000
ОтложитьЧитал
– Но…
– Никаких «но», – Андрей взял ее руку в свою, – Я сегодня уезжаю. А через неделю – на выходных – буду здесь. Поняла? – провел пальцем по ее носу и улыбнулся.
И она тоже слегка улыбнулась. И было видно, как губы покидает напряжение.
– Да, – согласилась покорно.
– Ну, вот и хорошо, моя девочка… – он сжал слегка ее кисть, – А теперь я пойду. А ты… – помахал ей указательным пальцем, – выздоравливай поскорее, – Андрей склонился и поцеловал ее в губы, – Пока, Настюша. Татьяне Васильевне поклон, если не встречу ее где-нибудь в коридоре.
– Пока, – она еле сдерживала слезы, которые стремились растопить чувства, начинавшие уже под воздействием воли черстветь.
Андрей пошел к двери, а дойдя до нее и приоткрыв, повернулся и помахал рукой. И Настя боковым зрением увидела это, и ответила тем же, приподняв ладонь.
Когда он вышел, она, наконец, дала слезам волю. Взахлеб.
– А я Андрюшу встретила… – Татьяна Васильевна вошла в палату и замерла, увидев рыдающую дочь. Притихла. Замерла напряженно, сдерживая порыв – расплакаться вместе с ней. Потом подошла и с каким-то отрешенным взглядом стала гладить ее по голове.
– Не надо, доченька. Не рви сердце. Что уже толку – плакать? Прогнала, ну и ладно. А нам никто и не нужен.
19.
Он очнулся, как будто из последних сил вынырнул из мутного омута, в котором держал его одурманенный алкоголем сон. Сердце, подстать тревожному колоколу, отбивало набат. Обезвоженная, загустевшая кровь, проходя по сосудам мозга, сообщала сознанию об опасности. Даже не сразу понял, что слышит не только тяжелый ритм в собственном теле, но и что во входную дверь кто-то настойчиво колошматит.
– Мерзин, открывай, – послышался незнакомый настойчивый голос, – Мы знаем – ты дома.
Он, как смог быстро, оторвал голову от подушки и сел, чуть не вскрикнув. Острая боль пронзила виски. Выругался отвратительно в адрес стучавшего. «Кто это может быть? – подумал, – Может, Витяня со своими недомерками? Ну, я им сейчас…» Сознание накрыла злоба, придавшая силу мышцам. Он встал, и быстро пошел к двери.
– Поубиваю козлов, на хрен!
После второго щелчка в замке, когда только собирался потянуть дверь на себя, она вдруг резко распахнулась, ударив его по руке, и прямо перед глазами мелькнул ствол пистолета. Послышались крики и угрозы. Вдруг показалось, что время замедлило ход. Он даже не успел толком удивиться, когда человек, находившийся рядом с тем, который держал пистолет, чуть пригнувшись, рванул вперед и прямо снес его с ног.
Через минуту Сашина щека уже ощущала неприятное прикосновение давно не мытого пола прихожей. Его руки за спиной свыкались с острым объятием железа, а сознание силилось понять, о чем вокруг говорят.
Потом его жестко подняли, с гнусными комментариями, заволокли в комнату, перестегнули наручники и бросили на диван – на скомканное одеяло. А когда он, немного придя в себя, попытался узнать – в чем дело, заставили заткнуться.
В комнате, кроме тех двоих – первых, стали появляться еще люди. Они рылись везде – искали что-то. Появился участковый. «Значит, это не люди Быка… – сознание напряглось, – Менты… опера… без формы. Но зачем они здесь? Повесить хотят на меня что-то? – неприятно резанула мысль, – А, может, участковый навел из-за той драки? Так, вроде, никто не заявлял – разобрались полюбовно. Подумаешь, два ребра сломал… опера такой мелочевкой не занимаются, – пришла догадка, – Что же тогда?» Вопрос стал сверлить виски и без того пронизываемые пульсирующей болью. Страшно хотелось пить.
– Дайте воды, – громко попросил он.
Люди входили и выходили, переговариваясь между делом, не обращая на него внимания. Наконец, до него стало доходить по обрывкам разговоров, что кого-то завалили. Сердце затрепыхалось в груди от мысли, что, если менты захотят повесить на него убийство, то ему не выкрутиться. «Подставят, суки. Как пить дать подставят. Суки помойные», – заблажил в нем страх вернуться на нары. И этот же страх фрагментами стал возвращать память. Наконец, появилось осознание, что за пятна он видит на своей одежде и руках.
– Где этот мясник? – в прихожей послышался начальственный женский голос, и в комнату вошла средних лет симпатичная брюнетка.
– Здесь он, товарищ майор, – отозвался один из тех – первых. Подошел и заставил Сашу повернуться, сильно потянув за плечо.
Брюнетка окинула его взглядом и слегка, почти незаметно, поморщилась.
– Вы говорить с ним будете, Ирина Ростиславовна?
– Нет, Прохоренко. Можете отправлять.
– Забирайте, – махнул рукой тот в сторону двоих в форме – с автоматами на плечах, появившихся у дверей комнаты.
– Ну, и семейка, – повела удивленно головой Ирина Ростиславовна, когда задержанного увели. Один брат насильник, второй – мясник. Это же надо – так разделать труп.
– Так он, товарищ майор, одно время работал мясником. Соседка сообщила. Опыт не пропьешь…
– Кстати, а кто обнаружил останки? – перебила Завьялова.
– Женщина Шпилевича. Пришла утром… – начал Прохоренко.
– Представляю. А где она?
– Скорая увезла. По тому, что я видел, быстро она вряд ли оклемается
– Что – так все плохо? – Ирина Ростиславовна подошла к окну, отвернув посеревшую от пыли ткань тюля.
– По ходу, да.
– Так, Олег… ты останься здесь – дождись экспертов. И вообще – побудь до конца. Может, получится сразу узнать – один он или с кем-то: поторопи Альберта Федоровича с отпечатками, – улыбнулась она, – А мы с Гришковцом на Городской Вал – там тоже клиент ждет.
– Ага, Ирина Ростиславовна, поторопи. Конечно, потороплю, только так скоро ни здоровья, ни печени не останется.
– Ладно, не плачь, дитятко, возьмешь себе отгул, – засмеялась Завьялова, – Все – мы поехали. Рули.
20.
Через несколько дней, придя вечером домой в общежитие, Максим застал друга за работой. Руслан – довольный – вешал картину.
– Макс, привет. Смотри, что оторвал.
– А то мы не виделись с тобой сегодня, – пробурчал тот, – Где взял? – кивнул на картину.
– Это? – машинально переспросил Руслан, – Ленка задарила.
– Вот как? – съехидничал Максим.
– Ну, вот. Так я и знал. Вот думал же не говорить тебе, откуда полотно.
Оба замолчали. Руслан закончил и отошел посмотреть на плоды своего труда.
– Ну как тебе… как специалисту? – повернулся он к Максиму.
– Пойдет, – отмахнулся тот, – Третий сорт – не брак.
Руслан тяжело вздохнул:
– Нет, я не согласен с тобой… это не справедливо, – он, наконец, обиделся, – Ты же видишь – картина прелестна.
Максим разделся, сел на кровать и стал смотреть на квадрат полотна. Он притягивал к себе. Картина – без рамы. Небольшая. Где-то пятьдесят на пятьдесят. Символизм абстрактного образа, изображенного на ней, говорил сам за себя. Чувствовался вкус художника, и что-то еще. Что-то неуловимое, что заставляло не просто смотреть, но проникаться написанным.
Глаз уловил автограф в углу картины.
– Чья работа? – Максим встал и подошел ближе, – Что-то знакомое…
– А кто его знает, Макс. Я даже не спросил. Извини, не подумал, что для тебя, как для художника, это может быть важным. А мне, честно говоря, как-то фиолетово. Мне важно, что Ленка опять со мной.
В углу картины красовалось два неполных слова, ограниченных точками – «Ел. Ка.», выведенных каким-то детским каллиграфическим почерком.
– Ты смотри, – обрадовался Максим, забыв в этот момент о собственных проблемах, – Я уже как-то видел в салоне – на центральном проспекте – работы этой «ёлки». Впечатляет. Интересно – это он или она?
Руслан посмотрел с улыбкой на реакцию друга.
– А ты как думаешь?
– Думаю – она.
– И что тебе об этом говорит? – Руслан продолжал улыбаться.
– Не знаю, – у Максима появился отстраненный взгляд, – Чутье подсказывает. Могу, конечно, ошибаться… но вряд ли.
– Знаешь, Макс, хочу поделиться с тобой, – Руслан замолчал на несколько секунд, будто засомневался – говорить или нет.
– Ну, давай уже, интриган, – Максим легонько толкнул друга в плечо, – Судя по твоему взгляду, это, чувствую связано с Ленкой. Я же тебя насквозь вижу, – усмехнулся он, – Не удивлюсь даже, если ты собрался жениться на ней.
В глазах Руслана промелькнуло удивление.
– Вот это да? Не знаю даже, что и сказать.
– Что? Угадал? – теперь пришло время удивляться Максиму.
– Как в воду смотрел…
Весь вечер прошел в разговорах об этом. Руслан сначала чувствовал себя не в своей тарелке. И не столько от того, что Максим всегда недолюбливал его девушку, сколько от своего нынешнего положения, которое слишком контрастировало с положением друга. Но потом, видя что тот принял новость положительно, стал чувствовать себя свободнее, только не мог отделаться от мысли – неужели именно то, что произошло с ним и его Настей, так повлияло на его точку зрения. Максим, казалось, был рад за друга, хотя выглядел грустным. «Вот уж поистине – пути господни неисповедимы», – подумал Руслан в какой-то момент, отчего стало как-то не по себе. Смятение принесло душевную боль. Но, как это бывает, продлилось такое состояние совсем недолго – собственное счастье застило глаза. Сегодня, после того, как принял решение, хотелось говорить только о приятном. Несколько раз, правда, он еще вспоминал о душевной трагедии друга, но его настроения это уже больше не нарушало. И более того, сознание в какой-то момент подсказало, что, может быть, он еще и помогает другу, отвлекая его от собственных мыслей. Руслан даже на какое-то время проникся этим. Но мысль, возникшая вскоре, расставила все по своим местам. Он вдруг представил себя на месте Максима – свою любовь, растоптанную кем-то. И совесть восстановила статус-кво, зашевелившись и неприятно откликнувшись в теле: меж ключиц запершило. Там появилось ощущение вакуума – черной дыры, втягивавшей в себя окружавшие ее мышцы. Настроение поменялось диаметрально. Вдруг. Как будто всего того, что было, не стало. И Руслан, наконец, не выдержал.
– Макс?
– Что? – Максим сидел и смотрел на картину, будто что-то хотел там увидеть. Обернулся, посмотрел внимательно и вдруг улыбнулся, как взрослый ребенку, – Руслик, – покачал головой, – Даже не начинай. Наслаждайся тем, что у тебя есть.
– Но, Макс…
– Я же тебе сказал, – чуть повысил он голос.
– Ладно, ладно, не буду… может… выпьем? Я сбегаю.
– Не сегодня, Руслан. Надо почитать, – он встал и взял свой рюкзак, – А картина – супер. Даже завидую. Я бы так никогда не написал. Чувствуется такая глубина чувств, что душа сама тяготеет к сопереживанию. Казалось бы – пустота – ничего же нет. А какой выхлоп! Все-таки есть у твоей Ленки что-то за душой. И ты прости меня, Руслик, за все, что когда-то наговорил тебе о ней. Был не прав.
– Да, ладно, дружище, я ведь понимаю, что ты хотел, как лучше… и рад, что тебе понравился Ленкин подарок.
21.
На следующий день после занятий Максим, бесцельно блуждал по малым уютным улочкам центра. Думал о Насте. Перед глазами постоянно возникала ее улыбка. Такая милая и такая обворожительная, что начинало щемить в груди. Иногда в сознании слышался ее смех или какая-то фраза. А иногда казалось, что слышит ее дыхание, как тогда, когда смотрел на нее – спящую. Сердце замирало от счастья. Но мысль о ее решении – прекратить с ним отношения, напоминая о крахе уже начинавшей складываться совместной жизни, опускала на грешную землю. И это повторялось снова и снова.
А когда уже поднимался вверх – к центральному проспекту, из памяти вдруг выплыла баня и кучи набросков на постели, которые кропал в состоянии какого-то тяжелого транса весь следующий день. Это вытянуло воспоминание о вчерашней картине, о художественном салоне, в котором впервые увидел «Ёлку», и так захотелось заглянуть – посмотреть, что отказать себе не смог: его словно на аркане тянули туда. «Давно не заходил. Может, что-то новенькое увижу в выставочном зале».
Завернув за угол центрального универмага, прошел мимо входа, где всегда толпился народ, и зашагал к переходу, что напротив книжного магазина. Через каких-нибудь десять не полных минут, войдя в салон, сразу же повернул направо – в выставочный зал. «Вот это да! – сознание откликнулось удивлением на то, что предстало перед глазами, – На ловца и зверь бежит». По стенам зала красовались полотна без рам. И только слепой мог бы не понять, что это «Ел. Ка.», а неразумный – что вчерашний вечер был лишь прелюдией к сегодняшнему торжеству души. Не терпелось увидеть – кто это. Знал, что сразу за входом в помещение – с правой стороны будет портрет художника и информация о нем. Нетерпение росло. Шаг. Еще шаг. Еще. Поворот…
Наверное, такого укола совести Максим не испытывал никогда. Все постыдные поступки его жизни были ничем, по сравнению с тем, что он пережил, увидев небольшую фотографию, прикрепленную над листом бумаги.
Темноволосая – в полупрофиль – девушка смотрела куда-то вдаль. В ее пространном взгляде чувствовалось понимание чего-то такого, что ускользало от Максима, когда он видел ее вживую. Мгновение, запечатленное пусть и относительной вечностью, говорило о том, что тщательно скрывалось в обыденности. Но не узнать Ленку, даже настолько преображенную, было просто невозможно. Душа замерла. «Елена Каверина», – мысли замелькали в сознании – одна постыднее другой. Стали всплывать в памяти нелицеприятные комментарии в ее адрес. Эпитеты, на которые он не скупился. Максим стоял и смотрел на фотографию, пораженный и униженный.
– Вот тебе и коза, – выдохнул, – Ай, да Ленка. Так зашкериться… – он начал машинально пробегать глазами текст под фотографией. Поймал себя на мысли, что ничего из прочитанного не помнит, – Актриса, черт побери! – все его существо вслед за чувством унижения вдруг охватил необъяснимый восторг. Он обрадовался, не осознавая почему, и снова удивился. «Может я рад за Руслика? – подумал, – Но он как же? Он-то знает? По ходу, нет… судя по-вчерашнему. Не сказал же, что это Ленка. Но тогда как? – Максим почувствовал себя в капкане, – И сказать… и не сказать… все одно – все будет не так». Он стал продвигаться вдоль стен, разглядывая полотна. Ко вчерашнему волшебному проникновению в суть написанного, сегодня примешалось чувство причастности к тому, что видел. Может быть, даже неосознанной гордости за то, что знает того, кто сотворил это чудо. Пришло решение – Руслану ничего не говорить: «А вдруг наворочу? Пусть сами». И хотя в глубине души давало о себе знать меркантильное чувство солидарности с другом, разум настоял на своем: «Нет».
За спиной послышался звук шагов. Максим обернулся, подспудно ожидая увидеть того, о ком только что думал. В зал вошла женщина без верхней одежды – из персонала салона. Она улыбнулась и кивнула приветственно.
– Может, вам приглянулось что-то? – она остановилась, держа руки в замок на уровне груди. Почти в молитвенной позе. Это было так женственно и так пронзительно, что непроизвольно вызвало поток чувств в Максиме. И он испытал неудобство.
– А что вы имеете в виду? – не понял он, о чем его спрашивают.
– Любую из картин вы можете приобрести. Кроме той – крайней, где превалирует синий цвет. Она уже куплена.
– Понял, – Максим улыбнулся, – Простите – а можно вопрос? Но он, скорее, касается не картин, а устроения этой выставки. Если не секрет, кто ее организовал?
– Да какие тут секреты? Пришли из городской администрации и настоятельно рекомендовали молодого, подающего надежды художника.
– Мне показалось, что вы отозвались с сарказмом по поводу «подающего надежды». Неужели, вам не нравится ее творчество?
– Да нет же – совсем наоборот. Нравится. Но сейчас. А когда рекомендовали кота в мешке – притом безапелляционно, мы были настроены, скажу я вам, очень… – она, видимо не нашла подходящего слова и не стала договаривать как.
– Огромное вам спасибо, – Максим подумал, что его благодарность послужит сигналом к окончанию беседы. Но не тут-то было: женщина оказалась словоохотливой.
– Знаете, они же намекнули тогда, что это дочка одного из замов нашего градоначальника. Мы тогда подумали…
– Извините, – умудрился вклиниться Максим, – Как вас зовут?
– Светлана Савельевна, – не задумываясь, отреагировала продавец, и без паузы продолжила, – Мы подумали…
– Извините, Светлана Савельевна, – Максим развел руки, изобразив при этом сожаление на лице, – Пора. Мне очень приятно было с вами пообщаться. Спасибо огромное за помощь.
– Ну, что вы, молодой человек? – засмущалась она, – Не за что абсолютно.
– До свидания, Светлана Савельевна.
– До свидания. Мне тоже приятно было с вами общаться, – искренне, без тени наигранности заключила она.
Максим развернулся и вышел, чувствуя на себе ее взгляд.
«Да-а, – резюмировало сознание последнюю новость, – Мало того, что актриса – хоть куда, так еще и дочь какой-то городской шишки. Вот вляпался…» «Руслан?» – возник почему-то в сознании вопрос. «Да нет, скорее я. И скажи об этом Руслику – хреново. И не скажи – не лучше. И все-таки… не мое это дело, – решил окончательно, – Не хватало еще напортачить. Пусть сами разбираются…»
22.
Прошло больше двух месяцев. Уже основательно на промерзшей земле лежал снег, и когда наведывался на улицы ветер, мела поземка, потчуя прохожих неожиданными порывами колючего, задувавшего во все щели одежды ледяного воздуха. Снег уже лежал почти две недели, и по прогнозу синоптиков ожидать его схода из-за оттепелей в ближайшее время не было никаких оснований. Максим, первое время порывавшийся навестить Настю, в конце концов, от этой затеи отказался. Обида, что его отвергли – сначала объясняемая Настиным положением, после встречи с Оксаной заявила о себе в полной мере. Больно было осознавать, что кто-то другой, о ком знал лишь понаслышке, как о родственнике, беспардонно занял его место. Оксана рассказала, что Настя быстро идет на поправку, и что, скорее всего, по весне у них будет свадьба: и потому что Андрей – душка, и потому, что он сделал Насте предложение, и она его приняла.
Месяц Максим ходил – сам не свой. Но потом все как-то само собой стало рассасываться. Оксана, которая поначалу исполняла роль исповедника, сделалась его утешителем. И, видимо, для нее это оказалось не только не в тягость, но и в удовольствие. А еще через месяц Максим уже настолько не представлял жизни без новой подруги, что готов был на все – лишь бы только не расстроить ее чем бы то ни было. Оксана, будучи, как и большинство женщин, более прагматичным, чем мужчины, существом, пользовалась этим беспардонно. Она была девушкой без особых амбиций, но цену себе знала. И поняв однажды, что Максим для нее именно та самая партия, стала готовить его к принятию жизненно важного решения. А ему теперь стало казаться, что любовь к Насте была лишь увлечением, навеянным колдовством. И даже не то, что казалось – появилась уверенность, потому что иначе не изменилось бы все в одночасье. Как будто Судьба в образе Насти, толкавшая его по какому-то мистическому лабиринту, у одного из просветов в стене вдруг дала ему такого пинка, что он оказался в другом коридоре жизни. И, трансформировав свой лик, Судьба, из Насти превратившись в Оксану, понесла его дальше в своих цепких, любвеобильных руках. Последнее время от Максима редко когда можно было услышать «я». Он все время говорил либо «мы с Ксюшей», либо только «Ксюша»: «Ксюша сказала», «Ксюша хотела бы», «Ксюша будет недовольна».
Руслан, пораженный поначалу переменами в поведении друга, постепенно проникся такой скорой трансформацией, потому что и сам попал в похожие сети. Его Ленка, которую поначалу можно было даже прикладывать к ране, как лекарство, стала постепенно меняться, заполучив то, что хотела. И теперь устраивала их общую жизнь по своему образу и подобию. Руслан, чью врожденную гордость ей так легко удалось приручить, сначала обиделся – почувствовал себя никем и ничем рядом с ней. Но Ленка не дала ему даже времени опомниться. Она всегда знала, что делает. А потому через три дня после того, как он повесил у себя ее картину, Руслан уже знакомился с ее родителями: Ленка была в отца, а потому даже отец с ней не спорил.
Все, казалось, шло – как нельзя лучше. Все были относительно счастливы и ждали праздника: единственного на планете Земля, который почти одновременно отмечало чуть ли ни все человечество. Праздника, которому двадцать четыре раза – на каждом часовом поясе – это человечество салютовало всеми возможными способами.
И, наконец, это событие, знаменующее конец одного и начало следующего цикла, это торжество возрождения утраченных надежд и ожидания счастья наступило, вселив хрупкую уверенность в то, что все будет ха-ра-шо.
