Апология истории

Ведь история – это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках.Марку Блоку не удалось закончить эту книгу-размышление на тему истории, ее предназначения и о том, что значит быть историком. Он был расстрелян гестапо, как участник французского Сопротивления. Знание дальнейшей судьбы Блока повлияло на мое восприятие текста. Размышления автора, который по некоторым намекам предчувствовал недоброе, окрасились в грустные цвета.«Апология истории» небольшого объема, и её хочется обильно цитировать. Поэтому буду приводить особенно запомнившиеся мне фрагменты.Автор пишет, что предмет истории – это сам Человек и его деятельность. Т.е. история – наука о людях, их деятельности и изменениях во времени.Как область, изучающая человека, история сталкивается с проблемами терминологии и субъективного отношения исследователя. Но это преодолимо, по мнению автора.В введении Блок пишет, что «некая область познания, где не имеют силы Евклидовы доказательства или неизменные законы повторяемости, может тем не менее претендовать на звание научной».Мы теперь гораздо легче допускаем, что определенность и универсальность – это вопрос степени. Мы уже не чувствуем своим долгом навязывать всем объектам познания единообразную интеллектуальную модель, заимствованную из наук о природе, ибо даже там этот шаблон уже не может быть применен вполне.Есть несколько правил, которые должен соблюдать добросовестный исследователь прошлого.Следует стараться понять прошлые эпохи и не трактовать их с позиций современности (не допускать анахронизмов). Без правильного понимания причин и мотивов, которые двигали людьми в истории, очень сложно разобраться в исторических событиях.Понимать, а не судить.Короче, в наших трудах царит и все освещает одно слово: «понять». Не надо думать, что хороший историк лишен страстей – у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное – полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: «На виселицу!» Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас – иностранец, политический противник, – почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна.«Историк должен стремиться понять, а не выносить оценочные суждения. Он должен искать причины, а не хвататься за первое попавшееся объяснение».Сложность понимания письменных источников прошлого. Многие слова могли иметь другой смысл, переписчики рукописей допускали ошибки.Помимо этого есть риск, что современный историк использует слова, которые он понимает по-своему, а читатели проинтерпретируют их как-то по-своему.Это повышает элемент субъективности в книгах по истории.Сложность усиливается тем, что “человек по природе своей является великой переменной величиной”.Люди ведут себя нерационально, человеческие реакции будет неправильно уподоблять механическим движениям часового механизма.Автор особо подчёркивает, что у историков нет единого языка, который они бы все одинаково использовали.спойлерВспомним красивую фразу Фонтенеля: Лейбниц, говорил он, «дает точные определения, которые лишают его приятной свободы при случае играть словами». Приятной ли – не знаю, но безусловно опасной. Подобная свобода нам слишком свойственна. Историк редко определяет. Он мог бы, пожалуй, считать это излишним трудом, если бы черпал из запаса терминов, обладающих точным смыслом. Но так не бывает, и историку приходится даже при употреблении своих «ключевых слов» руководствоваться только инстинктом. Он самовластно расширяет, сужает, искажает значения, не предупреждая читателя и не всегда сознавая это. Сколько «феодализмов» расплодилось в мире – от Китая до Греции ахейцев в красивых доспехах! По большей части они ничуть не похожи. Просто каждый или почти каждый историк понимает это слово на свой лад.свернутьМарк Блок не забывает сказать о гибкости некоторых определений, описывающих нашу жизнь. Разные поколения могут относиться к одним и тем же событиям по-разному.Историческим источником могут быть самые разные объекты: медали, надгробия, гравюры, налоговые реестры, предметы быта.История, особенно конечно древних цивилизаций, многим обязана археологическим раскопкам.Учёный должен уметь читать между строк и задавать правильно вопросы. Только умея ставить правильно вопрос, можно получить у первоисточника соответствующий ответ. В противном случае рискуешь просто потеряться в море архивных данных.Блок разделяет источники на непредумышленные, которые создавались не в расчете на будущих читателей (буллы, деловые письма), и сознательно предназначенные для осведомления публики (например, мемуары).Первые вызывают больше доверия (хотя и не всегда), но надо уметь читать между строк, чтобы извлечь из них максимум информации.спойлерУказания же, которые прошлое непредумышленно роняет вдоль своего пути, не только позволяют нам пополнить недостаток повествования или проконтролировать его, если его правдивость внушает сомнение: они избавляют наше исследование от опасности более страшной, чем незнание или неточность, – от неизлечимого склероза. В самом деле, без их помощи историк, вздумавший заняться исчезнувшими поколениями, неизбежно попадает в плен к предрассудкам, к ложным предосторожностям, к близорукости, которой страдали сами эти поколения. Например, медиевист не будет придавать ничтожное значение коммунальному движению только потому, что средневековые писатели не очень-то стремились ознакомить с ним свою публику; не отнесется он пренебрежительно и к великим течениям религиозной жизни, хотя они занимают в повествовательной литературе своего времени куда меньше места, чем баронские войны. свернутьДля историка важно проверять источники, не подделка ли они? Ошибиться может даже профессионал.Блок довольно оптимистичен в том, что касается ремесла историка. Он признаёт, докопаться до истины бывает трудно, некоторые события навсегда от нас ускользнули, уже потому что они могли не попасть в хроники. Но во многих случаях дойти до правды можно с высокой вероятностью. Один из критериев, как я поняла, это невозможность других вариантов. Историк проверяет разные гипотезы. Бывает, что постепенно остаётся только одна.Но и ее надо оттачивать и улучшать, а главное, смочь доказать.«Затем, когда доказательство было бы представлено, – мы не вправе заранее считать это неосуществимым, – оставалось еще, углубляя анализ, спросить себя, почему из всех возможных психологических установок в данной группе возобладали именно эти. Ибо, если мы полагаем, что интеллектуальная или эмоциональная реакция никогда не является сама собой разумеющейся, то всякий раз, когда она осуществляется, необходимо раскрыть ее причины. Одним словом, причины в истории, как и в любой другой области, нельзя постулировать. Их надо искать…»В книге было несколько для меня новых слов. Например, картулярий или экзегеза.Но в целом написано легко и понятно. Можно рекомендовать книгу всем любителям истории.Рецензия вышла насыщенная цитатами, но я не привела половины всех тех фрагментов, которые просились быть разобранными на цитаты.О работе со свидетельствамиИтак, с одной стороны – «Мемуары» (Марбо), с другой – ряд текстов, их опровергающих. Надо разобраться в этих противоречивых свидетельствах. Что мы сочтем более правдоподобным? Что там же, на месте, и штабы и сам император ошибались (если только они, бог весть почему, не исказили действительность умышленно); что Марбо в 1809 г., жаждая повышения, грешил ложной скромностью; или что много времени спустя старый воин, чьи россказни, впрочем, снискали ему определенную славу, решил подставить еще одну подножку истине? Очевидно, никто не станет колебаться: «Мемуары» снова солгали.Итак, здесь установление разногласия опровергло одно из противоречивых свидетельств. Одно из них должно было пасть. Этого требовал самый универсальный из постулатов логики: закон противоречия категорически не допускает, чтобы какое-то событие могло произойти и в то же время не произойти. Правда, в мире ученых встречаются этакие покладистые люди, которые при двух антагонистических утверждениях останавливаются на чем-то среднем; они напоминают мне школьника, который, отвечая, сколько будет 2 в квадрате, и слыша с одной стороны подсказку «четыре», а с другой – «восемь», решил, что правильным ответом будет «шесть».Остается вопрос, как делать выбор между свидетельством отвергаемым и тем, которое как будто должно быть принято. Здесь решает психологический анализ: мы взвешиваем возможные мотивы правдивости, лживости или заблуждения свидетелей. В данном случае эта оценка приводит к почти бесспорным выводам. Но при других обстоятельствах она иногда осложняется гораздо более высоким коэффициентом неуверенности. Выводы, основанные на тщательнейшем взвешивании мотивов, располагаются на большой шкале от почти невозможного до совершенно правдоподобного.свернуть

Достаточно ли мы уверены в самих себе и в собственном времени, чтобы в сонме наших предков отделить праведников от злодеев?Вновь я несколько иного ждала от книги, поэтому испытала некое разочарование.Тут скорее философское рассуждение, чем подобие современных нон-фикшн книг, где присутствует более четкое структурирование, конкретные разборы заявленных тем с указанием, как читатель может их применять на практике. Открывая данное произведение, я хотела узнать, чему учат историков в институтах и чем специалист с дипломом отличается от любителя, например, писателя или журналиста, который, заинтересовавшись прошлым или окружающими его событиями, начал писать об истории. Или почему историки даже со специальным образованием часто совершенно различно трактуют прошлое, занимая диаметрально противоположные стороны.Мое воображение рисовало мне данный текст, как некую инструкцию, практическое освещение того, как историки действуют, как учатся отделять факты от вымыслов, ненадёжные свидетельства от заслуживающих доверия, но хотя глава об этом и присутвует в книге, все же, на мой взгляд, получилось весьма поверхностно, слишком общими словами с примерами, далёкими от современности.цитатыДело в том, что непосредственное наблюдение – почти всегда иллюзия и как только кругозор наблюдателя чуть-чуть расширится, он это понимает. Все увиденное состоит на добрую половину из увиденного другими.Однако историческое исследование в своем развитии явно пришло к тому, чтобы все больше доверять второй категории свидетельств – свидетелям невольнымНо здесь дезинформация, если она и была, по крайней мере не задумана специально для обмана потомства.Прежде всего, и очень жестоко, страдают крупные работы, интерпретирующие историю. Авторы их не только нарушают первостепенный долг – терпеливо искать истину; лишенные тех постоянно возникающих неожиданностей, которые доставляет только борьба с источником, они, вдобавок, не могут избежать беспрерывного колебания между несколькими навязанными рутиной стереотипами.Остается вопрос, как делать выбор между свидетельством отвергаемым и тем, которое как будто должно быть принято. Здесь решает психологический анализ: мы взвешиваем возможные мотивы правдивости, лживости или заблуждения свидетелей.Возмутительно, что в нашу эпоху, особенно подверженную действию бацилл обмана и ложных слухов, критический метод не значится даже в самом крошечном уголке учебных программ, – хотя он уже перестал быть лишь скромным подспорьем в узкоспециальных работах.Так и бывает с большинством искаженных свидетельств. Направление ошибки почти всегда предопределено заранее. Главное, она распространяется и приживается только в том случае, если согласуется с пристрастиями общественного мнения. Она становится как бы зеркалом, в котором коллективное сознание созерцает свои собственные чертыАбсолютно правдивого свидетеля не существует, есть лишь правдивые или ложные свидетельства. Даже у самого способного человека точность запечатлевающихся в его мозгу образов нарушается по причинам двух видов.Дело в том, что у большинства людей мозг воспринимает окружающий мир весьма несовершенно. Кроме того, поскольку свидетельства – это в сущности лишь высказанные воспоминания, всегда есть опасность, что к первоначальным ошибкам восприятия добавятся ошибки памяти, той зыбкой, «дырявой» памяти, которую изобличал еще один из наших старинных юристов.Там, где дата указана, надо ее проверить: опыт учит, что она может быть ложной. Даты нет? Надо ее установить. В обоих случаях я воспользуюсь одними и теми же средствами.свернутьЯ почему-то больше ожидала разговоров об актуальной автору эпохе, ведь он жил в первой половине ХХ века, когда вовсю бушевали европейские войны, процветала пропаганда и переписывалось прошлое. Поэтому хотелось узнать, что об этом сообщит специалист по истории, но в книге больше отсылок к Древнему миру или Средневековью,т.е темам не столь животрепещущим.Возможно, дело в том, что автор не успел дописать эту книгу, в данном ее виде многие интересные темы упомянуты скорее по верхам, нет полноценного их развития, например, о том, что не дело историка выносить вердикт, он, в отличие от судьи, должен понять прошлое, а это нелегко сделать, если не откинуть полностью свое Я.цитатык прошлому для объяснения настоящего прибегали так активно лишь с целью убедительней оправдать или осудить настоящее. Так что во многих случаях демон истоков был, возможно, лишь воплощением другого сатанинского врага подлинной истории – мании судить.В повседневной жизни необходимость определить свою линию поведения вынуждает нас наклеивать ярлыки, обычно весьма поверхностные. Но в тех случаях, когда мы уже не в силах что-либо изменить, а общепринятые идеалы глубоко отличны от наших, там эта привычка только мешает.Честный судья, каково бы ни было его тайное желание, допрашивает свидетелей с одной лишь заботой – узнать факты во всей их подлинности. И для ученого, и для судьи – это долг совести, о котором не спорят.Но наступает момент, когда их пути расходятся. Если ученый провел наблюдение и дал объяснение, его задача выполнена. Судье же предстоит еще вынести приговор.Полбеды, если бы приговор только следовал за объяснением; тогда читатель, перевернув страницу, легко мог бы его пропустить. К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять.Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего «я».Насколько легче выступать «за» или «против» Лютера, чем понять его душу; насколько проще поверить словам папы Григория VII об императоре Генрихе IV или словам Генриха IV о папе Григории VII, чем разобраться в коренных причинах одной из величайших драм западной цивилизации!Короче, в наших трудах царит и все освещает одно слово: «понять». Не надо думать, что хороший историк лишен страстей – у него есть по крайней мере эта страсть.А главное – полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем.Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас – иностранец, политический противник, – почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время.При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна.Впрочем, будем и здесь осторожны: суеверное преклонение перед единственной причиной – это в истории чересчур часто лишь скрытая форма поисков виновного, а значит, суждения оценочного. «Чья вина или чья заслуга?» – говорит судья. Ученый же довольствуется вопросом «почему» и готов к тому, что ответ не будет простым.свернутьЛюбопытно было узнать мнение писателя о том, учит ли прошлое и можно ли на основе прошедшего делать выводы о настоящем, но и тут ответ автора скорее философский, многозначный, чем точное да или нет.цитатыВ самом деле, извечная склонность, подобная инстинкту, заставляет нас требовать от истории, чтобы она служила руководством для наших действий, а потом мы негодуем, подобно тому солдату побежденной армии, чьи слова я привел выше, если история, как нам кажется, обнаруживает свою несостоятельность, не может дать нам указаний.Но история – не ремесло часовщика или краснодеревщика. Она – стремление к лучшему пониманию, следовательно – нечто, пребывающее в движении. Ограничиться описанием нынешнего состояния науки – это в какой-то мере подвести ее. Важнее рассказать о том, какой она надеется стать в дальнейшем своем развитии. Но подобная задача вынуждает того, кто хочет анализировать эту науку, в значительной мере основываться на личном выборе.Объяснение более близкого более далеким, естественно, любезное сердцу людей, которые избрали прошлое предметом своих занятий, порой гипнотизирует исследователей. Этот идол племени историков можно было бы назвать «манией происхождения».Неверное определение причины здесь, как почти всегда, мешает найти лекарство. Незнание прошлого не только вредит познанию настоящего, но ставит под угрозу всякую попытку действовать в настоящем.Это означало бы забыть, что нет истинного познания без шкалы сравнения. Конечно, при условии, что сопоставление захватывает факты хоть и различные, но вместе с тем родственные. Никто не станет спорить, что здесь именно такой случай.Данные единичного опыта всегда бессильны для выявления его же компонентов и, следовательно, для его истолкования.Общность эпох настолько существенна, что познавательные связи между ними и впрямь обоюдны. Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего.И история, слишком часто отдавая предпочтение наградному списку перед лабораторной тетрадью, приобрела облик самой неточной из всех наук – бездоказательные обвинения мгновенно сменяются бессмысленными реабилитациямисвернутьПодводя итог, хоть чтение данной книги и не вышло в той степени познавательным, на которое я надеялась, все же произведение чуть приоткрыло мне секреты ремесла историков и подбросило новые мысли для размышления.цитатыЭто также повторение, в большем масштабе, ошибки – впрочем, уже не раз отмеченной – старой экономической теории. Ее homo oeconomicus был призраком не только потому, что его изображали поглощенным исключительно своей выгодой; еще вреднее была иллюзия, будто он настолько уж ясно представлял себе эту выгоду. «Нет ничего более редкого, чем план», – говорил еще Наполеон.Революции взламывают дверцы сейфов и заставляют министров бежать, не дав им времени сжечь свои секретные бумаги. В старых архивах юридических контор дела банкротов содержат доступные для нас документы предприятий, владельцы которых, если б им посчастливилось плодотворно и почетно продолжать свое дело до наших дней, ни за что не согласились бы отдать на всеобщее обозрение содержимое своих папок.свернуть

Книжка, как мне кажется, больше философского характера. )) Эссе, размышления о сути и проблемах.Автор – как я узнала из примечаний и введений – французский историк, во время второй мировой участвовал в движении Сопротивления, его арестовало гестапо, и он был расстрелян. Свой труд он не успел дописать. Такая информация сразу настраивает на определенный лад. Проникаешься…В общем, автор тут размышляет над тем, что вообще такое история, зачем она нужна, как, для чего. Рассматривает разные термины и понятия – все очень сложно! нет ничего строго определенного. Все течет, все изменяется – в том числе, термины и понятия. Это важно знать и понимать. Ну и так далее. Как историк исследует свой предмет, на что обращает внимание. Все такое. Неспешно, обстоятельно, с использованием разных примеров и сравнений – чтобы читателю, даже если он не историк, стало понятнее. Очень интересно. ))Жаль, что ученый не смог дописать свою работу. А то, к примеру, иногда с чем-то хочется поспорить (это, конечно, нагло, я же не историк )) ). Скажем, с тезисом, что прошлое не меняется. В то время как мы сейчас можем наблюдать вживую, как оно меняется себе очень свободно! Взяли, переписали – чудно. Это же тоже очень захватывающий вопрос, мне кажется – в смысле, что прошлое как бы не изменилось, но считается, что оно уже как бы было и не такое – но если большинство решило так считать, то это же оказывает такое же влияние на исторические процессы, как если бы прошлое и изменилось? Хотя автор тут где-то упоминает о мифологизации и прямом сочинении героического прошлого… Ну вот, может, он бы дальше еще развил эту тему и порассуждал об этом? Мы уже не узнаем…Или, опять же, утверждение, что историк, в отличие от ученых, занимающихся естественными науками, лишен возможности э… проводит эксперименты? так как его эксперименты должны затрагивать огромные массы людей и вообще целые социумы. Где-то так. Но разве сейчас подчас не кажется, что какие-то такие эксперименты таки кто-то проводит… затрагивающие огромные массы людей. Мда. А лично меня больше всего поразило мимоходом упомянутое – насчет понятия «Средние века», «средневековье»… Вот мне почему-то всю жизнь казалось, что это так классифицировали чисто по хронологии – вот была древняя история, вот история нового времени – плавно переходящая в современную эпоху – а средние века, значит, как бы промежуток между ними! А тут написано, что это вроде как понятие из области религиозной – средние века, то есть – до того времени, как настанет э… царство божие на земле? )) Поразительно. Даже бы в голову никогда такое не пришло. (социализм, как переходный период до построения коммунизма… простите… )) )«Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли они его вопрошали.»***«Для большинства исторических реальностей само понятие начальной точки как-то удивительно неуловимо.»***«Идет ли речь о нашествии германцев или о завоевании Англии норманнами, к прошлом для объяснения настоящего прибегали так активно лишь с целью убедительней оправдать или осудить настоящее. Так что во многих случаях демон истоков был, возможно, лишь воплощением другого сатанинского врага подлинной истории – мании судить.»***«Предположим, что традиция нерушима, – надобно еще найти причины ее сохранности. Одним словом, вопрос уже не в том, чтобы установить, был ли Иисус распят, а затем воскрес. Нам теперь важно понять, как это получается, что столько людей вокруг нас верят в распятие и воскресение.»***«Как только в игру вмешиваются страсти, граница между современным и несовременным вовсе не определяется хронологией. И правда, у человека, который, сидя за письменным столом, не способен оградить свой мозг от вируса современности, токсины этого вируса, того и гляди, профильтруются даже в комментарии к „Илиаде“ или „Рамаяне“.***«Ни один египтолог не видел Рамзеса. Ни один специалист по Наполеоновским войнам не слышал пушек Аустерлица. Итак, о предшествовавших эпохах мы можем говорить лишь на основании показаний свидетелей. Мы играем роль следователя, пытающегося восстановить картину преступления, при котором сам он не присутствовал, или физика, вынужденного из-за гриппа сидеть дома и узнающего о результатах своего опыта по сообщениям лабораторного служителя. Одним словом, в отличие от познания настоящего, познание прошлого всегда будет „непрямым“.***«Кто из историков не мечтал о возможности, подобно Улиссу, накормить тени кровью, чтобы они заговорили? Но у нас нет другой машины времени, чем та, что работает в нашем мозгу на сырье, доставляемом прошлыми поколениями.»***«Разведчики прошлого – люди не вполне свободные. Их тиран – прошлое. Оно запрещает им узнавать о нем что-либо, кроме того, что оно само, намеренно или ненамеренно, им открывает. Мы никогда не сумеем дать статистику цен в меровингскую эпоху, так как ни один документ не отразил эти цены с достаточной полнотой. Мы также никогда не проникнем в образ мыслей людей Европы XI века в такой же мере, как в мышление современников Паскаля или Вольтера; ведь от тех не сохранилось ни частных писем, ни исповедей, и лишь о некоторых из них мы знаем по плохим стилизованным биографиям. Из-за этого пробела немалая часть нашей истории неизбежно принимает несколько безжизненный облик истории мира без индивидуумов.»***«…Банковский баланс – текст для непосвященного еще более загадочный, чем иероглифы.»***«Роль, которую сыграли революционные конфискации, – это роль божества, нередко покровительствующего исследователю, божества по имени Катастрофа. Бесчисленные римские муниципии превратились в заурядные итальянские городишки, где археолог с трудом отыскивает скудные следы античности; зато извержение Везувия сохранило Помпеи.»***«… В XVII веке… само слово „критика“, прежде означавшее лишь суждение вкуса, приобретает новый смысл проверки правдивости.»***«Утверждение не имеет права появляться в тексте, если его нельзя проверить; и для историка, приводящего какой-то документ, указание на то, где его скорее всего можно найти, равносильно исполнению общеобязательного долга быть честным. Наше общественное мнение, отравленное догмами и мифами, даже когда оно не враждебно просвещению, утратило вкус к контролю. В тот день, когда мы, сперва озаботившись тем, чтобы не отпугнуть праздным педантизмом, сумеем его убедить, что ценность утверждения надо измерять готовностью автора покорно ждать опровержения, силы разума одержат одну из блистательнейших своих побед.»***«Среди всех типов лжи ложь самому себе – достаточно частое явление, и слово „искренность“ – понятие весьма широкое, пользоваться которым можно лишь после уточнения многих оттенков.»***«Большое событие можно сравнить со взрывом. Скажите точно, при каких условиях произошел последний молекулярный толчок, необходимый для высвобождения газов? Часто нам придется примириться с тем, что этого мы не узнаем. Конечно, это прискорбно, но в лучшем ли положении находятся химики? Состав взрывчатой смеси, однако, целиком поддается анализу.»***«Направление ошибки почти всегда предопределено заранее. Она распространяется и приживается только в том случае, если согласуется с пристрастиями общественного мнения. Она становится как бы зеркалом, в котором коллективное сознание созерцает свои собственные черты.»***«Облака не изменили своей формы со Средних веков. Мы, однако, уже не видим в них ни креста, ни волшебного меча. Хвост кометы, которую наблюдал великий Амбруаз Паре, вероятно, нисколько не отличался от тех, что движутся по нашим небесам. Паре, однако, чудилось, что он видит там щиты со странными гербами. Предрассудок одержал верх над обычной точностью глаза, и его свидетельство, как и многие другие, говорит нам не о том, что он наблюдал в действительности, а о том, что в его время считалось естественным видеть.»***«Само слово „беспристрастие“ в свою очередь двусмысленно. Есть два способа быть беспристрастным – как ученый и как судья.»***«К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять. Когда отблески страстей прошлого смешиваются с пристрастиями настоящего, реальная человеческая жизнь превращается в черно-белую картину. Чтобы проникнуть в чужое сознание, отделенное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего „я“. Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, можно оставаться самим собою. Последнее, конечно, требует куда меньше усилий.»***«В наших трудах царит и все освещает одно слово: „понять“. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей – у него есть по крайней мере э т а страсть. Слово „понять“, сказать по правде, чревато трудностями, но также и надеждами. А главное – полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: „на виселицу!“ Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас – иностранец, политический противник – почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история – это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской.»