000
ОтложитьЧитал
Может, жить в городе у меня бы и вышло. Но к жизни в Смерчасово я приспособилась хорошо. Всякие мелкие божки и духи помогали мне вести хозяйство. Волкодлаки иногда в коров оборачивались, чтобы я могла молока надоить, а иногда в волчьем обличии приносили мне дичь.
– А кто же тебя тогда вырастил?
– Что ты знаешь про Смерчасово?
– Про нечисть знаю. Но сколько уже идём, так никого и не увидел.
– Домовой Арсяша меня растит…
Николай смеётся.
– Не веришь, да?
– Верю, верю. Звучит смешно. Арсяша… даже имя ему дала.
– Иногда всякая нечисть помогает, кто подобрее. Богинки мне как матери, русалки как няньки. Вполне сносная жизнь у меня.
– Ты поэтому в платье тонком ходишь?
Рассматриваю своё платье: тонкое настолько, что кожа почти просвечивает. Длинное, белое. Мамино платье – всё, что у меня от неё осталось дорогого. Других вещей и не было у меня. Местные иногда с чужаков снятое приносили.
Перед глазами встаёт Миркина футболка с котиком.
– Не с мёртвых же снимать.
– А деревенские что? Неужели не любят тебя?
За деревом мелькает голова маньи, она довольно скалится и быстро исчезает. Николай осматривается, но её не замечает.
В деревне меня все кликали богинкиной дочерью. Уж не знаю, почему местным так нравилось причащать меня к нечистой, но я жила с этим прозвищем с самого детства.
Это всё из-за мамы. Она утопилась, когда я была маленькой, хотела спасти от участи страшной. Прямо в мой пятый день рождения. Богинкиной дочерью меня стали после смерти её кликать; думали, что я виновата и довела её.
Я ведь болела часто, была бледной, некрасивой, мало говорила. Из-за этого и думали, что я богинкин подкидыш, а настоящую Гореславу утащили в лес – и воспитывают там. Или мучают.
Своего близнеца я в лесу не встречала. И богинки хихикали только всё время: нет, Горюшка, не наша ты дочь. Была б наша, мы б тебя иначе учили.
– Не очень. Боятся.
– Я бы тебя тоже испугался! Ты в этом длинном платье и со своей причёской кого угодно напугаешь.
С волосами у меня всё хорошо… даже обидно как-то. Богинки каждый вечер меня своими гребнями чешут. Не стригут только.
Я потираю ладони. Мстислава всё нет. Не случилось ли с ним чего?
– Возьми куртку мою. А то мёрзнешь.
– Не надо.
Я отхожу на пару шагов, но Николай всё равно снимает с себя куртку.
– Бери. Будет хоть в чём погреться. Потом отдашь.
На ощупь приятная. Сидит, наверное, очень глупо. Но зато тёплая. И пахнет вкусно, чем-то сладким и травяным. Только запах сигарет мне не нравится.
– Ужасная жизнь у тебя, Гореслава. Я из города. Вот там жизнь. Идёшь куда хочешь, делаешь что хочешь.
– И твоя жизнь тебя сюда всё равно привела.
Он усмехается. Но усмешка добрая. Вижу даже, как взгляд веселеет.
– Такое бывает. Я здесь ненадолго. Только сестру найду.
– Не найдёт, не найдёт, не найдёт.
Николай вздрагивает.
– Ты слышала?
– Что именно?
– Да так… показалось. Я две ночи не спал. – Он прячет руки в карманы и поднимает голову наверх. В кронах деревьев никто не прячется, неба не видно. Только белые точки звёзд сквозь листья просвечивают, и убывающая Луна висит полукругом. – Сестру тороплюсь найти.
– Долго же ты… – осекаюсь. – Почему ты вообще решил, что она здесь?
Николай вздыхает. Я бы на его месте тоже бы вздыхала. Он не знает, что с его сестрой, и всё это время не знал. Я только представлять могу. Не понимаю разве что, как он в поисках зашёл так далеко.
Смерчасово действительно нет ни на одной карте. Просто потому, что о нём, кроме его жителей, и не знает никто. Приезжие не возвращаются отсюда никогда. Может, кто-то из местных проболтался. Но это невозможно.
Была такая особенность у тех, кто уезжал, и я уж не знаю, правда это или нет, но смерчасовцы всегда с собой брали кого-то из нечисти. Разрешали бестелесным подселяться к себе в голову. И она их как-никак контролировала.
Может, и неправда это. Но те, кто уезжал, всегда себя странно вели. Как отец Гжимки, например. Он вообще чудак сам по себе, но перед отъездом как-то резковато двигался, как будто с телом своим не справлялся.
А уезжал он чаще других. Гжимку навещал в школе.
– Знаю я, что здесь она. Знаю и всё.
– Откуда?
– Посмотрел её компьютер. Знаешь же, что это? – Ну и там была её локация, где в последний раз сеть ловила. А дальше не очень трудно. Доехал до последней станции, вышел и пошёл в сторону леса.
– Вот так просто?
– А чего сложного? Ждал только долго…
Николай закончить не успевает: Мстислав воет где-то вдали. Нужно двигаться дальше.
И мы идём вперёд. Николай молчит. Я молчу. Тишина. Даже деревья не переговариваются. Нечистая опять тумана напускает, чтоб её…
– Тепло тебе? – Николай смотрит на меня. – Вот, даже румянец появился! Совсем как у Мирки. Она, когда маленькая была, тоже мёрзла и краснела всё время. Зубами стучала. Забавная такая была.
– Вон мой друг. Недолго осталось.
Я отодвигаю толстую ветку ели, и мы выходим к елани с противоположной от Смерчасово стороны. Лес здесь резко кончается. Если идти вон по той тропинке, можно выйти к русалочьему пруду. Мирка там часто бывает.
Елань освещает только свет луны: жёлто-зелёный, блёклый. Она периодически скрывается за облаками, и становится совсем темно. Мстислав сидит недалеко от нас, выделяется белым пятном на фоне травы. Здесь уже распускаются цветы.
Красные люпины. Они покрывают тонкую полоску просеки, в темноте напоминают разлитую кровь. Первый раз я увидела их пару лет назад. Мстислав рассказал, что в год, когда они появились, Лихо особенно сильно разбушевалось. От голода заело до смерти несколько человек, случайно зашедших из соседней деревни. А теперь цветы растут на этой кровавой земле и упиваются чужой жизнью.
– Деревни не разглядеть.
Я наступаю на ветку. Она ломается – видимо, слишком громко. Николай дёргается, задевает еловый рукав и спотыкается о бревно.
– Вот чёр…
Я успеваю заткнуть ему рот ладонью.
– Замолчи! Не вздумай даже.
– Что?
– Не смей произносить это слово.
– Почему?
– Ты слишком много спрашиваешь.
Не хватало ещё, чтобы он Лихо разбудил. И сам умрёт, и сестру не найдёт, и мне ещё достанется…
– Чем глубже в лес от границы уходишь, тем лучше тебя нечистая слышит. Такие тут законы. Не буди Лихо лишний раз.
– А деревня? – Он поднимается, отряхивает рукава свитера.
– Не идём мы в деревню. Ты там не найдёшь того, чего ищешь.
– Так ты всё-таки знаешь, где она!
Я ничего не отвечаю. Мстислав медленно подходит. Я вижу, как под его большой лапой мнутся люпины. Он несколько раз приоткрывает пасть, как сказать что-то собирается. Вижу белые клыки – он их скалит в сторону Николая.
– Подумай дважды, Коля, так ли ты хочешь Мирку увидеть.
Николай бледнеет.
– Мстислав? – Он подходит ближе к нему, – да быть такого не может! Что с тобой стало?
– Может, Коль. И не такое возможно здесь.
Николай переводит взгляд с Мстислава на меня и обратно. Он сводит брови к переносице, грубо трёт лицо руками, делает три коротких шага в сторону леса. Отворачивается, поворачивается.
Никто не говорит ни слова.
Смотрю на небо: мутное, облака собираются, стягиваются прямо к луне. Их гонит ветер, неприятный, совсем не весенний ветер. Туман стелется по елани, прячет под собой и траву, и цветы, и наши ноги.
Не знаю, о чём думает Николай. Он дёргается в одну сторону, а потом резко в другую – и так несколько раз. Ничего не говорит, смотрит растерянно на Мстислава.
– Расскажите мне обо всём, что здесь происходит.
– Не можем мы, Коль. – Мстислав подходит к нему и садится рядом. – Накажут.
Мстислав недоговаривает: рассказать мы действительно не можем. У нечисти везде уши, и чужакам ничего знать не положено. А вот показать… показать можно. Нечисть даже порадуется: морок наводить она любит. Мучительный, страшный морок.