000
ОтложитьЧитал
– Пусть попробуют, – негромко огрызнулся я и отвернулся.
Предательство слёз известно всем. Они так нежданно наполняют твои глаза в надежде освободить породившие их железы, что это приводит к замешательству. Вроде и не слабость вообще, но их появление порой так нежеланно, что впору сквозь землю провалиться!
– Ты что думаешь, и меня не ломали? – Он постарался заглянуть мне в глаза, но я усилил свой отворот. – А я, между прочим, кандидат в мастера спорта по борьбе!
– Ну и хули, а я по боксу второй юношеский имею, но мне и этого достаточно. – Я, наконец, справился с недугом, а непрошеную влагу просто смахнул рукой.
– Ты зря. «Тебе с нами жить», – почти примирительно сказал он.
– Слушай, Шиханов, я пришёл служить и в будущем буду офицером, и никто мной управлять не будет!
Вова чуть замялся и посмотрел оценивающе.
– А, – подытожил он, – ну посмотрим!
Под его надзором я молча собрал всё парадное обмундирование и шинели, потом все РД и перенёс в каптёрку. Разместив всё по назначенным каптёром полкам, я был удостоен первой пачки сигарет из положенного солдату армейского пайка, но можно, я расскажу о них потом, а то этот день ну никак не может закончиться.
«В жизни не было у меня длиннее того дня, он вобрал событий больше, чем жизнь отдельного человека».
– Давай, бери табуретку и пошли.
– А куда?
– В кино! Но сначала в столовую, вам там чай с бутербродами оставили.
Покинув модуль и отойдя на пару шагов от освещённого плаца, мы попали в объятья ночи. Луна, спрятанная за плотным покрывалом облаков, только давала понять, где верх или низ, а горы удлинились к небу так, что я впервые осознал свою малозначимость в этом подлунном мире!!!
Дорожка, по которой шагал Шиханов, шуршала мраморным отсевом. Что он видел и как, не знаю, но, вероятно, опыт и наитие вели его к недавнему плацу полчка. Чуть позже и я разобрался в прямолинейности замыслов дивизионного дорогоустроителя, а тогда я шагал по Афганской земле в неизвестном направлении, и только окна далёких палаток подсказывали, что эта земля обитаема. При отсутствии луны в той дивизии всегда было мало света, и только строительство модулей преобразило эту страну спартанцев и римских легионов.
Кино смотрели прямо на плацу. Солдаты стайками садились на табуретки. А машина кинопередвижки, выпустив из себя луч, проецировала фильм прямо на стену клуба. Только дождь мог помешать смотреть привет от цивилизации, но зато курить можно было в полную силу, что все и делали, обсуждая женщин, смеясь над манерами персонажей фильма и освистывая неумелых женишков. Кино – это был настоящий праздник. Оно было по субботам, воскресеньям, а иногда и в среду.
Но до кино был ещё один стресс – столовая, в которую я зашёл попить чай и съесть сырой хлеб с маслом!
Три палатки в ряд и каменный сарайчик – это и была столовая батальона связи. Тоска и холод, затхлый запах гнилых овощей и голод – вот что навеяло мне первое её посещение. Но день кончаться никак не хотел, а до отбоя следовало дожить, хотя сил уже не оставалось.
Вечерняя поверка проходила на взлётке. Нас уже расставили по взводам, перемешав с личным составом роты.
В третий взвод попали я, Смирнов, Чалый, Ваня и Рома. Остальные были рассыпаны кто куда.
Но перед самой проверкой, когда наш строй только формировался, передо мной выскочил тот недавний цыган и с напором потянул за фанеру.
– Ты что ли к бою не ложишься?!
– А что нужно? – Если честно, я уже устал от их соблазна меня положить.
– Ну да! К бою! – сказал он полушёпотом.
Реакции от меня он не получил никакой.
– Ты чё, с-сука! Решил борзеть!?
Моя фанера приняла удар, но давний опыт не дал боли достичь цели. Закрыв плотной стеной этого одинокого бойца, его сослуживцы постарались спрятать саму сцену расправы над неподдающимся вразумлению бойцом.
Удар эффекта не дал, но присутственное место требовало скоротечности события, и он выкинул кулак по направлению к моему подбородку. Уйдя в сторону[25], я резко нанёс ответный удар в грудь соперника. Тот, словно споткнулся на бегу – ослаб и присел, а высокий сержант, стоявший с ним рядом, ухватил его за пояс, чтобы спасти от падения, и оттащил от меня.
– Вдова?! Юр, ты чё?! – Изумлению младшего сержанта не было предела.
Он словно не мог понять, что вот так просто один молодой может ударить своего Деда. Ну и мне было тоже невдомёк, что они так все навалились на меня?!
Теперь то понятно, что им было важно в первый же день сломать нас всех – всех! без остатка, чтобы потом, пережевав наши внутренности, наполнить их калом собственного стыда. А у меня, как назло, опять не получается подчиняться – ну просто никак! Во мне сидят недавно выученные блоки самообороны и приёмы боевого каратэ, которыми нас шпиговали каждый день и не по одному занятию, а порой даже по три – час каждое! А здесь против меня поставили хоть и немного крупней, но в этом вопросе явного дилетанта – он думал, что русского десантника вот так вот запросто, наскоком можно срубить?! Ну уж нет!
Меня трясло от возбуждения, виски пульсировали, и силы требовали исхода, но всеобщее замешательство прервал ротный старшина.
– Так, что за дела?! Третья рота, на вечернюю проверку становись!
Недолгое мельтешение в коридоре и рота стоит, ожидая переклички.
– Младший сержант Кучеренко!
– Я, – ответ без напора и рвения.
– Выйти из строя и провести вечернюю проверку.
– Есть.
Взяв журнал проведения вечерней проверки, Кучеренко начинает повзводно зачитывать фамилию каждого. Правда, иногда вместо фамилии он называет имя и отчество.
– Сергей Анатольевич! – Кучеренко поднимает глаза от списка и трогательно смотрит в сторону Сергея Анатольевича.
– Присутствует, – зевая, проговаривает тот.
– Когда вы только нас покинете? Сергей Анатольевич!
– Ой, и не говорите, товарищ младший сержант Кучеренко, сам уже заебался видеть ваши десантные рожи. Ох, скорей бы уж!
Кучеренко улыбается, все одобрительно вздыхают и ждут следующей фамилии…
Старшина отошёл в сторону и, не обращая на нас внимания, занял себя разговором с другим старшим прапорщиком, который вместо ответа качал головой, как бы со всем соглашаясь.
– Целуйко! – Кучеренко делает паузу на фамилии вновь прибывшего, чтобы каждый из роты запомнил её носителя.
– Куделин!
На мне пауза была особо длинной.
– Я!
– Головка от хуя, – парировал Кучеренко, – ты, я вижу, хочешь быть заёбан по уставу?
– Могу и по уставу! Вы то хоть его знаете?
– А что, ты один такой умный?
– Похоже, что да!
– Ну-ну, попизди, попизди!
– Не понял вашего приказания, товарищ младший сержант не моего взвода! – Меня попёрло.
Мой отпор – это не отвязность собственной души, а реакция на противостояние всей роты в целом. Пауза, всего лишь пауза для мысли могла сломать меня пополам, но напор, который стал оказывать на меня коллектив, порождал противостояние и неприятие его внутренних устоев.
Достойный ответ любому, возомнившему себя полководцем, сработал моментально. Устав – это в первую очередь субординация, набор определённых правил и стандартных команд. Им можно только вымотать, но заебать?! Ну никак!
Они ведь не знали, что я, почти полгода назад, всю роту посадил за чтение устава, и многие из нас воспользовались им как средством спасения от беспредела.
– …Чалый! – Кучеренко не нашёлся, что сказать и продолжил чтение списка.
Отбой был недолгим.
У меня не было выбора – мне определили место на койке снизу, но я, наплевав на это, разместился на верхнем ярусе посредине ряда.
Глаза уже приняли мрак, усталое тело стало нагревать сырость постели, а мозг, отгородившись от реалий, проваливался в яму небытия…
– Куделин, Саня, Саня Куделин!
Кто-то тряс меня за руку и старался разбудить. Сон не отпускал. Провал был настолько глубоким, что я попробовал проснуться там – во сне, но настойчивость была такой, что пришлось уступить и проснуться здесь.
За руку тряс Чалый, его лицо осветил прожектор, который, отразившись от заоконной местности, прошмыгнул в кубрик и дал каждому предмету тень.
– Чё!
– Хуй через плечо! – подал голос с ближней к проходу кровати недавний проситель моей тельняшки и, не переводя духа, начал монолог: – Вы что думаете, я не был Духом и Слоном? Был! Только в отличие от вас я не жил в модуле, а ковырялся в грязи палаточного городка! Вы даже не представляете, что такое жить зимой в палатке, топить соляркой печь, не спать и следить за ней, чтобы не потухла или, чего хуже, чтобы не наделала пожар! Бля, парни, вам просто повезло, что вас вот так вот встречают! Вас сразу в чистый модуль, на кровати, под чистую простынку! Зимой спишь и встать поссать боишься (чего он боялся, я не уточнил). С-сука, дневальный проспит – утром проснёшься под коркой инея, а нет – так в саже. Единый хрен – всё край получается. Вон, вторая рота и сейчас ещё так живёт, спросите их Слонов, как им там! Я вообще, пацаны, не об этом хочу сказать. Вот завтра я уеду, и вся эта грязь останется у меня позади. Пройдут года, но я всегда буду помнить наше армейское братство. Чтобы ни случилось, мужики, не стучите! Ведь стук, это в первую очередь пятно на твою честь. Ну стуканёте вы, ну отсидит ваш дедушка на губе и выйдет. Дембель, я сам теперь знаю – он ведь неизбежен! Но вот, когда придут ваши духи, и вы захотите ими зарулить, у вас не будет на то морального права. Смотрите, мужики, не ссучивайтесь, эта армия не нами придумана и не нам её упрощать!
Он быстро встал и вышел.
«Блядь, ещё один доброхот с хорошими манерами! – Мысли отогнали сон и стали маять мозг. – Вот тебе ярмо, сам оденешь и подашь телегу к парадному входу».
Чистота дыхания и ни единого поскрипа кроватей подсказывали, что взвод мыслит и не спит. Каждый, невзирая на свой год службы, домысливал сказанное Сергеем Анатольевичем, который через день покинет эту часть, чтобы рассказывать, как он воевал, защищая страну, грудью тараня Афганские горы – пойди и проверь!
Однако решение, принятое не мной, а насаждённое этим днём, уже было во мне, и я заснул раньше других.
– Саня, Саня, Саня, – кто-то опять хотел вернуть меня назад.
– Пошёл ты на хуй! – почти крикнул я. Воистину это истязание, когда тебе не дают заснуть.
– Тихо, ну ты чего?
– Чего?! – Шёпот будившего не пробуждал во мне ничего, кроме отвращения или отторжения.
– Саня, ну что насчёт тельника?
– Какого тельника?
– Ну твоего. На, я вот принёс другой. – Он сунул мне под нос свёрнутый в несколько раз тельник.
– Оставь, завтра. – Я отвернулся и уснул, теперь уже окончательно.
Я помню тот сон. Он был, как сломанная пластинка, которая повторялась, не давая событиям поставить точку, чтобы перелистнуть эту страничку жизни. Но он был более мирным, чем все последующие.
Питекантропы
«Рота, подъём!» – Ничего нового – всё так же.
Ты секунд за десять до этого возгласа уже проснулся и только собираешь воедино мысли, чтобы затем открыть глаза и вскочить.
«Стой!» – очнувшаяся память напомнила, что я на втором ярусе.
– Рота, подъём! – это уже не из коридора, а из проёма открытой в кубрик двери.
Памятуя казус Егоршино, я поднял корпус и замер, ожидая движения нижних тел.
– Алё, наверху, – снизу через матрац кто-то ткнул, – что там? Прицелился что ли? Давай спускайся!
Я спустил ноги вниз, повис и, задержавшись на руках, соскочил на линолеум пола.
Внизу под моей кроватью, вернее, на нижнем ярусе, лежал и улыбался вполне уже оформившийся мужик.
– Ты чё такой нерасторопный?
– Ну почему нерасторопный, скорее аккуратный, – улыбнулся я, – боялся тебе шею сломать.
– Это правильно, – он улыбнулся ещё шире, – только у нас сначала верхние спрыгивают, а потом нижние встают.
– Ты откуда?
– С Каунаса
– Сам откуда?
– С Урала.
– Ух ты, и я из Первоуральска!
– Класс, а я из Свердловска!
– Саня, ты что тупишь? – Дверь кубрика резко приоткрылась, в неё просунулась голова Димы и, не скрывая раздражения, выпалила: – Все уже построились, тебя ждём!
– Воин, закрой пасть и дверь, – не поднимая головы с подушки, проворчал командир взвода Кубраков.
Дверь вмиг закрылась, и комната наполнилась тишиной, смешанной с коридорным гулом.
Выбежав из кубрика, я двинулся направо в сторону вчерашнего плаца и, уже пробегая комнату дежурного по части, уткнулся в пожилого полного прапорщика.
– Ты из какой роты? – Напор своего вопроса он запечатал восклицанием: – Воин!
– Из третьей, – отрапортовал я и двинулся в сторону открытой двери на плац.
– Тихо, мила ай, тихо! – Он ухватил меня за рукав тельника, зацепив вместе с тканью и кожу.
– А в чём дело? – Я выдернул ошпаренную болью руку.
– А тебе не сюда! – Он закрыл проход своим толстым телом.
Сразу оговорюсь, в десанте есть толстые, жирных я видел только дважды, но про них не сейчас.
– А куда?! – Воистину запаникуешь при такой шараде.
– В жопу! – произнёс он громко, совершенно не стесняясь собственного эха.
«А не пошёл бы ты туда сам!» – хотел я огрызнутся, как крик от другой двери модуля уберёг меня от конфликта.
– Куделин, ну ты где заблудился? – В противоположных дверях стоял Шиханов.
– Вова, забери-ка своего бо́рзова и объясни своей молодёжи правила общежития!
– Куделин, давай быро!
Я рванул в противоположную дверь и, увлекаемый спиной Володи, побежал в сторону плаца, обогнув модуль по фронту окон взводного кубрика.
Рота выстроилась на вчерашнем месте, вот только численностью значительно меньшей, чем на вечерней проверке.
Кучеренко стоял перед строем и с недовольным видом ждал моего прихода.
Я отбил положенные три шага и, встав напротив него по стойке смирно, как положено проголосил: «Товарищ младший сержант, разрешите встать в строй!»
– А чё! Не высыпаемся? – Кучеренко смотрел испытующе.
– Никак нет, – начал я, – но меня…
– Кучер, он на Булина налетел, – подал голос подошедший Шиханов, которого я в своём рвении встать в строй обогнал на полпути.
– О-о-о!!!!!! – Продолжительное, безнадёжное, обречённое, сочувствующее, печально понимающее и даже трогательное «О» вырвалось из груди старожилов нашего строя.
Кучер вмиг сник и, не найдя новых причин для моей первой выволочки, скомандовал: «Встать в строй!».
Чёткость выполнения строевых команд была прошита в нас учебкой, но в этот раз меня пошатнуло. Вчерашний «радушный приём», напор и противостояние, сгустившиеся вокруг меня, совершенно зашорили мои глаза. Я, конечно, видел все переодевания моих сокурсников, но масштаб их трагедии для меня был налицо только сейчас.
Все в полинялых, застиранных тряпицах, которые можно было назвать скорее ветошью нежели тельниками. Если б это были не мои недавние сокурсники, я бы рассмеялся, а так я еле скрыл улыбку.
– Что ты, блин, смеёшься?!! – со злостью воскликнул вчерашний высокий младший сержант.
Я не стал реагировать на его потуги, а продолжил движение в сторону моего места в строю. Да и места то ещё не было. Я просто прошёл на край строя и встал в конце.
В десантных войсках и у понтонёров, хотя, я думаю, везде, в задней шеренге следуют дембеля или дедушки. Но в этот раз это место было моим. По воле случая я, встав там, там и остался. Исключение составляли лишь только те моменты, когда я был старшим по строю.
– Нет, ты что, ахуел?! – Длинный выскочил из строя и направился ко мне. – Ты чё, блядь, не слышишь приказов старших по званию?
Его реакция была быстрее моего движения в строй, и поэтому я ему ответил только тогда, когда встал на место и развернулся. Он стоял, вернее, нависал надо мной, так как был выше меня на голову, но вот телосложение его было, как у гадкого утёнка, которому ещё предстояло обрести форму.
– Не слышу ни одного приказания! – сказал я, поняв, что противостояние уже началось.
Младший сержант мялся, не зная, что делать. Ударить он не мог – боялся, плац был открытый и на нём было не одно наше подразделение, и подать вразумительную команду не мог – её не было. Выручил Кучеренко.
– Младший сержант Киреев, встать в строй.
Тот мялся, на что-то решаясь.
– Славик, кончай бузить, встань в строй.
– Слава, – подал голос цыган, – потом разберёмся.
– К бою, сука! – выпалил Славик.
Меня заело, вернее, упёрло. Ещё мгновение, и он бы увидел, как выполняют настоящую уставную команду «К бою!».
– Ты что, ахуел? – Кучер подхватил его под локоть и буквально втолкнул в строй.
– А что, третья рота уже и на зарядку не бежит что ли? – Дежурный по части стоял на крыльце и разминал сигаретку.
– Рота! – Кучеренко сосредоточился на подаче команд, – Направо!
Команд «равняйсь» и «смирно» явно не хватало, так как строй от долгого стояния расстроился, и поворот получился смазанным, как у допризывников, а не у воинов, готовых идти в бой.
– Бегом! – На эту команду только мы и согнули руки в локоточках, при этом подав корпус вперёд.
– Марш!
Вялое перешоркивание сапог вместо интенсивного начала для задания ритма и полное разочарование всех в готовности совершенствовать себя, чтобы покинуть армию атлантом.
Так, скорее для формальности, нежели для задания ритма, Кучеренко прокричал: «Раз, раз, раз, два, три!», и наша рота, разваливая строй, попеременно растягиваясь и сокращаясь, помчалась в сторону спортивного ядра дивизии.
Спортивное ядро я опишу позже, так как оно, по сути, и есть сердце десантника, а пока – зарядка.
Отмотав некоторое количество кругов вокруг футбольного поля, которые в основном бегали мы и наши сослуживцы, которых мы подвинули на полгода вперёд, рота устроилась невдалеке от ряда перекладин, называемых в народе турниками.
Другие роты также были рядом, и каждая в отдельности принялась разминать своё тело. Нелепые дрыганья состава нашей роты меня, да и не только, поразили. Мы привыкли к слаженному первоустройству нашей зарядки – мышцы требовали напряжения, а сущность стремилась продолжать отбивать нападение противника в спецкомплексах десантника за номерами: «Раз», «Два», «Три»!
Однако, нелепые движения рук и дыхательная гимнастика для пенсионеров вообще озадачили меня, и я встал.
Честно?! В этот момент мне подумалось, что я, сойдя с самолёта, заблудился на большом аэродроме, который, ожив, сейчас начинает изрыгать звуки, и попал в какую-то поддельную дивизию, призванную дезориентировать коварного противника. Меня полгода учили, что я в первую очередь – десантник. Моими достоинствами были сила, ловкость, выносливость и умение поражать противника всеми доступными способами! А тут? Зарядка пенсионеров, причём не одной роты, заблудившейся в многочисленности десантной дивизии, а всех! Кошмар!!!
Я встал и перестал делать хоть какие-нибудь потуги.
– А что стоим? – Кучеренко не сразу принял моё стояние.
– Товарищ младший сержант, – мой голос отливал больше надменностью, нежели просьбой, – а разрешите нам самостоятельно провести зарядку.
– Хорошо, – быстро согласился он, – Куделин – старший! Молодые, выйти из строя!
Наша команда быстро перегруппировалась на первый второй, и мы начали зарядку в заданном ритме.
И знаете, пусть незначительная, но всё же кучка наших сослуживцев по роте присоединилась к нам и стала повторять заученные ранее движения, но большая часть оставалась за бортом и с горестью, если не с завистью, смотрела на наши умелые движения, которыми мы противостояли невидимому противнику.
Приятно напряжённые и вымотанные на турниках и брусьях, мы с удовольствием возвращались в часть.
Непонимание расслоения было для меня непреодолимо – так кто же все эти мои будущие сослуживцы? Что вообще происходит? Вчера я заметил, что в них нет напора, который я привык чувствовать в учебке. Но там ведь учителя, а здесь должны находиться асы! Все их тыканья пахнут больше подворотней, нежели напором старших по отношению к младшим?..
– Так, хороши, голубчики, – на плацу нас встретил командир роты, – Кучеренко, всех в строй!
– А отдыхающую и заступающую смену тоже?
– Ты что, оглох от вдруг навалившейся старости? Что, стал дедком – слышать перестал?! – Хряпин свирепел.
– Ну что сразу оглох, я просто поинтересовался, – почти примирительно прошептал Кучер.
– Приказами не интересуются, это не порнографические заметки в путеводителе гомосека, – он подался вперёд и почти прокричал ему в ухо: – приказы выполняют!
…Сейчас образ капитана Хряпина легко передать, так как его последователь в манере общения – это доктор Быков из «Интернов». Порой мне кажется, а не Хряпин ли пишет ему монологи? Именно монологи, так как общения ни у того, ни у другого нет – есть только цель, которую невозможно разглядеть рядом стоящему, пока его не приведут к ней и не воткнут в неё носом. Другое дело, как представить его тем, кто не смотрел «Интернов»? А просто – представьте интеллигентную старушонку, которая не смогла переустроить этот мир и вымещает своё неудовольствие на каждом, кто у неё под рукой!..
Кучеренко быстро удалился в расположение, точнее сказать, убежал, но не через парадный вход, а через тыловой, который, как я понял, использовали все, а вот парадный – только первая рота и офицеры.
Тот толстый прапорщик с превеликим удовольствием смотрел с крыльца, как за углом модуля исчезает заместитель командира первого взвода.
– Ну что, десантура!? – Хряпин был раздражён до крайности. – Молодые, выйти из строя на три шага!
Ротный строй выпустил нас, мы вышли, отчеканив три шага, затем сделали разворот с приставлением ноги со слегка молодцеватым щелчком.
– Вот! – Он выскочил из-за нас и разместился между нами и строем. – Вот! Гусары! Молодцы!!!
Повисла пауза, томительная и стыдливая пауза, во время которой он пристально вглядывался в наши лица.
– Что?! Я смотрю, вас уже натянули! – Нет красок передать его эмоции, которые отражались на всём: на лице, на руках и даже на теле. – Надеюсь, никто из вас женщиной за ночь не стал? Нет?! Ну, девственность из вас потеряли почти все? Но ведь так скоро и менструация придёт! А после того что?! Правильно, мужской коллектив примет женскую команду в виде молодого пополнения пока ещё девушек! Или всё же уже женщин?!.
Он повернулся к строю и подождал, пока третья часть роты, не присутствовавшая на зарядке, займёт свои места. Последним, заправляясь на ходу, подошёл мой земляк.
– Ну конечно, Горбунов – ты у нас самый нерасторопный – наверно, самый незаменимый? Давно на губе не был?! Может напомнить?!
– Не надо, товарищ капитан.
– Что не надо? Ты сегодня где ночевал?
– На ЭПЭСке.
– Ну да, реабилитация после поражения прав?! Водку или спирт не изволили кушать?! – В голосе капитана было достаточно злости и иронии.
В какой-то момент времени мне показалось, что стоит довериться этому человеку, и произойдёт чудо, но внутренний голос тряс за руку и требовал подождать.
– Так, – подытожил он, – в ваших рядах слабоумков появились Питекантропы!
Рота, ранее движимая колебанием воздуха и ухмылками, замерла, словно вот сейчас всем приказали умереть.
– А что вы так удивились?! Тут и пояснять нечего. Вы своей репой даже подумать не можете, у вас, вернее, у некоторых из вас в ней вместо овощной каши понос. Ну так подойдите к зеркалу и поплюйте им в своё отражение!
Паузы, вставляемые в его монолог, нужны были лишь для набора воздуха, которого ему требовалось очень много, так как говорил он пулемётными очередями без перевода духа.
– Вы даже не мародёры! Я опять оговорюсь, что пока не все! Те хоть следов не оставляют – взяли и исчезли! И не дебилы – у них хоть простейшая, но есть всё же защитная реакция! Вы – Питекантропы! Недочеловеки, которые совершенно не различают цвета и не могут предугадать последствий совершённых ими деяний!
Рота молчала, можно было видеть каждого, кто причастен, а кто нет к переодеванию, которое привело к этому маскараду с вступительным диалогом, посвящённым нашему приходу в часть.
– У вас что, полностью отсутствуют зачатки разума? Так как же вы собираетесь на гражданке строгать детей? У вас ведь не получится!!! Там, если знаете, а если нет, то я подскажу, есть две дырки! Так я уверен, что вы попадёте не в ту! И слава Богу!!! У вас не будет вашего продолжения, которое не будет стремиться в десантные войска, чтобы так бездарно мародёрить молодых!
Он не стал продолжать, а, повернувшись к нам, приказал: – Младший сержант Смирнов, введите вновь прибывших в расположение и постройтесь перед Ленинской комнатой.
Дима вышел из нашей шеренги и начал отдавать команды.
– Евгенич, пропусти этих в Ленинскую комнату, – сказал ротный, обращаясь к всё ещё стоявшему на крыльце старшине первой роты.
– Проходите, проходите, богатыри. – Он с довольной миной откупорил проход и услужливо встал сбоку.
Вид, конечно, был печальным. Только я оставался в первозданном тельнике, который мне выдали за день до исхода из учебного батальона.
Если бы вы знали, как мы ими гордились. Всё лето мы провели в майках, но очень хотелось, ну просто очень, полноценную тельняшку. Мечталось, что она пройдёт со мной до конца моей службы, и чтобы никогда её не опозорить. Сейчас же мои сокурсники стояли в рваных обносках и безразмерном тряпье – то, что на них было одето, по-другому не назовёшь.
В Ленинскую комнату Хряпин вызывал по очереди, самолично приглашая каждого войти, но меня он оставил на закуску.
Три ряда светло серых парт, непонятный железный ящик радиоаппаратуры, цветной телевизор, наглядные материалы, изображающие достаток государства по отношению к одна тысяча девятьсот тринадцатому году, неизменный для таких комнат бюст Ленина и плакаты с геройскими лицами Мироненко и Чепика. На них страшные, измождённые ненавистью душманы рвутся в пещеру, которую вместе с собой взорвёт один из них, и далёкий взрыв дувала, организованный другим. А вечная память в образе звезды героя Советского Союза, словно вырванное из их груди сердце, нескромно прорисована в углу каждого плаката.
– Ну садись. – Он провёл меня до конца комнаты на галёрку и сел за заднюю парту, предложив сделать то же, но через узкий проход.
Только сейчас я смог увидеть не прикрытое гримасой лицо этого командира. Он изучал меня, а я откровенно пялился на него. Книжник, умница и балагур, человек, во всём отдающий себе отчёт, понимающий всё и смотрящий в корень проблем. И главное, он понимал и знал всё и без нашего объяснения, но формальности ради решил с нами поиграть, вернее, поговорить.
Всё!
…Всё, капитан Хряпин через несколько минут, подытоживая наш с ним разговор, перестанет быть для меня командиром, так как я пойму его сущность, поняв бесполезность. Ещё через месяц он покинет Афганистан и вытрет себя из моей жизни окончательно. И лишь его манера говорить не матерно, много и погано осталась в моей памяти, как и его лицо.
Если вам кажется, что он мог бы сделать больше, то ошибаетесь! Он делал и так много – его манера уменьшения самооценки инквизируемого им давала возможность не заблудиться разуму, если он, конечно, у тебя был…
– Я сначала хотел наказать только тех, кто это сделал! Потом у меня появилась мысль, что стоит наказать всех, включая и этих податливых барышень, но знаете, мне Куделин открыл глаза на очевидное! – Именно сейчас я меньше всего хотел бы светиться, но он рулил, и это выходило мне боком. – Во-первых, он единственный, кто в вашем прогнившем мерзостью неуставщины коллективе смог остаться при своих! Кроме того, он прав, что спрашивать с них за то, что случилось, Бесполезно! Они приехали на смену отслужившим свой долг и надеялись в первую очередь на радушный приём! А тут? Стая хищных подонков обобрала их, не сказав даже «здрасьте»! – Он сделал паузу и, рванувшись на правый край строя, заголосил: – Ты что улыбаешься? Тебе, Нуфер, даже при свете дня не стыдно! Вон твои сослуживцы хотя бы глаза опустили, а ты стоишь здесь и ухмыляешься! Не знаю, за что тебя Ладога так поднимал – наверно, хорошо жопу вылизывал и стучал!? А как лизать стало нечего и стучать не на кого, разве что на себя самого, бросился в крайность – перешёл в зоофилы! Слонов трахать?! Причём, прошу заметить, не своих Слонов, а чужих! так как тебе даже по вашим понятиям это уже не положено!!!
– Я, товарищ капитан, – дерзнул ответить обвиняемый, но напор его дерзости был застенчив, как обморок женщины.
– Что, ты?! – Хряпин отмахнулся от его поползновения на лепет и с большей силой продолжил: – Я всегда говорил, что всё говно происходит от твоей подлой еврейской душонки, которая постоянно ищет выгоду! Что застеснялся? Сказать нечего!? А я вот скажу! Чтобы вот этим красавицам неповадно было, – он махнул рукой в сторону нашей шеренги, – чтобы все зарубили себе на носу и запомнили! Я в жизни повидал многое, но такое говно, что вы устроили вашей смене, не приемлю! Ведь ты же, Нуфер, завтра уедешь осеменять просторы нашей Родины, оставив их защищать твоё бренное тело! Как ты думаешь, они захотят тебя защищать?!
– А что всегда я! – фальцетом взмолился Нуфер.
– И знаешь, Нуфер, я рад, что у тебя никогда не будет сыновей, – ротный словно вошёл в тему и перестал обращать внимание на всех и вся, – потому что тебя зачали не естественным путём, так как такие недоноски не могут быть зачаты традиционно! Тебя зачали в телефонной будке по средствам симплексной связи! Твоя мама заскочила в телефонную будку, взялась за трубку и – бац! Залетела!
– … – Нежданная пауза и пустота, словно один договорил, а другой ещё не переварил.
– Вот мать-то, товарищ капитан, тут при чём! – с высокой степенью обиды сказал Кучеренко.
Хряпин, видимо, и сам понял, что в своём монологе зашёлся, но, переломив ситуацию, закончил: – Ты прав, ни при чём! Она же не знает, что её сын вырос подонком. И, слава богу, наш Федя поедет на волю с чистыми погонами и голой грудью!
– Всем встать в строй, – скомандовал он, и пока строй роты принимал нас, оправился, чесанул прядь чёлки назад и залихвацки водрузил на себя фуражку, – вечером всех отъезжающих приглашаю на последнюю прогулку по плацу полчка, а чтобы было не грустно, то и провожающие также потопают ножками.
И всё же он был мучим некой недосказанностью, которая рвала слова и тормозила речь. Он вновь метнулся на край строя и, совершенно не связывая события, чётко, без крика проговорил: «Ну, ты же всё равно наврёшь и всех опозоришь, купишь украденную у ветерана войны медальку и будешь носить! Жаль, Нуфер, что, провожая здесь, я не встречу тебя там!»
– Кучеренко, привести молодых в нормальное состояние и строиться на завтрак!
– А умыться? Себя в порядок привести! Товарищ капитан?!
– Нуфер вылижет, ему же с завтрашнего дня язык будет только в тягость!
…Не думаю, что в роте, которая слушала эту правду, могли зародиться хоть капли сомнения. Мы сменили часть отслуживших в ней солдат, вчерашние Слоны всё ещё глядят на них косо и готовы выполнить любую их прихоть. Им сейчас по барабану все наши повторяющие их невзгоды. Они устали от чистоты своей души и им в предстоящие полгода обеспечена реабилитация. Принявшие нас Деды – это они же, вернее, отдохнувшие позавчерашние Слоны. Они подросли за полгода своего тихого самобичевания, насмотрелись на себя со стороны и решили вытравить в себе ту боль, которая нестираемой меткой сидит в их убитом ими же мозгу…