Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе

4. Что рассказал Джон Рэнс

Был час дня, когда мы покинули дом номер три в Лористон-Гарденс. Шерлок Холмс повел меня в ближайшее отделение связи, откуда отправил длинную телеграмму. Потом он кликнул кеб и велел извозчику отвезти нас по адресу, сообщенному Лестрейдом.

– Нет ничего лучше, чем свидетельство очевидца, – заметил он. – В сущности, дело мне уже совершенно ясно, однако никакой информацией не следует пренебрегать.

– Вы меня удивляете, Холмс, – сказал я. – Бьюсь об заклад, вы не так уверены во всех тех приметах, которые изложили, как пытаетесь показать.

– Уверенней и быть невозможно, – ответил он. – Первое, что я заметил по прибытии, это две колесные колеи у края тротуара, проложенные кебом. Вплоть до прошлого вечера целую неделю дождя не было, значит, экипаж, от колес которого остался столь глубокий след, приехал сюда прошлой ночью. На земле имеются также отпечатки лошадиных подков, очертания одной из них гораздо более четкие, чем трех других, следовательно, эта подкова – новая. Поскольку кеб приехал сюда после того, как начался дождь, а сегодня утром никаких экипажей здесь не было – Грегсон заверил меня в этом, – следы оставлены ночью тем экипажем, который привез сюда обоих участников драмы.

– Хорошо, это действительно просто, – согласился я, – но как вы определили рост человека?

– Ну, рост в девяти случаях из десяти можно определить по длине шага. Рассчитать это совсем несложно, но я не хочу обременять вас цифрами. Следы этого человека отпечатались как на глине снаружи, так и в пыли внутри дома. Потом я имел возможность проверить свои подсчеты. Когда человек пишет на стене, он инстинктивно держит руку на уровне глаз. Надпись сделана на высоте чуть выше шести футов. Детская задачка.

– А возраст? – настаивал я.

– Видите ли, если человек без малейших усилий перемахивает через препятствие длиной в четыре с половиной дюйма, его путь не может быть усеян желтой листвой. А именно такова длина лужи на садовой дорожке, которую он совершенно очевидно перешагнул. Лакированные туфли обошли ее, а тупоносые ботинки перепрыгнули. Во всем этом нет никакой тайны. Просто я применяю в повседневной жизни кое-какие из тех приемов наблюдения и дедукции, которые отстаивал в своей статье. Вас еще что-нибудь смущает?

– Ногти и трихинополи, – вспомнил я.

– Надпись на стене сделана мужским указательным пальцем, смоченным кровью. С помощью лупы я увидел, что штукатурка была при этом слегка процарапана, чего не случилось бы при остриженных ногтях. Дальше. С пола я собрал немного рассыпанного пепла. Он оказался темным и чешуйчатым – такой пепел остается только от трихинопольских сигар. Я специально изучал разновидности сигарного пепла – даже написал об этом монографию. Без ложной скромности скажу, что могу по внешнему виду определить пепел любой из существующих марок сигар, а также трубочного табака. Именно знанием подобных вещей искусный сыщик и отличается от детективов типа Грегсона и Лестрейда.

– А красное лицо? – спросил я.

– А-а! Вот это был самый рискованный вывод, хотя, не сомневаюсь, правильный. Пока не просите меня объяснить его.

Я потер лоб и заметил:

– У меня голова идет кругом. Чем больше думаешь об этом деле, тем загадочней оно кажется. Как эти два человека – если их действительно было двое – попали в пустой дом? Куда подевался извозчик, который привез их? Как мог один человек уговорить другого принять яд? Откуда взялась кровь? С какой целью совершено убийство, если ограбление исключается? Как попало туда женское обручальное кольцо? И главное – зачем второй мужчина, прежде чем скрыться, написал немецкое слово «rache»? Признаюсь, я не вижу никакой возможности совместить все эти факты.

Мой компаньон одобрительно улыбнулся:

– Вы очень сжато и точно подытожили все сложности. Многое в этом деле пока и впрямь остается смутным, хотя основные факты мне совершенно ясны. Что же касается открытия бедолаги Лестрейда, то это была всего лишь намеренная попытка направить полицию по ложному следу, заставив ее искать связь с поборниками социализма и их тайными обществами. Надпись сделана не немцем. Если вы заметили, буква «а» стилизована под готический шрифт, между тем как настоящий немец, несомненно, написал бы просто латинскую букву. Отсюда вывод: мы имеем дело не с немцем, а с неумелым, переигрывающим имитатором. Все это просто уловка, призванная увести следствие в сторону. Больше я вам ничего не расскажу, доктор. Вы же знаете, фокусник утрачивает доверие публики, как только разоблачает свои трюки, и, если я полностью раскрою перед вами секреты своего метода, вы сочтете меня в конце концов самой заурядной личностью.

– Вот этого не будет никогда! – горячо заверил я Холмса. – Вы превратили расследование преступлений в почти точную науку, и отныне это открытие будет вечно служить людям.

Мой компаньон самодовольно зарделся от моих слов и той серьезности, с какой я произнес их. Я уже имел случай заметить, что он был неравнодушен к лести, касающейся его искусства, как девушка – к комплиментам по поводу ее красоты.

– Я еще кое-что скажу вам, – добавил Холмс. – Лакированные туфли и тупоносые ботинки прибыли в одном кебе и по дорожке проследовали вместе вполне дружелюбно – рука об руку, так сказать. Оказавшись внутри, они расхаживали по комнате – точнее, лакированные туфли стояли на месте, а расхаживали тупоносые ботинки. Все это я прочел по следам на пыльном полу; увидел я также и то, что мало-помалу тот, кто был в ботинках, все более распалялся. Об этом свидетельствует увеличивающаяся длина шагов. Он все время что-то говорил, несомненно, взвинчивая себя до состояния бешенства. Потом случилась трагедия. Ну вот, я рассказал вам все, что знаю сам, а остальное – пока лишь догадки и спекуляции. Тем не менее для работы у нас есть прочная основа; с нее можно начинать. А теперь нужно поторопиться, потому что я хочу успеть на концерт оркестра Халлэ^[15], сегодня с ним играет Норман-Неруда^[16].

Этот разговор происходил, пока наш кеб тащился по длинной веренице подозрительных грязных улиц и мрачных переулков. Заехав в самый сомнительный и мрачный из них, наш извозчик внезапно остановил лошадь.

– Одли-Корт – там. – Он указал на узкую щель между мертвенно-серыми кирпичными стенами. – Я буду ждать вас здесь.

Назвать Одли-Корт привлекательным районом ни у кого бы не повернулся язык. Узкий проход вывел нас в четырехугольный двор, вымощенный плитняком и окруженный жалкими хибарами. Пройдя между стайками грязных ребятишек, поднырнув под веревки, на которых сушилось вылинявшее белье, мы добрались наконец до номера сорок шестого. На его двери красовалась маленькая медная табличка с выгравированной на ней фамилией: «Рэнс». Как выяснилось, констебль спал, нас проводили в крохотную гостиную и попросили подождать.

Констебль появился довольно скоро, но явно раздосадованный тем, что нарушили его покой.

– Я уже все доложил в участке, – сказал он.

Холмс достал из кармана полсоверена и многозначительно повертел его в пальцах.

– Нам хотелось бы услышать это непосредственно из ваших уст.

– Буду рад сообщить вам все, что смогу. – Констебль не сводил взгляда с блестящего золотого кружка.

– Пожалуйста, расскажите все по порядку.

Рэнс сел на диван, набитый конским волосом, сосредоточенно сдвинул брови, словно собирался с мыслями, чтобы ничего не пропустить, и сказал:

– Начну сначала. Моя смена – с десяти вечера до шести утра. В одиннадцать часов в «Белом олене» произошла потасовка, но в остальном на моей территории все было как обычно. В час ночи полил дождь, и я встретил Харри Мерчера – ну, того, чей участок на Холланд-гроув, – мы с ним постояли, потрепались немного на углу Генриетта-стрит. Вскоре после этого – часа в два, может, чуть позже – я подумал, что нужно проверить, все ли тихо на Брикстон-роуд. Там была непролазная грязь и жутко пусто. Я не встретил ни души, только один или два кеба проехали мимо. Ну вот, тащусь это я по улице и размышляю: хорошо бы сейчас пропустить четырехпенсовый стаканчик горячего джина, глядь – а в окне того самого дома – свет. Ну, я же знаю, что в тех двух домах в Лористон-Гарденс никто не живет: ведь тот тип, которому они принадлежат, не соизволил прочистить там канализацию, хотя последний жилец, еще оставшийся в одном из них, умер как раз от брюшного тифа. Я устал как собака, однако, увидев свет в окне, заподозрил что-то неладное. Когда я подошел к двери…

– Вы остановились и вернулись к калитке, – перебил его мой компаньон. – Почему вы это сделали?

Рэнс аж подпрыгнул при этих словах и уставился на Шерлока Холмса с выражением крайнего изумления.

– Да, сэр, это так, – признался он. – Но, видит Бог, в толк не возьму, откуда вы это узнали. Понимаете, когда я подошел к двери, кругом было так тихо и безлюдно, что я подумал: неплохо бы прихватить с собой кого-нибудь. Вообще-то по эту сторону могилы я не боюсь ничего, но мне ведь что стукнуло в голову: уж не тот ли это парень, который умер от тифа, явился взглянуть на трубы, которые его доконали? Вот это-то и заставило меня вернуться к калитке – посмотреть, не видно ли где мерчерова фонаря, но ни Мерчера, ни кого другого поблизости не было.

– На всей улице?

– Ни живой души, сэр, даже собаки. Тогда я собрался с духом, пошел обратно и толкнул дверь. Внутри все было тихо, и я заглянул в комнату, где горел свет. Там на каминной полке трепыхалась свеча – красная, восковая, – и в ее свете я увидел…

– Да, я знаю, что вы увидели. Вы несколько раз обошли комнату по кругу, потом опустились на колено возле трупа, после чего двинулись к кухонной двери, подергали ее и…

Джон Рэнс вскочил на ноги с испуганным видом и подозрительно посмотрел на Холмса.

– А где же вы прятались, раз все это видели? – вскричал он. – Больно много вам известно.

Холмс рассмеялся и бросил констеблю через стол свою визитку.

– Не надо арестовывать меня за убийство, – сказал он. – Я – гончая, а не волк; мистер Грегсон и мистер Лестрейд подтвердят это. Продолжайте, пожалуйста. Что вы сделали после этого?

Рэнс снова сел, хотя взгляд его оставался озадаченным.

– Ну, я опять пошел к калитке и засвистел в свисток. На мой свист сразу же явились Мерчер и еще двое.

– Улица и на этот раз была пуста?

– Можно и так сказать, во всяком случае, там не было никого, кто способен передвигаться на двух ногах.

– Что вы имеете в виду?

Лицо констебля расплылось в широкой ухмылке.

– Знаете, я на своем веку повидал немало пьянчуг, но такого мертвецки пьяного забулдыги еще никогда в жизни не встречал. Когда я вышел, он буквально лежал на перилах и во всю глотку орал песню «Вперед, Колумбия» и что-то про новый полосатый флаг. Какая от такого помощь – он и на ногах-то не держался.

– Какой это был человек? – спросил Шерлок Холмс.

Джона Рэнса, видимо, раздражало, что ему задают не относящиеся к делу вопросы.

– Какой-какой… Сильно пьяный, вот какой, – ответил он. – И ночевать бы ему в участке, если бы мы не были так заняты.

– А лицо, одежда, вы не обратили на них внимания? – настаивал Холмс.

– Как не обратить, нам же с Мерчером пришлось его поднимать. Он был длинный, с красным лицом, подбородок и рот закутаны шарфом…

– Этого достаточно! – воскликнул Холмс. – Что с ним сталось?

– Некогда нам было с ним валандаться – и без того дел оказалось по горло. А вы за него не волнуйтесь – авось сам дополз как-нибудь до дома, что такому сделается?

– Как он был одет?

– В коричневый плащ.

– А хлыста у него не было?

– Хлыста? Нет.

– Возможно, он потерял его, – пробормотал мой компаньон. – Вы не видели или, быть может, слышали, не проезжал ли после этого поблизости кеб?

– Нет.

– Вот ваши полсоверена. – Холмс встал и взял шляпу. – Боюсь, Рэнс, вам никогда не подняться по службе. Голова предназначена не только для украшения, ею иногда надо думать. Прошлой ночью вы упустили свои сержантские лычки. Человек, которого вы ставили на ноги, – тот самый, кого мы ищем, и у него – ключ к разгадке этой тайны. Сейчас бесполезно что-либо объяснять, но, говорю вам, это именно так. Поехали, доктор.

Мы направились к ожидавшему нас кебу, оставив нашего информатора обескураженным: он, конечно же, не поверил Холмсу, однако был явно растревожен.

– Непроходимый дурак! – с горечью бросил Холмс, когда мы возвращались домой. – Подумать только: ему так повезло, а он проворонил свою удачу.

– Мне, пожалуй, все же неясно. Да, описание этого человека совпадает с воспроизведенным вами портретом второго участника таинственных событий. Но зачем он вернулся туда, откуда ему удалось сбежать? Преступники так не поступают.

– Кольцо, друг мой, кольцо – вот за чем он вернулся. И если у нас нет иной возможности поймать его, мы наверняка приманим его этим кольцом. Я поймаю его, доктор. Ставлю два против одного, что я поймаю его. И за все это я должен благодарить вас. Если бы не вы, я бы никуда не поехал и самый интересный шахматный этюд, какой мне когда-либо приходилось решать, прошел бы мимо меня. А если воспользоваться жаргоном живописцев, то можно назвать его этюдом в багровых тонах. Как вам? Багровая нить убийства вплетена в бесцветную ткань жизни, и наш долг найти ее, отделить и выставить напоказ, всю, до последнего дюйма. А теперь обедать – и слушать Норман-Неруду. Ее экспрессия и техника владения смычком восхитительны. Как там в этой вещице Шопена, которую она так чудесно исполняет: тра-ля-ля-лира-лира-лей^[17].

Откинувшись на спинку сиденья, этот ищейка-любитель залился веселой трелью, словно жаворонок, предоставив мне размышлять над многогранностью человеческого интеллекта.

5. Посетитель, явившийся по нашему объявлению

Утренние усилия оказались чрезмерным испытанием для моего слабого здоровья, к середине дня я чувствовал себя вконец измученным. После того как Холмс отправился в концерт, я лег на диван и попытался соснуть пару часов. Тщетно! Мозг мой был перевозбужден увиденным, в нем роились самые странные догадки и фантазии. Всякий раз, закрывая глаза, я видел перед собой гориллоподобную физиономию убитого мужчины. Впечатление, которое она произвела на меня, было столь зловещим, что я, вопреки собственной воле, испытывал лишь благодарность к тому, кто избавил мир от этого чудовища. Если когда-либо человеческое лицо так откровенно воплощало в себе зло в его крайнем проявлении, то это, конечно же, было лицо Еноха Дж. Дреббера из Кливленда. Тем не менее я понимал, что справедливость должна восторжествовать, поскольку закон не считает порочность жертвы оправданием для убийцы.

Чем больше я размышлял, тем более выдающейся казалась мне гипотеза моего компаньона о том, что мужчину отравили. Я вспомнил, как Холмс обнюхал его губы, и понял: именно в тот момент он обнаружил нечто, натолкнувшее его на эту мысль. Опять же: если не яд, то что послужило причиной смерти, раз на трупе нет ни ран, ни следов удушения? Но, с другой стороны, чья кровь оставила столь обильные следы на полу? В комнате не видно никаких признаков борьбы, и у жертвы не найдено оружия, которым он мог бы ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока все эти вопросы остаются без ответа, уснуть будет нелегко как Холмсу, так и мне. Его спокойствие и уверенность в себе убеждали меня в том, что он уже составил теорию, объясняющую все эти факты, хотя, в чем она заключается, я не мог даже предположить.

Вернулся Холмс так поздно, что я догадался: побывал он не только в концерте. Ужин был подан еще до его возвращения.

– Это было восхитительно, – сказал он, усаживаясь за стол. – Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что способность воспроизводить и воспринимать ее была присуща человечеству задолго до того, как оно обрело дар речи. Вероятно, именно поэтому музыка так неизъяснимо волнует нас. В наших душах хранится смутная память о тех туманных веках, когда мир находился еще в младенческом состоянии.

– Весьма смелая мысль, – заметил я.

– А человеческая мысль и должна быть такой же смелой, как сама природа, если претендует на то, чтобы постигать и объяснять природу, – ответил он. – Что с вами? Вы неважно выглядите. Наверное, это события на Брикстон-роуд выбили вас из колеи.

– По правде сказать, так оно и есть, – признался я. – Хотя мне, с моим афганским опытом, следовало бы быть более стойким. Я ведь не терял присутствия духа даже тогда, когда у меня на глазах моих товарищей разрубали саблями на куски в битве при Мейванде.

– Это нетрудно понять. Тайна стимулирует воображение. Где нет воображения, там нет и страха. Вы видели вечернюю газету?

– Нет.

– В ней напечатан весьма детальный отчет о деле. Не упоминается лишь о женском обручальном кольце, которое выпало на пол, когда поднимали убитого. Но это как раз хорошо.

– Почему?

– Взгляните на это объявление, – вместо ответа предложил Холмс. – Сегодня утром, после осмотра места преступления, я разослал его во все вечерние выпуски.

Мой компаньон подвинул мне газету, и я взглянул туда, куда он указал. Объявление стояло первым в колонке «Находки»: «Сегодня утром на Брикстон-роуд, – говорилось в нем, – на участке между таверной «Белый олень» и Холланд-гроув, найдено гладкое золотое обручальное кольцо. Обращаться к доктору Уотсону, 221-б, Бейкер-стрит, сегодня вечером с восьми до девяти часов».

– Простите, что без разрешения воспользовался вашим именем, – сказал Холмс. – Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих олухов мог бы догадаться, в чем дело, и помешать.

– Не стоит извинений, – успокоил его я. – Но предположим, что кто-то действительно явится по объявлению. У меня ведь нет никакого кольца.

– Есть, вот оно. – Холмс протянул мне кольцо. – Почти неотличимо от оригинала – вполне сойдет.

– И кто, как вы ожидаете, откликнется на объявление?

– Ну как же, человек в коричневом плаще, разумеется, – наш краснолицый друг в тупоносых ботинках. Если он не придет сам, то пришлет сообщника.

– А он не сочтет, что это слишком опасно?

– Отнюдь. Если я правильно представляю себе дело, а у меня есть все основания так полагать, этот человек скорее рискнет, чем откажется от кольца. По моим соображениям, он обронил его, когда наклонился над телом Дреббера, и не сразу обнаружил пропажу. Он заметил ее лишь после того, как покинул дом, и тут же бросился назад, но увидел, что туда уже прибыли полицейские – из-за его собственной оплошности: он забыл погасить свечу. Ему пришлось притвориться пьяным, чтобы отвести от себя подозрения, на которые могло бы натолкнуть его появление у калитки. А теперь поставьте себя на место этого человека. Хорошенько все обдумав, он, вероятно, решил, что потерял кольцо на дороге, когда убегал. Что он сделает дальше? Внимательно просмотрит вечерние газеты в надежде найти нужное сообщение в разделе найденных вещей. И его взгляд, конечно же, упадет на мое объявление. Он страшно обрадуется. Почему, собственно, он должен бояться ловушки? С его точки зрения, нет никаких причин связывать находку кольца с убийством. Он должен прийти. Он придет. В течение ближайшего часа вы увидите его.

– А потом?

– А потом вы оставите меня с ним наедине. У вас есть оружие?

– Старый табельный револьвер и несколько патронов к нему.

– Почистите-ка его и зарядите. Человек это отчаянный, и, хоть я надеюсь застать его врасплох, лучше быть готовыми ко всему.

Я отправился к себе в спальню и последовал совету Холмса. Когда я вернулся в столовую с револьвером, посуду со стола уже убрали, а Холмс предавался любимому занятию – царапал свою скрипку смычком.

– Сюжет сгущается, – сказал он, заметив меня. – Я только что получил ответ на свою телеграмму, посланную в Америку. Он подтверждает, что суть дела я представил себе правильно.

– И в чем же эта суть? – нетерпеливо спросил я.

– Надо бы мне поменять струны на скрипке, – заметил Холмс. – Положите револьвер в карман. Когда явится этот парень, говорите с ним самым обычным тоном. Остальное предоставьте мне. И не буравьте его взглядом – спугнете.

– Уже восемь, – сказал я, посмотрев на часы.

– Да. Он должен быть с минуты на минуту. Приоткройте, пожалуйста, дверь. Достаточно. А теперь вставьте ключ с внутренней стороны. Благодарю вас. Занятную книжку купил я сегодня в букинистической лавке – «De Jure inter Gentes»^[18], издана на латыни в 1642 году в Льеже, в равнинной Шотландии. Когда этот маленький томик в коричневом переплете увидел свет, голова Карла еще прочно покоилась на его плечах^[19].

– И кто ее издал?

– Некий Филип де Круа. На форзаце почти совсем выцветшими чернилами написано: «Экслибрис Гульельми Уайта». Интересно, кем был этот Уильям Уайт? Должно быть, каким-нибудь юристом-догматиком семнадцатого века. В его почерке есть что-то «крючкотворское». А вот, полагаю, и тот, кого мы ждем.

У входной двери послышался отрывистый звонок. Шерлок Холмс по-кошачьи проворно встал и передвинул свое кресло поближе к двери. Мы услышали шаги служанки по коридору, потом лязг отодвигаемой щеколды.

– Доктор Уотсон здесь живет? – спросил отчетливый, хотя и довольно сиплый голос. Мы не слышали, что ответила служанка, но дверь захлопнулась, и кто-то стал подниматься по лестнице. Неуверенные и шаркающие шаги удивили моего компаньона. Посетитель медленно проследовал через коридор второго этажа и робко постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул я.

В ответ на мое приглашение в комнату вошел отнюдь не громила, какого мы ожидали, а очень старая сморщенная женщина, припадающая на одну ногу. Оказавшись на ярком свету, она беспомощно сощурилась и, неуклюже изобразив подобие книксена, уставилась на нас близорукими, беспрерывно моргающими глазами, нервно шаря при этом в кармане дрожащими пальцами. Я бросил взгляд на своего приятеля. У него был такой несчастный вид, что я с трудом сдержал улыбку.

Жалкая старуха достала из кармана смятую газету и ткнула пальцем в наше объявление.

– Я вот чего пришла-то, добрые господа, – сказала она, снова смешно приседая. – Золотое обручальное кольцо с Брикстон-роуд. Это кольцо моей дочки, Салли. Она замуж вышла – года еще не прошло. А муж у ней буфетчик, за границу плавает на пароходе, на этом как его… на «Юнион», вот. Ужас что будет, если он вернется, а у ней кольца нет. Он и обычно-то скор на расправу, а уж коли напьется… Вам же, наверное, надо знать, как она его потеряла, так я расскажу: пошла это она вчера в цирк с…

– Это оно? – перебил я, протягивая старухе кольцо.

– Слава тебе, Господи! – запричитала старуха. – Уж как Салли обрадуется-то сегодня. Ее это кольцо, оно самое.

– Где вы живете? – строго спросил я, берясь за карандаш.

– На Данкан-стрит, в Хаундсдиче, в тринадцатом доме. Ох, и далеко же это отсюда.

– Но путь из Хаундсдича к какому бы то ни было цирку не проходит по Брикстон-роуд, – резко заметил Холмс.

Старуха повернула к нему голову, пронзительно взглянула на него своими покрасневшими маленькими глазками и ответила:

– Этот господин ведь спросил меня, где я живу. А Салли проживает в другом месте: в меблированных комнатах, дом три по Мейфилд-плейс, в Пекхеме.

– Ваша фамилия…

– Сойер, моя фамилия Сойер, а ее теперь – Деннис, как у мужа, Тома Денниса. Он вообще-то человек смирный и трезвый, пока плавает. На работе его считают самым лучшим буфетчиком. Но уж как сойдет на берег – тут уж его ни от пивной, ни от шлюх не оттащишь…

– Вот вам ваше кольцо, миссис Сойер, – прервал я ее излияния, повинуясь едва заметному знаку своего компаньона. – У меня больше нет сомнений, что оно действительно принадлежит вашей дочери, и я с радостью возвращаю его законной владелице.

Бормоча слова благодарности и моля Бога ниспослать мне всяческие милости за мою доброту, старуха аккуратно положила кольцо в карман и, все так же шаркая и прихрамывая, вышла. Когда мы услышали, что она начала спускаться по лестнице, Шерлок Холмс вскочил и бросился в свою комнату. Через несколько секунд он появился снова, одетый в ольстер^[20], с обмотанной платком шеей.

– Я прослежу за ней, – поспешно сказал он. – У старухи должен быть сообщник, и она приведет меня к нему. Дождитесь меня.

Не успела входная дверь закрыться за нашей посетительницей, как Холмс уже сбегал вниз по лестнице. Выглянув в окно, я увидел, что старуха ковыляет по другой стороне улицы, а за ней, на небольшом расстоянии, неотступно следует Холмс. «Либо его теория неверна, – подумал я, – либо он в настоящий момент приближается к самой сердцевине этой тайны». Излишне было просить меня дождаться его, я бы и сам не заснул, не услышав, чем кончилась его вылазка.

Холмс ушел около девяти. Я понятия не имел, долго ли он будет отсутствовать, но сидел, флегматично попыхивая трубкой и рассеянно скользя глазами по страницам «Жизни богемы» Анри Мюрже. Когда минуло десять, я услышал торопливые шаги служанки, идущей спать. В одиннадцать мимо моей двери куда более величавой поступью прошествовала, тоже отправляясь на покой, наша хозяйка. И только почти в полночь я услышал скрежет ключа. Едва Холмс вошел, я понял, что его постигла неудача, понял по выражению его лица: восхищение и досада боролись в нем. Наконец восхищение взяло верх, и он разразился добродушным смехом.

– Только бы мои приятели из Скотленд-Ярда не узнали об этом, – хохоча, сказал он и плюхнулся в кресло. – Я столько раз оставлял их в дураках, что уж они не упустят возможности поиздеваться надо мной. А сам я могу над собой посмеяться, поскольку знаю, что в конце концов все равно их обставлю.

– Да что случилось-то? – спросил я.

– О, эта история достойна рассказа, хоть она меня и несколько компрометирует. Виденное вами существо, отойдя на небольшое расстояние, вдруг сильно захромало, всячески демонстрируя, что стерло себе ногу. Потом старуха остановилась и окликнула проезжавший мимо четырехколесный кеб. Я постарался подобраться как можно ближе, чтобы услышать, какой адрес она назовет, но, как выяснилось, в этом не было никакой необходимости. Она проорала адрес так, чтобы было слышно на другом конце улицы: «Данкан-стрит, тринадцать, Хаундсдич!» Я уж подумал было, что все так и есть, как рассказала старуха, но решил проверить и пристроился на запятках. Умением ездить на запятках каждый сыщик должен владеть в совершенстве. Так мы тряслись по брусчатке, нигде не останавливаясь, пока не прибыли на искомую улицу. Спрыгнув чуть раньше, чем экипаж подкатил ко входу, я небрежно двинулся по тротуару, словно праздный прохожий, и увидел, как кеб остановился, извозчик спрыгнул с козел, открыл дверцу и застыл в ожидании. Но из кеба никто не появился. Когда я поравнялся с извозчиком, тот лихорадочно обшаривал пустую кабину, после чего разразился каскадом таких витиеватых ругательств, каких я в жизни не слыхивал. Его пассажирки и след простыл, так что денежки свои он вряд ли когда-нибудь получит. Наведя справки в номере тринадцать, мы узнали, что дом принадлежит уважаемому обойщику по фамилии Кесуик и в нем никогда слыхом не слыхивали ни о каких Сойерах или Деннисах.

– Не хотите ли вы сказать, – не поверил я своим ушам, – что эта немощная старуха на ходу выпрыгнула из кеба, да еще так, что ни вы, ни извозчик ничего не заметили?!

– Какая там, к черту, старуха! – сердито воскликнул Шерлок Холмс. – Это мы с вами безмозглые старухи, раз дали себя так провести. Наверняка мы имеем дело с молодым мужчиной, притом очень энергичным, да к тому же превосходным актером. Его представление было бесподобным. Он, несомненно, заметил, что за ним следят, и проделал этот трюк, чтобы ускользнуть от меня. Это доказывает, что человек, за которым мы охотимся, действует не в одиночку, как я и полагал, у него есть друзья, готовые пойти ради него на риск. Ну ладно, доктор, хватит, вижу, у вас сил совсем не осталось. Послушайтесь моего совета и отправляйтесь-ка в постель.

Я и впрямь чувствовал себя очень усталым, поэтому без возражений повиновался его предписанию. Холмс же остался в кресле перед догорающим камином, и в ночи я еще долго слышал меланхоличные звуки его скрипки, понимая, что он продолжает размышлять над странной загадкой, которую постановил себе непременно разгадать.