000
ОтложитьЧитал
К бою, суки, к бою!
– Свороб! – Старшина перекрикнул гул общего построения и, махнув рукой, подозвал вошедшую в свет плаца недавнюю тень. – Иди-ка сюда. И шибче, шибче!
Он отошёл от нашего строя и остановился, чтобы дождаться подхода сгорбленного в подобострастии человечка, облачённого в бушлат и форму, которая была измята, грязна и велика ему размера на два.
Ночь давно накрыла всю местность, и тускло мерцающие огоньки палаточного городка были убиты двумя прожекторами, освещавшими середину нашего плаца, где и встретились теперь уже мой ротный старшина Толстокоров и солдат срочной службы Сергей Свороб.
– Ты почему не был на построении?! – свирепо спросил старшина.
– Товарищ прапорщик, я был сегодня разносчиком, поэтому поесть со всеми не успел, – плаксиво ответил солдат.
В руках у солдата было два котелка с подкотельниками, а фляга в наремённом чехле своей полнотой оттягивала ремень вниз и назад.
– Ну да. А потом тебя попросили помыть котлы и убраться на кухне?! – Прапорщик протянул руку к его ремню, но, передумав, схватил и приподнял к глазам один из котелков. – Так, на кого слоняришь?!
Солдат буквально присел в коленях и слегка качнулся в сторону.
«Сейчас рухнет!» – ахнула мысль, и я даже чуть подался вперёд, чтобы поддержать этого человечка, который разбудил во мне давно убитые им же чувства.
– Товарищ прапорщик, это мой котелок, – подал голос ещё один солдат, который появился из тени ночи, войдя на плац с тыла нашего строя.
– А что, Шиханов?! Ты что? Сам уже не в состоянии котелок носить? Руки отваливаются? Или на то есть другие причины? – Свирепость старшины враз спала, и голос обрёл отеческую интонацию.
– Да нет! – Шиханов подошёл близко, но тона громкого разговора не понизил. – В сортир припёрло, вот я и оставил котелок с недоедками Своробу!
– Ладно, – прапорщик словно вообще потерял интерес к разговору и быстро переключился на другую тему, – Свороб, встать в строй! Значит так, Володя, примешь по аттестатам под запись их вещи.
– Есть, – скорее по-братски ответил Володя.
– Смотри, не дай бог хоть один тельник пропадёт или по аттестату будет недостача, рожать будешь сам! Понял?
– Товарищ прапорщик… – он не стал договаривать, разведя в обиде руки.
– Всё, дуй в каптёрку и приготовь отдельную полку, я их вещи сам проверю! – Он уже двигался в сторону сгустившейся ночи, когда добавил: – Потом.
Володя удовлетворённо повернулся к строю и проследовал к нашей группке.
За минуту до этого каждый из командиров взводов скомандовал «Разойдись!» и удалился в своём направлении. И лишь наша кучка стояла, не зная куда расходиться, и главное, была совершенно непонятна фраза командира роты: «…Действовать по ранее намеченному плану!», которую он проговорил, перед тем как скрыться с плаца части.
– Так, Слоны! – надрывая свой тонкий голос, гаркнул Кучеренко.
Я вообще не понял, это было что?! Обращение, утверждение или побуждение к действию? Тон Кучеренко был настолько безапелляционным и само собой разумеющимся, что ум совершенно отказывался принимать на веру эту фразу. Меня и всех нас только что назвали Слонами, причём это было утверждение, а не прикол с улыбкой, которую хотелось бы увидеть на лице встречающей нас стороны.
Сам младший сержант Кучеренко стоял, покачиваясь на каблуках, и смотрел отрешённо, словно нас уже израсходовали[20] и перспектив на восстановление статуса нет. Минуту назад все наши так же смотрели на Свороба, думая о нём как о недостойном внимания недоразумении, которое случайно проявилось из темноты и туда же исчезнет, чтобы впредь глаза не мозолить.
Лично у меня появилось сильнейшее желание послать этого Кучера «на хуй!». И только полное непонимание предстоящих мне перемен, вернее, полная дезориентация в неизвестной обстановке, заставляла затихнуть, чтобы, оглядевшись, проявить себя позже.
Это было уже почти природной осторожностью, поселившейся во мне за полгода постоянной смены событий, которые наполнили мою, как теперь кажется, ещё не тронутую душу.
– Я долго говорить не буду! – Его нижняя губа чуть подалась вперёд и слегка отвисла в обиде, словно у ребёнка отобрали игрушку, и он сейчас заплачет. – Жить вам придётся несладко, но толковые выживут. Если кто из вас будет сильно ерепениться, заебём по уставу! А так, жить дадим. Ясно!?!
– … – ни всплеска аплодисментов, ни согласительного гула или кивания в ответ он не получил.
– А что?! Вас в вашей учебке не учили отвечать старшим по званию?! – Он подтянул губу и, стянув челюсти, постарался изобразить гнев.
Ну не мог он быть страшен в гневе, не мог! Хотя, может, ему этого очень хотелось. Он был не щуплый, но маленький, щекастенький и рыже конопатый, кроме того, его осанка напоминала знак вопроса с округлой попой вместо точки.
– Так вы здесь не один в звании младшего сержанта! – парировал Смирнов.
«Блин, вот они – лычки! Вот он – повод к противостоянию с перспективой на грубый отпор!!» – вчёрную позавидовал я, в очередной раз обругав Костина, своего бывшего ротного или кого там ещё, которые не повесили мне на погоны этот знак равенства, о котором сейчас говорит Димка.
– Слушай! – Кучеренко ответил почти сразу, словно ожидал подобную борзость или, по крайней мере, тренировал ответы на подобную каверзу. – Ты – Слон! До тех пор, пока тебя не произведут в Фазаны, ты про свои знаки отличия забудь, а лучше воткни себе в жопу и пережуй. Понял!?! А не понял! Проснёшься завтра Духом! И будешь обстирывать Свороба иль Журовка!
Самодовольный смех из стоящей рядом с плацом курилки, реплики теней, наблюдавших из ночной темноты, и обидчивый недомерок с выпавшей нижней губой – всё это действие происходило не в фильме талантливых режиссёров, а в центре объятой пламенем войны стране, которую нас послали спасать.
Последние фразы Кучеренко уже кричал, но крик его был совершенно не страшен, а пугали те, что подсматривали на нас из ночи. Сколько их? – Не посчитать!
«Интересно, а что он умеет на перекладине?» – Весь поднятый им шум меня донимал мало, намного интересней было оценивать людей, которые стараются быть старше тебя, пусть даже и с помощью звания.
– Кучер, кончай пиздеть, – сказал мимоходом солдат, – давай их в кубрик, пока шакалов нет! А то времени осталось мало.
Он был не от мира сего – форма была ему впору и сидела с неким шиком, панама – не мятым грибком, как у всех, а сомбреро. Мимолётно зацепив меня взглядом, он самодовольно ухмыльнулся и вошёл в модуль. Выражение взрослого, без остатков детства лица отливало отрешённостью от происходящих вокруг нас событий. Пропасть, разорвавшая в этот день мою жизнь, обрела реальные размеры и глубину, которые можно было оценить, лишь поставив нас рядом – сделанные из одного теста, мы были разные по степени готовности, и если его можно было назвать калачом, то я – лишь опара!
– Значить так, – Кучер снизошёл на милость, вернее, потух, – берём свои вещички и – в кубрик третьего взвода. – Свороб, проводи.
Свороб, как оказалось, по команде «разойдись» не исчез с остальными солдатами роты, а всё это время был рядом и чего-то ждал. Плац опустел. Часть, ограниченная только лишь светом в окнах модуля и освещением плаца, вымерла.
Грибок, стоявший в трёх метрах от плаца, приютил под своей крышей одинокую тень солдата, который иногда проявлял себя возгласом: «Стой, кто идёт?!»
– Свои. – Этот ответ был словно ответным словом на пароль, который требовалось произнести, чтобы выйти из темноты на линию границы освещения.
– Проходи, – проговаривал он, когда входящий на плац проходил больше половины пути до крыльца модуля.
Дверь модуля была полуторной, со вставными стёклами, но тусклость коридорных светильников не могла побороть яркости освещения плаца.
Свороб, словно извиняясь, оглядывался на нас и шёл походкой человека, который недавно обжёг пятки – они уже стали заживать, но боль под коростой продолжала напоминать о себе при каждом шаге.
Коридор – он же взлётка, был не шире двух метров. Если двигаться в колонну по два, то встречному придётся расходиться в пол оборота, прижавшись к стенке. Множество закрытых дверей пугало своей неизвестностью. Слева, сразу возле входа – маленькая комната дежурного по части, которая отделена от взлётки небольшой витриной, вставленной в стену коридора. Для особо несообразительных на ней так и написано «ДЕЖУРНЫЙ ПО ЧАСТИ».
Далее по ходу, слева – дверь в медкабинет и оружейная комната, которая защищена железной дверью, сваренной из прутьев нетолстой арматуры. Ушко для замка было пусто, что натолкнуло на мысль, что секунды здесь всё же считают. Сразу возле этой незапертой двери – пьедестал и тумбочка дневального, который с недовольным видом смотрит на сапоги вошедших в расположение части.
Прямо перед дневальным – дверь в просторный зал, если можно так сказать, внушительно просторная, по сравнению с остальными – Ленинская комната. Далее были двери в другие помещения, которые в будущем нам следовало ещё изучить.
Кубрик третьего взвода был третьим с конца, слева по коридору. В нём стояли два ряда кроватей: левый – двухъярусный, а правый – одноярусный, и только одна кровать была расположена вдоль стены и создавала некий пятачок возле выхода из кубрика. Над кроватью была устроена импровизированная вешалка, которая приняла на себя некое обмундирование офицера в чине старшего лейтенанта. Памятуя, что я теперь отношусь к третьему взводу, было не трудно догадаться, что эта вырывающаяся из стандарта и есть кровать командира взвода Кубракова.
Свороб, заведший нас в этот кубрик, хотел остаться возле двери, но, увлекаемый за рукав, прошёл со мной до окна. Большая зелёная труба, изогнувшись, как питон, обогревала всё помещение. Жар от неё был ощутимый, и захотелось открыть окно.
– Лёня, – я с действительным интересом смотрел на Свороба, – ты как здесь очутился?
Свороб зависимо стоял возле меня и совершенно не сопротивлялся моему силовому захвату. Он словно был согласен на всё, только бы с ним обращались приемлемо, а то, что он этого хотел всем сердцем, было заметно и так.
– Меня из Ферганы прислали, – с покорность ответил он.
– Да? А ты давно здесь?
– Уже три месяца. – Произнесённая им фраза отразилась на его лице такой болью, что захотелось обнять этого ребёнка и успокоить, хотя он всем своим видом вызывал отвращение и неприятие его как солдата, да и человека в целом.
Давняя память, проснувшаяся на плацу, вдруг двинула меня к нему. Видимо, та дружба, рождённая моей детской выгодой, всё ещё сидела во мне и не отвергала человека, который, как мне всё это время казалось, был раздавлен многотонным колесом грузовика, двигавшегося наперерез бежавшему мне навстречу восьмилетнему мальчику. Я не знал его фамилию, в том возрасте она ни к чему, но то, что его звали Лёней, помнил.
– Знаешь? – Он прямо подался ко мне и перешёл на шёпот, словно его сведения были секретны и разглашению не подлежали. – Нас в учебке продержали только два месяца, мы приняли присягу и сюда, я даже и прыгнуть не успел. – В последней фразе не было ни разочарования, ни досады – так, подчеркнул, словно отмахнулся в обиде.
Его история напомнила мне недавнюю встречу с “землячком”, который по сути и содержанию как две капли воды был похож на этого Лёню.
– Так! Хули встали! – Голос ворвался в открытую дверь, за ним в кубрик вскочил тот недавний солдат, который поразил меня своей взрослостью. – К бою, с-с-суки! К Бою!
Свороб рухнул, как подкошенный, и принялся елозить по полу, изображая деятельное отжимание, которое я мог бы назвать не более чем потугами. До момента его броска я продолжал держать его за рукав бушлата, и это чуть не опрокинуло меня на пол, на него.
Пока я разговаривал, наши парни уже успели снять с себя шинели, а некоторые уселись на пустые прикроватные табуретки.
Крик ворвавшегося солдата, вернее, здоровенного мужика в солдатской повседневке с погонами цвета выцветшего хаки и эмблемами десантника на петлицах, заставил всех встать и плотно заполнить проход.
– Что, блядь, не поняли, что сказал?! – Он двинулся по направлению к первому, кто стоял у него на пути, и ударил в грудь.
Удар был несильным, но из чувства опаски Чалый решил сымитировать поражение и присел. Я знаю мощную грудь Витька – её и кувалдой не прошибёшь, но его всегда накрывало чувство опаски за дальнейшие события. А событиям, по воле характера, он мог противостоять только коллективно.
Ещё один шаг и кулак уткнулся в грудь Целуйко, который пропустил удар мимо себя, так как в совершенстве владел приёмами самообороны. По сути, Серёга мог бы уже в этом бою прекратить наступление, чтобы наш совместный уговор, который состоялся на рассвете того же дня, остался исполнен.
Я не буду вдаваться в подробности и обвинять всех. Отступлю и скажу так, зная теперь уже всю армию до конца – нас бы всё равно положили, но совесть была б намного чище, чем она осталась. Короче, соревнования нет – Серёга Целуйко и Димка Смирнов легли и стали качаться, и тем самым согласились быть Слонами войск ВДВ. Чалый, сделав секундную паузу, также поддался ложному чувству товарищества. За ним пол украсили статисты, потом Ваня, и только я остался стоять возле окна, отделённый телами своих сослуживцев и уже упавшего в изнеможении на пол Лёни.
– А ты что?! Самый борзый?! – Мужик, наступая на руки и пробираясь сквозь качание тел, двинулся на меня.
– А ты что, нет?! – Меня прорвало, и я готов был схлестнуться.
– Шухер! – Дверь приоткрылась и быстро щёлкнула на место.
– Встали все! Быстро! Быстро! – забеспокоился он, рванулся к первой двухъярусной кровати, лёг на неё и замер.
Пакостливый страх, с которым он произвёл свои маскировочные действия, полностью вымарал ту разницу, которая нарисовалась в свете прожектора, освещавшего плац.
Тела раздавленных собственной совестью солдат медленно стали вставать. Мне, оставшемуся непоколебимым и тем разорвавшему прежние связи, вдруг стало стыдно за всех находящихся здесь, и даже за этого, спрятавшегося в углу…
– Ну чё, блядь, не торопимся! – шикнул со своего места воин. – Быстро встали!
Скорость обратной реакции увеличилась в разы. Свороб, как змея, проскользнул к двери и исчез.
…Тридцать лет, прошедшие с той памятной качки, не могут собрать нас воедино. Всё произошедшее позже не так существенно, как описанное сейчас. И мы не одни в этом море бесконечного повторения. Каждый из участников того события в будущем будет выкорчёвывать из себя эту слабость, пытаясь залить её горем следующих поколений.
Я не эксклюзив, но никогда белый свет не увидел бы моих произведений, если б в тот день я лёг[21] и отбил от пола первые «Раз два!».
А вы не задумывались, почему так мало армейских связей в сети «одноклассники»?! И почему так мало произведений по этой теме? А если кто и напишет, то это, скорее всего, будет пафосное оправдание и даже гадостное обтявкивание с пачканьем остальных, нежели откровение, вырвавшееся из груди!
Причина всё та же – совесть!!! От неё можно отвернуться или спрятаться за углом, но всё равно умрёт она только с тобой…
Махнём, не глядя
Вошедший старший лейтенант Кубраков застал сломленное отделение русских десантников, до автоматизма наученных убивать врага, но не сумевших постоять за себя перед одним «своим».
Меня же съедала злость – она рвала душу и требовала матч реванш, так как я сам должен был броситься в его сторону, а не дожидаться, когда тот до меня доберётся. Одно я знал точно, если б он дошёл, то бой бы он принял. Но что это «БЫ» по сравнению с произошедшим?!!
В считаные секунды я стал «не как все», и только тоненькой ниточкой тянулась связь с испарившимся из кубрика Лёней, который утренней клятвы не давал и посему её не нарушал.
– Ну, что задумались? – Кубраков оглядел расположение и, покосившись в сторону занятой кровати, возмущённо задал вопрос: – Нуфер?! А ты что здесь делаешь?! Что, взвод перепутал? А ну выметайся!
Воин молча, без излишних огрызаний и уговоров удалился из кубрика, оставив нас с офицером наедине.
– Так, вольно, садитесь! – Вероятно, взводный подумал, что наше стояние есть приветствие старшему по званию, отчасти он был прав, но…
Выудив из-под кровати объёмный чемодан и открыв его замок маленьким ключиком, он принялся перекладывать в нём вещи и, взяв с собой некую нужность, удалился.
Пауза, наступившая после оставления нас наедине с самими собой, была настолько давящей, что я, чтобы не вглядываться в ускользающие взгляды сослуживцев, отвернулся и посмотрел в окно.
На фото – Вновь испечённые Деды: Слева на право – стоят: В. Шиханов (Шихан); В. Кирьянов (Кирей, Киря); М. Анциферов (Анцифер, Анциф); А. Цапаев (Цыпа); присели – В. Филиппов (Филя); Ф. Лелик (Леля); В. Кучеренко (Кучер); Снимает В. Пастухов – всё они основные деды! Форма одежды и головного убора подчёркивают, что все до одного – Деды!
А за окном был партер. Почти все участники недавнего ротного построения стояли напротив окна и наблюдали за происходящим в кубрике переполохом. На переднем плане были высокий младший сержант и плотный солдат, напоминавший своим видом откормленного Смоленского цыгана.
Тут же, но чуть поодаль, стоял Кучер, опершись на локоток Вовы Шиханова, а внешне зависимый Свороб стоял подле них и, казалось, ждал указаний. В этом театре было сразу видно, кто какую роль играет. И их коллектив был разбит на Первый, Второй и даже Третий. Кого-кого, а вот Третьих в Афганистане я меньше всего предполагал увидеть. И пусть я тогда не знал об извечном сообществе трёх, но про отстой, создаваемый любым коллективом, можно было не догадываться – он был, есть и будет. Но чтобы здесь?! На войне?!
… Эх, дать бы время подумать, чтобы сообразить, взвесить всё, успокоиться и со знающими переговорить…
Высокий младший сержант ткнул в мою сторону пальцем и что-то сказал цыгану. Тот пристально посмотрел на меня и, подняв к челюсти кулак, изобразил удар по ней, словно давая понять, что меня будут учить или лечить.
Тоска, неимоверная тоска вползла в мой тельник и принялась холодить душу.
«Ма-а-ма!!! Ну куда меня прислали, они здесь все ненормальные и идиоты!» – Захотелось поднять к лицу ладони, брызнуть слезами и заголосить.
Дверь в кубрик приоткрылась, и на пороге проявился старшина.
– А что вы ещё не переоделись?! – заявил он с претензией, будто мы имели на то уже определённые указания. – А где Шиханов!?
Он посмотрел на меня в упор, так как после только что состоявшегося конфуза наша команда распалась, ушла в себя и, опустив головы, удалилась от центрального прохода в сторону прикроватных тумбочек. Получилось, что в центральном проходе стоял я один, мне и следовало отвечать.
– А он вон, с Кучеренко на улице стоит, – показал я за себя, откинув большой палец в сторону окна.
– Какого хуя, там?! – Он ринулся по проходу в сторону окна, от которого в спешном порядке разбегались наши недавние зрители. На дорожке остались только Кучер и Шиханов, за спину которого спрятался Свороб.
Старшина подошёл ко мне вплотную и, нагнувшись в сторону, махнул Шиханову рукой. Тот, включив ускоренный шаг, скрылся за углом модуля и через мгновение вошёл в кубрик.
Все действия в партере освещались несколькими светильниками, которые были закреплены на крыше модуля. Они освещали дорожку, идущую от плаца вдоль модуля в темноту, которая за пределами части превращалась в равнину, освещённую луной и мерцанием отдалённых свечей[22]. Конца ночного простора было не видно, но некое строение, отстоящее от колючей проволоки метров на сто, просматривалось отчётливо. Меряя мир детскими шагами, я бы сказал про него – крепость.
– Так, Вов, кончай смотреть концерты, – прапорщик словно знал о произошедшем три минуты назад, – давай, выдай им подменку, а парадку прими. И бля, смотри у меня! Не дай бог, что из их вещей в Союз не с ними улетит, яйца отрежу и заставлю сожрать прям перед строем!
Самодовольная улыбка Шиханова была ответом ушедшему старшине.
– Как тебя?! – Вова ткнул в меня пальцем и, не дожидаясь ответа, стал разворачиваться на выход. – Возьми ещё одного и – за мной.
Я был рад. Мне было без разницы, кто и зачем меня увлекает, только бы не оставаться в этом душном от совести кубрике, так как после молчаливого замешательства всё равно все начнут поднимать глаза, и меньше всего я хотел бы быть центром их скошенного взгляда.
– Ваня, за мной, – выпалил я и помчался вон из этой среды всеобщего стыда.
Почему Ваня? А потому что с большой долей вероятности он упал просто за компанию, но если б он видел меня неуроненным[23], то, проявив сомнения, остался бы стоять – таков Ваня, и я это знал наверняка!
Коридор, вернее, взлётку накрыло сумраком, словно освещение было не рабочим, а маскировочным. Стены, оклеенные розовыми, отдающими больше в красноту обоями, съедая свет, растворяли его в себе, наводя тоску, и сжимали сердце – вот сейчас за многими из этих коричневых дверей происходит слом и показное качание, а может, даже истязание всевозможных «Своробов» и вновь прибывших на ротационное пополнение элиты Советских войск!
Каптёрка роты была почти напротив нашего кубрика. Вторая дверь со взлётки выводила на другой торец здания, где возле освещённого тусклым светом крыльца начиналась ночная пустота, которую можно было разглядеть, только погрузившись в неё и отойдя от модуля метров на пять.
Каптёрка третьей роты была размером с кубрик, её стены оставались первозданно фанерными, так как основным убранством её были два стеллажа высотой до потолка и глубиной в метр. Эти стеллажи стояли вдоль глухих стен и простирались от коридорной стены до окон. Единственная лампочка без абажура или со стандартным во всех помещениях шарообразным плафоном наводила в этом военном складе тени, превращая разложенные на полках вещи в неизведанные закрома. Маленький письменный стол, стоявший сразу возле входа, размещал на своей плоскости пачки сахара рафинада и плотные брикеты сигарет. Места на нём практически не было, разве что небольшой пятачок для листка бумаги и всё.
Я вошёл в каптёрку и, чтобы Ваня не заблудился, оставил дверь открытой.
– Ты, – Шиханов выразил такое беспокойное раздражение, что я даже обомлел, – ты что, в подъезде родился?! Дверь закрой!
– Так щас Ваня и закроет. – Ей богу, было странно увидеть в этом уверенном в себе солдате то беспокойство, которое он сейчас проявил.
– Кто открывает – тот и закрывает! Понял?!
– Понял, – успокоил я его и потянулся к дверной ручке, но на пороге уже стоял Ваня.
Он, в свойственной только ему манере отрешённости, замер. Каждое Ванино замирание было сродни очарованию. А если он очаровывается, то его ни прошибить, ни сбить с места нельзя, можно только отодвинуть и сделать дело за него – так будет верней, надёжней, а, главное, быстрей. Если ротный вещевой склад был для меня всего лишь местом временного хранения вещей, то на него он подействовал, как на Али Бабу пещера с награбленным разбойниками золотом.
Но сдвинуть Ваню, не расплескав остатки его очарования, трудно – он, пришедший в армию из деревни подростком, за полгода учебки только-только стал юношей и когда теперь станет мужиком, который перестанет удивляться и скрывать свои потаённые чувства от других – неизвестно!
Я потянул Ваню на себя, он не поддался, тогда я протиснулся в коридор и, как бульдозер, запихнул его вовнутрь, чтобы потом закрыть дверь. От перемещения он не очнулся, а даже наоборот, окаменел. Удивительным было и то, что Шиханов, набросившийся на него со своим словесным поносом, тоже никак не мог побудить его к действию – Ваня впал в ступор.
– …Ты что, дух! – Шиханов придвинулся вплотную и, опасливо кидая взгляд на всё ещё открытую в коридор дверь, возопил: – Ты что, не слышишь?! – Он словно чего-то или кого то боялся, но не думаю, что предметом его опасений был я.
Он ударил Ваню в живот, тот слегка согнулся, крякнул и выпрямился. Теперь Ваня начал оглядываться. Кризис миновал, и он стал приходить в норму.
– Ты что, тупой?! – Я не видел выражения лица Шиханова, так как Ваня загораживал его своим телом, но думаю, что свирепость, с какой это было сказано, выступила пятнами на его лице.
Только содрогание Ваниного тела, которое с быстрой периодичностью передавало удары от груди к спине, показывало, что его сейчас бьют.
– К бою! – Вова перешёл на истошный крик. – К бою, с-суки! К бою!
Ваня рухнул, а я стоял, соображая: «Вот это он кому сейчас это говорит? Если он чуть выше и плечистей – это ещё не аргумент, чтоб положить меня “К бою!”!!!»
Конечно, я напрягся, и в душе захолодело, но я умел упираться не хуже Вани, только мне для этого ступор был не нужен.
– Чё орёшь?! Ты это кому?! – Я уже и сам орал, так как в стрессовых ситуациях тихо вести себя ещё не умел.
– Что?! – Он двинулся в мою сторону и резко остановился.
Открывшаяся дверь потянула за собой воздух и подсказала, что сейчас в неё кто-то войдёт.
– Эй, – Шиханов воровато обернулся и пнул Ваню снизу под рёбра, – быро встал!
Ваня встал моментально – что что, а на всевозможный шухер наша реакция была безупречна. Даже этот пинок в бок был излишен, так как вшитая в учебке условность[24] подняла бы Ваню до того, как старшина роты вошёл бы в дверь.
– Ну что, Вова? Я так понял, ты в кино сегодня не пойдёшь?! – Старшина отодвинул меня, как занавеску, в сторону и прошёл вовнутрь. – А этот что здесь делает?!
Ваня стоял в двух метрах от порога и, добродушно улыбаясь, демонстрировал свою лояльность к новой власти.
… Мне повезло дважды – я до армии прочитал «Бравого солдата Швейка» и потом увидел его воочию. Может, потому Ярослав Гашек и не закончил свой фолиант, что его герой, провалившись во времени, застрял рядом со мной?! В Ване, как и в его прототипе, не было ничего личного, он был настолько откровенен и изначально чист, что возмущение командиров в его присутствии превращалось в поглаживание по голове, а залёт у Дедов – в словесную вычитку прописных истин армейского неуставняка…
– Ну вы чё, блядь?! Не понимаете, чё ли?! – Старшина быстро подошёл к Ване и, схватив его за шкирку, притянул к тому месту, где стоял я. – Шиханов, я же говорил, что дальше линии стола никто заходить не должен! Ты что, издеваешься что ли?!
– Да нет, товарищ прапорщик! Я просто хотел ему стопкой выдать подменку. Что мне её самому носить что ли!?
– А хотя бы и самому! Два метра, блядь, не рассыплешься! – Лицо прапорщика побагровело, и даже тусклый свет каптёрной лампы не спрятал румянец его неудовольствия.
– Ну ладно, – не по уставу согласился Шиханов и, отсчитав, выдал нам две стопки повседневного обмундирования. – Так, отнесёте в кубрик, и пусть каждый подберёт себе по размеру. Один пусть вернётся за нательным бельём.
В кубрике уже была ярмарка. Четыре мужика, явно уже уволенные в запас, собирали тельники, а взамен разбрасывали майки или зашарпанные и линялые тельники.
… В десанте есть два вида тельников. Это полосатое нательное бельё в простонародье называют без разбора тельником. Согласно товарному талону и форме они делятся на майки и фуфайки. Форма майки вам понятна, она применяется в тёплое время года, а вот фуфайка и есть сам тельник – он плотный, с присутствием шерсти и с длинными рукавами. Вы и сейчас не купите настоящий тельник – вам вручат вискозное говно, а вот армейский десантный тельник (думается, что и морской) – это эксклюзив, который охота иметь при себе всегда. Нет лучшего подарка братишке и чести тебе – носить его!…
– На, – мне в лицо прилетела майка, – быстро тельник давай!
Наши парни уже стояли с голым торсом и сиротливо примеряли обноски.
– Что это? – Я держал залинялую вещь и не понимал, как эту ветошь можно носить?!
– Хули, что?! Свой тельник снимай, надевай этот!
– Сам носи! – Я бросил майку в обратном направлении, но она, не долетев, упала возле ног её первообладателя.
– Ты что, блядь! Пизды хочешь? – Свирепость стоящего мужика была неподдельной, тем более что в спину ему дышали ещё трое!
– Нет, только это майка, а на мне – тельник! – Стрессов было достаточно, и в какой-то момент времени я уже готов был сдаться.
– Хуй с тобой! Поноси пока свой, при первой бане тебе его обменяют на поношенный, и ты будешь как все, – примирительно заявил просящий. Его напор спал, а голос перешёл на уговор. – Тебе, на хуй, какая разница? А твой тельник полетит на гражданку и украсит достойную грудь дедушки. Дедом станешь – свой тельник отобьёшь. Понял?!
Аргумент был ясным, но всё равно?!
– Нет, – отрезал я, – тельник поменяю только на тельник. И то, если он будет достойным.
– Хорошо, – подытожил дедушка и, подобрав брошенную мной майку, удалился.
Смотреть на наших было и смешно, и жалко. Майка, доставшаяся Чалому, едва доходила ему до пуза. Нет, пуза у него не было, ну просто представьте, что это так и улыбнитесь. У некоторых были реальные или, как сейчас бы назвали, креативные дыры.
– Так, воины, – Вова Шиханов самолично принёс стопку кальсон и положил на первую табуретку. Он на секунду оцепенел от увиденного, а потом, оценив внешний вид пораженцев, подавил улыбку и приказал: – Скидывайте свои трусы, и все одевают подштанники!
Нательное бельё было выдано нам как полугодовой комплект обязательного обмундирования. Мы смеялись над тёплыми подштанниками белого цвета, так как наше первое полугодие прошло в армейских трусах, а вид этого элемента обмундирования напоминал фильмы про Отечественную войну, когда белые драпали от Чапаевцев, ну или наоборот!
И вот теперь нам приказывают переодеться в них и, сломав свою гордость, подчиниться. Смешно по первости, тоскливо от стыдливости, но вполне практично с точки зрения гигиены и теплоты. Повседневная форма одежды своего состава не меняет, она едина во все времена, и только нижнее бельё защищает твоё тело от мороза и всевозможного натирания грубой тканью обмундирования.
Умея быстро одеваться, мы в считанные секунды приобрели вид пораженцев в подштанниках, а затем, поковырявшись в стопке подменного обмундирования, каждый, подобрав под себя повседневную форму, окончательно растворился в единообразии принявшей нас части.
– Так, – на пороге кубрика появился Кучеренко, – надели бушлаты, взяли табуретки и – строиться на плац.
С нами из Каунаса прибыли и наши бушлаты, которые выдавались сроком на один год. Мы подвязали их на свои РД и злились на них, так как они портили наш лощёный выпускной вид!
– Ты, – Шиханов ткнул в меня пальцем, – останься, поможешь прибраться. Потом я тебя отведу.
Что что, а команды нас научили выполнять слаженно. Кубрик опустел, и мы с Вовой остались вдвоём.
– Тебя как зовут? – Шиханов проявил действительный интерес.
– Саня.
– А фамилия?
– Куделин.
– Послушай меня, Саня Куделин! Ты сегодня уже дважды отличился, смотри – нас много, и мы тебя сломаем, а если не сломаем мы, то тебя доебут свои!