очень рады каждому клиенту. И я буду просто счастлив, если вы закажите еще что-нибудь. Вы ведь могли убедиться, что у нас обширный выбор блюд. Но мне показалось, что вам будет немного неудобно. Вот я и предложил убрать все с пола.

– Пожалуй, что нам пора, – сказал Рохлин. – У вас действительно все очень вкусно, но нам уже пора.

– Не желаете ли опия? – сказал официант, понизив голос до шепота и чуть наклоняясь к столу.

– Нет, не сейчас, хватит, – сказал Рохлин, чтобы официант больше не досаждал его своими предложениями, а то еще окажется, что помимо угощений, указанных в меню, есть и другие услуги, которые предоставляет это заведение клиентам, и официант начнет перечислять все пункты. Понятное дело, что после опия в нем шли всякие услуги интимного свойства.

В последнее время Рохлин и Савицкий активно работали над своей внешностью, чтобы офицерский лоск немного пообтерся, чтобы по выправке никто и не догадался, что звания у них не ниже, чем капитанские. Сутулить спину было поначалу очень непривычно. Она сама собой принимала такое положение, будто вместо позвоночника в спину вогнали железный лом. Ноги предательски чеканили шаг, и при каждом шаге в голове раздавались слова какого-нибудь марша.

Но то, что труды их даром не пропали – теперь читалось во взгляде официанта. Мысли, что рождались в его покачивающейся голове, прочитать было совсем несложно. Он оценивал клиентов и думал, что люди эти на приисках протянут совсем недолго, потому что там надо иметь луженый желудок, который переваривает даже гвозди, а если уж его воротит от всяких вкусностей, то исход – один и можно хоть сейчас подыскивать себе уютное местечко на погосте да идти на примерку к гробовщику.

На вокзале было лишь несколько ожидающих. С кислыми физиономиями они сидели на жестких лавках и ждали милостей от природы. Расписание существовало, но оно никогда не выполнялось, и поезд мог запаздывать на час, два, а то и вовсе не прийти. Вокзал давно превратился в некое подобие гостиницы для ожидающих. Отправишься в настоящую гостиницу, понежишься там, в мягкой кроватке вместо жесткой лавки, но тогда пропустишь поезд и вовек отсюда не уедешь. Лучше уж здесь помучиться, чем идти двести пятьдесят верст до Претории. Савицкому и Рохлину не оставалось ничего другого, как обжить две соседствующие лавки, разложить на них свои пожитки, чтобы сидеть и лежать на них стало немного комфортнее.

Мальчик-индус разносил чай. С большим медным чайником с длинным носиком он обходил ожидающих, предлагая свой товар. Кто-то гнал его прочь, потому что он мешал спать, кто-то соглашался отведать его варево. Разносчик протягивал небольшую пиалку, лил туда ароматный напиток. От пиалки поднимался пар. Напиток был очень горячим. Не дай бог, разносчик не рассчитает, и чайная струя попадет тогда не в пиалку, а прямо на руки. Мальчик ждал, пока клиент напьется, забирал пиалку, сбрызгивал ее водой, но до чистоты так и не отмывал. Пиалка был замызганной и грязной.

Когда разносчик подошел к русским, Рохлин махнул ему рукой, показывая, что ничего они не хотят. Его испугало и то, что разносчик обварит ему руки, и то, что, испив из этой грязной пиалки чая, он подхватит дизентерию.

Стемнело быстро, всего за несколько минут. За стенами вокзала опустилась такая кромешная ночь, что невозможно было различить очертания своей вытянутой руки. Каждый, кто выходил на улицу, точно погружался в морские пучины, тонул в этой темноте. Савицкий подумал, что влюбленные пары лишены возможности любоваться долгим закатом, этими поразительно красивыми цветами, когда солнце тонет за линией горизонта, окрашивая небеса красным, желтым. Но им вполне хватило бы и друг друга, а еще звезд, что висели над ними высоко в небесах, будто зажженные свечи, которые вставили в канделябры, укрепленные под самым куполом высоченного здания.

Савицкий и сам любовался этими звездами и этими небесами, тяжелыми, как бархатные портьеры. Те, кто оказывался в этих местах, верили в то, что небеса – на самом деле не что иное, как хрустальный купол.

Когда они интересовались у тех бедолаг, что оккупировали соседние лавки, сколько те ждут поезда, выяснялось, что на вокзале они уже сутки, а кто и двое. Одежда их вся измялась, на щеках выступила щетина, глаза покраснели.

Рохлину и Савицкому повезло. Их ожидания длились лишь пять часов. За это время они как минимум раза по четыре обошли вокруг здания вокзала, изучили его во всех мельчайших подробностях – и центральную башенку с часами, и фотографические снимки на стенах, на которых был запечатлен день открытия вокзала. Церемония была пышной. Часы на центральной башне остановились. Минутная стрелка вздрагивала, точно по ее телу проходили предсмертные судороги, но пройти по циферблату хотя бы еще один шаг она уже не могла.

«Время застыло», – подумал Савицкий.

Он ощущал, что время действительно перестало идти, что поезд, который они ждут здесь, остановился где-то на путях. Ему представилось, как кочегар замер с лопатой, полной угля, перед растворенной топкой, а машинист выглядывает в окно и смотрит, что там лежит впереди. Пока эта стрелка не сдвинется с места, они будут ждать этот чертов поезд.

С этими мыслями он забрался в кусты, что росли рядом со зданием вокзала. Припекло его по малой нужде, а в самом вокзале, похоже, забыли соорудить помещение для справления этой первоочередной человеческой потребности. Вдруг он почувствовал, что что-то ткнулось ему в спину, твердое, холодное и круглое, а позади послышался шепот на английском.

– Деньги, часы.

Его обдало тяжелым дыханием. Человек говорил ему почти в самое ухо.

«Всего-то?» – подумал Савицкий, улыбаясь. Было бы куда хуже, спроси у него нападающий имя. Настоящее имя.

Кажется, что у грабителя и вправду был пистолет, и он не пугал свою жертву обрезком трубы. Проверять на себе заряжен пистолет грабителя или нет – Савицкому совсем не хотелось, отдавать деньги, которых осталось совсем мало, – тем более, а звать на помощь – просто не имело никакого смысла, никто ему на помощь прийти не успеет. Вот он и крутанулся на каблуках, очень быстро, ведь для него время остановилось, выбил пистолет из руки грабителя, ударил по его руке ребром своей ладони, а она была такой крепкой, будто ее вытесали из дуба. Пистолет со звоном упал на мостовую, но к этому времени грабитель тоже опадал уже бесчувственной куклой, набитой соломой или ватой, потому что ребром другой ладони Савицкий ударил его по шее. Все произошло так быстро, что нападавший ничего не успел понять. Удивление только начинало проступать в его глазах, да так до конца и не проступило.

Савицкий огляделся, выясняя, не стал ли кто свидетелем этого происшествия. Надо заметить, что он проявил уж слишком большую прыть, расправляясь с грабителем. Движения его были спокойными и отточенными, как у машины для убийства. Его учили этому, и он хорошо усвоил уроки.

К счастью, никто его подвига не видел. Савицкий нагнулся, поднял пистолет, спрятал его в карман брюк и поспешил в здание вокзала. Хотелось обыскать упавшего. Но вдруг кто застанет его за этим занятием? Подумают еще, что это он грабитель, вызовут полицейских и тогда… тогда точно поезд пропустишь.

– Смотри, – сказал Савицкий, показывая пистолет Рохлину.

– Хорошая штука, – сказал Рохлин. – Шестизарядный «веблей». Здесь что, где-то поблизости оружием приторговывают? Так ведь его в магазине можно было купить.

– Мне его подарили, – сказал таинственно Савицкий.

– Кто же? Покажи мне этого доброхота. Вдруг он и мне подарит такую же игрушку?

– Он должен лежать в кустах, рядом с платформой. Пойди растормоши его и расспроси, может, у него второй такой пистолет есть.

– Хорошо, – кивнул Рохлин и действительно пошел на платформу, – там никто не лежит, – сказал он, вернувшись спустя полминуты.

– Ты хорошо искал?

– Да. Кусты осмотрел.

– Значит, он очухался. Быстро. Да я несильно его ударил.

– Так кто это был-то?

– Да бог его знает. Я его не спрашивал. Как-то не получилось. Сразу его и вырубил, когда он у меня решил деньги отобрать. Но попросил он у меня их – на английском, да и револьвер, видишь, такой же, что и у британских офицеров.

– Уверен, что город переполнен британскими осведомителями, которые присматривают за всеми прибывающими сюда подозрительными личностями. Мы, как ни крути, личности для них подозрительные. Таких, как мы, тут, видать, всех так и встречают и быстренько делают клиентами местного кладбища. Я не удивлюсь, если узнаю, что эти британские прощелыги в сговоре с гробовщиками да могильщиками и получают от них процент за каждого клиента. Ты мог бы приложить того бандита, что на тебя напал, посильнее, а то местные могильщики наверняка на одного клиента этим вечером рассчитывали. А ты их, выходит, без работы оставил. Не все ли равно, кого им хоронить?

– Приложить-то я мог, но я ведь с гробовщиками не в сговоре, да и полицейские мной бы заинтересовались. Пришлось бы тогда доказывать, что не я первый напал, а на меня напали. Зачем нам эта нервотрепка? Поезд точно пропустили бы. Мне кажется, что мы очень легко отделались. Не знаю, может, еще кто за нами наблюдает? – Савицкий осмотрелся, но ничего подозретельного не обнаружил. – Быстрее бы поезд только подошел. К бурам попадем – там уж британцам до нас не добраться, а здесь становится как-то неуютно.

Поезд появился неожиданно от того, что его уже просто никто не ждал, и не смотрел на пути. В темноте раздался гул, скрежет железа, точно оттуда надвигалась армия в доспехах, лязгающая оружием. Тишину пронзил противный свисток, из темноты высунулась лобастая голова паровоза. Он точно раздвинул эту темноту, вынырнул из нее, как огромный кит, появившийся на океанской поверхности.

Выпуская клубы дыма, паровоз остановился возле платформы. К нему прицепили вагоны, но тут выяснилось, что никуда он поехать пока не может. Чумазый кочегар выпрыгнул из кабины, помчался к начальнику вокзала и начал ему объяснять. Что-то неладное случилось с паровым котлом. Его надо обязательно осмотреть механикам, а если поезд поедет без осмотра и ремонта, то нет никакой гарантии, что он не встанет где-нибудь посреди пути грудой железа.

Нет, если прикажут, машинист поедет, но себе дороже выйдет, если потом поезд сломается где-то в дороге и заблокирует путь.

Пассажиры, уже взяв штурмом вагоны, разместились на лавках и, ерзая от нетерпения, поглядывали в окна.

«Когда же наконец этот унылый опостылевший пейзаж за окном придет в движение?» – читалось на их лицах.

А архитектор, что проектировал этот вокзал, старался, из кожи вон лез, чтобы творение его радовало глаз пассажиров, но теперь оно вызывало у них лишь одно раздражение.

– Придется еще немного подождать! – кондуктор проходил по вагонам, сообщая эту неприятную новость.

– Сколько? – спрашивали его.

– Немного, – повторял он и быстро шел дальше, потому что ничего вразумительного сказать не мог. Да и известно, что делают с теми, кто приносит плохие новости. Вот он и не хотел испытать на себе гнев и без того раздраженных долгим ожиданием пассажиров. Вообще-то, вопрос был двусмысленным. Могли ведь спрашивать не о времени, а о том, сколько надо собрать мзды механикам, чтобы они побыстрее починили котел.

Становилось холодно. Савицкий, зябко ежась, подумывал, что стоит переодеться, снять тропический костюм, надеть брюки поплотнее, рубашку потеплее. Он забился в угол вагона, глаза сами собой сомкнулись.

Он клюнул носом, едва не свалившись с лавки. Она дрожала, дрожал вагон, раздавался приятный стук, когда колеса проходят стыки рельсов, а за окном медленно просыпался рассвет. Савицкий, все еще не совсем проснувшись, огляделся. Рядышком посапывал Рохлин. И не спросишь – сколько они уже едут, не будить же его специально для этого, а может, Рохлин и сам заснул прежде, чем поезд с места сдвинулся.

Савицкий встряхнулся, как птица, которая перья свои поправляет. На стекле осела влага. Савицкий стер ее ладонью, открывая окно во внешний мир, приткнулся к нему почти вплотную, так что кожа на щеке чувствовала холод, исходящий от стекла.

Мир тек перед его глазами очень медленно, почти не меняясь. Он тонул в сумерках.

Равнина казалась серой, пока за холмами не стало всходить солнце. Там точно костер разгорался, точно из жерла вулкана начинал бить фонтан раскаленной лавы. За несколько минут он взобрался к самым небесам, и тогда вельд преобразился, стал красным. Далеко-далеко бежало стадо антилоп, которых испугал поезд.

О земле этой отзывы были нелестными. Местность болотистая и песчаная, почти всегда жарко и всегда есть вероятность подвергнуться нападению мухи цеце, так что лучше из поезда не выходить и ехать с закрытыми окнами. Впрочем, зимой мухи впадали в спячку и о том, что какая-нибудь из них укусит тебя, можно было не беспокоиться.

«Путешествовать в вагоне поезда – очень удобно, – подумал Савицкий. – Только бы туземцы не вздумали устроить ловушку для этого железного монстра. А то еще разберут пути впереди и будут смотреть на то, как поезд, сойдя с рельсов, повалится с насыпи».

Солнце нагревало стекло. Влага с него испарилась.

Савицкий, в свое время начитавшись приключенческих книжек, теперь, поглядывая в окно, все ждал, когда же поезд атакуют туземцы. Вот тогда и пригодится пистолет, который он так удачно раздобыл на вокзале. За каждым кустом ему чудились могучие воины в великолепных плюмажах. Но оказывалось, что за головной убор он принимал яркую раскраску птицы. Поезд ее пугал и она, вереща, уносилась прочь. Туземцы все не появлялись, возможность ограбить поезд их, похоже, совсем не привлекала. От однообразности путешествия Савицкий даже заскучал.

В вагоне ехало несколько буров. Держались они кучкой. Выглядели, как зажиточные крестьяне какой-нибудь из центральных российских губерний, что отправились на базар в ближайший город, и, сбыв там выгодно свой товар, теперь возвращались с комфортом домой на поезде. Если главным товаром бурских республик становятся алмазы да золото – страшно предположить, сколько денег они везут в своих мешах. Правда, вряд ли кто-либо из крестьян берет с собой в дорогу ружья, а у каждого из буров было по винтовке.

Времена были уж очень неспокойные. Того и гляди опять война с британцами начнется.

Избирательное право в бурских республиках давалось лишь после того, как ты проживешь здесь не меньше 14 лет. Британцы настаивали, чтобы избирательное право предоставлялось быстрее. Дело в том, что пришлых в республиках было уже больше, чем самих буров, и получи они избирательные права, то выберут в парламенты республик таких же проходимцев, как Сесиль Родс, который твердил повсюду, что буры грубо нарушают права подданных Британской империи, проживающих в Трансваале и Оранжевой.

Большинству из пришлых это избирательное право было так же необходимо, как телеге пятое колесо, потому что оставаться ни в Оранжевой, ни в Трансваале на всю жизнь они не собирались, используя республики как дойную корову. Сколотил капитал, отправился восвояси. Но Сесиль Родс, являясь премьер-министром Капской колонии, все никак не мог успокоиться, пока бурские прииски ему принадлежат.

Ситуация с избирательным правом давала британцам формальный повод вмешиваться во внутренние дела республик, якобы для защиты своих граждан. Доходило до прямой агрессии. Однажды британцы уже аннексировали республики, но почти двадцать лет назад буры подняли восстание и прогнали захватчиков прочь. А три года назад они пленили многотысячный отряд бандитов, нанятых Сесилем Родсом.

Но после того как в бурских республиках нашли золото и алмазы – они были обречены.

Буры с неодобрением поглядывали на Савицкого, который держал в руке стакан с виски и кусками льда, периодически прикладывался к нему губами и делал маленький глоток.

К спиртному буры не притрагивались, а, казалось бы, что еще делать, чтобы скрасить скучную дорогу? Их поведение Савицкому очень нравилось, но сам он от косых взглядов, догадавшись об их причине, немного засмущался. Он уже проклинал себя, что заказал стакан виски. Мог бы ограничиться просто холодной водой. Не будь его лицо и без того красным от загара, можно было предположить, что он покраснел от смущения. Он не знал, как поступить – то ли выпить содержимое стакана одним глотком, то ли отставить его от себя подальше, дескать, не мое это.

В бурах чувствовалась какая-то уверенность. Посмотришь на такого и тут же становится ясно, что хозяйство у него огромное, в работниках не один десяток человек, да и сам на печке не валяется, а в поле трудится с утра до вечера – ни себе, ни другим спуску не дает.

Савицкому хотелось заговорить с бурами, но он-то знал, что ко всем чужакам они с крайней подозрительностью относятся и вряд ли будут с ним разговаривать. Скорее попросят до греха не доводить своими приставаниями, отстать подобру-поздорову. Оставалось Савицкому лишь слушать их странную речь. Он мало что понимал в ней. Зато Рохлин неплохо освоил африкаанс.

Пейзаж за окном вагона – вроде был тот же самый вельд, но все-таки произошли какие-то, пока еще не видимые глазом, изменения. У Рохлина сложилось ощущение, что они пересекли границу и въехали в Трансвааль. Он не понимал, отчего у него такое ощущение. Вдалеке он увидел ферму, ухоженные поля вокруг нее, а спустя пару часов – караван повозок, в которые было запряжено по шесть-восемь быков. Они тащили огромные фургоны, размерами ничем не меньше дома, где могла с комфортом разместиться многодетная семья. За фургонами тянулся шлейф пыли, в нем тонуло стадо коров, которое шло следом за повозками.

Похоже, они пересекли границу с Трансваалем.

Лица буров, что ехали на соседней лавке, посветлели. Они прильнули к окнам вагона и смотрели на ферму, на караван с такой любовью, что стало ясно – они никогда никому не отдадут это землю, будут сражаться за нее с каким угодно врагом, пока рука еще держит ружье.

Скоро появилась возможность продемонстрировать свою меткость. Далеко-далеко в вельде скакала антилопа. До нее было метров восемьсот, но буры, немного притомившись от дороги, не нашли ничего лучше, как выставить свои ружья в окна и начать стрельбу по антилопе. Это выглядело немного дико. Они стреляли по очереди, чтобы ни у кого не возникло сомнений – кто же антилопу подстрелил. После каждого выстрела они делали ставки. Однако попасть в антилопу никому так и не удалось.

– Далеко, – стали комментировать свои промахи, немного смущаясь, что оконфузились перед иностранцами и не смогли пыль в глаза пустить своей меткостью.

– Далеко? – переспросил Рохлин. – Можно, я воспользуюсь одним из ваших ружей?

– Не сломаешь? – спросил его сидевший ближе всего к нему бур. На вид ему было лет сорок. В окладистой бороде завелись седые волосы.

– Постараюсь, – скромно сказал Рохлин.

Бур протянул ему свою винтовку. Она была системы «маузер». Из таких Рохлин много раз стрелял на стрельбище, когда готовился к этой поездке. В Генеральном штабе хорошо знали, какой системы ружья стоят на вооружении буров. Сейчас самый популярный товар, который экспортировали республики, именно оружие. На всякий случай Рохлин изучил и «Ли Менфорд», распространенный в британской армии.

Рохлин посмотрел на антилопу, на мгновение застыл, любуясь, как она грациозно перескакивает через кочки и кусты. Ему было жалко стрелять в это животное, к тому же это была пустая забава, потому что в том случае, если он попадет в антилопу, поезд ведь все равно останавливать не будут, чтобы забрать труп. Мясо достанется стервятникам или сгниет.

Краем глаза он видел, что буры внимательно наблюдают за ним. На их лицах читалось сомнение. Промахнись Рохлин – никто смеяться над ним не будет, хлопнут дружески по плечу, дескать – с кем не бывает, но он чувствовал, что, когда он ввязался в этот турнир, лед недоверия между русскими и бурами растопился.

Наконец он выставил винтовку в окно вагона, приложил приклад к плечу, прицелился, прикрыв левый глаз, поймал на мушку грациозный силуэт антилопы, повел следом за ним ствол, затаил дыхание и нажал на курок.

Та секунда, в течение которой пуля летела эти несколько сотен метров, отделявших антилопу от поезда, показалась целой вечностью. Она длилась так долго, что у кого-то из буров с губ слетел вздох разочарования. Но вдруг антилопа точно оступилась, передние ее ноги подкосились, по инерции она пролетела еще несколько метров, а потом упала, кубарем покатившись по земле и поднимая тучи пыли.

– Попал – хором закричали буры.

– Попал? – теперь в их голосах было удивление, потому что попасть с такого расстояния в бегущую антилопу было просто невозможно.

– Попал!!! – на этот раз они кричали с восторгом.

Им понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что же произошло.

– Кто вы? Дипломаты? – стали они допытываться у Рохлина с Савицким. – А ты тоже так умеешь стрелять? – теперь они спрашивали уже у Савицкого. От такого внимания он засмущался еще больше, но хорошо, что буры теперь не обращали внимания на его стакан с виски.

Савицкий скорее догадался, о чем его спрашивают, и честно признался, что в антилопу на таком расстоянии вряд ли попал.

– Он скромничает, – Рохлин пояснил бурам ответ своего товарища. Но после признания Савицкого все внимание буров переключилось исключительно на Рохлина. Савицкий был этому даже рад.

– Откуда ты? – спрашивали они.

– Россия.

– Россия! О, у вас царя зовут Николай, – демонстрировали буры поразительную осведомленность о российских внутренних делах. Впрочем, в российской прессе сейчас много писали о бурских республиках, поэтому Рохлин был уверен, что в поезде, курсирующем между Санкт-Петербургом и Москвой, тоже найдутся те, кто сходу назовет имена и трансваальского президента, и президента Оранжевой республики. – Россия – хорошая страна. Вы воевали с британцами. Ну так кто ты? Дипломат? – не унимались они.

– Нет. Мы писатели, корреспонденты. Хотим про вашу страну и ваш народ статьи в русские журналы и газеты писать.

– Дело хорошее, но тебе лучше охотником быть или…

О том, что близится война с британцами, они говорить не стали, суеверно полагая, что так можно и беду накликать. Остаток пути прошел в дружеских беседах.