Волшебный диссонанс

Галина молчала, обдумывая услышанное.

– А дочь у меня замечательная, – добавил Валерий Михайлович. – Ей восемнадцать, в институте учится.

«Что ж, – подумала Галина, – вроде искренне говорит, не юлит, о жене – ни одного дурного слова. Да и девочка у них, слава Богу, уже взрослая. Похоже, человек порядочный».

Как бы то ни было, а жилец получил ключи и назавтра переехал. В третьей комнате, куда он въехал, был небольшой плательный шкаф, диван, письменный стол, стул и телевизор. А больше ничего Валерию и не требовалось. Разве что полок для книг не хватало, но это – дело наживное. Переехал он поздним вечером, так что с Глашей познакомиться снова не удалось, ребёнок уже спал.

Квартирант внёс арендную плату сразу за полгода, и обрадованная Галина тут же занялась путёвками в санаторий. Пока выбирали и оплачивали путёвки, оформляли санаторно-курортные карты, собирались, у маленькой Глаши было достаточно времени, чтобы познакомиться с новым жильцом. Спокойный и приветливый дядя Валера, всегда готовый помочь, подхватить, подсадить, понятно объяснить и даже поиграть, очень понравился Глаше. Она так быстро привыкла к его ненавязчивому присутствию в доме, что в день отъезда тянула дядю Валеру за собой, полагая, что он, конечно же, едет с ними. Даже всплакнула немножко в такси, но быстро успокоилась.

А в Крыму их ждала сказка. Прекрасный детский санаторий с четырёхразовым питанием, лечением для Глаши, бесчисленными развивающими играми и обилием общения с другими детьми, тёплое море и золотой песочек Феодосии. И беззаботность, сказочная беззаботность для Галины, которая за последние два года уже забыла, что такое бывает. Радостные визги дочери, пытающейся плыть в резиновом круге и бьющей по воде ногами, звучали для мамы песней счастья.

Двадцать один день пролетел, как несколько мгновений. Они вернулись в субботу, загорелые и отдохнувшие. Дома их ждала чисто прибранная квартира и обед, приготовленный Валерием Михайловичем, с любимым Глашиным супом-пюре с гренками. Галя была приятно удивлена и даже несколько смущена, а Глаша тут же повисла на дяде Валере, как будто до отъезда они уже сто лет жили вместе.

Вечером, уложив Глашеньку, Галина и Валерий уселись на кухне и открыли бутылочку крымского вина, привезённого Галей. Проговорив пару часов кряду, они разошлись по своим комнатам. Впрочем, говорила в основном Галя, с радостью рассказывая о сказочном отдыхе во всех подробностях. Так ей было легко и приятно это общение, что и не заметила, как два часа пролетели. То ли настроение было прекрасное, то ли вино это крымское так расслабляет, то ли Валерий уж очень хорошо умеет слушать, а может, всё вместе, но на душе у Гали после беседы с ним сделалось как-то тепло и спокойно. В конце она даже позавидовала: «Надо же, какой всё-таки приятный дядечка». А кому, собственно, позавидовала? Она и сама не знала. Ведь он – ничей.

А дальше жизнь потекла в привычном ритме с той лишь разницей, что Галине стало как-то полегче и повеселее. Она отдавала себе отчёт, что причина тому – присутствие в доме её удивительного жильца. Валерий Михайлович и с уборкой помогал, и продукты приносил, а в выходные даже предлагал отпустить её встретиться с подругами, а самому остаться с Глашей. И Галя нисколько не сомневалась, что эти несколько часов дочь будет в надёжных руках и вполне довольна жизнью. Глашенька настолько привязалась к дяде Валере, что Галину это даже пугало. Жилец, снимающий комнату, – фигура временная, съедет рано или поздно, а малышка душой прикипела. Да и как иначе? Он, чужой, в общем-то, человек, трогательно заботился о них обеих. Галя и сама изо всех сил старалась не влюбиться в этого совсем не старого мужчину. Его духовный мир был ей близок, а отношение к жизни, к детям, к людям вообще она полностью разделяла.

Полюбить было страшно. Она, конечно, чувствовала, что симпатична и приятна ему, но Валерий Михайлович не делал никаких поползновений, чтобы сблизиться с ней как с женщиной: ни за руку не брал, не прикасался ненароком, цветов не дарил. Даже во время ставших традицией вечерних прогулок втроём, везя Глашу в прогулочной коляске и любуясь вместе с Галиной закатом (куда уж романтичнее!), только смотрел на неё тепло и улыбался.

Такое старомодно-почтительное отношение к даме и восхищало Галину, и задевало одновременно. И однажды она решила переступить эту незримую границу и посмотреть, что будет. Поздно вечером, когда Глаша сладко спала, Галина помыла виноград, положила его в вазу и постучала в дверь комнаты Валерия, чего раньше никогда в такое время не делала. Галя и сама не знала, что будет делать после того, как войдёт и поставит вазу с виноградом ему на письменный стол. Услышав «да-да», она вошла и с выражением одновременно решимости и смущения на лице, протягивая виноград, и намеревалась как-то объяснить своё вторжение. Валерий, сидевший за столом, мгновенно поднялся ей навстречу, одной рукой взял вазу и, не оборачиваясь, поставил на стол, а другой притянул Галину к себе и крепко прижал. Из комнаты, сданной в аренду, Галя не вышла до утра.

Последующие несколько месяцев прошли, как во сне, таком прекрасном, что пробуждение, сиречь окончание сна было бы смерти подобно. Но этого не случилось. Ровно через полгода со дня их первой встречи Валерий сделал Галине предложение. Они тихо расписались в местном ЗАГСе, и сон плавно перетёк в самую настоящую явь, обещая долгую и счастливую жизнь с любимым обоими ребёнком.

А ребёнок рос на радость маме Гале и папе Валере, трепетно оберегавшим хрупкое здоровье Глаши. Каждый год они делали пометки на дверной раме, измеряя, на сколько сантиметров дочь выросла. Глаше, конечно, по состоянию здоровья многое было недоступно из тех радостей, что были у её сверстников, например, занятия спортом. Но ребёнок рос в любви и взаимном уважении, Глаша хорошо развивалась интеллектуально, чему родители уделяли много внимания, и потому никогда не чувствовала себя ущербной.

Когда Глафире исполнилось пять лет, врачи сказали, что предстоит новая операция. И не последняя. Неоднократные операции, как объяснили врачи Галине, обусловлены ростом малышки. Шунт, отводящий жидкость в брюшную полость, приходится заменять, поскольку он становится неподходящим по размеру для подросшего ребёнка.

Глашу прооперировали в районном центре, шунт успешно заменили. И снова – долгий период реабилитации. Но на этот раз они были не одни. Возвращение домой к Валерию стало огромной радостью для всех троих, а там, где царят положительные эмоции, болезнь отступает быстрее.

Правильно говорят, что если человека нельзя вылечить, то это не значит, что ему нельзя помочь. Заботливые руки двух любящих взрослых терпеливо возвращали больного ребёнка к почти нормальной жизни.

В семь лет Глашенька пошла в школу, но не обычную, а для больных детей. Больных, разумеется, не психически, а с различными соматическими заболеваниями, требующими щадящего режима. Под боком в их городке такой школы, конечно, не было. Мама возила Глашу довольно далеко два раза в неделю, дожидалась окончания занятий и везла обратно. Так что обучение получалось всё же преимущественно домашним, тем не менее ребёнок получал полный объём школьной программы и, что особенно важно, общался с одноклассниками в коллективе.

В гости к Валерию стала приезжать дочь Елена – студентка уже последних курсов медицинского института. Поскольку родители Лены разошлись, когда она была уже совершеннолетней, то это не стало для неё большой травмой. Девушка унаследовала доброту и спокойный характер отца, а побывав в его новой семье и увидев их отношения с Галиной, искренне порадовалась за папу. Как медик, она глубоко понимала ситуацию с Глашей. Лена отнеслась к малышке с теплотой и нежностью, за что была вознаграждена искренней любовью со стороны Глаши и бурной радостью при каждом своём приезде в гости.

Так пролетели ещё четыре счастливых года, и Глафире исполнилось девять. Подошёл срок очередной замены шунта.

В перерывах между операциями Глаше ещё делали разгрузочные люмбальные пункции. Это болезненная процедура, когда иглой входят в спинной мозг и с помощью шприца выводят оттуда некоторый объём ликвора, – временная мера для улучшения состояния больного. Глаша всякий раз очень боялась этого ужасного шприца и предстоящей уже знакомой боли, но героически терпела и почти не плакала, чтобы не расстраивать маму.