Бэзил и Джозефина

Серия «Эксклюзивная классика»

Первод с английского Е. Петровой

© Перевод. Е. Петрова, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Рассказы о Бэзиле

Детский праздник

I

После домашнего праздника у тротуара поджидали шикарный «стивенс-дюреа» и два «максвелла» тысяча девятьсот девятого года выпуска в компании одинокой «виктории»; мальчишки поглазели, как в «стивенс» усаживалась оживленная стайка девочек, и автомобиль с ревом умчался прочь. Компаниями по трое-четверо все стали разбредаться: одни – с шумливым гомоном, другие – в молчаливой задумчивости. Даже для вечно удивленных десяти-, одиннадцатилетних, которые без устали приспосабливаются к новшествам, чтобы не отстать от жизни, день этот оказался знаменательным.

Так рассуждал Бэзил Дюк Ли, профессиональный актер, а также спортсмен, ученый, филателист и собиратель сигарных колец. Он был в таком приподнятом настроении, что хотел бы на всю жизнь запечатлеть в памяти свой выход из этого дома, близость предзакатного весеннего часа и походку обернувшейся к нему Долли Бартлетт, которая спешила к автомобилю – дерзкая, ликующая, лучезарная.

Новые ощущения немного пугали: оно и понятно, ведь в его жизни только что появилась едва ли не самая мощная побудительная сила. Отныне Бэзил сделался рабом любви, причем не где-нибудь в заоблачных высях, нет: его призвали, обняли, дали причаститься жгучего восторга – и за какой-то час он попал в плен. По дороге домой его занимали два вопроса: сколь долго это продолжалось и выпадет ли еще когда-нибудь на его долю нечто подобное?

Мать встретила на пороге непривычно бледного светловолосого мальчугана с необыкновенно зелеными глазами на тонком, чутком лице. Как настроение? Нормальное. Весело было у Гилрэев? Нормально. А подробнее? Да ничего особенного.

– Давай-ка мы тоже устроим детский праздник, Бэзил, – предложила она. – Тебя уже столько раз приглашали.

– Неохота, мам.

– А ты подумай как следует: десять мальчиков, столько же девочек, мороженое, торт, игры.

– Какие игры? – спросил он, нисколько не потеплев к материнской затее, но машинально ухватившись за это слово.

– Например, карточные фокусы, викторины.

– У них такого не бывает.

– А что бывает?

– Да ничего – просто валяют дурака. Не нужен мне никакой праздник.

Но вдруг скрытые неудобства от возможного появления девочек, от вторжения внешнего мира, без зазрения совести разрушающего фасад его владений, перевесило желание снова оказаться рядом с Долли Бартлетт.

– А мы сможем поиграть одни, без присмотра?

– Хорошо, я вам мешать не стану, – сказала миссис Ли. – Приготовлю, что требуется, и уйду.

– Все так и делают. – Бэзил не забыл, что сегодня рядом с ними все время отсвечивали какие-то важные дамы; просто он не мог представить, что мама будет неотступно стоять над душой.

За ужином эта тема возникла вновь.

– Расскажи папе, чем вы занимались у Гилрэев, – сказала мама. – А то потом забудешь.

– Ничего я не забуду, просто…

– Сдается мне, играли на поцелуйчики, – как ни в чем не бывало предположил мистер Ли.

– Да ну, они там начали глупую игру какую-то, называется «угадай кто», – необдуманно возразил Бэзил.

– Это как?

– Ну, все мальчики по очереди выходят, а потом говорится: есть письмо. Нет, это «почта». В общем, потом входишь и должен угадать, кто тебя вызвал. – Ненавидя себя за предательство собственных чувств, он кое-как закончил: – А потом опускаешься на колени, и, если не угадал, все начинают хлопать и выгоняют тебя из комнаты. Можно мне еще такого соуса?

– А если угадал?

– Ну, как, тогда их обнимаешь, – забормотал Бэзил. Постыдный лепет – а ведь как было чудесно.

– Всех сразу?

– Нет, одну.

– Вот, значит, какой праздник ты хочешь устроить, – неодобрительно выговорила мама. – Ну и ну, Бэзил.

– Ничего я не хочу! – запротестовал он. – Я же не просил.

– Но ты просил, чтобы я ушла из дому.

– Встречал я этого Гилрэя в городе, – высказался мистер Ли. – Заурядный субъект, довольно провинциального вида.

Такое презрение к забавам, которыми во времена Джорджа Вашингтона не гнушались даже в Маунт-Верноне^[1], отражало взгляд городских жителей на обычаи сельской Америки. Как и рассчитывал мистер Ли, на сына это подействовало, но совсем не так, как ему бы хотелось. У Бэзила, которому срочно понадобился сговорчивый сообщник, в голове возник образ Джо Шуновера, лишь недавно переехавшего с родителями в город. После ужина он, недолго думая, оседлал велосипед и помчался к дому Джо. По его плану Джо должен был незамедлительно собрать у себя компанию, причем не для того, чтобы затеять две-три игры с поцелуями, а чтобы эти игры шли сплошной чередой, разве что с небольшими перерывами на угощение. Бэзил обрисовал эту оргию в самых беспощадных, но ярких красках:

– Спокойно выберешь Глэдис. А когда надоест, можешь переключиться на Китти или на любую другую, и пусть она тоже тебя выберет. Прикинь, как здорово!

– А вдруг у тебя перехватят Долли Бартлетт?

– Так уж и перехватят! Не дрейфь.

– Да ты в озере утопишься.

– Вот еще.

– Точно говорю.

Разговор был вполне конкретный; оставалось только заручиться согласием миссис Шуновер. Бэзил ждал на полутемной улице, пока Джо не вернулся с ответом.

– Мама разрешила.

– А пообещала, что не будет встревать?

– Чего ей встревать? – наивно удивился Джо. – Я рассказал, как мы сегодня бесились, – она только смеется.

Школа, где учился Бэзил, называлась Академией миссис Кэри; там он убивал нескончаемые, уныло-серые часы. Ему не раз приходило в голову, что научиться чему-нибудь дельному тут невозможно, и его досада нередко выплескивалась дерзостью, но в день домашнего праздника у Джо Шуновера он застыл как истукан за своей партой, чтобы только его не трогали.

– Итак, столица Соединенных Штатов – Вашингтон, – диктовала мисс Коул, – столица Канады – Оттава, а столица Центральной Америки…

– Мехико, – предположил кто-то с места.

– Там нет столицы, – само собой вырвалось у Бэзила.

– Ну почему же, должна быть. – Мисс Коул изучала карту.

– Почему-то нет.

– Замолчи. Бэзил. Пишем: столица Центральной Америки Мехико. Так, остается Южная Америка.

Бэзил вздохнул:

– Какой смысл диктовать то, что неправильно?

Через десять минут, слегка робея, он стоял в директорском кабинете, где против него ополчились все силы несправедливости.

– Твое мнение никого не интересует, – выговаривала миссис Кэри. – Мисс Коул – ваша учительница, а ты ей дерзишь. Придется поставить в известность твоих родителей.

К счастью, отец Бэзила был в отъезде, но мама, получи она донос из школы, точно не отпустила бы его в компанию. С этой безрадостной мыслью он вышел из школьных ворот, но его тут же окликнул Альберт Мур; их матери были близкими подругами, а потому этот мальчишка сейчас представлял нешуточную угрозу.

Альберт стал изгаляться насчет вызова к директрисе и возможных последствий. На это Бэзил указал, что Альберт, в силу того что носит очки, имеет четыре органа зрения. Альберт высказался в плане претензий Бэзила на вселенскую мудрость. Беседу оживляли грубоватые упоминания о перепуганных представителях семейства кошачьих, а также о хронических шизофрениках; вскоре на смену разговорам пришли взмахи рук и подскоки, в результате чего Бэзил по чистой случайности заехал Альберту в нос. Хлынула кровь; Альберт взвыл от ужаса и страданий, решив, что по его желтому галстуку стекают последние жизненные соки.

Бэзил отправился было своей дорогой, но остановился, достал носовой платок, бросил его Альберту, в полном смысле слова распустившему нюни, и заспешил прочь от этой жуткой сцены – проулками, задворками, лишь бы оставить позади свое преступление. Через полчаса он обогнул дом Джо Шуновера, постучался у заднего крыльца и попросил кухарку доложить о его приходе.

– Что такое? – удивился Джо.

– Я еще дома не был. Подрался с Альбертом Муром.

– Ну ты даешь. Он очки снял?

– Нет, а что?

– За избиение очкарика можно в колонию загреметь. Слышь, мы, вообще-то, сейчас обедаем.

Бэзил уныло сидел в переулке на каком-то ящике, пока не прибежал Джо с новостями, достойными близких сумерек.

– Насчет игр на поцелуи – не знаю. Мама говорит, это глупости.

Перед Бэзилом еще маячил призрак исправительной колонии.

– Хоть бы она заболела, – рассеянно пробормотал он.

– Не смей так говорить про мою маму!

– А я что? Я хочу сказать – хоть бы ее сестра заболела, – спохватился Бэзил, – тогда бы твоя мама уехала к ней.

– Да я не против, – задумался Джо, – только чтоб не сильно.

– А в самом деле, нельзя позвонить твоей маме и сказать, что у нее сестра заболела?

– Ее сестра в Тонаванде живет. Если что – прислала бы телеграмму.

– Айда к Толстяку Палмеру – договоримся насчет телеграммы.

Сын квартального дворника, Толстяк Палмер, несколькими годами старше их, был рассыльным на почте; он курил и сквернословил. Доставлять фальшивую телеграмму он наотрез отказался, но за четвертак согласился раздобыть чистый бланк и поручить доставку одной из младших сестренок. Деньги на бочку, авансом.

– Постараюсь достать, – задумчиво сказал Бэзил.

Они поджидали его у многоквартирного дома, до которого было несколько кварталов ходу. Бэзил отсутствовал минут десять, а потом вышел с мученическим видом, раскрыл ладонь, где лежал четвертак, и присел на край тротуара, поджав губы и жестом попросив, чтобы его не трогали.

– Откуда деньги, Бэзил?

– От моей тетки, – с трудом выдавил он и добавил: – За яйцо.

– Да ты что?

– За сырое яйцо.

– Ты яйцами приторговываешь? – стал допытываться Толстяк Палмер. – Послушай, я знаю, где можно доставать…

Бэзил застонал:

– Мне пришлось выпить сырое яйцо. Она помешана на здоровом питании.

– Шальные деньги как с куста, – поразился Толстяк. – Я этих яиц выпил…

– Заткнись! – взмолился Бэзил, но было уже поздно.

Яйцо не пошло впрок – оно было тут же принесено в жертву любви.

II

На бланке Бэзил написал:

Заболела но не сильно выезжай немедленно любящая сестра.

К четырем часам Бэзил еще не забыл, что у него, строго говоря, есть родители, но они уже остались далеко в прошлом. Кроме того, он знал, что согрешил, и, пока брел по аллее, безостановочно повторял молитву, надеясь получить в этой жизни прощение за очки Альберта Мура. Остальное можно было отложить до разоблачения, за которое он предпочел бы ответить после смерти.

В четыре часа они с Джо забились в шуноверовский чулан, чтобы хоть на последние тридцать минут скрыться от бдительного ока кухонной прислуги. Миссис Шуновер отсутствовала, гости были на подходе – и тут как по команде одновременно раздались трели дверного и телефонного звонков.

– Пришли, – шепнул Джо.

– Это мои предки, – сразу охрип Бэзил, – скажи, что меня тут нет.

– При чем тут твои предки? Это гости.

– По телефону названивают.

– Вот сам и скажи.

Джо ворвался в кухню:

– Ирма, в дверь звонят – неужели ты не слышишь?

– У меня руки в тесте, у Эсси тоже. Ступай сам открой, Джо.

– Нет, ни за что!

– Тогда пускай обождут. Вы, ребятки, как видно, ходить разучились.

И снова по всему дому настырно разнесся двойной сигнал тревоги.

– Джо, скажи моим родителям, что меня здесь нет, – нервно повторил Бэзил. – Как же я сам скажу, что меня нет? Давай, не тяни. Просто скажи: его тут нет.

– Надо дверь открыть. Ты хочешь, чтобы все разбрелись по домам?

– Нет, не хочу. Но ты просто обязан…

Из кухни, вытирая руки, появилась Ирма.

– Вот тебе и раз! – воскликнула она. – Что ж дверь-то не открыли? Детки сейчас разбегутся.

В смятении оба загалдели наперебой. Ирма волевым решением отдала преимущество телефону.

– Алло, – ответила она. – Уймись, Бэзил, из-за тебя ничего не слышно. Алло, алло… Ну вот, трубку повесили. Ты бы причесался, что ли, Бэзил… а руки-то, руки!

Бэзил бросился к раковине и схватил кусок хозяйственного мыла.

– Где расческа? – заорал он. – Джо, где у тебя расческа?

– Наверху, где ж еще.

С мокрыми руками он помчался наверх по черной лестнице и, увидев себя в зеркале, понял, что выглядит именно так, как только можно выглядеть после скитания по задворкам. Торопливо откопав среди вещей Джо свежую рубашку, он уже принялся ее застегивать – и тут послышался вопль, плывущий вверх от парадной двери:

– Бэзил, ушли! Там никого… все разошлись!

Ошарашенные, мальчики выскочили на крыльцо. В самом конце улицы мелькали две удаляющиеся фигурки. Сложив ладони рупором, Бэзил и Джо стали кричать им вслед. Фигурки остановились, обернулись – и, откуда ни возьмись, рядом возникло множество других; вывернувшая из-за угла «виктория», грохоча по мостовой, подкатила к крыльцу. Праздник начался.

При виде Долли Бартлетт у Бэзила перехватило дыхание; он бы предпочел унести ноги. Это была незнакомка – определенно не та девочка, которую он обнял неделю назад. Перед ним брезжило видение. Прежде он не знал, как она выглядит, и воспринимал ее как воплощение времени или погоды: когда воздух был свеж и прохладен, она была свежестью и прохладой; когда летними вечерами окна домов светились таинственным желтым светом, она и была тайной; когда музыка навевала вдохновение, грусть или радость, она и была сама музыка: «Красное крыло», «Алиса, куда ты идешь?», «Свет серебристой луны».

Более хладнокровный наблюдатель сказал бы, что у Долли по-детски золотистые волосы, заплетенные в тугие косички; лицо правильной формы, милое, как у котенка; ноги либо благовоспитанно скрещены в лодыжках, либо беспрепятственно свисают со стула. В свои десять лет она была такой настоящей, уверенной в себе и подвижной, что о ней грезили многие; те приемы, что вырабатывались многими поколениями – долгий взгляд, след улыбки, сокровенный шепот, нежное прикосновение, – она усвоила раньше положенного срока.

Оглядевшись вместе с другими в поисках хозяйки дома и не найдя никого похожего, Долли бочком прошла в гостиную и присоединилась к возбужденному девичьему хору шепотков и хихиканья. Такой же защитный кружок образовали мальчики, за исключением двух беззастенчивых шкетов лет восьми, которые, воспользовавшись смущением старших, мозолили им глаза, носились по комнате и пронзительно хохотали. Минуты тикали, но ничего не происходило; Джо и Бэзил переговаривались между собой свистящим шепотом, едва размыкая губы.

– Давай начинай, – бормотал Бэзил.

– Сам придумал – сам и начинай.

– Но компашка-то у тебя собралась. Чем так стоять, лучше сразу по домам разойтись. Скажи: давайте поиграем, а потом выбери себе какую-нибудь и веди в другую комнату.

Джо недоверчиво уставился на него:

– Ты что! Пусть девчонки начинают. Попроси Долли.

– Еще чего.

– Тогда Марту Робби, что ли?

Марта Робби, сорванец в юбке, не внушала им ни страха, ни благоговения; эту можно было попросить о чем угодно, как сестренку.

– Послушай, Марта, скажи девочкам, что сейчас будем играть в почту.

Марта в негодовании отпрянула.

– Ни за что! – сурово отрезала она. – Не буду я им ничего говорить.

В подтверждение своих слов она побежала к девочкам поделиться:

– Долли, угадай, чего хотел Бэзил? Он потребовал, чтобы…

– Замолчи! – не выдержал Бэзил.

– …Играть в почту…

– Замолчи! Ничего такого мы не требовали.

В этот миг прибыл кое-кто еще. По ступеням поднималось – не без помощи шофера – инвалидное кресло, а в нем восседал Карпентер Мур, старший брат Альберта Мура, того самого, которому Бэзил утром пустил кровь. На веранде Карпентер отказался от услуг шофера и ловко подкатил к собравшимся, надменно поглядывая сверху вниз. Недуг сделал из него тирана и скандалиста.

– Всем привет, – сказал он. – Джо, приятель, как поживаешь?

В следующий миг он нашел взглядом Бэзила, развернулся и подъехал к нему.

– Ты расквасил нос моему брату, – негромко выговорил он. – Увидишь, что будет, когда моя мать поговорит с твоим отцом.

Выражение его лица сразу переменилось: он засмеялся и как бы в шутку огрел Бэзила тростью.

– А чем вы тут, собственно, занимаетесь? Можно подумать, у каждого кошка сдохла.

– Бэзил хочет поиграть в «угадай кто».

– Ничего подобного, – стал отпираться Бэзил и поспешил добавить: – Это Джо придумал. Для того нас и позвал.

– Неправда! – с жаром воскликнул Джо. – Это все Бэзил.

– Где твоя мать? – обратился Карпентер к Джо. – Она знает, что здесь творится?

Джо попытался выкрутиться:

– Она не возражает… То есть она разрешила играть в любые игры.

Карпентер фыркнул:

– Не может быть. Родители не допускают таких пакостей.

– Я подумал, если просто так, от нечего делать… – слабо забормотал Джо.

– Он подумал, надо же, он подумал! – вскричал Карпентер. – Отвечай: ты когда-нибудь бывал на домашних праздниках?

– Бывал…

– Отвечай, если ты в самом деле бывал на домашних праздниках – в чем я сильно сомневаюсь, – то должен знать, чем там занимаются люди. Приличные люди.

– Слушай, пойди утопись в озере, а?

Все растерялись: эта фраза прозвучала издевкой, потому что Карпентер был парализован от пояса и ниже; он при всем желании не смог бы никуда пойти. Карпентер замахнулся тростью, но тут же одумался, потому что в гостиную вошла миссис Шуновер.

– Во что играем? – мягко спросила она. – В «угадай кто»?

III

Трость Карпентера легла к нему на колени. Он смешался, а некоторые – еще больше. Джо и Бэзил были в полной уверенности, что телеграмма сработала, а теперь оставалось только предположить, что миссис Шуновер их раскусила и вернулась. Но на ее лице не было и следа гнева или тревоги.

Карпентер быстро пришел в себя:

– Да, миссис Шуновер. Мы только начали. Бэзил водит.

– Я уж забыла, как в нее играют, – попросту сказала миссис Шуновер. – Кажется, под музыку? Давайте я буду вам аккомпанировать.

– Отлично! – воскликнул Карпентер. – Пускай теперь Бэзил возьмет подушку и выйдет в коридор.

– Я пас, – быстро отказался Бэзил, чуя подвох. – Пусть кто-нибудь другой водит.

– Тебе водить. – Карпентер был непреклонен. – Сдвигайте все диваны и кресла в один ряд.

Среди тех, кому не понравился такой поворот событий, оказалась и Долли Бартлетт. Она была сконструирована очень хитро, с удивительной способностью пробуждать эмоции, и сейчас весь ее механизм содрогался от вынужденного простоя. Долли чувствовала себя обманутой и обделенной, но всегда могла рассчитывать на появление решительного мужского персонажа. Он в любом случае нашел бы отклик в ее душе, но она не теряла надежды, что им окажется Бэзил, одинокий волк, обладавший в ее глазах романтической притягательностью. Она нехотя заняла место в одном ряду с другими, а миссис Шуновер тем временем стала наигрывать «Каждое движенье – это маленький рассказ».

Когда Бэзила насильно вытолкали в коридор, Карпентер Мур объяснил свою задумку. Пусть сам он никогда в жизни не участвовал в подобных играх, это не мешало ему диктовать правила, и подчас – вот как теперь – весьма своеобразные.

– Мы объявим, что у некой девочки есть письмо для Бэзила, но на какую бы он ни указал, это будет не сама девочка, а ее соседка, понятно? Он встанет перед кем-нибудь на колени или поклонится, а мы скажем: это не она, – потому что у нас в уме будет ее соседка, ясно вам? – Он повысил голос. – Входи, Бэзил!

Ответа не было; выглянув в коридор, они обнаружили, что Бэзил исчез. Ни через парадную дверь, ни через черный ход он выскользнуть не мог; все рассыпались по дому – кто в кухню, кто на лестницу, кто в мансарду. В коридоре остался один Карпентер, который на всякий случай прощупывал тростью висевшие в чулане пальто. Вдруг сзади кто-то вцепился в его кресло и мгновенно закатил в чулан. В замочной скважине повернулся ключ.

На мгновение Бэзил застыл, молча торжествуя победу. Спускавшаяся по лестнице Долли Бартлетт просияла при виде его запыленной, зверской физиономии.

– Бэзил, куда ты пропал?

– Не имеет значения. Я слышал, что вы задумали.

– Я тут ни при чем, Бэзил. – Она подошла совсем близко. – Это все Карпентер. По мне, лучше бы поиграли, как обычно.

– Я тебе не верю.

– Честное слово!

В коридоре вдруг стало душно. Долли Бартлетт порывисто раскрыла объятия, они склонились головами навстречу друг дружке – и тут из чулана раздались приглушенные вопли, сопровождаемые дробью ударов в дверь. В тот же миг с лестничной площадки донесся голос Марты Робби.

– Не стесняйся, целуй ее, Бэзил, – язвительно потребовала она. – В жизни не видела более мерзкого зрелища. Я знаю, что сейчас сделаю.

Все сбежались в коридор; Карпентера освободили. И под мотив «Мальчик мой», исполняемый на фортепиано, атака на Бэзила возобновилась. Ведь он поднял руку на инвалида, или, во всяком случае, на инвалидное кресло, и теперь метался по комнате, уворачиваясь от грозной колесницы, которую толкали услужливые приспешники.

У парадного входа было неспокойно. Марта Робби по телефону разыскала свою мать, сидевшую на соседской веранде в компании других матерей. Сообщение Марты сводилось к тому, что все мальчишки лезут обниматься ко всем девочкам, что праздник пущен на самотек, а единственного достойного парня бесчеловечно заперли в чулане. В качестве дополнительной натуралистической подробности Марта указала, что миссис Шуновер даже сейчас бренчит на рояле «Кто нынче целует ее?», а собственное участие в этой оргии объяснила физическим принуждением.

Восемь тревожных каблучков застучали по крыльцу, восемь обеспокоенных глаз пронзили миссис Шуновер, которая прежде встречала этих дам только в церкви. У нее за спиной атака на Бэзила вошла в решающую стадию. Двое мальчиков пытались его скрутить, а он вцепился в трость Карпентера и тем самым намертво приковал эту схватку к инвалидному креслу, которое угрожающе раскачивалось из стороны в сторону, а потом накренилось, завалилось вбок и сбросило Карпентера на пол.

Свидетельницы, в том числе и мать Карпентера, остолбенели. Девочки завизжали, драчуны отскочили назад. И тут случилось непостижимое. Карпентер акробатически выгнулся, достал натренированными руками до кресла, медленно подтянулся и принял вертикальное положение, впервые за пять лет перенеся свой вес на ноги.

Он даже сам этого не понял – в ту минуту мысли его были не о себе. Стоя перед затаившими дыхание зрителями, он взревел:

– Ну все, тебе не жить! – И сделал один нетвердый шаг, а потом и другой в сторону Бэзила.

Миссис Мур с коротким воплем упала без чувств, а комната вдруг содрогнулась от неистовых выкриков:

– Карпентер Мур встал на ноги! Карпентер Мур пошел!

* * *

Задворки и кухни, кухни и задворки – таков был в тот день скорбный путь Бэзила. Он смылся от Шуноверов через черный ход, догадавшись, что его не похвалят за чудесное исцеление Карпентера: даже в родительский дом он десять минут спустя вошел через кухню, но перед тем несколько раз, еще в переулке, отбарабанил про себя «Отче наш».

Его встретила кухарка Хелен, принарядившаяся для выхода в город.

– Карпентер Мур пошел своими ногами, – объявил он, чтобы выиграть время. А потом загадочно добавил: – Не представляю, что теперь будет. Ужин готов?

– Ужин на столе, покушаешь сегодня один. Маму твою срочно к тете вызвали, к миссис Лэфам. Тебе записка оставлена.

От такого редкостного везения у него заколотилось сердце. Поразительно, что мамина сестра занемогла в тот самый день, когда, по их расчетам, должно было пошатнуться здоровье тетки Джо Шуновера.

Сынок,

не хотела тебя оставлять одного, но Шарлотта заболела, и я выезжаю к ней в Локпорт. По ее словам, ничего страшного, но если она прислала телеграмму, значит, есть причина.

К обеду я тебя не дождалась, но тетя Джорджи, которая едет со мной, сказала, что ты забегал к ней и выпил сырое яичко, так что я за тебя спокойна.

Дальше он читать не стал: до него дошла жуткая истина. Телеграмму доставили не по тому адресу.

– Быстренько садись кушать, а потом я тебя отведу к Мурам, – сказала Хелен. – Мне нужно дом запереть.

– Меня – к Мурам? – ужаснулся он.

Тут зазвонил телефон, и Бэзил приготовился к бегству.

– Это тебя – Долли Бартлетт.

– Что ей надо?

– Откуда ж я знаю?

С опаской он взял трубку.

– Бэзил, сможешь прийти к нам на ужин?

– Что?

– Моя мама тебя приглашает.

В обмен на обещание никогда больше не называть Хелен «скороваркой» он выторговал небольшое изменение маршрута. Похоже, невезение кончилось. За один день он явил пример дерзости, совершил подлог, обидел слепого и увечного, и кара, похоже, грозила уже в этой жизни. Но пока все отступило на задний план; ведь за один благословенный час могло произойти что угодно.