Маргарита села напротив Роберта с чашкой кофе.
– Ты занят? – спросила она, подпирая щеку рукой.
– Да нет… А что?
– Может, поговорим?
– О чем? – моментально напрягся Роберт, последнее, к чему он был физически, морально или ментально готов в субботу с утра, – это разговоры по душам. – Что-то случилось? – уточнил он.
– Да нет… А разве мы можем говорить, только когда что-то случается? Разве нельзя просто поболтать о… ну, я не знаю… о соседской собаке, о жизни на Марсе или о теории заговора?
– О теории заговора? – переспросил Роберт и устало потер переносицу, только этого ему не хватало.
– Ну да, – Маргарита принужденно рассмеялась. – Тебе не кажется странным, что мы знакомы уже почти тридцать лет, но я даже не знаю, что ты думаешь по поводу убийства Кеннеди?!
– Для меня странно, что тебе в принципе приспичило обсудить смерть Кеннеди в субботу с утра, – буркнул Роберт и тут же, отложив телефон, перешел в наступление: – В чем дело, Рит, ты думаешь, у нас проблемы? Нехватка качественного общения или как там это называют твои пройдохи-гуру?
– Просто давно не разговаривали, – тихо и спокойно ответила она и улыбнулась. – Мне не хватает общения с тобой.
– Не выдумывай. Мы постоянно общаемся.
– Да. По поводу кофейных фильтров, и ремонта в спальне, и долгов Фила или нового бойфренда Кристины. Только мне этого не достаточно!
– Да неужели?! – Роберт почувствовал, что закипает. – И кто в этом виноват? Плохой муж, который из кожи вон лезет, чтобы выполнить все твои капризы и желания, но почему-то не хочет обсудить с тобой колонизацию Марса? Знаешь, в чем проблема? В тебе! И в твоих вечных заморочках на тему личностного роста. После каждого очередного ретрита на Бали, или паломничества в Тибет, или кундалини-йоги в Индии ты приезжаешь с вывернутыми наизнанку мозгами, начинаешь трахать мне голову и изо всех сил чинить то, что и так отлично работает!
– Если что-то работает для тебя, это еще не значит, что оно работает и для меня, – тихо, но уверенно сказала Маргарита. – Почему, ты думаешь, я продолжаю ездить на все эти тренинги и ретриты?
– Потому что все эти доморощенные гуру отлично владеют техниками зомбирования и свои йога-туры скучающим домохозяйкам влет продают?
– Я просто хочу быть счастливой, – отрезала Маргарита, и лицо ее стало непроницаемым, словно она закрылась от него в собственном царстве мыслей и сожалений.
Роберту стало больно. И от того, что он был груб, и от того, что жена явно расстроилась.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он напряженно. – Ты со мной не счастлива?
Звонок в дверь спас Маргариту от необходимости озвучивать неудобную правду, которую они оба знали, но старательно обходили молчанием последние лет семь их совместной жизни. С извиняющейся улыбкой она встала и пошла открывать дверь Кристине.
Их дочери было 27 лет. Она была умницей, хотя и чрезмерно тщеславной. Настоящее дитя поколения Y, свято верящее в то, что она особенная и заслуживает всего самого лучшего только потому, что родилась на свет. Впрочем, это наивное убеждение не помешало ей сделать карьеру интернет-маркетолога в известном медиахолдинге.
Кристина была миллениалом в лучшем и худшем смыслах этого слова. Она общалась исключительно с себе подобными: хипстерами либо блогерами. Литрами пила обезжиренный латте макиато на бесконечных переговорах. Смотрела House of Cards и Billions в оригинале. Презирала людей, берущих ипотеку и отдыхающих в Египте.
Сама жила в Москве в съемной двушке на Киевской и мечтала об апартаментах в Москва-Сити тысяч эдак за пятьсот в месяц. Ездила на Mercedes GLA. Щеголяла сумкой Fendi и туфлями Valentino.
Периодически ругала корпоративную культуру и грозилась бросить все к чертям, стать фрилансером и предаться дауншифтингу где-нибудь на островах Таиланда или Филиппин. Но была слишком одержимым трудоголиком, чтобы прожить в тропическом раю дольше двух недель.
У нее были длинные прямые платиново-белые волосы, за которыми она фанатично ухаживала в лучших салонах столицы, спуская на свои локоны по ползарплаты. А всевозможные аппаратные процедуры и инъекции красоты Кристина получала бесплатно, как и многие девушки, трудящиеся в индустрии всемогущего глянца.
К своим 25 годам ее и без того безупречно гладкая кожа была обколота, облагорожена и отполирована сверх всякой меры. В результате чего Кристина уже не совсем походила на живого человека, скорее на прекрасный оживший манекен или фотомодель, шагнувшую прямо с отфотошопленной обложки на грешную землю и еще не испытавшую соприкосновения с реальной жизнью.
Но все это не имело для Роберта никакого значения. Он фанатично обожал дочь. Она была его копией, его доппельгенгером, его женским воплощением. Хладнокровная и уравновешенная, расчетливая и рациональная, умеющая рисковать, но рисковать не по-детски, а продуманно. Кристина была человеком разума и логики, а не эмоций. Она была женщиной, наделенной всеми основными мужскими достоинствами. Это делало ее жесткой, но бесконечно привлекательной и, бесспорно, заслуживающей большого уважения.
Маргарита любила дочь, но не находила с ней общего языка. Слишком уж разными они были в своих целях и ценностях. Маргарите казалось, что ее девочка спускает жизнь на бессмысленную погоню за деньгами и статусом. Кристине мать казалась слишком мягкой, бесхребетной и безнадежно отставшей от жизни. Периодически она начинала разговаривать с ней в покровительственном тоне или откровенно потешаться над ее устремлениями.
Вот и сейчас, бегло чмокнув мать в щеку, Кристина бросилась в объятия отца, и впервые за день у Роберта на душе потеплело. Будучи людьми сдержанными, они с Кристиной редко позволяли себе проявления чувств. Разве что друг с другом…
Маргарита позвала Фила, и они все сели за стол. Их субботние семейные бранчи были традицией. Как и большинство традиций, из хорошей идеи через какое-то время они превратились в непростое испытание. Слишком уж полярные люди собирались за столом. И каждый такой бранч превращался в дипломатические переговоры или словесные дуэли, столкновения противоположных взглядов на мир.
Сегодня за столом беседу направляла Кристина. Она недавно вернулась из Флоренции, где ее рекламодатель устроил закрытую презентацию новых духов для блогеров. На обратном пути Кристина заехала в Милан и благодаря знакомой блогерше-инстаграмщице попала в аутлет на распродажу для байеров. Затарившись кроссовками Dolce & Gabbana, сумочками Gucci и прочими фетишами тяжелого люкса, она вернулась в Москву и тут же попросила продвижения по карьерной лестнице. Начальник не планировал ее повышать, но Кристина умела надавить на нужные кнопки, а потому была уверена, что новая должность у нее в кармане.
– А после Нового года хочу поменять машину, – завершила свой монолог Кристина и удовлетворенно улыбнулась. – Не знаю, как дела могут идти еще лучше!
В разговор вступил Фил. Они с сестрой не были особо близки. И в этом – с горечью осознавал Роберт – есть и его вина. Слишком уж часто он их противопоставлял друг другу. Слишком откровенно гордился дочерью и слишком демонстративно ставил ее брату в пример. В результате Кристина считала Фила недочеловеком и слегка презирала за бесцельную и бессмысленную жизнь. А Фил не упускал случая побольнее задеть сестру и поставить ее на место. Вот и сейчас, обаятельно улыбнувшись, Фил сладко проворковал:
– По-моему, твои дела могут идти еще лучше! Если, например, ты найдешь себе горемыку, который будет трахать тебя чуть дольше недели…
– Фил, перестань, это грубо! – резко оборвала сына Марго. В глубине души она была уверена, что все карьерные успехи дочери – всего лишь бегство от одиночества и неудач на личном фронте. Ибо Кристина была из тех девушек, которые ловко завоевывают мужчин, но совсем не умеют их удержать.
Ей не хватало мягкости и гибкости, она не признавала компромиссов. И до сих пор у нее, похоже, не было ни одних здоровых и сколько-нибудь серьезных отношений.
– Да брось, мам, – беззаботно парировал Фил, – я уверен, Кристина слишком умна, чтобы обижаться на горькую правду. Верно, сестра?
– Верно, – легко согласилась она, по-видимому, ничуть не обидевшись, и тут же ядовито улыбнулась. – Очень зрелая позиция, брат. Даже не понимаю, как кто-то столь зрелый может до сих пор быть безработным и жить с родителями.
– Ну, пожалуйста, давайте не будем, – попросила Маргарита и посмотрела на сына. – Фил, ты же знаешь, здесь твой дом, и мы рады тебе!
– Говори за себя, – парировал Роберт, но Фил его словно не услышал и тепло улыбнулся матери.
– Люблю, как ты врешь, мам, – сказал он нежно, с ноткой горького сарказма.
– Конечно, любишь. – Кристина с сосредоточенностью хирурга намазывала апельсиновый джем на тост. – Талантливые вруны всегда ценят хорошую ложь.
Роберт почувствовал подступающую мигрень.
– Дам сто долларов тому, кто сменит тему.
– Продано! – обрадовался Фил и, немедленно включив парня – «душу компании», светски спросил: – Едете в отпуск в августе?
«Нет», – отрезал Роберт в ту же секунду, как Маргарита сказала «да». Супруги недоумевающе переглянулись.
– Вообще-то, мы это еще не обсуждали, – осторожно начала Маргарита (а она все разговоры о путешествиях всегда начинала очень осторожно и издалека), – но я тут увидела одно волшебное место, которое я безумно хочу увидеть. И я подумала, что это была бы классная идея для нашей годовщины…
– Наша годовщина в январе, – заметил Роберт.
– Это годовщина свадьбы, а я говорю о годовщине знакомства.
– И что же это за место? – поинтересовалась Кристина.
– Называется Playa Del Amor, – сказала Маргарита, кивая в сторону плаката желаний, который представлял собой огромный коллаж красивых картинок и вот уже много лет украшал стену в гостиной. – Удивительное место, правда? Это тайный пляж любви на одном из мексиканских островов.
Картинка пляжа и правда поражала воображение: огромный зеленый купол почти полностью накрывал прекрасный пляж, купаясь в голубых водах, ты оказывался под тенистой крышей, словно горы решили стать гигантским зонтиком от палящего солнца. Попасть на этот диковинный пляж можно было только по воде, проплыв довольно длинный грот. Маргарита светилась изнутри, разглядывая эти фотографии, но остальные члены семьи не разделяли ее энтузиазма.
Кристина скептически закатила глаза.
– Опять пляж? Мам, ты серьезно? Ты ж только в апреле была на Мадагаскаре.
– Вообще-то, на Маврикии.
– Да какая разница? Те же яйца, только в профиль.
– Ну да, я люблю пляжи, – попыталась оправдаться Маргарита. – Океан меня вдохновляет.
– Мам, да ты даже не плаваешь! – напомнил Фил. – Во сколько тебе встала поездка на Маврикий? 300–500 тысяч? И ради чего? Чтобы сидеть на берегу и пялиться на воду?
– В кои-то веки я с ним соглашусь, – призналась Кристина, – это тупость. Я понимаю, если бы ты была серфером или дайвером, ну или просто любила купаться. Но ездить на другой конец света ради сидения на берегу – это как ходить в «Макдоналдс» ради морковных кусочков.
– Да все эти пляжи одинаковые! – горячо поддержал Роберт.
Это была давно наболевшая тема. Он ненавидел тропики. Жару. Антисанитарию. Москитов и песок, чертов песок повсюду. Недолюбливал туземцев, этих странных людей, которые в XXI веке до сих пор жили, руководствуясь гороскопом, а не здравым смыслом. Ненавидел живописную нищету Азии. Его манила Европа с волшебной архитектурой, насыщенной и достойной внимания историей, впечатляющим сервисом. А жена снова и снова тащила его в страны третьего мира, потому что считала, что ему не помешает расслабиться. Но все эти вожделенные маршруты дауншифтинга лишь плавили его рассудок под беспощадным солнцем и превращали его в злобного и отупевшего от жары дауна. Он не понимал, как нормальный человек может платить деньги за это издевательство. И не понимал, как он, будучи человеком нормальным, снова и снова подписывался на эти скитания по тропическим островам.
– Гребаная мечта дауншифтера, – простонал он, вспоминая их последнюю поездку на Маврикий, где даже в пятизвездочных отелях выбор еды ограничивался тремя-четырьмя не особо вкусными блюдами. – Все эти тропики на одно лицо. Ничего в них нет, нечего там делать. Нет ни культуры, ни архитектуры, ни достопримечательностей. Ничего, кроме проклятой жары, песка в трусах, торговцев барахлом, так и норовящих тебе что-то втюхать на пляже, и потенциальной меланомы.
Кристина и Фил буквально покатились от смеха. Роберт свято верил, что умеет быть грозным человеком и наводить страх и трепет на окружающих. Но на деле чем больше он злился, тем забавнее выглядел со стороны.
– Пап, ты меня убиваешь, – хохотала Кристина. – После почти тридцати лет брака ты так и не понял мамин lifestyle.
– В смысле все эти чакрооткрывательные, веганско-тантрические, будда-поклоннические, його-астрологические поиски души? – поддакнул Фил. – Черт, если так посчитать, вся эта чехарда с личностным ростом стоит больше, чем я мог бы пробухать, снюхать и проиграть в казино!
Они смеялись, не замечая, как гаснут глаза Маргариты, как сутулятся ее плечи, как меркнет ее натянутая улыбка. Она встала под предлогом, что ей нужно унести тарелки. Никто не обратил внимания, что она вышла из комнаты. Последнее, что донеслось до огорченной Марго, – это саркастический голос дочери:
– Так ты поедешь с ней на этот Плайа-дель-Амор?
– В Мексику? – скептически переспросил Роберт. – Уж лучше смерть…
И они снова рассмеялись…
Вечером Роберт с Маргаритой собирались в гости к друзьям.
В загородном доме из красного кирпича должно было собраться несколько таких же благополучных пар, как они сами. У всех уже взрослые дети. У всех солидные или просто интересные творческие должности и трехлетний Шенген в паспорте. Все выезжают за границу не менее шести раз в год, отдавая предпочтение старой доброй Европе (для Азии, Африки и Латинской Америки они все, за исключением Марго, разумеется, уже считали себя слишком взрослыми и слишком комфортозависимыми). Все ездят на седанах бизнес-класса, причем в каждой семье минимум две машины. Ни у кого нет обременительных долговых обязательств, неразрешимых бытовых проблем или несбывшихся мечтаний, о которых бы они вспоминали или жалели вслух.
И тем не менее… тем не менее что-то в их компании было не так. И Роберт, не обладая особой интуицией, это чувствовал. Всю свою жизнь он и его друзья посвятили важной миссии – «созданию стабильности». И вот на пороге пятого-шестого десятка миссия была выполнена на сто процентов.
Хорошее жилье (например, Роберт с Маргаритой жили в трехэтажном таунхаусе в закрытом благообразном поселке). Выплаченная ипотека. Дети пристроены в хорошие вузы. Машины не старше трех лет. Со здоровьем пока – тьфу-тьфу – никаких проблем. На работе уважают и ценят, и выражается это не только на словах и в отношении, но и в размере зарплаты и ежегодных бонусов. Деньги – приличная сумма, разбита на разные валюты и хранится в нескольких надежных банках (а уж в том, что они надежные, ты не сомневаешься, ведь одна из подруг жены работает во Внешэкономбанке уже сто лет и в курсе всех подводных течений).
Словом, впервые в жизни они все достигли рубежа, когда беспокоиться, похоже, больше не о чем. Но вместо долгожданного покоя, гармонии и смакования благостных дней к Роберту почему-то пришла беспросветная тоска, сменяемая дикими, леденящими душу приступами страха. Умом он понимал, что для тревоги нет причин. Ведь у него все – да-да, все – под контролем! Настолько, насколько человек вообще может что-то контролировать в этом трижды безумном ненадежном мире.
Не было причин и для депрессии. Ведь в жизни его, Роберта, устраивало абсолютно все, начиная с ортопедической и очень мягкой кровати на пульте с шестью массажными режимами (которыми он, впрочем, никогда не пользовался), заканчивая его женой и детьми, которые, помотав положенный срок его нервы, наконец-то более-менее остепенились, успокоились и начали исправно играть отведенные им в его жизни роли.
Так что для депрессии причин не было. А депрессия была. И что с ней делать, он не знал. Отчасти он испытывал облегчение, глядя на своих состоявшихся друзей: врачей, юристов, арендаторов, подрядчиков и банкиров. Казалось, они тоже чувствуют себя не в своей тарелке теперь, когда все цели достигнуты, все вершины покорены и бороться больше не нужно.
Но они не подавали виду, что что-то идет не так. И вместо бессмысленных самокопаний предпочитали свято следовать заведенному протоколу: собираться по пятницам на ужин с вином и итальянскими блюдами, ругать популярные курорты за обилие русских и летать на выходные в Прагу, заниматься фитнесом (реже йогой) и дотошно проверять калории, единицы жира и сахара, прежде чем купить что-то в супермаркете, презирать телевидение, ремейки и сиквелы популярных фильмов, поп-культуру и узнавать все новости преимущественно из фейсбука[1] или твиттера англоязычных СМИ.
Роберт никогда не делился своими мыслями с женой. Во-первых, считал неприличным жаловаться женщине на свою беспричинную апатию. Но, главное, он просто не верил, что Маргарита сможет его понять. В отличие от них всех у нее-то как раз с каждым годом жизнь, казалось, становилась все более и более интересной и насыщенной.
Сначала она уезжала медитировать на Бали и через месяц уже спокойно клала ноги за голову в какой-то причудливой и не вполне пристойной асане. Потом она вернулась и организовала что-то вроде женского клуба по интересам.
Вначале каждый месяц, а потом и каждую неделю она устраивала самые разнообразные вечеринки: сегодня дегустация цейлонских чаев, а в другой раз мастер-класс по make up от ведущего визажиста, сотрудничающего с глянцевыми журналами, потом курсы тосканской кухни (повар специально прилетел на weekend из Флоренции), а на следующей неделе уроки эротических танцев.
Вечеринки были разными, но всегда веселыми, неформальными и оригинальными. Так Маргарита за год построила маленькую event-империю, и в их скучном городишке забурлила жизнь. Она летала в Марокко за причудливыми лампами, коврами и прочими восточными прибамбасами, а потом устраивала аукцион.
Она достигала просветления на Непале, чтобы потом собрать всех желающих и показать, как правильно медитировать. Она фотографировалась с растекшимся макияжем в мужском смокинге на голое тело в заброшенных питерских двориках, чтобы через неделю все женщины клуба умоляли ее привезти этого питерского фотографа и устроить им такую же фотосессию. И казалось, что Маргарите не сорок семь, а двадцать семь. И все самое интересное в ее жизни только начинается…
В тот вечер Роберт любовался, как она тщательно укладывает свои медного цвета волосы в мягкие голливудские волны, как сосредоточенно наносит абрикосовые румяна на скулы, и понимал, что, несмотря на внешнюю обстоятельность, мыслями жена где-то далеко. Обычно он не приставал к ней с расспросами о ее настроении и чувства. Но в кои-то веки ему стало любопытно, о чем она думает. Может ли она испытывать то же, что и он? Смесь скуки и вялой надежды на то, что этот вечер внесет хоть какое-то разнообразие в их благоустроенное болото предсказуемости.
– Ты вообще хочешь ехать? – спросил он жену как бы невзначай, но взгляд его испытующе впился в ее лицо. – Может, хочешь остаться дома?
– Да нет, наверно, – отозвалась она рассеянно.
Роберт невольно усмехнулся:
– Ты понимаешь, что только русская женщина может использовать слова «да», «нет» и «наверно» в одном ответе? «Да нет, наверно». Что это за ответ вообще? Кто его придумал? Представляешь, если бы американец в ответ на вопрос «Хочешь кофе?» сказал «Yes, no, maybe»?
Маргарита согласно улыбнулась, но промолчала.
– Нам, в общем-то, не обязательно ехать, – сказал он, хотя сам уже был полностью одет (серый спортивный пиджак, джинсы, рубашка без галстука) и ждал, только когда жена наконец определится с выбором платья и туфель к нему.
– Да ладно. Можно и съездить. Я уже накрасилась в принципе.
– Ну да… – Роберт потянулся было за початой бутылкой коньяка, чтобы скоротать ожидание, но вспомнил, что ему садиться за руль.
Конечно, можно было бы уступить эту честь Маргарите, но он знал, что она не любила возить его как пассажира. И в принципе готов был признать, что как пассажир был слишком придирчив и невыносим.
Когда Маргарита вела машину, он тут же превращался в помесь брюзжащего старого инструктора по вождению и штурмана раллийных гонок: то долго, иронично и самодовольно отчитывал ее за необъеханную яму, то требовал, чтобы она «втопила как следует и обогнала этого козла», а еще закладывала крутые повороты, не оттормаживаясь, как подобает пилоту «Формулы-1».
Короче, спустя десять лет постоянных ссор на автомобильные темы они оба пришли к выводу, что для всех будет лучше, если Маргарита никогда не будет возить Роберта, и особенно выпившего Роберта.
Спустя несколько лет практики Роберт убедился, что система работает. Поразительно, скольких проблем в семейной жизни можно избежать с помощью простых, казалось бы, фокусов.
Он посмотрел на часы. Оглядел себя в зеркале. Отправился в гардеробную, чтобы все-таки добавить к своему образу галстук. Не то чтобы он так любил их. Просто бессмысленное ожидание действовало ему на нервы. Сосредоточенно перебрав несколько вариантов, он остановился на баклажановом и темно-синем.
На вытянутых руках он принес их Маргарите (которая снова забросила сборы и, присев на край кровати, увлеченно что-то читала на экране своего мобильного), и буквально сунул ей под нос.
– Фиолетовый или синий? – спросил он, пытаясь вырвать ее из мечтательной прострации.
Жена, впрочем, не подняла на него глаз.
– Фиолетовый… или темно-синий… Любой подойдет.
– Все в порядке? – уточнил Роберт, потихоньку закипая.
– Да. – Она скользнула по нему рассеянным взглядом. – Я просто читаю.
– Что-то стоящее? – сымитировал интерес Роберт.
– Прощальное письмо Габриэля Гарсиа Маркеса… Хотя, вообще-то, это написал Джонни Уэлч. Вот, послушай…
– «Если бы Господь Бог на секунду забыл о том, что я тряпичная кукла, и даровал мне немного жизни, вероятно, я не сказал бы всего, что думаю; я бы больше думал о том, что говорю.
– Я бы ценил вещи не по их стоимости, а по их значимости.
– Я бы спал меньше, мечтал больше, сознавая, что каждая минута с закрытыми глазами – это потеря шестидесяти секунд света.
– Я бы ходил, когда другие от этого воздерживаются, я бы просыпался, когда другие спят, я бы слушал, когда другие говорят.
– И как бы я наслаждался шоколадным мороженым!
– Если бы Господь дал мне немного жизни, я бы одевался просто, поднимался с первым лучом солнца, обнажая не только тело, но и душу.
– Боже мой, если бы у меня было еще немного времени, я заковал бы свою ненависть в лед и ждал, когда покажется солнце. Я рисовал бы при звездах, как Ван Гог, мечтал, читая стихи Бенедетти, и песнь Серра была бы моей лунной серенадой. Я омывал бы розы своими слезами, чтобы вкусить боль от их шипов и алый поцелуй их лепестков.
– Боже мой, если бы у меня было немного жизни… Я не пропустил бы дня, чтобы не говорить любимым людям, что я их люблю. Я бы убеждал каждую женщину и каждого мужчину, что люблю их, я бы жил в любви с любовью.
– Я бы доказал людям, насколько они не правы, думая, что когда они стареют, то перестают любить: напротив, они стареют потому, что перестают любить!
– Ребенку я дал бы крылья, но позволил бы самому научиться летать.
– Стариков я бы научил тому, что смерть приходит не от старости, но от забвения.
– Я ведь тоже многому научился у вас, люди.
– Я узнал, что каждый хочет жить на вершине горы, не догадываясь, что истинное счастье ожидает его на спуске.
– Я понял, что, когда новорожденный впервые хватает отцовский палец крошечным кулачком, он хватает его навсегда.
– Я понял, что человек имеет право взглянуть на другого сверху вниз лишь для того, чтобы помочь ему встать на ноги.
Я так многому научился от вас, но, по правде говоря, от всего этого немного пользы, потому что, набив этим сундук, я ухожу».
Она подняла на него ясный взгляд. Роберт плотно сжал челюсти, тактично стараясь не зевнуть, но, похоже, его равнодушие не укрылось от ее внимательных глаз.
– Сколько тебе нужно времени на сборы? – это был еще один из фокусов, которые Роберт усвоил за годы брака. Спросить жену, сколько она будет собираться, умножить ее ответ на пять и занять себя на все время ожидания чем-нибудь полезным.
– Минут пять, – отозвалась она так, словно все в порядке, словно ее сердце не разбито, словно пропасть между ними была не более чем «личным пространством, необходимым любой нормальной паре». – Я почти готова, – отрезала она, вставая и скрываясь в гардеробной.
Маргарита была та еще шмоточница. Минимум раз в неделю она уходила в загул по магазинам и обязательно возвращалась с какой-нибудь добычей. В вещах была не особо разборчива: покупала как дорогие бренды, так и одноразовые шедевры массмаркета. Половину обновок, правда, потом передаривала дочери, которая в свои 25 лет была куда более разборчива, но все равно могла взять любое барахло просто ради того, чтобы сфоткаться в нем один раз и выложить в инстаграм[2] с каким-нибудь нелепым хештегом.
Роберту не нравилось примерно 60 % одежды, которую покупала и носила Маргарита. Он одобрял только стиль, который они оба в шутку называли «old school сексуальность». Роберту нравилось, когда жена носила классические платья французской длины, но с достаточно смелым декольте. Он обожал одежду, которая обнимала тело Маргариты как перчатка, горделиво подчеркивая ее тонкую талию и красивые ноги. Зная о его вкусах, Маргарита всегда старалась выглядеть в его обществе так, чтобы угодить ему. И всякий раз надевала для него фантастической высоты шпильки, хоть и ходила на них без всякого удовольствия. И чулки, хотя в колготках было бы удобнее. Вот и сейчас она выплыла из гардеробной в обманчиво простом темно-синем платье без рукавов, обнажающем шею и значительную часть груди. Подойдя к зеркалу, она вздохнула так, словно собственное отражение не доставляло ей ни малейшего удовольствия, и начала нервно рыться в шкатулке с украшениями.
– Честное слово, не знаю, почему ты так любишь все эти декольтированные платья, – сказала она мужу, не поднимая на него глаз. – По-моему, с определенного возраста обнажать шею и плечи становится уже не слишком уместно.
– Почему?
– Потому что кожа стареет, – объяснила она, прикладывая к груди то одно, то другое колье, видимо, пытаясь решить, чем замаскировать стареющую кожу.
– А я этого не вижу, – честно сказал Роберт. – По-моему, у тебя хорошая кожа. И вообще, ты с годами стала намного лучше выглядеть. Особенно последнее время…
Маргарита как-то странно улыбнулась и покраснела. Ее глаза встретились в зеркале с глазами мужа, и она одними губами прошептала «спасибо», после чего снова ушла в гардеробную. Роберт посмотрел на часы. Он ненавидел приезжать слишком поздно, это создавало у него навязчивое ощущение, что он что-то пропустил. Что-то важное! Что-то, от чего все уже взбодрились и почувствовали вкус жизни, а он не успел и в итоге еще один вечер проведет на скамье запасных.
– Может, поторопишься? – предложил он жене как можно более нейтральным тоном. – Нехорошо заставлять людей ждать.
– Не волнуйся, никто нас ждать не будет. Соберутся, как обычно, и начнут пить, сплетничать, переливать из пустого в порожнее, планировать Новый год в Финляндии, хотя до Нового года еще времени вагон. В общем, не думаю, что мы что-то пропустим, если опоздаем.
– Я же сразу тебя спросил: ты хочешь идти или нет? – Роберт встал и подошел к дверям гардеробной, где жена вешала на место синее платье и примеряла другое платье цвета розового шампанского с полностью открытыми плечами. – Если не хочешь идти, так бы сразу и сказала, остались бы дома.
– Правда? – Маргарита подняла на него чуть насмешливый взгляд. – Ну давай останемся дома сейчас. Можем кино посмотреть. Или в шахматы поиграть.
– Ты же не играешь в шахматы.
– А ты бы меня научил, – из-за ее полуулыбки он не мог понять, шутит она или говорит серьезно.
– Сейчас уже поздно отменять приглашение, – отрезал Роберт. – Это невежливо – вот так соскакивать в последний момент. И вообще, так не положено.
– Интересно, сколько еще лет ты готов прожить так, как положено, а не так, как хочется?
Роберт уже открыл рот, чтобы разразиться длинной и пылкой тирадой (внешне спокойный и уравновешенный, он моментально зажигался от предвкушения дискуссии и отдавался спорам с такой страстью, которой от него было трудно дождаться в постели), но вдруг понял, что возразить ему особо нечего.
– Я живу так, как хочу, а не как положено, – отрезал он и вышел из гардеробной, под немой аккомпанемент Маргаритиной усмешки.
– Выходит, тебе нравится компания, которая собирается по пятницам? – вопрос жены был вроде невинным, но Роберт понял, что это проверка, и напрягся.
– Ну, не то чтобы нравится… – начал он уклончиво, но Маргарита не дала ему отступить:
– Ты говоришь, что живешь как хочешь. Вот уже три или даже тридцать три года мы собираемся по пятницам с нашими так называемыми друзьями. Выходит, тебе нравятся эти люди?
– А тебе не нравятся? – парировал Роберт.
– А я в приятии, – беззаботно отозвалась Маргарита. – Мы приходим в этот мир, чтобы принять его во всем многообразии таким, какой он есть. Вот этим я и занимаюсь по пятницам. Я принимаю.
И она вышла из гардеробной в бледно-розовом платье чуть выше колен, без рукавов и с голыми плечами, на шпильках медового цвета.
– Я готова. Можем ехать.
Дорога до Файманов, которые тоже жили в своем доме, но на другом конце города, занимала примерно тридцать-сорок минут. Всю поездку они молчали. Маргарита задумчиво листала френд-ленту в Facebook, ставила дочке лайки в Instagram, улыбалась каким-то своим мыслям. Роберт почти не следил за дорогой, зато вовсю рассматривал жену, думая о том, что она очень красива. И очень ему дорога. Хотя вряд ли он ей когда-то об этом скажет вслух. И вряд ли ей нужно это слышать. Роберт привык считать, что Маргарита из тех страстных женщин-воительниц, которым нравится вечный бой. Которые способны любить мужчину, только если чувствуют в нем некую безразличность, льдинку, не тающую от женского тепла.
Может, и стоило остаться с ней дома. Просто пить чай и разговаривать до утра, как они это делали, когда были совсем молодыми (правда, чай им тогда заменяло недорогое вино или шампанское). Но разворачиваться было уже поздно. Еще два перекрестка – и они достигнут пункта назначения.
Файманы жили в коттеджном поселке, не особенно живописном и красивом (чистое поле, в котором девять месяцев в году гуляли жесткие ветры, а летом пекло, как на сковородке, а противоположный берег реки «украшала» ТЭЦ), но вполне благоустроенном и, по меркам города, «престижном». Это была посредственная, чуть высокомерная пара, пробившаяся в люди с самых низов тяжелым и упорным трудом и оттого заразившаяся поздним снобизмом. Муж работал в органах, жена с нуля создала свою юридическую фирму, которая процветала благодаря ее железной хватке и обширным связям. У них был сын, тучный подросток с пивным брюхом. Абсолютная бестолочь, каждый год меняющая увлечения и пристрастия, но упорно мечтающая прославиться. Зимой он пел в рок-группе, где сразу стал фронтменом и солистом, несмотря на вопиющее отсутствие слуха и голоса. Весной переквалифицировался в актеры, и гордые родители уже почти отправили его учиться в Нью-Йоркскую киноакадемию, но пришло лето, и пацан понял, что ему на роду написано стать великим романистом.