Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)

В любом случае дела понемногу двигались, а вселенские часы отсчитывали секунды, минуты, часы и подталкивали историю вперед. Эти часы разрешали делать все, что угодно, но спустя некоторое время вели спрос по полной программе. Ах! Вы не успели? Ну что же, значит, успели другие, и на скрижалях истории будут записаны их имена, а не ваши… Тик-так, тик-так, тик-так…

* * *

«Ой-ой-ой, голова моя садовая, как же я лопухнулся так?» – Иван покачал головой, подперев ее руками. Находился он при этом вместе с Ишеем и воеводой около уреза воды на берегу Ветлуги, присев на высохшую корягу, выкинутую на берег весенними водами. И вроде ничего не предвещало для него такого удара судьбы. Сидели, ждали отяков, время как раз подходило к условленному сроку встречи. Болтали ни о чем, точнее, о разных разностях, выспрашивая друг у друга, как живут в княжествах и ханствах, подробности быта разных племен, расположение земель, кто чем и под кем живет и дышит, кто из сильных мира сего более могучий. До той поры, пока Ишей не обмолвился о странных гостях к сотнику Ибраиму, после которых тот и засобирался сюда в поход.

Иван еще ранее договорился с воеводой, что буртасец идет ему в долю и считаться будет вольным человеком. Тот даже махнул рукой – делай, мол, что хочешь, в своем праве… Доля твоя всяко побольше будет, чем один басурманин. О другой добыче с тобой еще людишки будут рядиться, а вот полоненных буртасов им по избам в качестве холопов никто не даст разобрать. С теми еще придется решать что-то, а пока пусть поработают на благо общины. Что им делать? Так тебе и твоим сотоварищам лучше знать, только ответ за них держите, вот и все. Поэтому Иван пленного десятника с племянником оставил на болоте в помощь Николаю, сказав им, что как только те отработают свое, так он и отпустит их. Сколько же это по времени займет, он не знает, но в ближайшее время выяснит. Десятник покивал и только поинтересовался напоследок, не заставят ли его здесь принимать христианство, если он решит остаться насовсем? Иван на это пожал плечами и ответил, что если тот будет держаться его, то никто принуждать не будет, а за других сказать не может, но… вроде не должны. Ишею же Иван передал, что тот волен в своих действиях, но для других он пока побудет его холопом, чтобы в первое время не возникало вопросов.

И вот сей почти вольный муж так его огорошил, что Иван сидел и раскачивался, осознавая свою ошибку.

– Да не переживай ты так, – тронул его Ишей за плечо. – Я не разумею твоих волнений, но не стоит это того. Как волна о берег бьешься – туда-сюда, туда-сюда…

– Говоришь, от ветлужского князька посылы были? – наконец взял себя в руки Иван.

– То не ведомо мне… от князька ли, от кого другого, но черемисы были знатные, – кивнул Ишей. – Людишкам, что об этом мне шепнули, верить можно.

– Если бы знать об этом заранее, то сотника буртасского надо было как зеницу ока беречь, – все еще сокрушался егерь. – И не стрелами их бить, а пробовать договариваться. Я ведь думал, что корни их похода из их же земель и произрастают.

– Полноте, в самом деле, деяние это обычное, – наконец вставил свое слово воевода. – Ничего сотник бы тебе не баял полезного. Пришли к нему посылы, обещали горы злата да товар живой, что на защиту себя не встанет. А кугуз ветлужский с нас подарки поимел, не своей землицей одарив, а опосля и мзду получил бы, проводив через тех же буртасов нас в дальний полуденный путь вместе с отяками. Что на извечных врагов стрелы переводить, когда можно одним махом от нас избавиться. Чем выше человече сидит, тем больше он не своими руками жар загребает. С ромеев сие идет, подкуп да подлог там первое деяние: ты с Радимиром о том потолкуй – он много тебе историй перескажет.

– Верно все говоришь, воевода, – задумался Иван. – Только это все догадки, а сотник нам бы много интересного поведал. Мы бы тогда знали, что делать да как себя вести.

– А что иное можно деяти, окромя того что ужо помыслили? – продолжал размышлять воевода. – Сила воинская нужна – так ту собираем. Злато да серебро для той силы… так это торговлей будем иметь. Торговля с чего? Да с того, что ты с сотоварищами замыслил. И все эти деяния нужны токмо для того, чтобы выжить… Помысли, сколь свершить надо для такого простого желания…

– Да, а ведь еще две седмицы назад мы с друзьями хотели лишь сами как-то выкарабкаться. А теперь надо задумываться о выживании сотен людей. Растут наши цели… Послушай, Трофим Игнатьич, все-таки надо узнать, что у черемисов на уме…

– Кабы могли, то повыведывали бы, а нет, так неча и голову забивать.

– С торговлей к ним по осени ехать надо, заодно и свою силу покажем, – хлопнул себе по колену ладонью Иван.

– А что, верно ты сказываешь… – Пришла пора и для воеводы задуматься. – Я мыслил Суздаль навестить, там знатно расторговаться можно, но и по черемисским городкам проехаться не грех.

– Ну что, брат Ишей, вот и первое наше путешествие намечается, – хлопнул того панибратски по плечу Иван.

– Лестно мне, что ты меня братом назвал, – озадаченно заморгал тот. – С чего бы?

– Не бери в голову, присказка это, – засмеялся егерь. – А может, придет время – и побратается, чем черт не шутит…

– Не поминай нечистого ни в речах, ни в помыслах, – перебил его Трофим. – А то будешь потом его деяния полной ложкой хлебать… Вон, похоже, она уже начинает набираться.

С низовьев Ветлуги показалась юркая долбленка, ходко шедшая в их сторону. Спустя несколько минут в полном облачении, однако в грязных и местами даже порванных кольчугах, на берег сошли Пычей и Терлей.

– Принимай свою рать, воевода, – обратился к Ивану отяцкий староста.

– Эдак нас с тобой вечно путать будут, – бросил тот Трофиму. – Надо бы мне какое название придумать, что ли… – И повернулся к Пычею: – И ты здрав будь. Рассказывай, что случилось.

– Поначалу пошли лодью в средний гурт с Терлеем, а я уж тем временем поведаю, что с нами было да как.

– Серьезное что? – насторожился Иван.

– Обошлось, да чуть кровь не пролилась между родами нашими. Ты не томи, посылай…

– Ишей, охотнички наши, что тебе с лодьей помогали, где?

– Так лодьи и строжат, кто на болото не ушел. В весь их еще не пустили.

– Бери сколь надо и плыви… Терлей покажет куда.

Когда Ишей с отяцким воином убежали, Пычей расслабленно вздохнул и уселся на корягу.

– Нет ли поснедать чего? С утра во рту ничего не было…

– Бери, – передал ему узелок Трофим. – Не обессудь, без горячего сидим – баб в веси нет, а самим сготовить недосуг. Но зато медку хлебнуть потом дам, – указал он пальцем на стоявший в сторонке глиняный кувшинчик.

– Благодать, – прожевал Пычей молодую репку и тут же закусил ее куском мяса, достав его из узелка, где оно лежало завернутое в широкие зеленые листья.

– Если говорить короче, – продолжил он с набитым ртом, – то наше поселение на все согласно, о чем Иван сказывал намедни, и более того…

– Что?

– Просим мы тебя, воевода, – обратился он к Трофиму, судорожно глотая кусок, чуть привставая и наклоняя голову, – принять нас под свою руку. Дай только традиции древние и верования наши исполнять. Те из мастеровых, кто пожелал, готовы перебраться на новые места, коли примете вы их и землицы выделите на поселение. Их с десяток будет, да еще семьи. В дружину новую полтора десятка готово вступить… Все одоспешенные, да впридачу пяток кольчуг от тех, кто мастеровыми остаться пожелал. Токмо прикажи дружине оберегать покой тех, кто в гурте нашем решил остаться, не хуже, чем свою весь. Немного там людишек, но верны будут они тебе, да и место для воев твоих всегда там найдется…

– А остальные?

– Иной расклад с другими поселениями. Винюсь, не сохранили мы добычу в полной мере. По приходе туда видели, как жадность там старших людишек обуяла, и стали они добычу меж собой делить, не думая, как далее жить и как от ворога спасаться. А потому решила часть воев, кто не токмо о своем животе мыслит, выйти из родов и позвать других общинников за собой. Принять их должен был мой род со всем почтением. Сказано было слово наутро, и стали они собираться. И вышло их на средний гурт полторы сотни вместе с бабами и детишками. И мастеровые среди них, и вои. Однако указали нам в вину, что замятню мы учинили, и стали пред нами с оружием, не выпуская нас. Не допустили мы крови между нами, но поваляли нас сильно, да и кольчуги посекли наши предостаточно.

Пычей оторвался от своего стихотворного слога и развел руки в стороны, желая показать, как ему досталось.

– Ну, так чем дело кончилось? – не выдержал Иван.

– Прорвались мы с барахлишком и скотиною, ждут общинники сей час лодьи ваши на берегу… И посылы наши в верхнее поселение ушли, но там оно полегче будет, старейшин в нем нет. Так что готовься, воевода, принимать под себя четыре сотни людишек вместе с бабами и дитями.

– С твоими?

– С моими, – кивнул Пычей. – Часть в наше поселение можно на житье пустить, а другую с мастеровыми определить на новое место, где железо вы надумали добывать… Токмо дома поставить первым делом им надо.

– Да, дела наши грешные, – стал оглаживать намечающуюся бородку Иван. – Где вас разместить, мы уже нашли, не ждали, правда, что столько народу будет… Однако, как говорится, нет худа без добра, да и места там хватит с излишком. Поведу вас я, в обход, поскольку в лагере на болоте тоже болезнь началась. Думаю, что и вас она коснется, ну да лекарь уже там, бог даст, все обойдется. А сколь воев среди вас, которые в дружину пойдут?

– Четыре с половиною десятка с трех поселений, – поднял глаза к небу и посчитал Пычей.

– Ну и я пяток выделю из дружины и желающих охотников, – добавил Трофим. – Так что принимай их всех под себя, полусотник.

– Есть принимать, воевода, – чуть задумчиво кивнул Иван.

– Чего сказал? Снедать собрался или просто мелешь невесть что? – вопросительно глянул на новоиспеченного подчиненного Трофим.

– Да слово это подобно согласию для воина, – все еще витая в облаках, ответил ему Иван. – Будет исполнено, значит.

– Ну-ну… А вот давеча ты про название для дружины что-то баял – надумал али как?

– Название?.. Егерем я провел почти полжизни – так охотники у нас назывались. А здесь почти все вои из них. Так что будем называться э… егерским полком!

– Не маловато для полка воев-то? – ухмыльнулся Трофим, уже зная, что его новый подчиненный что-нибудь забавное на это обязательно произнесет.

– Будет к чему тянуться, воевода, а пока одним названием пугать станем, – с широким оскалом ответил тот.

Глава 16
Первые невзгоды

Сонное покрывало предутреннего сна соскользнуло с полатей, на которых лежала Агафья, и рассыпалось невесомыми клочками зевоты и ленивого потягивания.

Еще темно и можно полежать чуть-чуть. Совсем немного, стряхивая остатки ночных сновидений и впитывая прохладный утренний воздух, смешанный пополам с запахом дыма от вчерашнего костра, разожженного для подтопки в глинобитном очаге.

Ну, все, пора вставать!

Плеснуть водицей из деревянной бадейки в лицо и… Нет, без разлохмаченной палочки для чистки зубов можно обойтись! Лекарь, конечно, грамоте разумеет и знает столь много, что людишек с того света вытаскивает, но чистить зубы утром и вечером… это он, пожалуй, лишку присоветовал.

Агафья подумала и все-таки взялась за палочку. Никто ее за язык не тянул, сама спросила, что он по утрам делает около речки. А уж что такое больные зубы, она не понаслышке знает: полгода не прошло, как Радимир зуб ей заговорил.

Заговорил, как же! Как дурочка малолетняя опростоволосилась.

От боли не знала куда податься, а рвать зуб клещами у Любима было страшно.

А тот возьми и отправь ее к Радимиру – сказал, что сей божий человек все что угодно при своей святости заговорить может. Нет бы, посмотреть на его хитрую рожу да догадаться, что святой с заговорами да волхованием дела не имеет. Как же, поперлась…

Тот сразу закивал, над тоненькой веревочкой что-то пошушукал и ей отдал. На, говорит, привяжи к больному зубу. Привязала, спрашиваю: когда пройдет? Через день, отвечает…

Да что ж ты, ирод окаянный, измываешься так? Нешто я протерплю весь день? И так уж мыслить мочи нет ни о чем, окромя этой боли… И на это нашел что ответить.

Есть, толкует, способ сразу боль снять, но надо другой конец веревочки на дверную ручку накинуть. Если девица войдет, да за дверь возьмется, то заговор сразу на тебя перейдет и боль утихнет, а если муж честной, то чуть погодя, и чуток потерпеть придется.

А если муж, да не честной, – тогда что, говорю? А где это ты таких видела, спрашивает?

Ну, я пока в уме перебирала, кто чем запятнал себя, он веревочку к ручке привязал, да меня наружу и выставил. Хитрость его была в том, что двери наши в землянках внутрь открываются… ну, чтобы зимой в снегопад открыть можно было. Поднялась, уселась на верхнюю ступеньку, да как крикну ему вниз про Фаддея!

«Разве его можно честным мужем назвать? Он, кобель такой, при живой жене по вдовушкам бегает! Ни одной бы не пропустил, коли отказов не слышал! И когда успевает только?!»

Одним духом я это выпалила, а Радимир из-за двери мне тоже как крикнет…

«Ась? Не расслышал, речет, тебя!»

Я подниматься со ступенек начала, а он в это время дверь как дернет… У меня аж звезды из одного глаза в другой прыгнули. Ну, мыслю, заговор так на меня перешел. И зуба больного, что сверху справа сидел – как не бывало.

Но это я уже потом языком нащупала, а первым делом крикнула ему: что ж ты девицу, дурак старый, не позвал?! Такой ты сякой, да растакой! Чтобы без боли совсем обойтись? Ты-то старик совсем – когда теперь боль уйдет?

А он мне травку какую-то в берестяной кружечке протягивает: на, мол, полоскай. Со стариками, говорит, как с девицами, легко все. Принюхалась, ромашку уловила, еще что-то там было, да не разобрала… Ладно, думаю, старый хрен, не отравишь же ты меня, начала полоскать. Так и обнаружила свою потерю…

Ох, и устроила я им с Любимом головомойку – кузнецу своему чуть грабли о спину не обломала! Но потом, знамо дело, пошла к Радимиру с отдарком да извинениями. Врасплох, мол, он меня застал, вот и накричала на него. А он и признался, что всех так лечит, кто к нему приходит, да не часто это бывает. Но ты, сказывает, молчи, а то на следующего уговор не подействует… Уговор, как же, обманщики. Но что деяти, обещала…

Все это Агафья вспоминала, доя корову, разжигая дрова в очаге под навесом да грея воду в небольшом котелке, который Любим выковал еще в переяславской земле и который ценился больше всего в ее хозяйстве. Подумалось, что вот у лекаря уж чудо так чудо, а не котелок. Здоровенный да ровный какой, а если начистить его песочком, то и смотреться можно…

С того дня, как Вячеслав отослал ее на помощь Радимиру, прошла почти неделя. Пока она тут одна, но вечор этот кара-а-а…тин сняли. То есть тряпку эту черную, что на жердине болталась, убрали и ход всем из веси и обратно дали, так что ныне бабоньки из леса должны подойти.

Не токмо одной ей тут упираться, мужикам обеды готовить да обстирывать их!

Выздоровевших уже третий день как по домам распустили, и более заболевших не было. Слава Всевышнему, токмо двух мужей схоронили от мора того, да на болоте пятеро старух преставились. Вячеслав сказывал, что если бы мужи те сразу к нему пришли, то и с ними все обошлось бы. И у всех теперь наказ такой – ежели заболел чем, то сразу к нему, неча эту… заразу разносить.

А сам лекарь к отякам в новую весь подался: тоже у них там что-то началось. Ну, да у них травница есть, с ней на пару полегче будет лечить. В первый год, как обосновались, бабоньки о ней вызнали, да только ходу к тому гурту не было по их малым бедам – неохотно к себе отяки пускали. А от больших неприятностей до последних дней Господь хранил… Да что тут говорить, выдумают, поди, что-нибудь вдвоем.

Ох, ладно, чуть посветлело вроде, надо скотину на пажить выгонять, соскучилась она по травке зеленой. Внутри тына вся зелень аж до землицы выщипана. Как осада началась, все больше старое сено пользовали, что с зимы осталось. А последнюю седмицу пробавлялись только теми крохами, что охотнички около веси скашивали да к воротам сносили. Запрет строгий был…

Агафья открыла ворота хлева и вывела кормилицу на улицу. Там уже подтягивалось к воротам стадо, подгоняемое, за неимением баб, степенными отцами семейств.

Хм, степенными! Некоторых из них последние дни шугали почем зря! Трофим Игнатьич из людинов семь мужей отобрал и начал их бою учить, будто отроков малолетних. И в хвост и в гриву их гонял, возились они и с железяками своими, и с мечами деревянными, на ночные дозоры воевода их ставить начал.

А еще сказывают, что игрища какие-то с нынешнего дня устраивать начнут. Кто кого одолеет – отяцкие мужи с новой веси или тутошние. Бить, однако, лишь деревянными мечами можно да стрелами тупыми, что на белку годятся. Но уж ежели попали – падай, а то потом Трофим Игнатьич кнутом отходит! Да только бесовские это игрища – мужи что дети, и деревянными мечами друг другу кости переломают…

Вздохнув, Агафья посмотрела на открывающиеся ворота, поздоровалась с пастухом и, похлопав напоследок буренку, направилась к колодцу, благо, бадейку с собой захватила.

И тут-то ее сердце захолонуло…

Из-за ворот, с края дороги отделилась большая кочка полусухой травы и тихонько поползла между нехотя расступающейся перед ней скотиной. А за ней вторая и третья… Пересекая черту ворот, один из торчащих пучков откинулся – и на Агафью сверкнули страшные глаза на темном лице…

«Господи, пронеси! Леший, кажись…»

И утренний воздух сначала нарушился глухим стуком упавшей под ее ноги бадейки, а потом разорвался визгом испуганной, но не сломленной женщины.

– Ратуйте, люди добрые! Нечистая сила в весь забралась!! Оружайтесь, чем бог послал, гони ее в шею!

И несчастное ведерко было поднято, откинуто назад и с размаху опущено прямо на эти бесовские глазищи.

– Твою мать! – Под грохот разлетевшихся деревянных плашек темное пятно мрака поднялось с дороги и уставилось на атакующую фурию. – Ну, ты, Агафья… ну ты… ну ты прямо шторм и буря в одном флаконе! Робяты, берите весь, кончила нашу маскировку эта сердитая тетка!

Иван махнул рукой поднимающимся за ним отякам, указывая им на дружинный дом. Спустя мгновение очумело глядящий с вышки дозорный ойкнул от попавшей ему в грудину тупой стрелы, и игрища по взятию на копье сонной веси начались.

* * *

Пуск водяного колеса прошел как-то буднично и без затей.

Перекрыли толстыми тесаными досками часть огромного оконца, оставленного в середине верхних бревен запруды для перелива, и вода пошла по желобу. Ее напор мгновенно заполнил верхний карман колеса, и оно слегка стронулось с места. За первой внутренней полостью последовала вторая, третья, и огромная махина, наконец, заползла, вращаясь осью в пазах дубовых бревен, щедро политых дегтем.

Задумываясь над тем, как будет водяное колесо передавать усилие на подключаемые механизмы, Николай сначала планировал жестко насадить на вал деревянные шестерни. Однако затем решил, что механизмов будет много, и если включать их сразу все, то это приведет лишь к излишней амортизации деревянной конструкции, да и полезная мощность колеса будет тратиться впустую. Кроме того, он никак не мог придумать, как оперативно подключать ту же глиномешалку к вращающейся оси через деревянные зубья. В голове сразу вспыхивала картина расшатанных механизмов и разламывающегося дерева.

От таких переживаний Николай ушел в лес и стал там бесцельно бродить вдоль нахоженной в весь тропы, пытаясь собраться и выдать что-то простое, но надежное. Долгое время у него ничего не получалось. Он даже был готов подсоединить только одно устройство, а все усовершенствования оставить на потом. И все-таки перед самым возвращением к рабочему месту здравая мысль его посетила.

Решение лежало на самом виду, и Николай даже плюнул от огорчения из-за того, как нелепо подходил раньше к этой проблеме. Все гениальное просто, и для подсоединения достаточно на главный вращающийся вал надеть что-то вроде толстого барабана или бочонка. С второстепенным тот должен быть соединен широким ремнем из кожи через два промежуточных колеса, образуя в результате треугольник.

В отключенном состоянии барабан основного вала будет находиться внутри этого треугольника, свободно там вращясь. А любой сдвиг системой рычагов этой геометрической фигуры в сторону вызовет касание бочонка к ремню, тот натянется и запустит вращение вала механизма. Обычная система, работающая как сцепление.

Покончив с этим вопросом и молча насладившись своим триумфом, Николай занялся текучкой, благо, жизнь постоянно подбрасывала новые проблемы.

К примеру, надо было заготовить впрок тес для других водяных колес.

Одно из них предназначалось для мелких работ, подобных замесу глины для кирпичей.

Второе, параллельное ему, было запланировано исключительно под пилораму, но там еще конь не валялся – требовалось сначала заложить фундамент из дубовых свай и заготовить бревна на двухэтажную конструкцию. Как раз в этом месте берег шел ступенькой, и, немного его подрыв, можно было получить заглубленный первый этаж в сажень высотой, куда бы сыпались опилки и где находились все основные механизмы.

Доставку материала планировали осуществлять по речке. Для этого, конечно, надо было очистить русло и поставить для плотины дополнительную защиту от ударов сплавляемых деревьев, но зато бревна можно было бы вытаскивать прямо на берег перед самой лесопилкой.

Задумывался Николай и над следующим колесом. Его он планировал поставить чуть ниже первых, продлив туда еще один желоб, и при необходимости объединять его мощность с первым. Общие усилия могли понадобиться для организации наддува при плавке чугуна, а также при переделе того в сталь.

Николай даже не пытался предугадывать, хватит ли у них мощности для такой работы. Понимал лишь, что оная мощь зависит от объема падающей воды, который в летнее время составлял около куба в секунду на каждое из трех колес, а также их высоты. Был какой-то еще параметр, но его Николай вспомнить не мог, как ни напрягался. Оставалось лишь строить, проверять, да на глазок уменьшать потери мощности, улучшая конструкцию. Вот и все.

Неподъемные проблемы оставлялись на потом, с остальными худо-бедно справлялись.

Например, Любим все-таки отковал несколько полотен продольных пил, потратив на это почти все свои запасы привезенного железа. Он в буквальном смысле ночевал в своей кузне, уходя оттуда только что-то пожевать с охотниками, сторожащими лодьи в заводи. И их же привлекал ко всем работам, в которых ему была нужна помощь.

В результате он даже развел пилам зубья и провел процедуру науглероживания.

При этом два полотна Любим заложил в кувшины с мелкотолченым сосновым углем и пером птицы, а в другие кроме угля подсыпал еще пережженные толченые рога. Сами глиняные емкости пришлось составлять по две, горлышко к горлышку, иначе полотна туда не убирались. А полотнища (кроме зубьев), были покрыты тонким слоем глины, чтобы предотвратить их от излишней хрупкости.

Потом каждую пилу Любим ставил на разное время в печку, засекая слой науглероженного железа. Для этого он через определенные промежутки времени ломал металлические обрезки такой же толщины, засунутые им в еще один кувшин.

Осталось провести процедуру закаливания – и все, основа пилорамы готова. Погнуться пилы, может, и погнутся, да есть надежда, что не сломаются и не посекут людей осколками. Останется только обвязка, которая, надо признать, получалась тоже не самая простая. Николай все больше приходил к мысли, что нормальную лесопилку без отлитых чугунных шестерен и других деталей запустить невозможно, а это выводило на первый план запуск домницы.

Не сидел без дела и Вовка. Проявив недюжинные организаторские таланты, он все-таки выдал первую партию необожженной плинфы.

Для начала он разместил у всех, кто мог худо-бедно держать в руках инструмент, заказы на неразборные формы. Для этого пришлось буквально вырвать у плотников остатки теса и пилу, пообещав в ином случае отобрать чудо-топор.

Поверить не поверили, но поперечную ножовку, скрепя сердце, дали.

Также Вовка организовал замесы, запустив девчонок топтать глину в импровизированную месильню. Перед этим пришлось аккуратно вынуть на краю холма около куба глины, предварительно сняв верхний слой почвы, и сильно намочить получившуюся яму, размазав размякший слой по поверхности. После сушки внутри разожгли костер, обожженный слой хоть немного должно было защитить месильню от размытия.

Тем временем рядом, буквально в трех десятках метрах от нее, другие подростки начали откапывать и таскать глину со склона холма, который выдавался в этом месте языком. В результате начал получаться открытый с одной стороны широкий ров глубиной в два его роста, который Вовка сразу отвел под печь для обжига кирпича.

Хорошую глину, выбирая из нее камешки, корешки и всяческий мусор, засыпали в обожженную яму и заливали водой в пропорции один к одному, а потом месили до тестообразного состояния, под конец добавляя песок. Снятый дерн и негодную почву высыпали отвалами по краям языка, выравнивая площадку.

Размешенная глина шла на стол, который Вовка соорудил из остатков теса, и там они с Вышатой лепили куличики, заполняя смесью формы под плинфу. Ее излишки снимались обрезками тех же досок, а получившиеся кирпичики осторожно вытряхивались сушиться на траву. Чтобы заготовки лучше отставали от форм, те обильно посыпали песком.

Кирпич решили делать по местным стандартам, где-то двадцать на сорок на пять сантиметров, хотя, конечно, измерить их было нечем. Для изготовления одинаковых форм Вовка просто обломал палочки, используемые потом в виде эталона. Полученную плинфу решили в течение двух-трех дней подсушить, раскидав по полянам, а потом сложить в штабеля и выдержать еще несколько суток в теньке.

Увидев, что у Вышаты все получается, Вовка оставил его командовать и перешел к другим делам.

Во-первых, надо было запастись дровами.

Если сразу закладывать на обжиг пару тысяч штук кирпичей и топить несколько дней (Тимкин батя говорил, что около пяти), то дров надо было заготовить море! По Вовкиным прикидкам на каждый куб плинфы должно израсходоваться семь-восемь кубов древесины. А где ее взять?

Охотники после побития буртасов ушли к отякам, плотники занимаются плотиной. Украсть у них пару полешек? Это не выход, да и так косо после пилы смотрят. И тут-то Вовке на глаза попался снятый торф около болота, где собирались добывать руду. Который там бросали, как попало.

Подключив все свои резервы, в качестве которых выступал дядя Коля, Вовка добился, чтобы вырезанный аккуратными кирпичиками верховой торф относили на край болота, где был открытый вересковый луг, и раскладывали сушиться на солнце.

А вот хватит ли температуры горения торфа на обжиг кирпича – это был вопрос, на который ему никто толком не дал ответа.

Дядя Коля что-то бурчал про торфяной кокс, который вроде дает неплохую температуру, но не мог сказать толком, как его делать… Вроде в ямах, как уголь пережигают. А на самом деле?

В итоге Вовка не захотел рисковать и, оторвав от двух с половиной десятков помогающих ему подростков восьмерых человек, отправил их дополнительно к торфу рубить сухостой, снося его к будущей печи. Если что, и мехи из кузницы можно притащить, подумал он тогда.

А потом началась эпидемия, и ребят, у которых был жар, он силком спроваживал к отцу в лазарет, так что количество работников у него неуклонно уменьшалось, пока он не остался один-одинешенек.

И пока все его подчиненные болели, ему пришлось одному переворачивать кирпичи, складывать их в штабеля, накрывать уже скошенным сеном от дождя и солнца.

Кроме того, внутри рва, получившегося по ширине в четыре, а в длину около пяти метров, Вовка стал выкладывать поперечные внутренние перегородки из необожженных заготовок, в середине которых было место под топку. Поверху эти перегородки можно было перекрывать, ставя длинной стороной плинфу на ребро и оставляя между этими заготовками небольшие зазоры. Такие щели между кирпичами потом должны служить продухами, через которые горячий воздух поступит в камеру обжига.

Это был первый уровень печи.

Сама камера обжига находилась как бы на втором этаже сооружения. Ряды плинфы, поставленные там ребрами друг на друга в самом конце должны были перекрываться кирпичами, положенными плашмя. Это позволяло отказаться от закрытого свода, так как все сооружение просто засыпалось слоем песка. Поверху дополнительно шел деревянный настил от дождя.

Молодому кирпичному мастеру, конечно, по мере возможностей помогали, особенно когда Вовка стал выкладывать полукруглые своды перегородок над отверстием топки, однако все равно к тому времени, когда пришлось отчитываться перед дядей Колей, ноги он еле таскал.

Да и не отчет это был, а производственное совещание, на котором они вместе наметили, куда пойдут кирпичи. Самые удачные однозначно на сооружение домницы, а из остальных будут класть русские печи для их недостроенного пятистенка и новой веси.

При этом вымотавшийся не меньше Вовки кузнец, приняв доклад, успел все-таки озвучить мысль, что надо помечать плинфу на будущее. Отметки предназначались для того, чтобы знать, откуда для каждой партии брали глину и с какой стороны печи положили при обжиге. Потом так легче будет определить, почему одни кирпичи, к примеру, звучат лучше, а другие вообще крошатся.

После обсуждения на усталого Вовку был надет импровизированный лавровый венок, и он был отправлен отсыпаться. А на следующий день его ждал первый обжиг и новые дела, которые должны были пройти немного легче, потому что помощников ощутимо прибавилось: большинство ребят уже выздоровело.

Николай же остался обдумывать окончательную конструкцию домницы и место для ее строительства. Кроме того, еще не был найден известняк, который был необходим в печи для связывания пустой породы в шлаки. Но это дело он уже поручил Антипу и Тимке, отправив их несколько дней назад на поиски.

Отослал он и Фаддея с напарником обучать поселенцев новой веси технологиям строительства на примере недоделанного пятистенка, присоветовав только серьезно увеличить размеры домов. При этом бригадиру плотников вручили план веси, нарисованный Николаем вместе с воеводой и его новоиспеченным полусотником.

Те как раз и привели отяков к новому месту жительства. Туда же запланировали поселить часть мастеровых из веси и тех, кто согласится работать на добыче руды и выплавке чугуна. При этом договорились поселить их вперемежку, чтобы отяки не замыкались в себе и понемногу начали общаться с переяславцами, изучая их язык.