Грозовой перевал

Глава 1

1801 год. Я только что воротился после визита к своему домовладельцу, проживающему по соседству, – единственному человеку, кто мог бы нарушить мой покой. Здешние места поистине чудесны. Во всей Англии, пожалуй, не сыщешь пристанища, столь удаленного от светской суеты. Рай для мизантропа. Мы же с мистером Хитклифом, похоже, идеально подходим для того, чтобы разделить меж собою этот заброшенный уголок. Славный малый! Едва ли он догадался о пробудившейся во мне симпатии в тот момент, как я, подъехав к нему верхом, заметил, что при моем появлении он спрятал свои черные глаза под насупленными бровями, а при звуке моего имени упрямым жестом засунул пальцы глубже за борт жилета.

– Мистер Хитклиф? – спросил я.

В ответ он лишь кивнул.

– Мистер Локвуд, ваш новый жилец, сэр, – представился я. – Почел за честь посетить вас сразу же по приезде и выразить надежду, что не причинил вам неудобств своими настойчивыми просьбами поселиться в поместье «Дрозды». Вчера я слышал, что у вас были некоторые сомнения…

– «Дрозды» – моя собственность, – поморщившись, прервал он меня. – И если таковое в моих силах, я не допущу никаких неудобств, от кого бы они ни исходили. Прошу!

«Прошу» было произнесено сквозь стиснутые зубы и прозвучало скорее как «Пошел ты к черту». Даже ворота, которые он толкнул, не пожелали отворяться. Подобные обстоятельства заставили меня сие приглашение принять. Я почувствовал интерес к человеку, который показался мне еще более замкнутым, чем я сам.

Заметив, что моя лошадь почти уперлась грудью в ворота, он все-таки снял с них цепь и с мрачным видом пошел впереди по мощеной дорожке. Во дворе он крикнул:

– Джозеф, возьми коня у мистера Локвуда и принеси нам вина.

«Похоже, один человек заменяет здесь всю прислугу, – подумал я, услышав столь разные распоряжения. – Неудивительно, что плиты на дорожке заросли травой, а живую изгородь подравнивают овцы».

Джозеф оказался пожилым – нет, старым человеком, быть может, даже очень старым, хотя с виду жилистым и крепким. «Помоги нам, Господь!» – пробормотал он себе под нос с брюзгливым неудовольствием, забрав мою лошадь и посмотрев мне в лицо с такою кислою миною, что я великодушно решил объяснить его восклицание необходимостью получить Божью помощь для переваривания обеда, а не в связи с моим неожиданным появлением.

Жилище мистера Хитклифа зовется «Грозовой перевал»^[1], что указывает на бурные атмосферные волнения, присущие этим местам. Похоже, тут действительно постоянно дуют пронизывающие северные ветры, о силе коих можно догадаться по неестественному наклону низкорослых елей у задней стены дома и чахлым кустам терновника, тянущимся ветвями в одну сторону, будто выпрашивая милостыню у солнца. К счастью, архитектор оказался предусмотрителен и построил дом на совесть: узкие окна были упрятаны глубоко в стены, а углы здания защищены крупными, выступающими из кладки камнями.

На пороге я приостановился, с удовольствием отметив причудливый резной орнамент, щедро украшающий фасад, особенно вокруг парадной двери, над коей среди множества потрескавшихся грифонов и бесстыдных мальчиков мне удалось разглядеть год «1500» и имя «Гэртон Эрншо». Я мог бы кое-что заметить по этому поводу и даже хотел попросить угрюмого хозяина вкратце поведать мне историю его обиталища, но тот, остановившись в дверях, дал ясно понять, что нужно либо входить не мешкая, либо убираться восвояси, а у меня не было желания испытывать его терпение, прежде чем я увижу внутренние помещения.

Сделав шаг, мы сразу оказались в гостиной, перед которой не было ни прихожей, ни коридора. Примечательно, что в здешних местах эта комната зовется «домом». Обыкновенно такой «дом» служит одновременно и кухней, и гостиной, но, как видно, в «Грозовом перевале» кухне пришлось ретироваться в глубь здания – во всяком случае, гул голосов и звон посуды доносились откуда-то издалека, и я не заметил никаких признаков того, что в огромном очаге гостиной что-нибудь жарилось, варилось или выпекалось, да и на стенах не поблескивали ни медные кастрюли, ни жестяные дуршлаги. Свет и жар, впрочем, сосредоточились в другом конце помещения, где к самой крыше поднимались дубовые полки поместительного посудного шкафа с большими оловянными блюдами вперемежку с серебряными кувшинами и высокими кружками. Крыша была как на ладони: любопытному взору открывалась вся ее анатомия, кроме тех мест, где крепились деревянные рамы с привязанными к ним овсяными лепешками и говяжьими, бараньими и свиными окороками. Над камином висели старинные ружья жутковатого вида, а также пара кавалерийских седельных пистолетов. В качестве украшения на каминной полке были расставлены ярко раскрашенные жестяные коробочки. На полу, покрытом ровными белыми плитами, стояли грубо сколоченные стулья с высокими спинками, крашенные зеленой краской. В тени прятались еще два тяжелых стула черного цвета. В нише под посудным шкафом примостилась крупная темно-каштановая сука с выводком визжащих щенков-пойнтеров. Остальные уголки гостиной заполнили другие собаки.

Комната и обстановка не показались бы особенными, принадлежи они простоватому северному фермеру, как правило, упрямцу по натуре, с мускулистыми ногами, выгодно подчеркнутыми короткими штанами и гетрами. Такой детина, сидящий в кресле за круглым столом с кружкою пенного эля, встретится вам где угодно на пять-шесть миль вокруг среди окрестных холмов, если надумаете после обеда заглянуть в его жилище. Но мистер Хитклиф с виду никак не соответствует ни своему обиталищу, ни образу жизни. Смуглым лицом он похож на цыгана, а манерами и платьем – на джентльмена, точнее, на обычного деревенского сквайра, каких много. Быть может, он несколько неряшлив, однако его неухоженность едва ли дурного свойства, ибо он статен, держится прямо. И весьма мрачен. Возможно, кто-то заподозрит в нем спесивость, не свойственную людям воспитанным, но некое внутреннее расположение к этому человеку подсказывает мне, что дело идет о другом. Мое чутье говорит, что его замкнутость происходит из отвращения к проявлению показных чувств и выражению ответного добросердечия. И любить, и ненавидеть он будет в равной мере скрытно и сочтет дерзостью, ежели кто-то его полюбит или возненавидит. Но нет, я слишком забегаю вперед. И чересчур вольно приписываю ему свои собственные свойства. У мистера Хитклифа могут быть совершенно иные причины избегать рукопожатия при встрече с человеком, желающим с ним познакомиться, чем те, что руководят мною. Смею надеяться, что мой душевный склад неповторим. Милая моя матушка говаривала, что домашний уют не для меня, и как раз этим летом я на деле доказал, что вовсе его недостоин.

Наслаждаясь целый месяц прекрасной погодой на побережье, я неожиданно очутился в обществе одного восхитительнейшего создания – богини, как чудилось мне до тех пор, пока она не удостоила меня своим вниманием. Я не «выражал нахлынувших чувств» словами, однако взгляды, которые человек бросает на предмет своего обожания, и без того говорят о многом, и даже законченный глупец догадался бы, что я безумно влюблен. Наконец она меня поняла и послала мне ответный взгляд – такой нежный, что невозможно описать. И что я сделал? Стыдно признаться – с ледяным видом ушел в себя, точно улитка в раковину. И с каждым новым ответным взглядом я делался все холоднее и отстраненнее, пока невинная бедняжка в конце концов не усомнилась в собственных ощущениях и, объятая смущением из-за предполагаемой ошибки, не упросила маменьку удалиться. По причине столь странной смены настроения я прослыл человеком расчетливым и бессердечным, и только мне одному ведомо, как это было несправедливо.

Я уселся по другую сторону камина, напротив того места, куда направился мой хозяин, и, дабы заполнить паузу, попытался приласкать суку, которая, оставив свой выводок, словно волчица, подбиралась сзади к моим ногам: ее губа уже потихоньку поползла вверх, а белые клыки готовы были впиться мне в ляжку. На мою ласку она отреагировала долгим гортанным рычанием.

– Оставьте собаку в покое, – в унисон с ней рявкнул мистер Хитклиф и пнул животное, желая пресечь более яростное проявление агрессии. – Нечего ее баловать, это вам не комнатная собачонка. – Затем, широким шагом подойдя к боковой двери, позвал: – Джозеф!

Джозеф что-то пробормотал из глубины подвала, но никаких признаков того, что он поднимется, не последовало, поэтому хозяин спустился к нему, оставив меня наедине с проклятой сукой и парочкой злобных лохматых овчарок, которые вместе с ней пристально следили за каждым моим движением. Не испытывая желания ощутить на себе ярость их клыков, я сидел не шевелясь. Но решив, что собаки вряд ли воспримут немые оскорбления, я, на свою беду, принялся кривляться и строить рожи этой троице, и в какой-то миг моя скорченная в гримасе физиономия так рассердила мамашу маленьких пойнтеров, что она, рассвирепев, прыгнула мне на колени. Я отшвырнул ее и быстро придвинул стол, дабы отгородиться. Поднялся страшный гвалт. С полудюжины ее четвероногих собратьев разных размеров и возрастов выскочили из укрытий в центр комнаты и бросились ко мне, норовя схватить за пятки или вцепиться в фалды. Отбиваясь кочергой от самых крупных из нападавших, я действовал весьма решительно, однако все же был вынужден громогласно просить о помощи кого-нибудь из домочадцев в надежде утихомирить эту свору.

Мистер Хитклиф и его слуга поднимались из погреба, ничуть не торопясь, словно нарочно: они двигались ни на секунду не быстрее обыкновенного, даром что у камина царила суматоха с возней и тявканьем. К великому счастью, одна из кухарок проявила большее проворство. Эта пышная особа с подоткнутым подолом, засученными рукавами и раскрасневшимися от кухонного жара щеками бросилась, размахивая сковородой, в самую гущу боя. Благодаря ее грозному оружию и крику буря волшебным образом улеглась. Кухарка одна стояла посреди комнаты, и ее грудь все еще вздымалась, словно морские волны после шторма, когда на сцене появился хозяин.

– Что за чертовщина? – спросил он, посмотрев на меня. Я же едва смог сдержаться после столь негостеприимного приема.

– И вправду, что за чертовщина? – пробормотал я. – Ваши зверюги, сэр, ведут себя точно стадо одержимых бесами свиней. Вы, как видно, готовы запросто оставить своего гостя посреди тигров!

– Если человек ничего не трогает, они не нападают, – заметил он, передвинув на место стол и поставив передо мною бутылку. – Собаки ведут себя как должно – они ведь сторожевые. Бокал вина?

– Нет, благодарю.

– Вас не покусали?

– Если бы покусали, я бы отметил покусавшего своей печатью.

Хитклиф смягчился, и на лице его появилась усмешка.

– Ну-ну, – сказал он. – Вы слишком взволнованны, мистер Локвуд. Вот, выпейте вина. В этом доме так редко бывают гости, что мы с моими собаками уж и не помним, как их положено принимать. За ваше здоровье, сэр!

– И за ваше! – поклонившись, ответил я.

Мне подумалось, что глупо сидеть с мрачным видом из-за своры каких-то шавок, а кроме того, у меня не было охоты давать этому господину повод развлечься за мой счет, раз уж у него такой характер. Хитклиф же стал менее суров – возможно, следуя благоразумному соображению, что нелепо обижать достойного жильца, – и заговорил по-свойски, рублеными фразами, выбрасывая местоимения и глагольные связки. Тему он выбрал, как ему представлялось, для меня интересную: о преимуществах и недостатках моего теперешнего места обитания. Он показался мне человеком рассудительным в этих делах, и прежде чем направиться домой, я поведал ему о намерении нанести еще один визит на следующий день. Впрочем, похоже, это пришлось ему явно не по душе. Но я все равно явлюсь. Поразительно, каким общительным кажусь я сам себе по сравнению с ним!

Глава 2

Вчерашний день выдался холодным и туманным. Я было решил провести его в кабинете у камина вместо того, чтобы пробираться по грязи и болоту к «Грозовому перевалу». А потому после обеда отправился наверх (кстати, обедаю я между двенадцатью и часом. Ключница, степенная матрона, доставшаяся мне вместе с жилищем, не смогла, да и не пожелала понять мою просьбу подавать обед в пять) и, поднявшись по лестнице с этим продиктованным леностью намерением, я вошел в свою комнату. Там молоденькая служанка, стоя на коленях среди щеток и ящиков с углем, поднимала клубы адского дыма и пепла – она пыталась загасить пламя, навалив на него кучу золы. Сцена эта заставила меня немедля повернуть назад. Я взял шляпу и, прошагав четыре мили, очутился у садовых ворот Хитклифа как раз в тот момент, когда с неба хлопьями повалил снег.

На открытом всем ветрам холме черная земля успела затвердеть от мороза, а сам я трясся от холода. С цепью на воротах совладать мне не удалось, поэтому, перепрыгнув через забор, я побежал к дому по мощенной плитами дорожке, вдоль коей были посажены редкие кусты крыжовника. Тщетно стучался я в дверь, пока у меня не занемели костяшки пальцев. Из дома доносился лишь вой собак.

«Проклятие этому дому! – про себя восклицал я. – Вас надобно навечно изолировать от вам подобных за мрачность и злобу. Уж днем-то можно не запирать дверь! Но ничего, я все равно войду!» Исполнившись решимости, я схватился за щеколду и затряс ее что есть силы. Из круглого окошка сарая высунулась кислая, как уксус, физиономия Джозефа.

– Вам чего надо? – закричал он. – Хозяин там, в овчарне. Идите в конец сада, коли желаете поговорить.

– Неужели в доме никто не может мне открыть? – крикнул я в ответ.

– Никто. Там токмо одна хозяйка. Но она не откроет, хоть вопите тут до ночи.

– Почему, Джозеф? Разве вы не можете сказать ей, кто я?

– Нет уж! Мое дело – сторона, – пробормотал он, и голова его скрылась.

Снег валил все сильнее. Я ухватился за ручку двери и повторил попытку проникнуть внутрь. В это время на заднем дворе появился молодой человек без плаща и с вилами на плече. Он сделал мне знак следовать за ним, и, миновав прачечную и мощеный участок, на котором разместились угольный сарай, водокачка и голубятня, мы наконец оказались в просторной и теплой гостиной, где меня принимали накануне. Комната была озарена веселым светом пылавшего в камине огня, на растопку которого пошли уголь, торф и дрова, а у стола, обильно накрытого к ужину, я с удовольствием заметил «хозяйку», о чьем существовании до этого даже не подозревал. Поклонившись, я ждал, что она предложит мне сесть. Но она лишь глядела на меня и, откинувшись на спинку стула, сидела неподвижно и молчала.

– Ужасная погода! – заметил я. – Боюсь, миссис Хитклиф, на входной двери остались отметины из-за нерасторопности вашей прислуги. Мне пришлось очень постараться, чтобы меня услышали.

Она не разомкнула губ. Я смотрел на нее, а она на меня. Взгляд у нее был холодный и безразличный, все более вызывавший у меня чувство неловкости и неприязни.

– Садитесь, – буркнул молодой человек. – Он скоро придет.

Я послушался и, прокашлявшись, подозвал Юнону, которая на этот раз соизволила чуть шевельнуть кончиком хвоста в знак нашего знакомства.

– Красивое животное! – вновь заговорил я. – Вы собираетесь раздать щенков, мадам?

– Они не мои, – отвечала сия милая хозяйка в еще более отталкивающей манере, чем позволял себе Хитклиф.

– Так, значит, ваши любимцы там! – догадался я, повернувшись к скрытой тенью подстилке, на которой лежали какие-то животные, кажется, кошки.

– Странный выбор любимцев! – с издевкой в голосе проговорила она.

К несчастью, оказалось, что за кошек я принял битых кроликов. Снова кашлянув, я придвинулся ближе к огню и повторил что-то про ужасный вечер.

– Вам не следовало выходить из дома, – сказала она, поднявшись, и потянулась к двум раскрашенным коробочкам на каминной полке.

До этого жеста хозяйку скрывала тень, теперь же мне стали хорошо видны ее фигура и лицо. Она оказалась изящной, прекрасно сложенной и совсем юной. У нее были очаровательное личико с мелкими чертами и белой кожей, соломенные, нет, скорее, золотистые кудряшки, рассыпавшиеся по нежной шее. А глаза… если бы они излучали приветливость, перед их взглядом трудно было бы устоять. К счастью для моего чувствительного сердца, они выказывали лишь презрение, временами переходившее в нечто похожее на отчаяние, – эмоции, которые удивительно было наблюдать у столь юного создания.

Миссис Хитклиф едва ли могла достать до коробочек, и я, желая прийти на помощь, сделал шаг в ее сторону, но она обернулась ко мне, словно скупец, которому предложили помочь пересчитать его золото.

– Не мешайте, – огрызнулась она. – Я и сама достану.

– Прошу прощения, – промолвил я поспешно.

– Вы приглашены на чай? – спросила она, держа ложку с чайным листом над заварочным чайником, после того как надела передник поверх скромного черного платья.

– С удовольствием выпил бы чашечку.

– Вы приглашены? – повторила она свой вопрос.

– Нет, – едва улыбнувшись, ответил я. – Однако ж вы могли бы меня пригласить.

Она швырнула коробочку с чаем и ложку назад, на полку, и вновь уселась на стул в дурном расположении духа, нахмурив лоб и выпятив алую нижнюю губку, точно дитя, готовое расплакаться.

Тем временем молодой человек накинул на плечи что-то весьма поношенное и, встав у огня, краем глаза следил за мною с таким видом, будто меж нами давно идет смертельная вражда. Я засомневался, слуга ли он в самом деле. Речь его и одежда были грубы и никак не предполагали высокого положения, явно занимаемого мистером и миссис Хитклиф. У парня были вьющиеся каштановые волосы, густые и неухоженные, мохнатые бакенбарды, торчавшие во все стороны, загорелые руки, как у простого работника, который много трудится на свежем воздухе. Но держался он свободно, почти высокомерно, и не проявлял должной почтительности по отношению к хозяйке. При отсутствии каких бы то ни было указаний на его место в доме я решил не обращать внимания на столь странное поведение, и через пять минут появление Хитклифа в какой-то мере избавило меня от этой неловкости.

– Вот видите, сэр, я пришел, как и обещал, – веселым голосом начал я. – И боюсь, из-за ненастья придется мне пробыть у вас с полчаса, если вы согласитесь предоставить мне убежище.

– С полчаса? – спросил Хитклиф, стряхивая с одежды снежные хлопья. – Как вам только в голову пришло отправиться гулять в такую метель? Вы понимаете, что можете заплутать на пустоши? В такие вечера даже местные жители сбиваются с пути. И уверяю вас, пока никаких изменений в погоде не предвидится.

– А не мог бы я взять провожатого из ваших работников? Он бы довел меня до «Дроздов» и переночевал там. Вы не отпустите со мною кого-нибудь?

– Нет, не отпущу.

– Ах вот как! Что ж, значит, придется мне рассчитывать на собственные силы.

– Хм! Мы сегодня собираемся пить чай? – спросил Хитклиф у молодого человека в поношенном платье, переведшего свой свирепый взгляд с меня на юную хозяйку.

– А ему наливать? – спросила она у Хитклифа.

– Приготовь чай, понятно? – последовал ответ, и слова эти были наполнены такою злобою, что я содрогнулся. Тон его голоса говорил о натуре поистине скверной. Мой язык уже не повернулся бы назвать Хитклифа славным малым.

Когда приготовления закончились, он пригласил меня к столу:

– Ну, сэр, придвиньте свой стул.

Все мы, включая ершистого юношу, сели вокруг стола и принялись за еду в суровом молчании.

Мне подумалось, что коли уж я нагнал эту черную тучу, то мой долг постараться ее рассеять. Не могут же они каждый божий день сидеть с таким угрюмым и хмурым видом! Каким бы скверным характером ни наделила их природа, невозможно, чтобы они постоянно пребывали в столь мрачном настроении.

– Удивительно, – начал я, быстро выпив одну чашку и ожидая, когда мне нальют другую, – как обычай влияет на наши вкусы и мысли. Немногие предположили бы существование счастливой жизни в такой удаленности от мира, как здесь, мистер Хитклиф. Однако осмелюсь сказать, что в окружении семьи, с вашей любезной супругой, чей гений царит в вашем доме и сердце…

– С моей любезной супругой! – перебил он меня с почти дьявольской усмешкой. – Где ж это она, моя любезная супруга?

– Я говорю о миссис Хитклиф.

– Ну да… Значит, вы полагаете, что дух ее стал моим добрым ангелом и хранит покой «Грозового перевала», хотя тело ее лежит в земле. Правильно ли я вас понял?

Догадавшись, что совершил оплошность, я попытался ее исправить. Мне следовало бы сразу сообразить, что между мистером и миссис Хитклиф разница в возрасте слишком велика, чтобы они могли быть мужем и женой. Ему лет сорок – время умственного расцвета, когда мужчина едва ли станет питать иллюзии, что молоденькая девушка пойдет за него по любви; такие мечты утешают нас лишь в преклонные годы. А ей не дашь и семнадцати.

Тут меня осенило: чучело, что сидит рядом со мной, пьет чай из блюдца и ест хлеб немытыми руками, должно быть, ее муж – ну, конечно же, это Хитклиф-младший! Вот что бывает, когда девицу похоронят заживо в подобной глуши! Она бросилась в объятия мужлана, ибо даже не догадывалась, что есть на свете люди куда более достойные. Какая жалость! Нужно быть осторожным, чтобы моя персона не заставила ее пожалеть о сделанном выборе. Последнее замечание может показаться нескромным, но это не так. Мой сосед за столом казался мне почти омерзительным. Я же обладаю довольно привлекательной внешностью, о чем знаю по опыту.

– Миссис Хитлиф – моя невестка, – сказал Хитклиф, подтвердив мою догадку. С этими словами он кинул на нее странный взгляд – словно бы ненавидящий, если только Хитклифу несвойственна какая-то особенная, извращенная мимика, которая не передает языка души.

– Ну конечно, теперь я понимаю. Значит, счастливый обладатель этой доброй феи – вы? – спросил я, повернувшись к соседу.

На этот раз я оплошал еще больше. Парень побагровел, сжал кулаки и, казалось, был готов вот-вот на меня наброситься. Но вскоре, подавив гнев, взял себя в руки, и до меня донеслось лишь грубое ругательство, которое он пробормотал в мой адрес. Я, впрочем, сделал вид, что ничего не заметил.

– Вы ошиблись в своих предположениях, сэр, – заметил хозяин. – Никому из нас не посчастливилось стать обладателем вашей доброй феи. Ее супруг умер. Я сказал вам, что она моя невестка, стало быть, она была замужем за моим сыном.

– А этот молодой человек…

– Не мой сын, конечно!

Хитклиф снова улыбнулся, словно записать ему в сыновья такого медведя было, с моей стороны, довольно смелой шуткой.

– Меня зовут Гэртон Эрншо, – прорычал парень. – И советую вам уважать это имя!

– Но я не проявлял к вам неуважения, – ответил я, про себя посмеявшись над высокомерием, с коим он мне представился.

Грубиян долго сверлил меня взглядом, но я не стал отвечать тем же, ибо опасался, что в конце концов или надеру ему уши, или расхохочусь. Мне явно стало не по себе в этом милом семейном кругу. Тепло очага и ощущение удобства уже не спасали меня от гнетущей атмосферы душевной мрачности, и я решил, что крепко подумаю, прежде чем переступлю порог этого жилища в третий раз.

Ужин был съеден в полном молчании, и, поскольку никто не пытался завязать беседу, я подошел к окну, дабы выяснить, не переменилась ли погода. Моим глазам предстала грустная картина – до времени опустилась темная ночь, и небо смешалось с окрестными холмами в вихрях ветра и удушающей метели.

– Верно, мне не дойти до дома без провожатого, – вырвалось у меня. – Дороги, похоже, занесло. Но если бы они еще оставались, все равно даже на шаг вперед ничего не видно.

– Гэртон, загони овец под амбарный навес. Скотину засыплет снегом, ежели оставить ее на ночь в овчарне. И загороди выход доской, – распорядился Хитклиф.

– А мне что делать? – спросил я, все более раздражаясь.

Ответа не последовало. Обернувшись, я обнаружил лишь Джозефа, который принес собакам ведро каши, и миссис Хитклиф, склонившуюся к огню. Для развлечения хозяйка жгла спички, которые упали с каминной полки, когда она ставила на место коробку с чаем. Джозеф опустил свою ношу, с недовольным видом оглядел комнату и проскрипел надтреснутым голосом:

– Как это вы стоите и ничегошеньки не делаете, а все-то, вона гляньте, на двор побежали! А от вас никакого проку, нечего тут и говорить – вы никогда не исправитесь и прямиком к дьяволу попадете, следом за своею матерью!

На мгновение мне почудилось, что тирада сия адресована была мне, и, придя в ярость, я двинулся к старому негоднику с намерением вышвырнуть его вон. Однако меня остановили слова миссис Хитклиф:

– Ах ты, подлый старый лицемер! Не боишься разве, что тебя утащит сатана, если помянешь его? Предупреждаю: не зли меня, иначе попрошу в качестве особого одолжения, чтобы черти уволокли тебя в преисподнюю. Постой! – продолжала она, взяв с полки большую книгу в темном переплете. – Погляди, Джозеф, как я преуспела в искусстве черной магии. Скоро я все буду уметь. Ведь рыжая корова не просто так околела. А твой ревматизм едва ли был ниспослан Провидением.

– Ведьма, ведьма! – запричитал старик. – Храни нас Господь от всяческой скверны!

– Ну уж нет, нечестивец, ты обречен! Убирайся, или я наведу на тебя порчу! Сделаю ваши куклы из глины и воска, и первого, кто перейдет установленные мною пределы, я… Не стану говорить, что с ним будет, сам узнаешь! Уходи же! Я жду.

Прекрасные глазки маленькой ведьмы загорелись притворною злобою, и Джозеф, затрясшись от неподдельного ужаса, поспешил покинуть комнату, бормоча молитву и время от времени восклицая: «Ведьма, ведьма!» Я решил, что поведение молодой женщины вызвано некоей разновидностию мрачного веселья, и теперь, когда мы остались одни, попытался пробудить в ней сочувствие к моему отчаянному положению.

– Миссис Хитклиф, – заговорил я, пытаясь быть убедительным, – простите меня за беспокойство. Но, глядя на ваше лицо, я вправе заключить, что вы непременно должны быть женщиной добросердечной. Назовите мне хоть какие-нибудь ориентиры, по которым я мог бы добраться домой. Сейчас сделать мне это так же трудно, как вам доехать до Лондона!

– Идите по той дороге, по которой пришли, – отвечала она, сев на стул рядом со свечкой и открыв свою большую книгу. – Совет краткий, но ничего более разумного я предложить не могу.

– Значит, если вы услышите, что меня нашли утонувшим в болоте или замерзшим в запорошенной снегом яме, ваша совесть не шепнет вам, что отчасти в том есть и ваша вина?

– С чего бы это? Я не могу вас сопровождать. Меня не пустят даже до садовой ограды.

– Вы? В такой вечер я ни за что не попросил бы вас ради меня переступить порог этого дома! – воскликнул я. – Я всего лишь прошу рассказать, а не показать, куда идти, или убедить мистера Хитклифа дать мне провожатого.

– Кого же? Здесь только сам мистер Хитклиф, Эрншо, Зилла, Джозеф и я. Кого вы возьмете?

– На ферме нет мальчишек?

– Нет. Только те, кого я назвала.

– Выходит, я буду вынужден остаться.

– Договаривайтесь с хозяином. Мне до этого нет дела.

– Полагаю, вы получили хороший урок и в другой раз не будете пускаться в рискованные путешествия по здешним холмам, – прозвучал суровый голос Хитклифа из дверей кухни. – Что касается возможности остаться, то у меня нет комнат для гостей. Коли останетесь ночевать, придется вам спать в одной постели с Гэртоном или Джозефом.

– Я могу переночевать в этой гостиной, на стуле, – предложил я.

– Нет-нет! Чужак есть чужак, и не важно, бедный он или богатый. Не в моих правилах оставлять без присмотра в гостиной кого попало, – заявил грубиян.

После такого оскорбления терпение мое лопнуло. Выразив негодующим восклицанием свое презрение к этому человеку, я бросился мимо него во двор и второпях наткнулся на Эрншо. Было так темно, что я не смог разглядеть ворота и, пока кружил по двору, услышал еще один образчик приятной беседы, присущей этой компании. Поначалу молодой человек, казалось, отнесся ко мне по-доброму.

– Провожу его до парка, – сказал он.

– Ты проводишь его к черту на кулички! – воскликнул его хозяин или кем он там ему приходился. – А за лошадьми кто присмотрит?

– Жизнь человека важнее, чем ваши лошади. Можно на одну ночь оставить их без присмотра. Кто-то должен с ним пойти, – негромко проговорила миссис Хитклиф с сочувствием, которого я от нее не ожидал.

– Но не по вашему приказу! – огрызнулся Гэртон. – Если он вам так любезен, лучше помолчите.

– Тогда, надеюсь, вас будет преследовать его призрак, а у мистера Хитклифа никогда не появится нового жильца, пока поместье «Дрозды» не превратится в развалины, – злобно ответила миссис Хитклиф.

– Это ж надо такое пророчить! – пробормотал Джозеф, в чью сторону я между тем свернул.

Он сидел совсем близко от меня и при свете фонаря доил корову. Фонарь я тут же бесцеремонно схватил и, крикнув, что верну завтра, бросился к ближайшей калитке.

– Хозяин, хозяин, он украл фонарь! – завопил старик и кинулся следом за мною. – Эй, Зубастик, ату его! Эй, Волчок, держи вора!

Только я успел отворить калитку, как два мохнатых чудища прыгнули на меня и повалили, огонь в фонаре потух, а дружный гогот Хитклифа и Гэртона стал последним штрихом в картине моего унижения и бессильной ярости. К счастью, зверюгам больше хотелось размять лапы, позевать и помахать хвостами, чем сожрать меня живьем, но они не давали мне двинуться, и пришлось мне лежать, пока их зловредные хозяева не соблаговолили меня освободить. И тогда, потеряв шляпу и дрожа от ярости, я потребовал, чтобы негодяи дали мне уйти – и пусть пеняют на себя, если придется мне задержаться хоть на минуту дольше. Я кричал что-то о возмездии и грозил им с бесконечным негодованием в духе короля Лира.

Из-за столь бурных эмоций у меня хлынула носом кровь, но Хитклиф продолжал смеяться, а я продолжал его распекать. Не знаю, чем бы закончилась сия сцена, если бы поблизости не появилась особа более благоразумная, чем я, и более великодушная, чем мои насмешники. Я говорю о Зилле, дородной служанке, которая наконец вышла из дома, решив выяснить, что за шум во дворе. Ей показалось, что меня избили, и, не осмеливаясь высказать возмущения хозяину, она направила свою словесную артиллерию в сторону младшего мерзавца.

– Ну и ну, мистер Эрншо! – воскликнула она. – Что еще вы тут устроите? Значит, у нас теперь убивают человека прямо на нашем пороге? Видать, не приживусь я в этом доме. Вы только поглядите на беднягу, он сейчас задохнется! Тише, тише, милок! Вам надобно успокоиться. Идемте-ка в дом, я помогу. Вот так, потихоньку.

С этими словами она вдруг выплеснула кружку ледяной воды мне за шиворот и потащила на кухню. Мистер Хитклиф пошел за нами. Его недолгая веселость быстро уступила место привычной угрюмости.