Пятый этаж действительно напоминал Сингапур. Футуризм, разбавленный водой и зеленью. Фонтаны, лагуны, причудливые фонари. Было нежарко, градусов 25.
Роберт решил для себя, что, хотя он и находится посередине, все-таки его этаж по своим условиям проживания ближе к раю, чем к аду. Кругом отдыхали другие души. Они выглядели как курортники в отпуске. Делали вроде бы обычные, вполне земные вещи, но Роберт все равно поймал себя на том, что пялится на них, как на безумцев, хотя из них всех он, вероятно, выглядел безумнее всего.
Кто-то загорал на солнышке (хотя солнца как такового здесь и не было, просто мягкий и достаточно яркий свет сверху), кто-то читал в теньке неизвестного Роберту дерева. Кто-то весело, с поистине детским энтузиазмом перебрасывался волейбольным мячом. Все были молоды, улыбчивы и безмятежны. Все, кроме него.
– Мы начнем с Первого этажа, – предложила Агнесс, – и пойдем снизу наверх. Вот и посмотришь, как живут души на других этажах. Освоишься, вспомнишь здесь все!
Роберт молча кивнул, напряженно сглатывая. Его мрачность не укрылась от Агнесс. Она положила прохладную ладонь ему на лоб, словно желая проверить температуру.
– Обычно души сразу вспоминают свой дом и самих себя, когда попадают сюда после смерти. И чувствуют облегчение и радость, что все земные испытания позади. Все-таки, что ни говори, жить на Земле для души непросто… Все обычно безумно счастливы сюда вернуться. Но ты, похоже, сильно привязался к материи… Ничего, скоро шок пройдет, и ты придешь в себя.
* * *
Втроем они прошли к большому стеклянному лифту. Просторному и подсвеченному изнутри белыми светодиодами. Панель, усеянная доброй сотней сенсорных кнопок, вызывала головокружение. Но Агнесс, почти не глядя, нащупала кнопку Первого этажа и плавно нажала ее. Лифт тронулся и начал падать вниз. Ощущения были не совсем приятные, чем-то похожее на более мягкую версию свободного падения на американских горках. Мимо пролетали диковинные места и пейзажи, но они уносились вниз так быстро, что Роберт не успевал ничего толком разглядеть и в конце концов просто отвел глаза и уткнулся взглядом в носки своих ботинок.
Лифт мелодично звякнул и остановился. Двери раскрылись. Ариэль полез в карман за пачкой сигарет и демонстративно закурил. Роберт в очередной раз посмотрел на него как на дебила.
– Здесь что, можно курить?
– Ну, тут же нет табличек, запрещающих курение.
Они пошли по бесконечно длинному коридору: стеклопластик, хром и матовый блеск. Холодный, бездушный хай-тек. Первый этаж был похож то ли на аэропорт, то ли на футуристическую лабораторию, где проводят опыты по клонированию людей на вполне законных основаниях. Коридор превратился в холл, пустой, светлый, просторный. В холле было несколько душ. С чрезвычайно деловым видом они шли в противоположном направлении, как будто преследовали важную цель. Но лица и глаза у них были примерно такие же пустые, как бесконечные коридоры этого этажа.
– Куда они идут? – спросил Роберт, ступая на эскалатор, несущий их вниз, в еще одну рекреацию.
– Никуда, – ответил Ариэль с усмешкой. – Им и некуда особо идти. Весь этаж выглядит одинаково. Куда ни пойди, все одно и то же.
– Тогда зачем они идут?
– А чем им еще заняться? Говорю же, тут нет ни хрена. Никакого экшена, никаких развлечений. Либо сидеть в своей пустой камере, либо гулять по этим пустым коридорам, любоваться видами. Ясен пень, они все время рвутся на Землю. По сравнению с этой сводящей с ума пустотой Земля – это прямо как… Земля обетованная.
Роберт невольно кивнул, внутренне содрогаясь. Первый этаж внушал ему ужас, и он уже мечтал убраться отсюда. Души с пустыми глазами напоминали накачанных транквилизаторами пациентов чистенькой и очень прогрессивной психиатрической лечебницы.
– За что их так? – спросил он Агнесс. – Это же кошмар, а не жизнь! Чем они заслужили такое существование? Что они такого сделали?
– В том-то и дело, – Агнесс сочувственно улыбнулась, – они ничего не сделали… Ничего из того, что могли бы сделать в своей жизни. Никого не любили. Никому не доверяли. Не верили в себя. Не мечтали. Не рисковали. Не действовали. Не ошибались. Не делали глупостей. Не решались даже попросить у своей небесной семьи помощи и перемен. Не брали на себя ответственность за свою жизнь. Жили по непонятно кем выдуманным правилам, так, как принято, тупо, безрадостно и не задавая вопросов. Они фактически отбывали срок на Земле, дожидаясь возвращения сюда. Но так уж устроен мир, что если ты не жил, а отбывал срок, то здесь, в Небоскребе, такое бессмысленное существование продолжится…
– А откуда им было знать, что они должны что-то делать на Земле?! – Роберт все еще пытался найти подвох в системе, не веря до конца в ее простоту и жестокость.
– О, вы все всё знаете! – Агнесс улыбнулась. – Здесь, в Небесном доме, каждая душа знает, что ей надо сделать, чтобы за одну инкарнацию подняться на этаж, на два, да хоть на все десять. Вы все собираетесь на Землю основательно, с планами на жизнь. Мы тебе потом покажем, как вас к отправляют перерождаться. Даже космонавтов к запуску – и тех готовят меньше.
Роберт скептически покачал головой.
– Не знаю, лично я ни о каких планах на жизнь никогда не вспоминал. Своего предназначения не искал и вообще в него не верил.
– Конечно, амиго, – Ариэль выпустил дым колечками и саркастически расхохотался. – В этом и заключается гениальная разводка Небоскреба! Мы отправляем вас на Землю и даем вам целый план того, что вы должны выполнить на Земле, чтобы подняться на следующий этаж. Но фокус в том, что, когда вы родитесь, вы ни хрена не вспомните из того, что мы тут совместно напланировали. Точнее, до трех лет у вас еще будет какое-то понимание того, как вам жить и что с этой земной жизнью делать. Но после трех лет эти воспоминания будут неизбежно меркнуть, пока не сотрутся совсем.
– Все не так, Ариэль, – Агнесс кинула на него твердый предупреждающий взгляд. – Когда человек на Земле, мы постоянно поддерживаем с ним связь. Мы на протяжении всей жизни даем ему подсказки, стараемся вести и подталкивать в нужном направлении.
Ариэль еще больше распалился, злобно швырнув окурок в пол, где он немедленно растворился и исчез, он сделал два шага к Агнесс, заставляя ее отступить и вжаться спиной в холодную стену.
– О да! Эта великолепная система подсказок и весточек из Небесного дома! Как же я мог про нее забыть?! Мы даем человеку туманные наводки, которые он в жизни не сможет понять и интерпретировать, а потом, когда он благополучно склеивает ласты и возвращается домой, мы любовно журим его за неосознанность. Мол, как же ты, родной, не понял, что тот инвалид на коляске, которого ты увидел в метро по дороге на работу, встретился на твоем пути затем, чтобы ты начал наконец ценить свои ноги и перестал воспринимать их как нечто должное и вечное? И если человек не понимает таких тонких намеков, вы посылаете ему намек посущественнее, например, он подворачивает ногу на лестнице. Но он снова не догадывается, что это ваша небесная подсказка на тему «цени свое здоровье и свободу передвижения». Он думает о том, что муниципальные чиновники – мудаки и воры, которые не могут зимой нормально почистить лестницу и которых никто за это не прищучит. И тогда Небесный дом решает сделать еще более прозрачный намек – сломать человеку ногу, устроить ему лежачий отпуск с кучей свободного времени на рефлексию и переоценку ценностей. Но угадайте что?
– Мы рефлексируем не о смысле жизни. Мы опять не думаем о том, что это был какой-то знак, или о том, что, возможно, нас кто-то куда-то направляет, – печально осознал Роберт. – Мы думаем о том, что теперь мы целый месяц не сможем нормально работать, и это скажется на нашей зарплате. И это безумно несправедливо…
– Что и требовалось доказать! – вскричал Ариэль так, что несколько душ разом обернулись на них, и даже в их пустых стеклянных глазах промелькнуло что-то похожее на отблески удивления и жизни.
Агнесс покачала головой и подошла к Роберту, становясь между ним и его Эго.
– На самом деле все совсем не так грустно, как кажется, – она улыбнулась Роберту. – Помнишь, гопники прокололи тебе колеса, и ты так взбесился, что два часа бегал за ними по всему поселку со своей клюшкой для гольфа?
Роберту почему-то стало смешно. Он хорошо помнил этот вечер. Тогда он был так зол и так унижен, что ему казалось, будто его сейчас разорвет на части.
Новый BMW с самой дорогой резиной стоял на кованых дисках у его ворот, он истерически названивал в три часа ночи знакомому прокурору с требованиями поймать и распять эту шпану, лиц которой он, впрочем, не запомнил, а Маргарита каталась по кровати, держась за живот, и заливисто смеялась, вызывая у него новые приступы безумной ярости. В тот вечер они должны были ехать в ресторан обмывать с друзьями его новую машину. Каким же унижением было рассылать всем эсэмэски о том, что планы поменялись, и получать их дежурно-сочувственные ответы. Никогда еще жизнь не казалась ему настолько несправедливой.
– Такое не забудешь, – отозвался Роберт и, вспоминая эту эпичную историю, отнявшую у него при жизни добрую сотню нервных клеток, вдруг сам безудержно расхохотался. У него было плохо с чувством юмора. Он не отличался самоиронией. Но сейчас вся комичность ситуации внезапно открылась ему, и на душе стало легко, как при просмотре хорошей, тонкой комедии. И Роберт впервые смеялся над собой и своим поведением, своим забегом по поселку в отлично скроенном итальянском костюме с клюшкой для гольфа (кстати, в тот вечер он пользовался ей второй и последний раз).
Агнесс тоже смеялась, беззлобно и заразительно, как ребенок. И Ариэль не смог не фыркнуть, косясь на Роберта и тоже, видимо, вспоминая, как это было.
– Это я подсунула твою машину под нос тем паренькам, – призналась Агнесс. – В тот вечер по дороге из ресторана ты должен был сбить человека и нанести ему тяжелые травмы, может, даже сделать инвалидом. Тебя хотели освободить от гордыни, которая отравляла твою жизнь. Я предложила сделать это более мягким способом. Чтобы тебе не пришлось судиться, оправдываться, ломать свою жизнь. А просто побегать пару часиков, как дурачок, и гордыня сразу отпустила, верно?
Роберт задумчиво пожал плечами. Он никогда не думал о себе и о событиях той ночи в таком ключе.
– Помнишь, что произошло потом? – аккуратно спросила Агнесс, и глаза ее озорно блеснули.
Роберт вспомнил. Никого не поймав и желая выплеснуть свою ярость, он сорвался на жену. Маргарита никак не желала воспринимать его недовольство всерьез и откровенно потешалась над ним. Сейчас он понимал, что выглядел и впрямь препотешно. Но тогда ему буквально крышу снесло от гнева. Он начал орать на нее и, кажется, осыпать оскорблениями, а она продолжала спокойно лежать на кровати в вечернем платье и беззаботно покачивать изящной туфелькой на шпильке, пока та наконец не упала на пол. И ее спокойствие и беспечность взбесили его еще больше. Он хотел ее ударить, повалить на кровать и душить до тех пор, пока это самодовольно-спокойное выражение не исчезнет с ее лица.
И он собирался это сделать, но она была так хороша в тот вечер, и он вдруг заметил, какие у нее красивые точеные скулы, и как поблескивают ее темно-рыжие кудри в теплом свете ночника, и как красиво поднимается и опадает ее грудь, когда она дышит. И он набросился на нее. Но не с кулаками, как собирался и хотел, а с поцелуями. Жесткими, унизительными, по-звериному агрессивными. Он кусал ее губы и выкручивал ей руки. А потом трахал так, как обычно трахают шлюх, самозабвенно и бесстыдно. Женам редко перепадает такой секс, во всяком случае от своих мужей…
И утром ему было стыдно встретиться с ней взглядом. Ему казалось, что он проявил непристойную для мужчины эмоциональность.
А она просто испекла ему на завтрак оладьи с яблоком, подавая их со взглядом заговорщицы. А потом просто уселась к нему на колени и весь завтрак прижималась и ластилась к нему, как кошка. И ему было так хорошо, словно до этого между ними что-то было сломано, а теперь наконец починилось.
– Когда гордыня освобождает путь, в жизнь приходит много хорошего, – кивнула ему Агнесс, словно прочитав его мысли.
– Может, мы уже съебемся отсюда? – предложил Ариэль. – У меня от этого места мурашки по коже. Поехали на Второй этаж. Там повеселее!
Роберт согласно кивнул.
– Я видел достаточно. Пошли дальше. Думаю, здесь можно обойтись без селфи на память…
Ариэль одобряюще хлопнул его по плечу. Агнесс взяла его за руку с другой стороны. Втроем они направились к лифту, идя ровно, в ногу. Роберт почувствовал, что медленно, но верно приходит в себя…
Если Первый этаж был жутко, пугающе пустым, то Второй этаж заставил Роберта поморщиться, как от изжоги. Едва двери лифта открылись, как на него буквально обрушилась пестрота красок, гомон толпы, вихрь самых разных запахов.
Второй этаж оказался… богатым. В самом худшем смысле этого слова. Красные ковры и аляповатая золотая лепнина, тяжелые хрустальные люстры и убогие полотна на стенах. Атмосфера мещанского роскошества и базарная яркость этого места вызвали у Роберта немедленный приступ мигрени.
– А говорили, что ада нет, – пробурчал он, оборачиваясь к Ариэлю и Агнесс. – Вот же он! Ад в натуральную величину. Здесь к нам в любую минуту может пристать какой-нибудь торгаш и начать втюхивать магнитики, коврики и прочий хлам.
Ариэль саркастически посмотрел на него.
– Забавно слышать это от человека, который на этом этаже зависал тысячелетиями!
– Я?! – Роберт буквально онемел от обиды. – Я бы здесь и пяти секунд не продержался.
– Еще как продержался. Ты наслаждался этим всего несколько десятков инкарнаций назад. Но не воспринимай это как оскорбление. Уроки Золотого Тельца никто с первого раза не проходит.
– Для кого это место? – изумился Роберт. – Это же… рай для мещан.
– Вот для них такой этаж и организовали, – подтвердил Ариэль. – Для тех, кто застрял на уровне писькочакры. И жил по принципу «нравится – не нравится», «хочу – не хочу». В плену мечты о материальном и в рабстве чувственных удовольствий… Лично я их не осуждаю. В конце концов, что может быть круче, чем набить брюхо на шведском столе так, чтобы даже пошевелиться потом было лень? Или налакаться выпивкой на халяву. Или попользоваться доступной женщиной.
Роберт брезгливо поморщился, когда они проходили шведский стол, за которым жадно обжирались десятки душ. Они метали в тарелки все, что попадалось им на глаза: мясо, морепродукты, фрукты, десерты, салаты и закуски. Но, казалось, чем больше они ели, тем сильнее становился их голод. Роберта буквально перекосило, когда он увидел женщину, хватающую со стола бутылку виски и бойко заливающую себе огненный напиток в глотку прямо из горла.
– В Небоскребе можно напиваться? – удивился Роберт. Ариэль усмехнулся:
– Напиваться можно. А вот напиться нельзя… Души не способны чувствовать опьянение. Как, впрочем, и вкус еды. Как и тепло женского тела. – В подтверждение своих слов он подошел к гигантскому трехметровому фонтану, который, как оказалось, бил струей шампанского. Он подставил кружку и наполнил ее до краев, протягивая Роберту.
Роберт не горел желанием пробовать местное пойло, особенно когда увидел, как очень толстая голая женщина прыгает в этот самый фонтан и с визгливым смехом пытается затащить туда же щуплого мужичка. Он смущенно сопротивлялся, но бабища обладала недюжинной силой и за пару хороших рывков умудрилась завалить его прямо на свое пышное, сдобное тело. Роберт сделал глоток. Странные ощущения. Вкус хорошего шампанского, но никакого градуса. Он залпом осушил кружку и почувствовал не больше хмеля, чем от стакана простой воды. Только во рту было неприятно кисло.
– Видишь? – Ариэль покачал головой. – Ничего… Никаких ощущений.
– Тогда почему они продолжают напиваться и наедаться?
– Надежда умирает последней… Даже здесь.
– Они просто дети, – возразила Агнесс. – Ребенку надо шалить, играть, баловаться. Не потому что он плохой, а потому что так он узнает мир и самого себя. На Втором этаже в основном души, которым надо пройти через всю эту оргию потребления, чтобы устать от нее и обесценить эти страсти. Душам этого уровня подавай хлеба и зрелищ. Если они на Земле умудрятся выйти за грань этих простых желаний, и возмечтать о чем-то большем, и сделать шаг к чему-то большему, они перебираются на Третий этаж.
В следующем зале пахло попкорном и жареной курицей. На стене была огромная плазма, на которой шла адская нарезка реалити-шоу. Сотня душ сидела, глядя на экран, словно загипнотизированная. Роберт презрительно сощурился.
– Фанаты «Дома-2»?
– Полное днище, я согласен, – кивнул Ариэль. – В былые времена они смотрели бои гладиаторов насмерть, причем вживую. А потом научно-технический прогресс, цивилизация, какой-то подпездыш внушил вам мысль о ценности человеческой жизни, соцсети. И зрелища, конечно, измельчали… Но что поделаешь? Это эволюция, верно? – Роберт не понял, говорил он всерьез или снова иронизировал. Казалось, Ариэль в принципе не был способен на искренность и всегда отделывался злыми шуточками.
Роберт, Ариэль и Агнесс миновали залу чувственных оргий, на которую Роберт невольно засмотрелся со смесью восторга, любопытства и отвращения (эта зала единственная выбивалась из стилистики восточного рынка или египетского отеля и скорее наводила на мысль о Древнем Риме, к которому он всегда почему-то питал искренний интерес).
И вышли на гигантскую арену, где души яростно и азартно бились, но сколько бы силы ни вкладывали в свои удары, не могли нанести друг другу никаких видимых увечий. Роберта потряс царивший на арене хаос и атмосфера радостной бездумной жестокости, которой не нужна была ни причина, ни цель. Просто насилие ради самого насилия. Он ошалело осматривался по сторонам, с детским любопытством изучая животную агрессию, которой он сам был лишен, и интуитивно понимая, что бояться ему нечего. Здесь он лишь зритель, и никто не может вовлечь его в бойню, никто даже не заметит его присутствия. Агнесс и Ариэль тоже замерли на месте в торжественном и благоговейном молчании.
Роберт засмотрелся на молодую женщину, которая с чувством огромного облегчения пыталась расцарапать лицо мужчине лет сорока, глядящему на нее с самодовольной улыбкой и даже не пытавшемуся оказать минимальное сопротивление, а потому не заметил, как кто-то подошел к нему сзади.
От неожиданного прикосновения к его плечу он дернулся, словно от ожога.
Роберт резко развернулся и буквально онемел от удивления. Перед ним стоял старый знакомый… Эдик…
Эдик… Тварь. Ничтожество. Гнусная личинка, чья смерть в свое время так обрадовала Роберта, что ему даже не стыдно было признать это во всеуслышанье. Сучий потрох, заслуживающий того, чтобы на его могиле каждый день плясали джигу!
Эдик был другом Филиппа. Хорошим другом. Наверное, даже лучшим другом. А может, вообще единственным. Они сошлись, когда Филу исполнилось 14 лет, и с тех пор ничего уже не было нормально. Эдику было 18, и он был душой компании. Душой компании наркоманов, пьянчуг и малолетних проституток.
Когда-то семья Эдика была вполне благополучной, но с тех пор, как отец их бросил, сбежав в какую-то офшорную страну со своей секретаршей, Эдику понадобились спонсоры для поддержания привычного образа жизни. Он был обаятелен, болтлив, знал обо всем по чуть-чуть, водил дружбу с дилерами, стриптизершами, социопатами и прочими яркими личностями. Эдик умел производить впечатление человека циничного, умудренного опытом и знающего толк в темных сторонах жизни. Фил попал под его обаяние стремительно и безнадежно. Сначала они где-то вместе пили пиво, потом ходили по клубам, потом переключились на квартирники.
В какой момент традиционные тинейджерские тусовки перешли в опасный формат наркомарафонов с последующим выпадением из реальности на неделю (азартными играми, разбитыми машинами, долгами, околокриминальными разборками), Роберт не знал. Да это было, наверно, и неважно. А важно было то, что когда в жизни Филиппа примером для подражания и ролевой моделью стал Эдик, то отцовский авторитет Роберта растаял, как снег на солнце, и никакие его слова сын больше не воспринимал всерьез.
Может, человек так устроен, что он физически не способен возненавидеть своего ближнего. Зато может обвинить в ужасных выходках своего ближнего кого-то дальнего. И переложить ответственность за все на третье лицо. Мой сын никогда бы так не поступил, если бы его не надоумил этот подонок! Моя жена никогда бы так со мной не заговорила, если бы ее не накрутила мать. Моя дочь никогда не опустилась бы до такого, если бы ее не развели и не использовали какие-то ублюдки.
Роберт мог честно признать, что желал Эдику если не смерти, то по крайней мере тюрьмы и полной изоляции от Фила. И где-то год назад его желание было исполнено. Эдик вполне предсказуемо передознулся чем-то сомнительным и отправился отжигать в небесное турне. Но у Роберта не было возможности вздохнуть с облегчением, потому что после смерти Эдика Фил стал еще неуправляемее.
Сначала Роберт надеялся, что это просто шок, реакция на потерю какого-никакого друга. Со временем он придет в себя и возьмется за ум. Но этого не произошло… Период траура у Фила плавно перетек в новый приступ гедонизма («Жизнь коротка! Надо спешить получать от нее удовольствие сегодня, и плевать, что будет потом. Тем более что потом может и не наступить»). Так что, хотя Эдик умер, идеи, которые он сеял в мире, продолжали жить… И Роберт продолжал ненавидеть его за это.
И вот эта гнусная тварь стояла перед ним здесь, здесь, на Втором этаже, и улыбалась ему так, словно в прошлой жизни они были добрыми приятелями. И самое кошмарное заключалось в том, что Роберт, прислушиваясь к себе, не ощущал той лютой злобы, которая должна была бы им сейчас овладеть.
– Какие люди! – воскликнул Эдик и приятельски хлопнул Роберта по плечу. – С прибытием! Давно здесь?
– Нет, – выдавил Роберт, не совсем понимая, как себя вести в такой ситуации.
– Вы тоже на Втором? – поинтересовался Эд, и Роберт отрицательно покачал головой.
– Здесь просто на экскурсии. На самом деле я на Пятом.
– Ого, – Эдик восхищенно присвистнул. – Ничего себе! Поздравляю! Мне пока о таком только мечтать. Вот уж не думал при жизни, что вы такой просветленный. Поразительно, как легко мы ошибаемся друг в друге, когда видимся на Земле. Раз вы на Пятом, выходит, вы меня за все простили?
– Нет, – отрезал Роберт. – Я не простил и не собираюсь тебя прощать.
– Конечно, простили, – отмахнулся Эд, – просто еще не знаете об этом. Вот сами подумайте, где мы стоим? На арене. Здесь все бьются, чтобы стало легче. А вам ведь этого не хочется. Вам лень на меня обижаться, вам это еще при жизни надоело.
Мысленно Роберт признал, что он прав. Но упрямство не позволило ему сдаться:
– Я не простил тебя, Эдвард. И никогда не прощу. Нельзя простить человека, который без всякой причины сломал жизнь твоему ребенку.
– О, я ничего не ломал. Я пытался склеить. Не самым удачным образом, я согласен. Но намерения у меня были благие. Впрочем, вы это скоро и сами поймете. – Эд повернулся к Агнесс и Ариэлю. – Он ведь еще не был в Мастерской судьбы?
Агнесс покачала головой и одними губами прошептала: «Потом». Эд одобрительно кивнул.
– Ладно, не буду мешать! – Эдик дружески улыбнулся и снова похлопал Роберта по плечу. – Увидите Фила – передайте, что мне жаль! Кстати, как он перенес ваш уход?
Его слова резанули Роберта словно бритвой. И его мгновенно прошиб холодный пот. Фил. Маргарита. Кристина. Ну конечно! Они ведь думают, что он мертв, что покинул их. Как они сейчас? В порядке ли? Как может он гулять по каким-то этажам в сопровождении флегматичных ангелов-хранителей и болтать с дохлыми засранцами, когда его семья, его семья осталась без него, без его опоры и поддержки?!
Роберт резко развернулся к Ариэлю. Его лицо не сулило ничего хорошего.
– Где они?
– Кто?
– Моя семья. Где они сейчас?
– На Земле.
– Я знаю, что на Земле, я имею в виду, как с ними связаться?
В разговор вступила Агнесс. Она мягко положила Роберту руку на плечо.
– Пока что это невозможно. Есть определенный протокол. Сначала нужно освоиться здесь, осмотреть все этажи и…
– Клал я на протокол! – заорал Роберт. – Ведите меня туда, где я смогу поговорить с семьей.
– Это не так просто, приятель, – усмехнулся Ариэль.
– Тогда дайте мне по крайней мере увидеть их! Я должен убедиться, что у них все в порядке.
– Они в порядке, – заверила Агнесс. – О них заботятся их ангелы-хранители. Тебе больше не нужно за них волноваться. Тебе нужно их отпустить…
Роберта затрясло, он почувствовал, как челюсти его сжимаются, а по спине катятся капли холодного пота. Это было настоящее отчаяние, отчаяние, которого он не знал при жизни.
– Пожалуйста, дай мне их увидеть! Я просто хочу убедиться, что с ними все хорошо. Что они вместе и поддерживают друг друга. Что они смогут жить дальше без меня. Разве я много прошу? Позволь их увидеть, и я отпущу их, обещаю!
Агнесс и Ариэль переглянулись: в ее взгляде была глубокая печаль, в его – предвкушение отличной авантюры.
– Думаю, мы можем себе это позволить, – подмигнул Ариэль. – В конце концов, никаких правил нет, все ограничения только в нашем сознании.
– Ты же понимаешь, что это плохая идея, – устало попыталась отговорить его Агнесс. – Ты же знаешь, чем это кончится…
– В отличие от тебя я не обременен такими познаниями и от этого счастлив, – подмигнул Ариэль и повернулся к Роберту, который наблюдал диалог с напряжением теннисного болельщика, который буквально впивается глазами в лица соперников, чтобы понять, на чьей половине поля в конечном итоге окажется мяч… – Пошли, амиго, попробуем прорваться на Обзорную площадку. Это будет весело, хотя, возможно, и откинет нас в итоге на пару этажей вниз.
– Мне плевать, – искренне сказал Роберт, и Агнесс, поняв, что он не отступится, со вздохом покорности направилась к лифту…
Скоростной лифт тащился бесконечно долго, казалось, целую вечность. Чтобы хоть как-то унять стынущее и мечущееся в груди сердце, Роберт пытался сосредоточенно разглядывать панель с кнопками. Цифры плыли у него перед глазами. Наконец он сфокусировал взгляд на кнопке «PH».
– Это что, пентхаус? – нервно осведомился он у Агнесс. – И кто там обитает? Бог? Он вообще существует?
Едва ли Роберту нужны были ответы. Скорее просто слышать звук собственного голоса, разрывающего эту гнетущую, тягостную тишину.
– Существует. В некотором роде… – туманно отозвался Ариэль, но Роберт его проигнорировал, потому что лифт наконец остановился и распахнул двери.
Обзорная площадка находилась на крыше Небоскреба. Стоило им выйти из лифта, как Роберт почувствовал легкое головокружение, то ли от перемены высот, то ли от обилия кислорода. Площадка была гигантской, размером с несколько футбольных полей. Края площадки были чуть ли не на линии горизонта. Роберт в сопровождении своих проводников сделал пару неуверенных шагов вперед. Его рациональный и приземленный ум все еще не понимал, как, черт побери, чисто технически он сможет увидеть отсюда свою семью?!
Навстречу им засеменил бодрый старичок. Клетчатая рубашка, штаны на подтяжках, плоская кепка. В его внешности не было по сути ничего примечательного, кроме широкой лукавой улыбки в пол-лица.
– Bonjour! – поздоровался он, приветливо махая рукой. – А я разве знал, что вы придете?
«Нет», – призналась Агнесс в то же самое время, как Ариэль сказал «да». Они возмущенно переглянулись, но старичок, похоже, не смутился.
– Признаться, я рад непрошеным гостям. Спору нет, наблюдать за Землей – дело увлекательное, но одинокое… Будь я проклят, до чего же порой хочется с кем-нибудь обсудить то, что видишь! Хотите поглядеть, чем сейчас занят президент Турции?
– Вообще-то, мы хотим увидеть кое-что поинтереснее, – осторожно начал Ариэль.
– Что же? – оживился старичок. – Не говорите, что пришли поглазеть на Ким Кардашьян в душе. Клянусь, я больше не в силах наблюдать за этой семейкой. До того у них все скучно, однообразно и предсказуемо! Неужели кому-то на Земле они до сих пор интересны?
– Представьте себе! – фыркнул Ариэль. – Я всегда говорил, что можно вечно смотреть на три вещи: огонь, воду и попу Ким Кардашьян. И тем не менее мы здесь не за этим!
– Чего же вы желаете?
– Я хочу увидеть свою семью, – сказал Роберт, и прозвучало это жестче, чем следовало. Обстановка на площадке тут же утратила свою легкость и игривость, стала до того напряженной, что того и гляди заискрят молнии.
– А вы, месье, прошли все этапы? Все этажи? Были в Мастерской судьбы? Смотрели в лицо Богу?
«Да», – быстро вставил Ариэль в то же время, как Роберт уверенно отрезал: «Нет».
– Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, – сказал старичок. – Сюда могут подниматься только Наблюдатели, а вы, мой дорогой, пока вуайерист. Поживите здесь, освойтесь, наполнитесь приятием до краев Души, дайте своему Эго прохладный лимонад и отправьте его загорать в солнечном саду, вспомните себя, забудьте свое старое тело, откройте в себе Свет и начните освещать Вселенную, насладитесь каникулами в Небесном доме. Ну а потом можете и ко мне вернуться. И увидеть всех, кто был вам дорог в прошлом воплощении. Но не сейчас. Не так…
– Почему я не могу просто увидеть жену и детей? – уперся Роберт.
– Потому что не сможете сейчас смотреть на них как сторонний Наблюдатель, который сидит себе на берегу и спокойно созерцает, как его эмоции проплывают мимо него по реке. И вы не сможете увидеть свою семью так, как вам это нужно, глазами любви. И вместо облегчения вы испытаете боль. А вам это ни к чему. Небесный дом не для того был создан. Здесь душам положено отдыхать от земных страстей и боли.
– А я все-таки готов рискнуть! – не отступал Роберт. – Я боли и при жизни не боялся, неужели вы думаете, что это может испугать меня теперь? Здесь?
Старичок невольно улыбнулся.
– Люблю таких, как ты, смелых и дерзких! За ними всегда интересно наблюдать. Сначала получают шишки за то, что не желают прогибаться под изменчивый мир. Но нет-нет, а раз в сто тысяч инкарнаций случается чудо, и мир все-таки прогибается под них. Что бы мы здесь, наверху, ни говорили, а Вселенная любит отчаянных. Что же ты не был таким отчаянным при жизни, а, Роберт? – старик лукаво прищурился, а Роберт остолбенел.
– Вы знаете мое имя… Наблюдали за мной?
– Не слишком часто! – улыбнулся старик. – Без обид, но у тебя была довольно заурядная жизнь.
– Мне нравилось… – возразил Роберт, впрочем, без особой уверенности.
– И ты всегда играл по правилам. И жил по уму. И слушал только голос здравого смысла.