Посвящается моей возлюбленной Джилл.
А также нашим детям Тэрин, Тимоти, Джоне и Сии.
Я снова выражаю слова благодарности друзьям из Chiron Books – Дженнифер Фитцджеральд, Стиву Бьюзеру и Лену Крузу.
Спасибо, мои дорогие друзья: Карл Колдуэлл, Констанс и Роберт Мартиндейл, Ларю Оуэн, Констанс Эйвери-Кларк, Брайон Макуильямс и Гейл Хартман, – за то, что приложили руку к этой книге.
THE BROKEN MIRROR
Refracted Visions of Ourselves
JAMES HOLLIS, PH.D.
Переводчик А. Усачёва
© ООО Издательство «Питер», 2024
The Broken Mirror: Refracted Visions of Ourselves
© Chiron Publications 2022
© Перевод на русский язык ООО «Прогресс книга», 2024
© Издание на русском языке, оформление ООО «Прогресс книга», 2024
© Джеймс Холлис 2024
Предисловие
За каждым нашим, казалось бы, благим деянием наблюдает дьявол, который по-отечески похлопывает нас по плечу и одобрительно шепчет: «Так держать!»
Юнг К.Г. CW[1] 10, A Psychological View of Conscience, параграф 837
Этот сборник эссе появился благодаря тому, что мне довелось одновременно выполнять задачи, которые ставила передо мной преподавательская деятельность, наблюдать за жизнью анализандов (то есть анализируемых личностей) и описывать происходящие со мной события. Например, первые три эссе я написал, согласившись поразмышлять на тему «Множество ликов истины», которую предложили на летнем семинаре «Юнг на Гудзоне» в 2021 году. Столь эффектное название сразу же навело меня на мысль о том, как редко истина, которая всегда воспринимается нами субъективно, удосуживается объективного отношения, и эта мысль немедленно обрисовала перед моим внутренним взором сразу три темы для обсуждения. Их можно выстроить в таком порядке: 1) внутренние препятствия, которые мешают познавать себя и окружающий мир: страх, скепсис и апатия; 2) поглощённость необходимостью приспосабливаться к окружающей действительности; 3) одержимость «историями», опираясь на которые мы пытаемся постичь смысл своей жизни.
В своих эссе я с разных сторон рассматриваю пропасть, лежащую между внешним миром и миром внутренним, который воспринимает, осмысляет и даёт свою интерпретацию воспринимаемого. В помощь нам досталось наследие Дэвида Юма из Эдинбурга и Иммануила Канта из Кёнигсберга, которые ещё в начале XIX века убедительно доказали, что человек не может постичь «вещи в себе», а располагает только оттиском, который они оставляют внутри него.
Мы с вами можем смотреть на один и тот же апельсин, но воспринимать совершенно разные реальности, каждый пребывая в своём уникальном «апельсиновом» пространстве. Решив фундаментальную задачу метафизики по распознаванию «реальности», философы взялись за вопросы эпистемологии, которая занимается исследованием процесса познания и границ знания, и аксиологии, фокусирующейся на том, что мы делаем с тем, что, на наш взгляд, познали. Эта смена философского курса породила ещё одно направление – феноменологию, которое изучает обусловленность процессов чувствования, восприятия и воображения. Наряду с повсеместным упадком этнической и институциональной мифологии всё вышеописанное в конце того же века привело, как отметил Юнг, к неизбежному «изобретению» глубинной психологии. Он, Фрейд, Адлер и другие на рубеже XIX и XX столетий представили миру учение о бессознательном и разработали способы установления с ним диалога в попытке исследовать то, что нам по определению неизвестно. Спустя десятилетия мы продолжаем идти через тёмный лес психики по дороге из хлебных крошек, развивая таким образом проект, который родился на стыке миров модерна и постмодерна.
Окружённое величественными руинами давней традиции «определённости», человеческое эго неоднократно вынуждали спускаться с его предполагаемого престола, разбираться со своенравными, поднявшими бунт крестьянами и признавать, что на самом деле никто не знает, что нас ждёт за следующим поворотом истории. Я часто с удовольствием вспоминаю меланхоличную поэтику Библии, которая известна как Библия короля Якова, особенно строку из Первого послания Павла к коринфянам: 13:12. «Пока мы видим неясно, словно глядим в тусклое зеркало, но после увидим лицом к лицу; пока я знаю лишь отчасти, но следом познаю так же совершенно, как я был познан». Возможно, нас «познал» Господь, как полагал Павел, или наша собственная душа, к чему склоняются многие современники, но так или иначе внутри каждого из нас есть нечто, что знает больше, чем знаем мы, знает нас лучше, чем знаем себя мы сами. Кажется, оно ищет удобного случая завести беседу с сознанием, насылая сны, симптомы и озарения, чтобы разрушить ветхую защиту эго. Большинство из нас, живущих сейчас на этой планете, всё ещё смотрит на мир через отражение в осколках тусклого зеркала; нам остаётся только пытаться из искажающих смысл фрагментов сложить полную и достоверную его картину. И если это всё, что нам дозволено иметь, то лучше отнестись к ним со всей серьёзностью.
На восемьдесят втором году жизни я познал больше, чем когда-либо знал раньше, и знаю меньше, чем мне было открыто, когда я был ребёнком. Я попрощался с концепцией спокойствия ума. Всё несётся слишком беспокойно, слишком стремительно, чтобы в неё вписаться. В 1970-х годах я сидел на лекции в Институте К.Г. Юнга в Цюрихе. Там я впервые услышал вопрос, который когда-то мог родиться только в таком незаурядном уме, каким обладал Юнг. Куда, интересовался он, отправились боги после того, как покинули Олимп? Ведь если они боги, то по определению бессмертны. Где же сегодня Зевс, Гера, Афродита, Арес, Аполлон, Артемида и вся остальная блистательная компания? Юнг предполагал, что энергия, которая некогда освещала и одухотворяла эти имена, должна была давно утечь от них прочь. Таким образом, нам следует признать, что «боги» суть «энергия», а не антропоморфные существа, взирающие свысока на нашу потрёпанную планету. Согласно ходу рассуждений Юнга, далее они вошли в солнечное сплетение современности, где, покинутые и никому не нужные, стали загнивать и превратились в болезни, терзающие наш век и нашего брата.
В тот момент я понял, какой теме посвящу свою дипломную работу в Цюрихе: поиску того места, куда утекла эта извечная энергия. Примерно тогда же я читал «Сонеты к Орфею» Рильке на немецком. В одном из них герой описывает то, что остаётся после исчезновения Аполлона – nur ein Spur, то есть лишь след. Пришедшая мне в голову метафора «поиска следа» богов показалась какой-то нерешительной и неточной – так появилось название «В поисках божественной обители», под которым позже я издал полноценную книгу. Проследив, в каком аспекте человеческой жизни эта энергия проявляется сегодня, мы поймём, куда нужно направить сознание и вместе с ним ответственность.
Как я писал в книге «Жизнь между мирами»: «Боги ушли и оставили нас наедине с самими собой, но ничего хорошего из этого не получилось. Мы старательно совершенствуемся в отрицании, убеждённо отстаиваем наши заблуждения, хватаемся за тысячи отвлекающих, отупляющих, затягивающих и соблазнительных идей, думая, что они спасут, но в итоге остаёмся одинокими, покинутыми и исполненными безнадёжной тоски»[2].
Таким образом, мой сборник эссе посвящён отслеживанию движений духовного мира через материальные формы. Этот проект вдохновлён глубинной психологией, и он призван принести обновлённую энергию, импульс, озарение, чтобы расширить наши горизонты. Я надеюсь, что мои эссе в какой-то степени подтолкнут вас понаблюдать, как эта энергия проявляется в вашей жизни.
Джеймс Холлис, доктор философии Вашингтон, 2021 год
Глава первая
Страх, скепсис, апатия: излечение внутренней жизни
Сопротивление всегда соизмеримо с тревогой, которую вызывает новый вызов или испытание. Внутри каждого из нас бушует гражданская война, и обычно защитные инстинкты сразу же пугаются грандиозности задач, которые ставит перед нами жизнь. Кроме того, нас часто с головой накрывает скептическое отношение к своим внутренним ресурсам, необходимым для прохождения испытания, а также врождённое отвращение к преодолению трудностей. Эти столкновения, конфликты внешнего и внутреннего мира, разрешаются только в том случае, если мы приходим к необходимости изменить своё отношение, поставить более рискованную, но вместе с тем тщательно обдуманную цель и регулярно, каждый день стараться сместить баланс от регресса к прогрессу.
Когда психотерапевты беседуют друг с другом или разбирают случаи с супервизором, они часто ломают голову над удивительным парадоксом: клиенты обращаются к ним за помощью, потому что хотят перемен в жизни, и при этом всеми силами сопротивляются этим переменам. Всем известно, что сопротивление и страх – прямо пропорциональные величины. Юнг отмечал, что уже на первый сеанс его клиенты приходили с примерным представлением о том, какие проблемы и задачи их ждут впереди. Он утверждал, что психотерапевт должен постоянно задаваться вопросом: какой ответственности этому человеку помогает избежать его образ жизни? Многие полагают, что психотерапевт обладает какой-то магической силой, которую он развил в результате успешного разрешения подобных затруднительных вопросов в своей жизни или которую открыли в нём некие мистические приёмы и практики, освоенные во время профессиональной подготовки. Несколько лет назад в книге «Сотворение жизни» я написал, что очень немногие пришли бы на терапию, и из них ещё меньше людей стали бы её продолжать, если бы этический кодекс психотерапевта предписывал придерживаться в рекламе своих услуг принципов честности.
Если бы появилась необходимость полностью раскрыть все профессиональные секреты, то психотерапевту пришлось бы без околичностей указывать всем новым клиентам на суровую реальность:
Во-первых, вам придётся иметь дело с вашей ключевой проблемой всю жизнь. Представьте, что ведёте бесконечную войну с самим собой – вы сможете одержать победу лишь в нескольких стычках, и это будет хорошим результатом. Возможно, спустя десятилетия вы обнаружите, что, сражаясь на одном и том же фронте, даже не заметили, как местность вокруг изменилась, но на самом деле всё, с чем вы продолжите иметь дело, останется тем же, чем оно и было.
Во-вторых, вам придётся разобраться с многочисленными силами, которые вы собрали для защиты от раны, которая продолжает в вас кровоточить. Чем дальше вы на пути к исцелению, тем чаще именно эти защитные силы будут вас тормозить, но избавиться от них не так просто, потому что без этого спасительного кокона вы снова в полной мере ощутите, насколько сильна боль от раны.
И в-третьих, вы не будете избавлены от боли, не удостоитесь мудрости и не почувствуете себя защищённым от будущих страданий[3].
Прочитав эти три абзаца, мой друг из Хьюстона сказал: «Ну что ж, за сим самопомощь погибла как жанр». Далее я соглашусь с тем, что всё это опровергает поверхностные рассуждения многих людей о пользе краткосрочной терапии, потому как исследования эффекта, который даёт длительная психотерапия, демонстрируют более многообещающие результаты. Работа над собой даст если не передышку от зыбкой борьбы за независимость от прошлого, то хотя бы возможность жить более интересной жизнью.
Может показаться, что награда за такой напряжённый и неустанный труд совсем не велика. Однако понимание того, какие механизмы двигают вашей жизнью, в какие моменты осознанность и решимость могут изменить ситуацию к лучшему, а ещё призыв объединиться со своей душой ради следования по высокому и достойному пути самодисциплины – это неоценимый дар.
В книге 1912 года «Символы трансформации» Юнг описывает универсальное напряжение между стремлением духа к прогрессу или регрессу. Утром после пробуждения часть нашей личности хочет остаться в нижнем мире сна, под надёжной защитой от неизбежных жизненных трудностей, паря за плотной завесой тумана. Наши предки, сообщает автор, полностью сознавали силу этого искушения и в результате разработали величайшие «психотерапевтические системы» под названием религии, мифы и обряды перехода. Присущие каждой из них символы несут в себе силу пробуждения, движения и даже направления либидо или психической энергии к развитию, без которого живые существа навсегда оставались бы инфантильными и, вероятно, сгинули бы при столкновении с жёсткими требованиями природы.
Но в то же время ещё в далёком детстве каждый из нас узнал об экзистенциальной пропасти, которая зияет между нашими нарциссическими желаниями и ресурсами для их удовлетворения. Нам говорили: «Мир большой, а ты – нет; мир силён, а ты – нет. Вот и всё, на несколько десятков лет придётся с этим смириться». Вместе с этим внушением мы неминуемо должны были получить неспособность принимать мир, желание прятаться и надеяться на чью-то великодушную помощь, и получили. Поэтесса Энн Секстон, которая очень хорошо запомнила, как страшно слышать в детстве подобные слова, удачно передала мысли, посещавшие её в то время. Её стихотворные строки словно распахивают перед нами окно в забытые детские страхи:
Темно,
куда ушли все взрослые,
когда уже и я туда приду,
делая огромные шаги
весь день
и каждый день,
не придавая этому значения?[4]
Это неотделимое друг от друга сочетание страха и летаргии (апатии) одолевает нас неустанно, зачастую принимает за нас решения, не даёт бороться за жизнь и реализовывать свои желания во внешнем мире. Много лет назад в книге «Перевал в середине пути» я персонифицировал эти силовые поля в образе двух злых близнецов, которые каждое утро поджидают нас около кровати. Один запугивает, другой искушает провалиться в забытьё, и оба – враги жизни, которых мы таскаем с собой повсюду. И даже если у нас получится их одолеть сегодня, завтра они снова объявятся в ожидании момента, когда мы откроем глаза. Можно сколько угодно робеть перед мировыми силами зла и угрозами, но самое большое препятствие всегда будет находиться внутри нас самих. Эта настырная парочка, ухмыляясь, будет дежурить у нашей постели, пока мы не выберемся из тревожного сна и не столкнёмся с ними вновь.
И всё же в каждом из нас присутствует скопление энергии, которую Юнг называл «архетип героя». Она увлекает выйти за очерченные пределы, несмотря на боязнь перед миром. Злое начало, как утверждает Юнг, – это отрицание жизненной силы из-за страха или искушение впасть в летаргию. Только когда мы открыто выступим против этих непреодолимых сил, перед нами откроется возможность прожить жизнь со смыслом, иначе говоря, не препятствуя себе, а служа самой жизни, которая стремится к выражению через нас.
Например, исследование творческих процессов может полностью перевернуть понимание творчества, которое разделяет подавляющее большинство[5]. Люди привыкли думать, что художнику «есть что сказать». Те, чья деятельность исходит из этой предпосылки, зачастую оказываются проповедниками, политиками и обычными торгашами, потому что риторическая повестка их занимает больше, чем посещение музы или Даймо́ния. Одна моя бывшая коллега мечтала прожить целый месяц в избушке, затерянной в глуши штата Мэн, чтобы закончить роман. Когда ей наконец удалось добраться до уединённой обители и провести там ровно 30 дней, она воротилась с подробнейшим изложением всевозможных оправданий – уважительных причин, пустячных аргументов и отговорок, – которые не позволили ей написать хоть что-то дельное, ради чего стоило браться за перо. Этот рассказ получился и смешным, и грустным. С другой стороны, художники не устают делать акцент на тяжком труде, готовности пожертвовать земными благами и суровой дисциплине, которая призывает творца стать перед кузницей души и поднять орудие ещё раз, выдержать ещё один день. Автор статей о спорте Ред Смит говорил, что писать легко – достаточно сесть перед клавиатурой и вскрыть себе вены. Историк Хилари Мантел досадовала на тех, кто считал, что сочинительство ей слишком легко даётся. Напротив, она говорила о неусыпной бдительности, которую требуется проявлять из-за постоянных отвлекающих обстоятельств, возникающих посреди процесса работы, и желания пойти у них на поводу. Покойный художник Чак Клоуз, который страдал от тяжёлого заболевания и был вынужден полностью поменять стиль и методы работы, как-то сказал: «Вдохновение – это для любителей. А всем остальным нужно просто брать и работать». Я написал 18 книг, две диссертации и по своему опыту могу сказать, что часто меня будто одолевает нечто, имеющее надо мной власть, – я вынужден ему подчиняться. Никогда не бывает легко и весело, хотя момент, когда нужное слово встаёт на свое место, поистине чудесен. Томас Манн говорил, что писательство вызывает особенные трудности у авторов. Тем, кто хочет что-то написать, сочинить, нарисовать, я всегда мысленно говорю: «Добро пожаловать на каторгу – здесь всё добывается потом и кровью. Вы готовы к этому?»
Однажды меня спросили, считаю ли я, что пропорции эго и бессознательного примерно равны. Я ответил, что эго – это крохотное утлое судёнышко, которое колышется в тёмных водах бескрайнего моря. Любой моряк вам скажет, что корабль очень мал, а море огромное. Я смотрю на швейцарскую открытку XIX века с изображением Рейнского водопада и Альпийских гор – как раз в этих местах родился Юнг. На этом старом фото раскинулась необъятная панорама – как будто смотришь на пейзаж глазами Бога. Помню, как я стоял у края этого водопада и чувствовал себя ничтожно маленьким, ощущал всем своим существом оглушающий, бешеный грохот, с которым он обрушивал свои воды вниз. Любое видимое изображение вещей – это всего лишь форма, а загадочный Другой гораздо больше любой формы, которую мы только можем себе представить. Придерживаться форме эго и одновременно не забывать о величии Другого – значит удерживать шаткий баланс, выполняя свою работу, будь вы художник или просто человек, пытающийся разобраться в своей жизни.
Если главный посыл живым существам состоит в том, что внешний мир огромен, а мы ничтожны, то как же подавляет и пугает беспредельность внутреннего мира ту хрупкую композицию, которую мы называем сознанием. Роберт Фрост в стихотворении «Пустыни» так выразил эту мысль:
Меня не напугать вселенской пустотой,
Раскинувшей меж звёзд безмолвия покой.
Она живёт во мне самом, гораздо ближе к дому,
И внутренней пустыни страх всегда со мной[6].
Внутри нас бескрайние океаны пустоты, вихри энергии, сумбурная движущая сила желаний, жуткие бездны и высокие чертоги стремительных дерзаний. Всякий раз, когда я слышу из уст очередного благообразного евангелиста, что ему открыт особый доступ к посланиям Божественного, мне становится любопытно, какая надменность или скопище комплексов держат в тисках его эго. Любое эго, которое не сжимается от внутренней беспредельности, попросту неразумно или лишено сознания. Это неизменное уважение к несоизмеримости эго и бессознательного привело Юнга, когда его в тысячный раз попросили дать определение Богу, к следующему заключению: «На сегодняшний день у меня слово “Бог” предназначено для наименования всего, что пресекает моё своенравие жестоко и беспощадно; для всего, что противоречит моим субъективным взглядам, планам и намерениям и меняет течение моей жизни к добру или худу»[7]. Довольно необычное определение, но оно выражает глубокое и смиренное уважение к тайне и признаёт, что людские теологии и психологии ограничивают рамки наших способностей рационально мыслить и фантазировать. Соответственно то, как мы рассуждаем о непостижимом, говорит больше о нас самих, нежели чем о разгадке тайны. Его уважение к тайне, однако, не помешало ему пуститься в исследования «непознаваемого» и разработать методы нашупывания движений невидимого, когда оно проходит через покров видимых, недолговечных материальных форм нашей мимолётной жизни.
Можно без труда заметить, как легко ошеломить и напугать эго грандиозностью проектов, которых требует расширяющееся сознание. Кроме того, нас часто с головой накрывает скептическое отношение к своим внутренним ресурсам, необходимым для прохождения испытания, а также врождённое отвращение к преодолению трудностей. Помню, как в детстве лежал на траве и разглядывал раскинувшийся надо мной купол неба. (Много лет спустя я заново пережил этот незабываемый момент, когда в стихотворении Шелли прочитал описание висящего над ним «купола из разноцветного стекла».) И вдруг я подумал: а что, если весь мир – всего лишь капля воды или одна клетка внутри мозга Великого сновидца? И этот Великий сновидец видит сон, в котором, как мне кажется, я существую. А что, если – сразу же пришла ко мне вторая мысль – сновидец проснётся или ему начнёт сниться другой мир? Что тогда станется со мной? Насколько я помню, меня не испугала это головокружительная перспектива, я лишь осознал свою малость и зависимость от безграничных сил, превосходящих моё понимание.
С тех пор я много лет изучал различные карты вселенной, но ту загадку из детства так и не разгадал. Вероятно, похожий образ пришёл к математику и мистику XVII века Блезу Паскалю, когда тот писал, что человеческий дух – обыкновенная тростинка, которую в любую минуту могут скосить беспощадные силы природы, но тростинка мыслящая, которая всё же может творить магию вместе со Вселенной, губящей её лёгким дуновением. Позже поэт эпохи романизма Сэмюэл Тэйлор Кольридж задавался вопросом: «Что, если ты заснёшь и во сне отправишься на небеса, где сорвёшь необычный и прекрасный цветок, а пробудившись обнаружишь этот цветок у себя в руке?»[8] Да… у каждого из нас есть свои сокровенные тайны.
Не удивительно, что многие люди живут в ожидании харизматичного пророка или странствующего гуру, который передаст им воплощённое в осязаемой форме краткое содержание Картины Мира. Гораздо проще вобрать в себя готовую картину, чем отыскать собственную, исследовав извилистые лабиринты души. Ни одна эпоха не обходилась без своих шарлатанов, напыщенных ортодоксов и патриотически настроенных скандалистов, потому что они проделывают за нас огромную работу. Не удивительно, что Великий инквизитор из притчи Достоевского, вставленной в роман «Братья Карамазовы», увещевает пришедшего на землю Христа, что его подвиг никогда не привлечёт столько же человеческих душ, сколько соберут вокруг себя обладатели чуда, тайны и авторитета. Бывают дни, когда встать с кровати – уже победа, так зачем же изводить себя экзистенциальными вопросами, которые будят по ночам и мешают работать днём? Разбираться со всем этим мучительно тяжело, должен же быть способ полегче. В старину говорили, что дьявол побеждает, когда нашёптывает на ухо именно то, что ты хочешь услышать. Не удивительно, что он с таким успехом на разные лады твердит о существовании лёгкого пути с гарантией выгоды.
Кроме того, мы скептически смотрим на свои шансы справиться с тяготами этого пути, потому что неоднократно совершали промахи. Даже те, кто искренне стараются, нередко возвращаются в старую колею. А сколько анализандов ужасно досадовали на идею психического прогресса? Сам Юнг часто описывал это разочарование, которое испытывает эго: «Я лечил множество пациентов, которые сознавали истоки всех своих комплексов в мельчайших подробностях, но это откровение не оказывало им никакой помощи»[9].
Ни один полученный опыт не исчезает навсегда. Он впечатывается куда-то в нервную систему и хранится под высокими сводами бессознательного, даже если не сохраняется в памяти. Эти наслоения насыщенных прошлых событий внутри нас помогают справляться с изменчивыми требованиями жизни либо проецируют на новые обстоятельства старую информацию, историю или сценарий поведения, тем самым развивая предвзятость к новому и создавая поведенческие шаблоны. Таким образом, наша биография представляет собой палеолитические наслоения комплексов, которые время от времени можно изучать, как изучают пещеры неандертальцев во французском департаменте Дордонь. Мы пользуемся хронологическими периодами, чтобы датировать пребывание тех или иных людей на этой планете, но некоторые слои, как обнаружил Юнг, находятся вне времени и связывают всех людей, когда-либо живших на земле, в одну большую семью. Пробовать докопаться до дна этой богатой сокровищницы всё равно что пытаться вычерпать океан ведром, но всё же пережитые встречи, диалоги и дискуссии с бессознательным обычно оказываются самыми содержательными беседами в жизни.
Недавно меня спросили, обладает ли само бессознательное сознанием. (Например, кто или что пытается общаться с нами через сны?) На этот вопрос невозможно ответить, хотя совершенно очевидно, что бессознательному присуща интенциональность. По-видимому, оно прежде всего ищет для нас роста и развития, хотим мы того или нет. Это «развитие» ведёт нас от состояния зиготы через все этапы жизни, в том числе через постепенное одряхление, к кончине. Хотя у эго есть свой взгляд на этот процесс, его мнение не оказывает никакого влияния на последовательно разворачивающийся план природы.
Кроме того, бессознательное ищет исцеления от всех травм, которые выпадают на нашу долю. Лекарства не могут заживить сломанную кость или залечить следы от ударов молота судьбы, но они могут создать условия, в которых происходит эта магия исцеления. Следовательно, врач – это священнослужитель у алтаря архетипа Великой Матери, управляющей процессами рождения, смерти и перерождения, которые всё время протекают внутри нас. Модернизм может без основания приписывать себе божественные силы, но в итоге оказывается, что деяния богов всегда незаметны, удивительны и выводят на следующий уровень тайны.
И пусть бессознательное обладает «интенциональностью», как я осторожно выразился, оно всё равно приглашает область сознания к диалогу и диалектике. И уже само это приглашение зачастую пугает. Тот факт, что у нас есть теневая сторона, несомненно, доказывает наличие желания скрывать улики и замалчивать последствия, которое голосом строгого полицейского, отгоняющего зевак от места преступления, говорит нам: «Не задерживаемся, не на что здесь смотреть». Когда Эдип поклялся отыскать виновника, поступок которого привёл к появлению в Фивах страшной болезни, пусть преступник даже окажется в его собственном дворце, знавшая правду Иокаста сразу же принялась отвлекать его, убеждая, что от пророчеств и тревожных виде́ний, подобных блуждающим огонькам, нужно отмахнуться, как от пустого вздора. Другими словами, предложила «замять дело». Но Эдип настаивал и нашёл в себе силы встать лицом к лицу с тем, что оказалось непереносимым, потому что злодеем, которого он искал, оказался он сам. Юнг писал, что боязнь и нежелание исследовать глубины своей личности вполне понятны, потому как для этого может потребоваться спуститься в царство Аида[10].
Некогда существовала тенденция романтизировать бессознательное, подходить к нему как к явлению эстетическому, салонной игре или неспешной прогулке по парку. Но мы животные – прямоходящие, разговаривающие, сложно устроенные, но всё равно животные, – и внутри нас сокрыта примитивная природа со своей аморальной программой. В каждом из нас живёт убийца, мошенник, трус, лжец, предатель, зверь с окровавленными клыками, и даже святой может затесаться в эту разношёрстную компанию. Как высказался римский драматург Теренций два тысячелетия назад: «Ничто человеческое мне не чуждо». Если мы отрекаемся, подавляем свою природу и всё её сборище праведников и негодяев или проецируем её на других, значит, мы снова отказались принять смиренное приглашение познать самого себя. Так ли сильно мы хотим познакомиться с собой? Мы сможем это выдержать? Поэтесса Максин Кумин ярко выразила неоднозначный вопрос о том, что может прятаться в подвалах нашей души, в стихотворении «Сурки». Что, если эти шумные мятежники, которых мы хотим держать под контролем, прогонять и подавлять, заставляют нас взглянуть на себя в новом и неприятном свете? Что же, о что же тогда делать?
Травля сурков газом пошла не по плану.
Газовая бомба в фермерском магазине
продавалась как милосердное, быстродействующее
средство,
и мы взялись за дело со всей решительностью,
плотно завалили оба выхода камнями,
но они спрятались глубоко-глубоко в норе,
докуда было не достать.
На следующее утро они снова вылезли и после цианида
чувствовали себя ничуть не хуже, чем мы после сигарет
и дешёвого виски.
Они, само собой, поломали бархатцы,
потом забрались на грядки,
обкусали брокколи, объели морковь.
«Забрали еду у нас изо рта», – сказал я, сотрясаясь
от праведного гнева
и нащупывая гладкие головки пуль 22-го калибра.
Я, бывший пацифист, доведённый до греха,
налившийся дарвиновским пиететом перед
кровопролитием,
нацелился прямиком в мордочку сурка.
Он упал замертво под пышный розовый куст.
Десять минут спустя я уложил мать. Она
кувыркнулась в воздухе и грохнулась, а в её острых зубах
так и остался торчать лист молодой свёклы.
Следом ещё один щенок. Первый, второй, третий,
убийца внутри меня воспрянул,
соколиный глаз не подводил умелого стрелка.
Остался последний сурок. Старый пронырливый плут.
Заставлял меня быть начеку дни напролёт, день за днём.
Всю ночь я выслеживал его согбенную фигурку. Я засыпа́л,
и даже во сне продолжал устремлять взгляд поверх ствола.
Ах, если бы они только согласились тихо умереть от газа, нацистским способом,
и лежали бы невидимые, под землёй[11].
Если мы обыкновенно противимся заглядывать в зияющую пасть огромной пещеры, которая разверзлась внутри нас, то что же заставляет в спешке искать ответ на этот вопрос? Зачем, например, Юнг совершил путешествие в свой личный ад в «Красной книге», вступил с ним в диалог, запечатлел его характерные особенности, а после возвратился к обыденности семьи, практики и академического дискурса? Зачастую поиск ответа становится необходимостью, которая проистекает из разочарования в своих действиях и смятения по поводу их последствий. Нередко вторжение патологии нервной системы, депрессии и зависимости вынуждает делать запрос на проведение «вскрытия». В молодости меня вели вперёд мой интеллект и любознательность, и благодаря им я защитил докторскую диссертацию в 26 лет. Но глубоко внизу непокорные повстанцы выжидали своего часа, скрываясь в густых зарослях, подстрекали к мятежу, саботировали устоявшееся течение моей благоприобретённой жизни и к 30 годам взяли здание парламента. Это и привело меня на первый сеанс психоанализа, а в конечном итоге и в Цюрих, но меня влекло не желание сменить род деятельности, а потребность докопаться до сути бушевавших внутри меня безжалостных боевых действий. Как метко выразился мой друг Дэрил Шарп: «В Цюрих приползают на коленях». Только он имел в виду не богобоязненность молящегося в храме паломника, а надломленность и страдание отчаявшегося изгнанника.