000
ОтложитьЧитал
– Ну, вот! – услышала, – Вот и Настюша проснулась. А у нас гости, доченька. Посмотри, кто пришел, – обрадовалась мама. За ней, ступая, словно боялся кого-то разбудить, последовал и Максим. Его взор, выражавший сочувствие, проникал в самую душу, отчего Насте стало неловко, и она спрятала глаза за ресницами.
– Привет, Настюша, – голос Максима был ласков, и, чувствовалось, нарочито бодр.
– Привет, – она посмотрела на него, – Как ты узнал?
– Заходил к тебе в группу: Оксана сказала.
– Максим, я…
– Ничего не говори – я все знаю.
Это его «я все знаю» неприятно укололо сердце, и Настя снова машинально спрятала глаза. Но лишь на мгновение.
– Как у тебя дела, Максим? – спросила, чтобы не молчать.
– Да все в порядке, – он продолжал бодриться, – Ты-то как?
– Как видишь… – она отвела глаза в другую сторону, – Максим… ты не приходи больше!
Тишина, наступившая после ее слов, оглушила, и в ней – в этой тишине – Настя, только что еще сомневавшаяся в том, что делает, вдруг ощутила, как ее психика переполняется злостью. Переполняется оттого, что не видела раньше, насколько слаб тот, кого она еще совсем недавно боготворила. «Вот и все… – подумала, – Как же быстро… и как просто».
– Нечего тебе здесь больше делать! – она бы отвернулась, если бы смогла, потому что глаза стало застилать слезами.
– Но, Настюша…
– Все! Уходи! – тихо, но безапелляционно жестко проговорила Настя.
Татьяна Васильевна только что ошарашено смотревшая на нее, взглянула на Максима. На его лице все еще остававшееся удивление стало трансформироваться в грусть неизбежности, когда теряется что-то важное в жизни, когда понимаешь, что вот оно было и вот его уже нет, и когда не хочется верить в это. И не просто не хочется – сил нет прислушаться к разуму, который тихо нашептывает: «Да. Да. Так оно и есть».
– Настюша, зачем ты? Я же люблю тебя.
– А я тебя больше нет! Прости, если сможешь, – она медленно опустила веки, не имея возможности по-другому дать понять, что больше ни о чем говорить не намерена.
Максим почувствовал прикосновение к руке. Обернулся. Татьяна Васильевна показала мимикой, что хочет ему что-то сказать – но не в палате. Покорно поплелся за ней, как приговоренный.
Как только они оказались за дверью, она вполголоса, но очень чувственно заговорила, будто боялась, что Максим обидится и уйдет, и она не успеет высказать ему наболевшее.
– Максим, ты пойми ее. Сейчас – в этом положении – она чувствует себя такой обездоленной, такой никому не нужной. И все наши хорошие слова, и наши сочувственные взгляды – абсолютно все – воспринимает, как жалость по отношению к себе. Ее гордость противится этому. Пойми ты ее, и прости. Поверь – со временем все изменится. А пока… прости нас ради бога… не ходи сюда. Подожди, если сможешь. А не сможешь… – она не договорила, потому что дальше продолжать не имело смысла.
– Да. Конечно, Татьяна Васильевна, – растерянно произнес Максим, – Я пойду? – он посмотрел на нее не то с грустью, не то с облегчением, – До свидания…
– Прощай, Максим, – она повернулась и скрылась за дверью.
Оглушенный таким неожиданным пассажем и особенно последним «прощай», Максим вдруг подумал о Николае Петровиче. И, как утопающий за соломинку, ухватился за мысль – навестить его. Узнать – что же будет дальше? Он ускорил шаги. Фактически слетел с лестницы. Выскочил на больничный двор и чуть ли ни бегом устремился к машине.
15.
Выйдя из ординаторской, где она поговорила с лечащим врачом, и, пройдя по коридору, майор Завьялова и старший лейтенант Прохоренко остановились у двери в Настину палату.
– Олег, ты пока побудь здесь. Ты, хоть и представитель закона, но все же мужчина, – улыбнулась она, чтобы скрасить категоричность, – Мало ли как на тебя отреагирует пострадавшая в нынешнем положении. Дело-то щепетильное. Если будет все нормально, я позову тебя.
– Хорошо, Ирина Ростиславовна. Понял.
Она постучалась и вошла в палату. Хотела сказать «добрый день», но вовремя спохватилась.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответила Татьяна Васильевна, – Вы опять ко мне?
– Нет. На сей раз нет, – Завьялова старалась быть непринужденнее, – Я поговорила с лечащим врачом, и он разрешил нам пообщаться с Настей.
– Мне можно остаться?
– Да, конечно, Татьяна Васильевна… – майор повернулась к Насте, – Меня зовут Ирина Ростиславовна… майор Завьялова, – добавила.
– Мама, наверное, это не совсем удобно. Нам с товарищем майором нужно поговорить наедине.
– Доченька? – Татьяна Васильевна не могла скрыть своего удивления.
– Так надо, мама.
– Ну, вообще-то, Настя права, – решила поддержать Ирина Ростиславовна, поняв, что та чего-то не скажет при матери, – Я бы после формальных вопросов все равно попросила бы вас выйти. Извините, так положено.
– Ну, что ж – надо так надо, – обреченно заключила Татьяна Васильевна и пошла к двери.
Завьялова проводила ее взглядом и повернулась к Насте.
– Ну что ты, девонька, такого натворила, что не хочешь говорить при матери?
– Ирина Ростиславовна, Андрей ни в чем ни виноват…
– Ты о Муромове?
– Да… я была у него в гостинице… и ушла, когда он спал. Его со мной не было…
– Успокойся, Настя. Андрея твоего сегодня уже отпускают.
– Да? Слава богу. А я так боялась… спасибо, Ирина Ростиславовна, – на глазах у нее появились слезы.
– Да за что, Настя? Как только у нас появились его снимки, я отправила людей в предполагаемые клубы и гостиницы. И все прояснилось. Хорошо, что Муромов твой очень похож на телеведущего. Это облегчило поиски информации о нем – слишком заметен, – она нажала на слово «слишком», и, вздохнув, продолжила, – Ну а теперь… перейдем к тому, что интересует меня. Я хочу, чтобы ты рассказала, что ты успела рассмотреть до того, как потеряла сознание. И самое главное – был ли нападавший один?
Настя услышала шелест бумаги. «Что я ей скажу? – подумала, – То, что я разговаривала с призраком? Или расскажу о своих видениях? А, может, вообще сказать, что ничего не видела? Но тогда может попасть под подозрение невиновный человек. И, скорее всего, так и будет. Может пострадать кто-то из тех ребят, кому я обязана тем, что жива…» Последние слова вызвали горечь, которая тут же отразилась на лице соответствующей улыбкой.
– Вижу сарказм на твоем лице, Настя. Поделись, с чем это связано? – Ирина Ростиславовна попыталась тоже улыбнуться.
Настя ответила не сразу. Но Завьялова молчала. Не спрашивала ни о чем. Не торопила ее.
– Знаете, Ирина Ростиславовна? Я вот лежу – полуживая, полумертвая – и думаю. Рассказать вам правду – не поверите. Не говорить ничего – мало ли кого в своем рвении вы можете сделать козлом отпущения… извините, я не имею в виду вас лично. Вам же – органам, – оговорилась она, чтобы уточнить до этого сказанное, – нужно найти виновного в смерти этой мрази.
– Ну, зачем вы так Настя? Вы, конечно, правы, – перешла майор на «вы», – Ну не сам же он себя? И почему ты решила, – вернулась она к прежнему обращению, – что я тебе не поверю?
– Потому что то, что я расскажу сейчас, не вписывается в рамки здравого смысла. И я, скорее всего, буду выглядеть в ваших глазах не вполне психически здоровым человеком.
– И, тем не менее, Настя?
– Единственное, что хотела бы добавить… я… – она сделала паузу, – хотя вы, пожалуй, и без меня уже знаете – студентка психологического факультета. Всегда мечтала заниматься наукой. А потому ко всему относилась прагматично. И то, о чем буду говорить сейчас, для меня так же не до конца понятно, как и будет для вас.
Ирина Ростиславовна промолчала. Но, видно было, Настины слова ее заинтересовали.
– Начну издалека… – Настя снова на несколько секунд замолчала, не зная, от чего оттолкнуться. Решила – первым в ее рассказе будет посещение бара с Максимом. Все, что было до этого, пожалуй, неважно. Главное, что произошло с ней, когда впервые увидела глаза рыжего бармена, и после чего перестала сомневаться в своей гипертрофированной сенситивности.
Ирина Ростиславовна слушала ее, не перебивая. Ни разу, когда появлялись паузы, не нарушила ее мыслей. А Настя, где могла, старалась профессионально обставить повествование. Может, поэтому и слушали ее с интересом. Иначе давно бы уже прервали. Наконец, она дошла до того места, когда окончательно поняла, что любит и Максима, и Андрея, и что эта любовь станет для нее тем испытанием, о котором предупреждал благообразный старец, чресла которого обвивал странный светящийся пояс.
– Я понимала, что встреча с этим… подонком – дело времени. Нечеловеческая ненависть, сквозившая в его глазах, говорила, что он не оставит меня в покое. А когда я вышла из такси и пошла через парк, вместо того, чтобы доехать до подъезда, я уже была почти уверена, что встречу его.
– Вы смелая, Настя… – майор снова обратилась к ней на «вы», – Знаете? Если бы не экспертиза, я бы вполне могла подумать, что это вы убили его… извините, продолжайте.
– Да нет. Какая я смелая? Судьба вела меня. Когда я увидела этого человека там – в парке, я вдруг ясно осознала, что меня ждет рецидив однажды случившегося. И тогда меня охватил такой ужас, что я перестала соображать совсем. Я побежала, пытаясь спрятаться за деревьями… – Настя неожиданно снова замолчала.
Молчала и Ирина Ростиславовна, забыв о вопросах. Ей почему-то хотелось верить этой девочке. Но ни жизненный опыт, ни разум, ни, тем более, интересы следствия не давали ей этого права. Ей нужны были факты, а фактов, как таковых, и не было.
– Понимаю сейчас, – продолжила после некоторого раздумья Настя, – всю неадекватность своего поведения. Но в ту ночь все шло не так, как, казалось бы, должно идти. Будто то, что я делала, я делала автоматом… извините, Ирина Ростиславовна, за то, что морочу вам голову. Но без всего этого, то, что собираюсь сказать, будет вообще выглядеть бредом сумасшедшего… а, впрочем, так оно и будет…
– Ну что ты, Настя? – в Ирине Ростиславовне снова победила женщина, – Продолжай.
– Ну, вот мы и дошли до того самого момента, когда я от удара и падения потеряла сознание. Потом, я снова почувствовала неимоверный страх, потому что очнулась – очнулась от тяжести, навалившейся на грудь. Низа – от поясницы не чувствовала совсем. Увидела его скотскую рожу перед лицом… – она стала задыхаться слезами.
– Настя, вы оставьте подробности этого момента.
– Да бросьте, Ирина Ростиславовна. Вы забыли – я же психолог, пусть пока и не дипломированный. Чем чаще я об этом моменте буду рассказывать, анализируя событие, тем быстрее произойдет в сознании разрушение синтетического образа. Даже если он и закреплен подсознанием.
– Ну что ж, вам виднее, – майор с уважением посмотрела на Настю, – Тогда продолжайте.
– Когда я поняла, что не чувствую только низ туловища, меня, словно молния, пронзила мысль, что основная травма не в шее – в пояснице. Иначе мое туловище состояло бы только из головы. Я вдруг осознала, что эта тварь либо уже насилует меня, либо вот-вот начнет – отсутствие чувствительности не давало четкой картины. Что было сил, я не закричала – я завизжала. Потом схватила его за шею и стала душить, что было мочи. Почувствовала удар в голову… и снова потеряла сознание. Потом снова пришла в себя… ощутила легкость, будто с груди сняли тяжесть. А когда открыла глаза, в лунном свете увидела человеческую фигуру, странным образом подвешенную за шею. Петля, в которой человек корчился, вспыхивала зелеными и красными искорками. Она, словно струйка воды, закручивавшаяся вокруг собственной оси, серебристо-голубоватым шнуром обвивала его шею. А сам шнур уходил вверх… в небо, и там, постепенно растворяясь, сливался с лунным светом… – Настя вздохнула, – Вот и все, – закончила она после паузы, – Потом я снова потеряла сознание.
Майор Завьялова, прослужившая в органах столько лет, и за эти годы, чего только не слышавшая, молчала. Может быть, она думала о вечном? А, может, пыталась впихнуть в рамки своего опыта и этого расследования опыт девочки, которая в одночасье стала инвалидом? Или жалела, что рядом не оказалось Прохоренко, хотя, будь он здесь, могла бы и не услышать того, что услышала. Она закрыла папку и встала со стула.
– Жаль, – сказала.
– Чего жаль? – встрепенулась Настя, – Это вы обо мне?
– Да, Настюша, конечно, жаль, что с тобой это случилось.
– Но мне кажется – вы не об этом…
– Ты права, – усмехнулась Ирина Ростиславовна, – Я имела в виду, что к делу твои показания не подошьешь, – она слегка покивала головой, – И еще. Мой тебе совет. Скоро с тобой будет работать следователь… и будет лучше, если ты скажешь, что ничего не помнишь. Можно было бы все свести к самообороне… что ты его задушила. Но экспертиза показала, что он умерщвлен не руками – каким-то канатом. А исходя из твоего рассказа, чует мое сердце, орудие преступления никогда найдено не будет. Прощайте, Анастасия Сергеевна. Надеюсь, у вас все будет хорошо… насколько это возможно.
– До свидания, Ирина Ростиславовна.
16.
– Руслик, выручай, братан, – Максим, после того, как забежал наверх через ступеньку, запыхавшись, ворвался в комнату.
– Что? Что случилось? – у Руслана появилось испуганное выражение на лице – атака друга удалась.
– Настюша моя в больницу попала. Надо к Николаю Петровичу съездить.
– Зачем к нему-то?
– Он поможет – я чувствую. Ты же видел, как он может все.
– Ну, не знаю, Макс…
– Я знаю. Поехали.
– Ну, ладно. Как скажешь, – Руслан стал переодеваться, – Только сомневаюсь я.
– А ты не сомневайся. Приедем – узнаем.
Домчались они быстро – час пик еще не наступил. То место, где парковались прошлый раз, как будто специально для них, когда въезжали во двор, освободилось. Черный представительский «Мерседес» – с такими же черными, тонированными стеклами – выкатил оттуда, и, поравнявшись с ними у самой арки, вальяжно проехал мимо.
По знакомой Максиму по недавнему визиту лестнице они поднялись на тот же второй этаж, и стали звонить в ту же самую дверь.
Некоторое время стояли – ждали, когда Николай Петрович откроет.
И снова Максим позвонил. И еще раз нетерпеливо повторил сигнал.
– Макс… прекращай. Ты же видишь – никого нет. Уже мертвого можно было поднять.
– И что делать? – Максим растерянно посмотрел на него.
– Странно как-то, – голос в гулкой тишине площадки прозвучал, показалось, не менее странно, чем смысл фразы. Руслан задумчиво заходил от двери к двери. И его шаги, распространяя вниз и вверх по лестничной клетке, умножило эхо, – В это время, он обычно всегда бывал дома. Я, правда, предпоследний раз, исключая наш визит, приходил к нему уже довольно давно… больше года назад. Может, уже все по-другому? Прошлый-то раз я всегда созванивался… когда договаривался.
– Может, в магазин пошел? – вставил свои пять копеек Максим, – Или отъехал куда?
– Куда он мог отъехать? – возмутился Руслан, явно недовольный, что ему мешают думать.
– Ну, к дочери, например? Ты же говорил…
Дверь напротив – за их спинами – тихонько скрипнула, и на ее пороге появился «божий одуванчик» – маленькая сморщенная и чуть сгорбленная старушка. Ее серый сарафан из толстой ткани, словно выкроенный из старого пальто, как-то смешно облегал белую блузку широкими шлеями, на одной из которых красовалась большая черная, с яркой художественной росписью брошь. А белые – поверх чулков или колготок – носочки, выглядывавшие из поношенных, на небольшом каблучке туфлей, дополняли удручающую картину заката социальной жизни человека.
– О! Бабушка! – воскликнул обрадованный Руслан, направляясь к ней.
– Не подходи! – угрожающе проговорила старуха, – Внучек мне нашелся.
– О, извините, мадам, – понял тот свою оплошность, – Меня зовут Руслан. А это, – показал рукой, – мой друг – Максим. Мы пришли к Николаю Петровичу. А он, наверное, спит? Никак не можем дозвониться. Или, может, отошел куда?
– Спит – как же? – пробурчала старушка.
Но Руслан пропустил это мимо ушей.
– Извините, а вас как величать, мадам?
– Софья Эммануиловна, – мадам казалась довольной, что ей уделяют внимание.
– А не знаете ли вы, дорогая Софья Эммануиловна, где сейчас может быть Николай Петрович?
– Как не знаю? – она кокетливо замолчала, нагнетая ситуацию.
– Ну и где же он? – подыграл Руслан.
– Где, где? На кладбище, – старуха сказала это так, словно сообщала долгожданный и никому кроме нее не известный ответ на хитрую загадку, после чего обязательно должна быть немая сцена и торжество лучшего из лучших. И ответ ее цели достиг.
– Как на кладбище? Когда? – почти в один голос воскликнули молодые люди. Не верилось, что человека, с которым они общались несколько дней назад, вдруг не стало.
– Так уже год назад, – с недоумением ответила женщина, пораженная такой бурной реакцией.
– А вы ничего не путаете, Софья Эммануиловна? – опешивший Руслан странным образом улыбнулся.
Максим посмотрел на него, на старуху в белых носочках, и тоже улыбнулся, догадавшись, о чем подумал товарищ.
– Я путаю? – возмутилась Софья Эммануиловна, – Это вы меня хотите запутать. Год уже квартира стоит пустая. И никто там не живет. Дочка его богатая – замужем за каким-то… уж и не помню – как его… и квартиру они не сдают никому. Без надобности им. Для внучки Николая Петровича берегут, наверное. Да вот она только что приезжала – на большой черной машине.
– Мистика какая-то, – Руслан, пожимая плечами, взглянул на Максима, – Булгаков, – тихо, врастяжку проговорил он, изобразив при этом удивленную гримасу.
– Что? Не слышу, – Софья Эммануиловна машинально чуть подалась вперед.
– А сколько Николаю Петровичу было лет, когда он умер? – Руслан сделал «контрольный выстрел», оглянувшись по сторонам. Видимо, засомневался – туда ли они попали, – Мы об одном и том же человеке говорим, Софья Эммануиловна?
– Сто три года было… как помню, – уверенно сообщила та, – Пожил Николай Петрович, дай бог каждому…
– Да-да, – машинально согласился Руслан.
– Ой! – спохватилась настороженно старушка, будто до нее что-то дошло, – А что это вы все расспрашиваете? – она тут же подалась назад. При этом потянула на себя ручку двери, машинально пытаясь прикрыться, – Может, вы грабители какие? Откуда я знаю?
– Да что вы говорите, Софья Эммануиловна? – Руслан улыбнулся ее наивности, – Мы бы тогда лица свои прятали под масками. И с вами так не разговаривали.
Старуха на всякий случай еще больше прикрылась дверью, почти скрывшись за ней.
– Идите отсюда подобру-поздорову. Я вот в милицию сейчас позвоню, – пригрозила она, – Ходят тут…
Дверь закрылась.
Максим посмотрел на Руслана, на покрытое старым дерматином дверное полотно, утыканное гвоздями с когда-то золотистыми фигурными шляпками. В середине двери – примерно на уровне роста хозяйки квартиры красовался новый панорамный глазок. Было совершенно очевидно, что через него, как сквозь амбразуру, за ними наблюдают.
– Пошли, Руслик, – вздохнул он, потеряв последнюю надежду, – Не будем травмировать психику дражайшей Софьи Эммануиловны. А то, смотри, как бы ее Кондратий не обнял.
– Да-а. Вот это история, – возмущался Руслан, спускаясь по лестнице, – Скажи кому, засмеют. Ты бабке-то этой веришь, Макс? Я что-то сомневаюсь, что она нормальная.
– Я, если честно, тоже. Да поверить в такое здравомыслящему человеку просто нереально.
– Вот и я об этом.
– Но с другой стороны, – уже во дворе продолжил Максим, – До того, как со мной начала твориться вся эта чертовщина, разве я поверил бы кому-нибудь, расскажи он мне такое. А сам Николай Петрович? Разве он нормальным был? Разве не закрадывалась у меня мысль, что он не от мира сего? И вообще – что он мертвый… помнишь? – Руслан ничего не ответил. Хмыкнул неопределенно, растянув не то утвердительное, не то вопросительное «да» и помотал головой, – Вот и я об этом же. Так что где больше правды – в том, что говорила старуха, или в том, что думаем по этому поводу мы – это еще бабка надвое сказала.
Руслан улыбнулся, с подвохом посмотрев на него.
– Ну, ты и сказанул, братан.
– А что не так? – удивился Максим.
– Отпадный каламбурчик получился. То, что мы… и то, что бабка – это еще бабка надвое сказала. Чувствуешь?
– А-а? Ну да…
– Ну и рожа у тебя, Шарапов, – захохотал Руслан. Он это сделал так весело и непринужденно, так залихватски, что Максим, вместо того, чтобы обидеться, захохотал и сам. Сказывалось психическое напряжение, которое организм не мог снять иначе как смехом.
– Жалко – не знаю ни телефона, ни адреса его дочери, – Руслан как-то мгновенно стал серьезным.
– Да, жалко, – поддакнул Максим.
– Ну… позвоним попозже ему самому, – он как-то вдруг встрепенулся, – Слушай, Макс! Наваждение какое-то. За все время я даже ни разу не подумал, что ведь можно позвонить…– он достал телефон, набрал номер и застыл в немом удивлении.
– Что? – непроизвольно сорвалось с губ Максима.
Руслан торопливо сбросил вызов и набрал снова. И все это молча и озабоченно. Поднес трубку к уху и снова замер.
– Ну что там? – любопытство Максима было на пределе. На таком пределе, что не ответь ему сейчас же Руслан, он мог бы закатить ему по уху.
– Набранный вами номер не существует, – растерянно произнес Руслан, цитируя текст робота-оператора.
17.
– Борюсик, Борюсик, – Саша тяжело вздохнул, – Пусть земля тебе будет пухом, – он влил в себя почти полный двухсотграммовый стакан водки и сел, облокотившись на колени и спрятав лицо в ладони. Через несколько минут в голове зашумело. Пришло осознание, что до последнего момента там царила пустота – фактически ни одной мысли. Вслед за этим услышал в себе голос брата. Тот как будто позвал его: «Саша!» А потом: «Брат, помоги!» По телу даже мурашки пошли – так живо это прозвучало.
Мысль о том, что это дело рук соседа появилась сразу же, как только узнал о своем горе. Вчера, когда вернулся после опознания домой, в квартиру ввалились менты с обыском. Что они искали, он не знал – от него отмахнулись, как от назойливой мухи, заставили сесть на диван и молчать, пока не спросят. Известие о смерти брата и осознание собственной вины за то, что мог бы предотвратить это – пойди он к Фиме за деньгами – сверлили мозг вместе с ужасным похмельем. Две старухи-соседки – понятые – то ли с сожалением, то ли со злорадством посматривали на него: он запутался – толком ничего не соображал. Просто ненавидел по привычке ментов. А заодно и этих баб.
А сегодня, когда услышал в себе голос брата, вспомнил разговор с ним у кафе. Вспомнил, как ждал его, надеясь, что тот не откажет – даст денег на пузырь. Хотел обставить все, как случайную встречу.
– Дебил, твою мать… – выругался в сердцах, – О, Борюсик. Как дела? – передразнил себя. «Как же стыдно-то! Это не мне тогда нужна была помощь. Тебе. Прости, брат!» В носу захлюпало, и Саша пошел в ванную – высморкаться в раковину. Волнение и алкоголь вдруг настолько обострили память, настолько отбросили сознание в прошлое, что даже удивился. «Саш, – услышал в себе, – Ну какие такие дела мои тебя интересуют? Нет у меня денег. Ты же знаешь, какой на мне долг висит. Бычара, вон, обещал завалить меня, если через неделю не верну пять штук. Не знаю, что и делать». «Да пугает он, – свой голос был отвратителен, – Не сцы, братан. Отмажемся. Придумаем что-нибудь… ну, надо очень, Борюсик. Выручи, а… на маленькую… последний раз». Совесть, о которой последнее время, пока был жив брат, он почти уже и не вспоминал, эта проклятая совесть настолько усилила свое влияние, что захотелось сдохнуть на месте. «Саш, тебе, как надо, так ты готов на все. И придумать обещаешь что-нибудь. А как не надо, так пошел, Борюсик, в задницу со своими проблемами. Нет денег. Я и так и кормлю тебя, и за квартиру плачу последнее время. Ты хочешь, чтобы еще и поил? Нет, Саша!» Это «нет» эхом отозвалось в душе. «Борюсик, обещаю. Поговорю с Фимой. Он, думаю, не откажет. Он мне должен – я когда-то спас его. Если б не я, уже землю парил бы не один год. Борюсик?» «Да кто тебе что даст в таком виде? Ты на себя в зеркало давно смотрел?»
– Эх, Борюсик! – Саша поднял голову и налил себе еще, – Как ты был прав, – он выпил и снова попытался окунуться в прошлое. Но ничего не получилось. Лишь одна фраза оттуда маячила в ушах: «Смотри, Саша – ты обещал. А то придется деньги уже на мои похороны искать».
– Сплюнь, дурак. Мы еще с тобой повоюем… – машинально повторил он сказанное тогда. Последняя фраза при этом дала сознанию новую пищу. Принесла озлобление. Оно росло по мере опьянения и уходило в мышцы, уже готовые к тому, что рисовало сознание, – Повоюем, брат… – челюсти, непроизвольно сжавшись, вызвали неприятное ощущение в зубах, – Как пить дать, повоюем.
Саша встал и подошел к старому кухонному столу, пережившему уже не одно десятилетие. Шуфлядка в деревянных пазах, вихляясь, выползла до упора наружу, оголив видавшие виды ложки и вилки. Самодельные ножи – по три алюминиевых заклепки в ручках – лежали тут же. И один из них – потемневший от времени, потому что из-за размеров им давно уже не пользовались – как будто специально был изготовлен для того, чтобы сегодня стать орудием мести.
– Эх,батя, батя… – зарождавшаяся мысль еще не воплотилась в слова, но Саша уже почувствовал ее. Губы растянула усмешка. Он вдруг не просто осознал – ощутил связь времен. И на этом фоне ему показалось, что не нож, а он сам – орудие возмездия, чья рука будет творить его. Нож – лишь эстафета, переданная ему отцом, как и кровь, бурлившая в нем сейчас, – Разве мог ты даже подумать, для чего делаешь его? – прошептал Саша, взяв тесак.
Деревянная ручка, пропитанная не вымывающимся жиром в местах, где за долгие годы поистерся лак, неприятно скользнула в ладонь: словно через нервные окончания руки попыталась сообщить высоким и светлым уровням души о назревавшем в темноте ее подвалов бунте. На какое-то мгновение в сознании даже мелькнуло сомнение. Но почти сейчас же исчезло, стертое взметнувшейся снизу вверх агрессией крови. Агрессия утопила все без остатка сознание в своем мутном непроницаемом водовороте, куда канула и человеческая природа с ее разумом, и сам разум, и даже инстинкт выживания. На поверхности осталась только смерть – торжествующая неизбежность мести.
Не выпуская нож из правой руки, он левой вылил из бутылки остатки: получилось больше половины. Выпил. На какое-то время это отвлекло. Отхлынувшая агрессия принесла в мышцы усталость. Захотелось присесть. Отупевший от водки и адреналина мозг, перестал соображать окончательно. Саше показалось, что голова его склонилась набок, и что он, объятый снизошедшим на него умиротворением, начинает засыпать. Снова всплыла сцена у кафе. Но такая идиллическая. Борюсик улыбался, и говорил что-то хорошее. Саша не мог разобрать что – речь смазывалась. Просто все вокруг благоухало радостью, и от этого казалось, что брат говорит о приятном. Он прислушался, пытаясь разобрать слова. Борюсик, улыбаясь, зашевелил губами. И, наконец, до Саши стал доходить смысл: «Я – мертвый, брат. Меня больше нет. Я – мертвый, брат…» – повторял и повторял младший, как на записи с включенным реверсом.
Контраст предполагаемого и того, что казалось действительным, настолько поразил, что начинавшая засыпать моторика встрепенулась и ожила. Но сознание, одурманенное алкоголем, так и не смогло этого сделать. Оно, вроде бы, и проснулось, но, скорее, осталось в сумеречной – переходной от сна к действительности зоне. Саша – или то, что от него в данный момент осталось – поднялся, подхватил лежавший рядом тесак, и вполне уверенной походкой направился в сторону входной двери.
18.
В палату постучали, и в дверном проеме показалась голова Андрея.
– Можно мне войти?
– Да, Андрюшенька, – обрадовалась Татьяна Васильевна и посмотрела вопросительно на Настю, – Конечно. Заходи.
Андрей появился впервые и поэтому заметно посвежевший вид Татьяны Васильевны ничего ему не сказал. Сегодня, за последние четверо суток, всю ночь она провела дома – не так, как до этого, когда лишь забегала, чтобы принять душ и переодеться. Андрей вошел – как всегда элегантный и улыбающийся. Большой букет кремовых роз, который он почти парадно держал перед собой, выполнял, судя по выражению лица, роль посланца, готовившего «пути» шедшему за ним. Выглядело это как-то наивно и смешно. А потому трогательно. Отчего Татьяна Васильевна, умилившись, взяла у него цветы, собираясь поставить в вазу – решила, что таким образом освободит его от неловкости. А вышло наоборот – с исчезновением щита, Андрею, чей интеллект и воля до этого всегда были на высоте, вдруг некуда стало девать не только руки, но и всего себя. Он сел на стул. Но тот оказался ниже, чем ожидал. Пришлось встать: не видел полностью лица Насти, а она не могла повернуть голову.
– Я лучше постою, – ответил он на ее немой вопрос, – Не вижу тебя.
– А на меня лучше и не смотреть, – она отвела глаза, – Я сейчас такая красавица…
– Ты всегда красавица, – поторопился он успокоить ее, – И сейчас выглядишь точно так же, как и всегда.
С вазой, наполненной свежей водой, из душевой вернулась Татьяна Васильевна.
– Во-от, – стала вслух комментировать свои действия, – Поставим их на самое почетное место… вот сюда, – она водрузила букет на тумбочку у изголовья дочери, – Вся красота Насте будет видна. Будет радовать ее, – она взглянула на Андрея и добавила с небольшим нажимом, – А ей сейчас нужны только положительные эмоции.
– Да, конечно, – поддержал он, – Только.
– А у нас все хорошо… да, Настюша? – Татьяна Васильевна улыбалась. Не то чтобы она искала поддержки у дочери, скорее, подсознание в данной ситуации напоминало о привычке ее молодых лет, когда обращалась к ней – маленькой и беспомощной.
– Мама! – возмутилась Настя шутливо, – Ты бы еще поагукала мне.
– А что – мама? – у Татьяны Васильевны даже улыбка пропала, – Андрюша должен знать, – она зашла с другой стороны кровати и посмотрела ему в глаза, – МРТ показало, что все у нас целым целехонько. Просто сильный ушиб. А, значит, буквально через полгода мы будем топать, как и раньше.
– Это очень хорошо, – снова поддакнул Андрей, – Мама права.
– Мама, ты извини, но нам с Андреем надо поговорить, – Настя была категорична, пытаясь выпроводить мать из палаты.
– Нет уж, – Татьяна Васильевна не хотела ничего слышать, – Знаю я твои разговоры.
– Нет, мамочка, вряд ли. Я прошу тебя – выйди на минутку.
Татьяна Васильевна, что-то проворчав в полголоса, все же послушалась.
– Ладно, пойду к Сергею Ивановичу схожу. Поговорю с ним, если получится. Если он, конечно, свободен, – добавила.
В дверь, из которой она вышла, из коридора просочилась тишина. И ни Настя, ни тем более Андрей, ожидавший обещанного разговора, не могли никак ее преодолеть.
– Андрей… – наконец, набравшись духу, решительно начала Настя.
– Настюша! – перебил ее Андрей, догадавшись, – Лучше не говорить ничего, о чем потом когда-нибудь придется пожалеть. Я люблю тебя. И поэтому ни о чем таком… – он не нашелся, что сказать, – даже слышать не хочу.