000
ОтложитьЧитал
Санька включил свет, в комнату зашла встревоженная мать,– Что случилось?
– Наскребыш твой явился,– Татьяна кивнула на Саньку,– слон в посудной лавке. Жрать он, видите ли, захотел! Эгоист!
«Наскребыш» блаженно прищурившись, с завидной скоростью поглощал найденную пищу.
– Вот видишь, ему плевать на нас, лишь пожрать!– Сестра презрительно оглядела брата,– эгоист одним словом.
– Тань,– мать примирительно погладила дочь по плечу,– ты так сейчас сама всех разбудишь. Саш может компоту налить, чего всухомятку?
– Не мам, наелся,– Санька покосился на сестру,– спать пойду.
– Я тебе в зале постелила,– возвращаясь к себе женщина облегченно вздохнула,– «слава богу, есть стал».
Ей и в голову не могло прийти, что сын влюбился, для нее он все еще был
ребенком. Может, из-за того, что последний, и единственный сын.
Родители Саньки, произведя на свет двух дочерей, мечтали о сыне, и, спустя пять лет после рождения второй дочери Наташи, ранним июньским утром, ребенок горласто оповестил белый свет о своем рождении.
– Кто?– Первым делом поинтересовалась роженица.
– Мальчик.
– Все!– Мамаша облегченно перевела дух,– больше рожать не буду! Так и передайте этому козлу! Пускай сам рожает!
– Передадим,– равнодушно согласились медики, видавшие и слышавшие всякого,– пусть рожает.
Мечта сбылась, казалось, счастью нет предела, живи да радуйся! Не тут-то было! Жаркие баталии разгорелись из-за имени. Отцу нужен Вадим, матери Андрей. Ребенку уже две недели, третья, а он без имени, или с двумя сразу. Каждый называл по своему. Озабоченный сельсовет прислал посыльного, чего тянете оформить надо? На безобидный казалось бы, вопрос, получил такой, исполненный горячих эмоций, ответ, что вернувшись, твердо заявил,– Больше, не пойду!
Скандал набирал обороты, дело к разводу. К счастью приехал дед, отец матери.
– Тебя как зовут?– К дочери.
– Пап, ты чего?– Забеспокоилась Александра.
– Как зовут, спрашиваю?– Грозно повторил дед.
– Ну, Шура.
– Александра значит, а тебя?– к зятю.
– Саня.– Внимательней глянул на тестя,-« Лишку хватил»!
– Значит тоже, Александр. И он пусть будет Александром!
– Это как, трое Саш, что ли?!
– Бог, любит, троицу!– Дед трижды ткнул узловатым пальцем в небо.
Как ни странно, но аргумент показался весомым, все согласились. Хотя верующими их назвать?.. Даже с натягом… Дед, вообще, член партии с 1929 года. Так или иначе, мир и согласие возвратились в дом. А Санька, стал Санькой.
6
Вернувшись к себе в комнатку, Тамара не стала ложиться, как собиралась ранее, а втиснулась на маленький подоконник в какой-то невероятной для обычного человека, но кажется, для нее удобной позе, и затихла, по привычке прислушиваясь как мерно клюкают большие часы с маятником, висевшие на стене ее комнатки. Эти часы Тамара получила как приз за второе место на республиканских соревнованиях. За последние полтора года, она если можно так сказать, привязалась к ним, собравшись в комочек как сейчас, могла долгое время не шелохнувшись, слушать их мерный ход не думая ни о чем, просто слушать. Но сегодня их звук терялся, становился не слышим. Узенькие плечики девушки до сих пор ощущали робкое Санькино объятье, помнили тепло его руки.
Положив голову на колени, Тамара залюбовалась, как лунный свет играет с шевелящимися листиками, растущей под окном сирени, и улыбка, счастливая улыбка осветила лицо, что-то новое, влекущее и необъятное, коснулось души этой рано повзрослевшей девушки. Как словно она впервые вышла из своей обжитой, уютной комнатки в какой-то волшебный, огромный сад, где все незнакомо, таинственно, где все пугало и радовало одновременно, где есть что-то такое, что неподвластно разуму, что можно принять только сердцем, чувствами, и что, обратно в ту, прежнюю, размеренную жизнь, ей уже не вернуться никогда. Даже если бы она захотела. «Что ж, я готова».– как когда-то перед самым выступлением, прошептала девушка. Выбравшись из оконного проема, Тамара протяжно, с глубоким, глубоким выдохом потянулась, еще раз взглянув на сирень, легла в кровать: «Ты права мамочка, спорт не самое главное в жизни».
7
С ненавистью оглядев огромный огород, засаженный картошкой, Санька плюнул: «Тут за всю жизнь не протяпаешь!»
– Мам, меня скоро солнечный удар хватит,-с призрачной надеждой на жалость проскулил страдалец, – вы-то в платках, а я голый.
– На счет солнечного не знаю, но моего удара тебе хватит!– Не выспавшаяся Татьяна
злобно уставилась на брата,– я тебе шапку принесу, ушанку! Хочешь?
– Я не с тобой разговариваю!
– А ты вообще не разговаривай, тяпай давай!
– Тань, ты чего, с утра злая такая?– оставив работу, мать с недоумением посмотрела на дочь,– Ленку с утра наругала, теперь, на этого кидаешься.
– От него покоя, ни днем, ни ночью! То гремит, то скулит., у скотина! Тяпай давай! Всю жизнь с ним одни проблемы,– снорвисто орудуя тяпкой, сестра продолжала бубнить на счет поведения братца, удивляясь, как таких земля носит.
Справедливости ради, надо отметить, Татьяна очень любила своего брата, но как-то по своему. С самого его рождения, чаще не по своей воле, ей приходилось принимать самое живое участие в воспитании ребенка. Будучи сама десятилетним подростком, она, как никто другой, за исключением матери, могла быстро успокоить, уложить спать, накормить малыша, занять чем-то, увлечь. Естественно, привязавшись к сестре, парнишка таскался за ней как хвостик, куда она, туда и он. Девочке, такое положение дел не всегда нравилось, хотелось свободы. «Ты знаешь кто!? Ты девчачий пастух! Вот ты кто, у-у изжога!»– Шипела сестра, волоча братца, как собачонку, в огород, и, не испытывая никаких жалостливых чувств, обильно поливала ледяной водой из под крана, невзирая на протестующий рев, быстро растирала полотенцем и, в кровать. После такой экзекуции Санька засыпал довольно быстро. Убедившись, что братец заснул, Таня, легко соперничая по скорости с уличными собаками, неслась подальше от отчего дома. Претензий к брату хватало.
Но, случись приболеть мальчику, или еще что, Таня всегда рядом.
Саньке было года четыре, когда ему, соседний парнишка старший годами пятью, Сережка Юпатов, ради шутки сыпанул снега за шиворот. Невесть откуда появившаяся сестрица, зажав под мышкой голову парнишки, пару раз крутанула вокруг себя, и с силой воткнула лицом в сугроб, стараясь как можно дольше удерживать его в таком положении. Кое-как освободившись из снежного плена, Серега, сломя голову, хотя за ним никто и не гнался, полетел домой, и после долго обходил Таню стороной. Пока снег не растаял. При всем этом, сестра никогда не скупилась на оплеухи, на воспитательные беседы, всегда заканчивающиеся, в лучшем случае крикливыми угрозами пришибить насмерть, и, подсовывала припрятанные конфеты.
– Ох, Таня, Таня. И как с тобой Витя живет? – Мать пожалела зятя.
– Пока не сдох!– Сестра остервенело долбанула по засохшему комку земли.
– Во-во, пока,– и Саньке,– ты, давай тяпай.
Глаза боятся, а руки делают, к обеду с картошкой закончили. Наскоро перекусив, Санька пошел на речку. На берегу непривычно пусто, лишь у самой кромки воды три девчушки и мальчик, что-то строили из мокрого песка. Подойдя поближе в одной из девочек Санька признал соседскую внучку Олю.
– Ольга, вы как здесь, вы с кем?– Встревожился парень,– одни что ли?
– Мы с дедом,– девочка кивнула в сторону кустарника.
– Здрасте дядь Вань, я тебя не заметил,– поздоровался Санька, разглядев полулежавшего в тени кустарника старшего соседа.
– Здорово, здорово,– с приятной хрипловатостью в голосе ответил дед,– пропололи картошку?
– Ага, только что закончили.
Скинув одежду, Санька полез в воду. Еще не замочил колен, как замер от истошного крика Ольги.
– Саша стой! За палку нельзя!– Только сейчас Санька заметил торчащий из воды прутик,– Сегодня вторник!
Санька обалдело обернулся к крикунье,– И че?!
– Тебя водяной схватит, превратит в лягушку, и ты будешь делать нам бородавки!
– А при чем вторник?
– Так водяной-то, по вторникам так делает, да деда?
– Угу,– трясясь всем телом от сдерживаемого смеха, дядя Ваня украдкой прижал палец к губам; «Молчи!»
Незадача, перспектива купаться на глубине до колен, Саньку не радовала, и дядю Ваню предавать, тоже как-то…
– Тьфу ты, Оль, я и забыл, ты ведь в школу то не ходишь?
– Я еще маленькая!– Проорала Ольга. Господь наделил девочку необычайно звонким голосом.
– Вот, потому и не знаешь, нам в школе прививки ставят.
– Какие прививки?– девочка недоверчиво поглядела на парня.
– От водяного, дядь Вань ты че, не сказал?– Дед виновато развел руки.
– Во смотри,– смело миновав запретный прутик, Санька повернулся к ребятишкам,– видите, прививка у меня.
Убедившись, что парень ни в кого не превратился, дети вернулись к прерванной стройке.
Искупавшись, Санька подсел к дяде Ване.
– Ловко ты, с водяным.
– Хе-хе,– добродушное лицо расплылось в улыбке,– зато ни бегать, ни,
ругаться. Как там, ложь во спасение, кажись?
– Так вроде, а вторник?
– Так вторник сегодня.
– Среда.
– Плевать, я на пенсии.
– Дядь Вань, у тебя часы есть, сколько время?
– На кой они мне, часы, говорю же, на пенсии.
– С тобой не соскучишься,– Санька с досадой куснул сорванную травинку.
Никому, от малого до старого, даже в голову не могло прийти назвать дядю Ваню по имени отчеству, или просто обратиться на вы, до такой степени он был «свой».
Живя по соседству, Санька ни разу не видел, чтобы, дядя Ваня был чем-то озабочен, куда-то спешил, ругался, или чем-то недоволен, нет, его все устраивало. Добродушная полуулыбка, а если удастся выпить, переходящая в улыбку, казалось никогда не сходила с лица, придавая ему блаженное, даже несколько придурковатое выражение. Да и чтобы дядя Ваня, занимался каким-то делом, которых у живущих в своем доме мужиков тьма тьмущая, Санька тоже не видел. В общем, несерьезный человек.
Лишь много позднее, когда дяди Вани не стало, Санька узнал, что этот добродушный, медлительный увалень, кавалер двух орденов Славы 3-й, и 2й степеней, ордена боевого Красного знамени, ордена Красной звезды, и еще несколько медалей утяжеляли парадно-выходной костюм, в котором никто никогда не видел дядю Ваню.
В декабре 1941 года, по достижении восемнадцатилетнего возраста, отказавшись от «брони», предложенной как шахтеру, дядя Ваня ушел на фронт, попал в дивизионную разведку, куда подбирались наиболее крепкие, умные, и главное, психологически устойчивые бойцы. Брали в разведку, только добровольцев.
Возвратившись домой, Санька с огорчением заметил, что времени всего начало пятого, и до девяти раз, два, три, пробовал считать, сбился, пробовал опять, снова сбился; «Тьфу!». Вышел во двор, от нечего делать привязался к Пирату, пытаясь научить шестилетнего пса выполнять команду «лежать». Не понимая, что от него хотят, лохматый поджав хвост и опустив морду, жалобно смотрел на хозяина.
– Отойди от собаки! Дрессировщик хренов,– вздрогнув от неожиданности Санька резко повернулся, позади в шагах трех стояла сестра.
– Ты когда-нибудь домой свалишь? Достала уже!– вскипел парень.
– Когда надо будет!– Татьяна брезгливо осмотрела брата,– сопляк еще, мне указывать.
– Иди ты к черту!– Не слушая, что орет сестра вдогонку, Санька вернулся в дом. Посмотрел на часы, большая стрелка только перевалила за римскую цифру четыре; «Полпятого только. Что за день такой, тянется и тянется.»
Вся тщательно продуманная за день линия поведения с избранницей, как только они остались наедине, скомкалась, в душе парня наросла такая неразбериха, что он чувствуя себя полным идиотом, молча, периодически протяжно, как-то по коровьи, глубоко вздыхая, плелся рядом с девушкой.
– Саш, ты так и будешь молчать,– не выдержала Тамара,– расскажи чего-нибудь.
– Том,– честно признался Санька, -думаю, думаю, и ничего придумать не могу.
– Не надо придумывать, скажи, почему тебя все Левой зовут? Я сначала думала у тебя имя, Лева.
– Ты на свиньях каталась?– Обрадовался Санька.
– Что?!– Не поняла Тамара.
– Ну на свиньях, верхом?
–Не-ет!– ошарашенно округлив глаза, девушка остановилась.
–А мультик про львенка и черепаху видела?– Санька встал напротив, Тамара опасливо посторонилась.
– Там еще песня есть, я на солнышке лежу,– пропел Санька, – помнишь?
– Ну-у.
– Вот,– простодушно продолжал парень, не замечая, что девушка чуть ли в шоке,– я до седьмого класса был рыжим и конопатым, и волосы почему-то дыбом. А мы с пацанами любили на свиньях кататься. Они в луже лежат, подкрадешься, прыг на спину и попер, знаешь как несутся! Если метров десять проскачешь, повезло, бывало сразу прям в лужу и падали. А у нас боров был, Борька, жирный такой. Он галопом вообще не бегал, так, рысцой только. Я на нем сколько угодно мог проехать.– Санька умолчал, что за использование борова не по назначению, получил от матери порку сеткой. Кстати, сетка, это авоська с которой магазин ходят, но наверное все матери использовали ее и в воспитательных процессах.– А Катька Зуйкина, моей сестры Таньки подруга, увидела и говорит: «В Африке Лева на черепахе, а в Сибири Лева на свинье». Так и прилипло, Лева, да Лева.
Диковато глядя на парня, Тамара, отступив еще на шаг, вдруг конвульсивно дергаясь, схватилась за живот, начала приседать.
– Том, ты чего Том?– Санька даже не понял, что девушка задыхается от смеха.
– Ой, не могу!
– Том, да мы все катались,– как бы оправдываясь, проговорил Санька,– со Светкой дрались даже. Она моего Борьку сколько раз угоняла, наглая была, скотиняка…
– Ой не могу,– согнувшись, Тамара не могла остановиться, даже слезы выступили,– помолчи.
Наконец успокоившись, девушка взяла Саньку под руку,– пошли, всадник.
– Том, а тебе домой обязательно, сейчас надо?– Санька бережно прижал руку девушки.
– А что?
– Может еще погуляем?– ободренный тем, что насмешил девушку, он наконец обрел возможность мыслить, воспринимать мир. Ну, почти обрел, по крайней мере вздыхать по коровьи, перестал.
– Хорошо, только маме скажу, что я с тобой,– и опять засмеялась,– рыцарь верхом на… в общем, не важно… Главное рыцарь.
Предупредив мать, девушка вернулась. Не сговариваясь, взявшись рука в руку, они медленно пошли вдоль улицы, не думая куда идут, просто идут, наслаждаясь каждым мгновением, проживаемым сейчас, где нет ни прошлого, ни будущего, а только, сейчас. «Может, это и есть счастье?.Само слово счастье не от слова ли сейчас? Жить каждую минуту, радоваться самому бытию, не тащить груз прошлого, не бояться будущего, это и есть счастье,– Проводив взглядом уходящую пару , Фаина Андреевна отошла от окна,– где научиться этому? У зверей что ли?»
8
В первый же рабочий день после отпуска, Фаину Андреевну ждал сюрприз, на рабочем столе стояла ваза с огромным букетом роз. «Откуда он, может у кого дата?»– Не придав особого значения, женщина переставила букет на подоконник, стала устраиваться за столом, как вошла в кабинет ее начальница и давняя, еще по институту, подруга, Любовь Николаевна Щеглова, главный экономист колхоза.
– Ну ты Фиона даешь!– Так Фаину Андреевну звали в институте.– Пригрела змеюку! Всю жизнь у меня мужиков уводишь!. Ну здравствуй!– Люба обняла подругу,– как съездили. Я так соскучилась! У-у-х!– еще крепче прижала к себе слегка ошалевшую женщину.
– Однако! Ты чего несешь? Каких мужиков? – Испытывая радость возвращения в привычную жизнь, Фаина Андреевна уткнулась в приятно пахнувшие волосы подруги,– Люба-а-нюшка, роднулька!
– Ты букет видела? Это тебе Рахим подарил.
– Господи! Только этого не хватало!– Старший, или как их там, бригады чеченцев- шабашников, не первый год строящих в совхозе то фермы, то ремонтные мастерские или еще что, Рахим, давно оказывал знаки внимания Фаине Андреевне и, это больше пугало, чем радовало.
– Представляешь, вчера вечером притащил букет, знаешь, говорит, как нужно букет делать, чтоб дольше не завял? Нет, говорю, не знаю. Так он мне целую лекцию прочел! Мне некогда, работать надо, все одна, подчиненные то, по югам мотаются, а он долдонит и долдонит. Знаешь, сколько штук притащил? Тридцать шесть, как тебе лет, откуда-то узнал, что у тебя вчера день рождения был…
– Предполагаю откуда.
– Думаешь я? Мне надо!– Люба суетливо задвигала предметы лежащие на столе,– наверное Дашка, с отдела кадров… Я ему говорю чётное число нельзя, нехристь,
покойникам говорю четное, забери одну. А он, если одну заберу, значит недодам синеокой, и ушел. Думаю, черт с тобой, сама уберу, ну и работаю. Через час приносит еще одну, только белую. Так пойдет, спрашивает. Пойдет, говорю. Вот гад! Мне только шоколадки, и то когда ему что-то надо, а тебе вон, целый веник! Ну где справедливость а? Я же красивее тебя.
– Вообще-то, у тебя муж есть, красивая.
– Это тебя и спасло, не будь у меня Кольки, я бы тебя сейчас за космы по полу таскала. Пригрела змеюку.
– Может он толстых не любит.
– Это я толстая?!– Люба вытянула губы трубочкой,– да я всего на два килограмма тебя тяжелее!
– На два триста, и ниже на пять сантиметров.
– Какая же ты всё-таки мелочная!
– Справедливая.
– Нет мелочная, не спорь с начальством!
–Пользуешься служебным положением?
– Синео-о-кая,– Люба передразнила Рахима,-плоскодонка!
– Груша перезрелая!
Женщины рассмеялись.
– Ох Фионка, как без тебя скучно было, даже не представляю, как до тебя жила.– Люба с нежностью посмотрела на подругу, -и тяжело одной, Будда каждый день к себе вызывает, то сделай, другое сделай! Я ему, у меня не сто рук, а он, ты с Дарьей чаи поменьше пей! Откуда все знает? Ведь в конторе только с утра. Вчера Таньку, ветеринара, коров осеменять обучал. Та ревет, не буду я, я что, бык? А он, мол, до племенного быка тебе не дотянуть, но осеменять будешь. Танька орет, уволюсь, Будда молча прижал к себе погладил, и говорит, поплачь, поплачь легче будет, и ушел. Ну не изверг?
Сочувствуя ветеринарше, помолчали.
– Ты от Рахима то шибко не шарахайся, ну и что, что чечен, тебе всего тридцать шесть…
– Уже тридцать шесть.
– Тем более, жить надо, понимаешь, жить. А он мужик хороший, вежливый,– не позднее как три дня назад Люба с «вежливым мужиком» крыли друг друга отборными матами, суля друг другу такое, что даже в страшном сне не присниться. Впрочем разошлись как всегда мирно. -Присмотрись.
– У него ж семья на родине.
– Ну и что? Им коран позволяет многоженство.
– Ну знаешь, я женщина, а не самка!
– Женщина, между прочим, самка! В первую очередь самка, а уж потом все остальное. Я без Кольки, больше недели прожить не могу, психовать начинаю. Че краснеешь то?
То ли воспитание, то ли врожденное что-то, но Фаина старалась всегда уходить от таких разговоров, и если все же касались этой темы, стыдливо краснела как дореволюционная институтка. Тем не менее, это не помешало ей забеременеть по окончании пятого курса, и только после выйти замуж.
В дверь заглянула Лена, секретарь,– Любовь Николаевна, вас Будда зовет.
– Какой он тебе Будда? Малявка еще!
– Фи.-Сквасив гримаску, Лена закрыла дверь.
– Так, Фай, на вот тебе, разбирайся,– Люба через стол протянула кипу бумаг,– господи помилуй, чего он там опять, удумал.
Оставшись одна, Фаина Андреевна добросовестно уткнулась в бумаги, пытаясь вникнуть в содержание. Получалось не очень. Букет, стоящий на подоконнике, невольно притягивал взгляд женщины. В душе рождались какие-то нехорошие чувства, от которых самой стыдно, было что-то в них более от животных, чем человеческое, что-то низменное, порочное и, как ни крути, заманчивое, желанное. «Что это?»– Она понимала, это не любовь, это что-то другое, в чем признаться даже самой себе не хотелось. «Я отдала ему лишь тело, душа же отдаваться не хотела».– Вспомнились строки стихотворения, написанные Марией Стюарт, шотландской королевой… В дверь постучали.
– Не помешаю?– В отличии от своих земляков Рахим говорил без акцента,– Здравствуй, синеокая. С приездом.
По свойски, без приглашения, сел за стол напротив Фаины.
– Не называй меня так,– чувствуя, что краснеет и, от этого еще более смущаясь,
Фаина искоса бросила взгляд на кавказца.
– В турецком серале, очень ценились черкешенки, знаешь почему? Они краснели, по поводу, и без повода.
Зря Рахим, ох зря! Не всегда эрудиция на пользу. Тем более, когда эрудиция, ради эрудиции. А шанс был.
– Вот что, Рахим…– медленно, даже очень медленно, женщина подняла голову и с решимым спокойствием встретила его взгляд,– за цветы, конечно спасибо, но больше не дари мне, никогда и ничего. И так пойдут разговоры…
– Ты боишься сплетней?
– Их тоже… У меня дочь. Но не это главное. Не скажу, что ты мне не нравишься… Скорее наоборот. Но это, не то, что мне нужно.
«Ты хочешь, чтоб я на тебе женился?!»– Чуть не сорвалось с губ Рахима… Вспомнился вчерашний разговор с Любой.
– Она не такая, Рахим. Ее цветами не купишь.
– Чем же купишь?– Спросил Рахим, настраиваясь на привычный, шутливый тон,– машиной что ли? На машину в ней веса мало.
– Дурак ты, Рахим,– не приняла шутки Люба,– ее не купишь ни чем. Я ее двадцать лет знаю.
Глядя в глаза этой молодой, цветущей женщины, он вдруг неожиданно для себя задался вопросом, знает ли она сама, чего хочет? И сам ответил,– знает. Штамп в паспорте ничего не значит, нет. За дни ее отсутствия, Рахим как-то, даже несколько неожиданно для себя, сильно заскучал по этой женщине и, теперь с наслаждением всматриваясь в лицо Фаины, находил в нем что-то новое, неуловимое, каждое мгновение иное, на которое хочется смотреть и смотреть. Он любовался ей. Может впервые в жизни смотрел на нее, как на самое совершенное произведение природы, поднесенное в дар мужчине,– женщину. «Это не то, что мне нужно». Не желать ее, не обладать ей, а любить, просто любить,– вот что ей нужно. И она полюбит в ответ, и приумножит любовь, сама собой, детьми, рожденными от тебя, и, тем состоянием души, которое не приобретешь ни за какие материальные блага,– счастьем!
Что-то вроде стыда, шевельнулось в душе Рахима.
– Ты очень красивая, синеокая.– Наверное, это слово прозвучало иначе, не как прежде.
– Спасибо.
Люба конечно шутила, намекая на якобы отбитых Фаиной ухажеров, такого не было. Как то во время летней сессии, подруги возвращались из кинотеатра. Обратная дорога пришлась как раз на час пик, когда чтобы попасть в троллейбус, нужно было обладать не только невероятной толкающей силой, но и откровенной наглостью. Пропустив пару рейсов, сильно проголодавшаяся Люба озлилась. Когда подошел очередной троллейбус, девица с силой ущипнула рвавшегося в переполненный салон здоровенного мужика.
– Сначала нас запихай, потом лезь, че такой наглый!– Удивленный силач поочередно втиснул девчат, дверь закрылась, троллейбус тронулся, силач остался. На следующей остановке, дверь под давлением пассажиров какое-то время гудела, дергалась, затем резко открылась, и Люба буквально выстрелилась из салона задом вперед. Мгновенно среагировав стоявший на остановке парень поймал девушку на лету.
– Лех, смотри че я поймал!
– Ух ты! Прелесть какая!– Похвалил добычу приятель.
Еще не придя в себя Люба , вытаращив и без того огромные карие глаза и вытянув губы трубочкой, мирно сидела на руках незнакомца. Кое-как, преодолев встречную волну желающих ехать, разлохмаченная и, встревоженная, Фаина выбралась из салона.
– Люба! Люба!– Крутя головой, искала подругу.
Увидев девушку на руках незнакомца, подскочила, готовая даже драться за свою подругу.
– Отпусти девушку! Пф-у, – Фаина воинственно сдула с горящих гневом глаз, взлохмаченную челку. – Отпусти, сказала!
– Лех, держи! – Незнакомец из рук в руки передал Любу и, цоп! Фаина не успев моргнуть глазом, оказалась на руках у парня, -еще одна!
Все произошло настолько быстро, что шокированные девушки какое-то время, покорно
сидя на руках парней, тупо смотрели друг на дружку.
Так, необычным образом, Фаина познакомилась со своим будущим мужем. Люба же, ради веселья не раз выговаривала подруге.
– Увела мужика… Я можно сказать, жизнью рисковала, чтоб поймать, а эта змеюка хоп,..и увела!
– Не ты, а тебя поймали, и рисковала не жизнью, а пятой точкой. Точнее кляксой, больно обширна для точки.
– Тебе не нравится моя задница?!
– Хватит с тебя, что она всем мужикам нравится.
Вообще, плановый отдел колхоза «Родина» считался самым красивым в районе. По крайней мере, так считал главный экономист районного сельхозуправления, славившийся своей вредностью, Иван Матвеевич Соколов.
– Приехал к тебе с проверкой, Иван,– жаловался Будде, за рюмкой водки,– думаю, счас навшиваю, особенно Любе, захожу, а они вскочили, и пялятся, глазищи у обеих! Черт бы их побрал! Я и сомлел. Эта, новенькая, еще красивше! Ты где их берешь?
– Это хорошо,– довольная улыбка скользнула по непроницаемому лицу председателя,– тебе уже за шестьдесят, а все млеешь.
– А ты не млеешь?
– Мне статус не позволяет.
– Статус председателя, или Будды?
Кто и когда дал Ивану Сергеевичу Будину, такую кличку, история умалчивает. Ни по образу, ни по мышлению, этот мужик никак не сравнивался с богом, тем не менее, Будда и все!
Включив свет, Фаина Андреевна подошла к большому зеркалу, висевшему на стене, стянула ночную сорочку в кулак, так чтобы были видны все линии тела, оценивающе осмотрела,– «И никакая я не плоскодонка, вполне стройная женщина. Груша!»
9
Чем больше Санька задумывался о том, как вести себя, о чем говорить с Тамарой, тем все труднее становилось парню, когда оставались наедине с девушкой. Он чувствовал, что от этого Тамара стала отдалятся от него, ей становится не то, чтобы скучно и неинтересно с ним, а как-то неуютно. Напряженность, давившая парня, невольно передавалась и ей. Девушка в глубине души смутно догадывалась о причине, и тут же сомневалась, вдруг нет, вдруг она все придумала, и ничего нет. И ждала.
В один из этих вечеров Юлька попросила Саньку спеть Зореньку.
– Нет!– Неожиданно громко рявкнул парень.
– Че орешь?– Удивилась Светка,– она че, у тебя денег просит? Орешь. Не хочешь, не пой! Тоже мне, Кобзон.
– Да пошла ты!– Черт знает что, творилось в душе у парня. Было такое ощущение, как словно в нем все разладилось, расползлось, все стало чужим, враждебным, а он какой-то жалкий, беспомощный, ненужный.
– Сам пошел! Псих!– Последнее слово всегда за Светкой.
На какое-то время над компанией повисла тишина.
Леший, молчаливый Леший, протяжным взором осмотрев Светку, вдруг без всякого проигрыша, что с ним бывало довольно редко, запел:
Пардонэ муа се каприсэ да н фан
Пардонэ муа ревьен муа ком аван,
Любимейшая песня Светки, большой поклонницы Мирей Матье.
Волшебная мелодия, легко, как это бывает у молодежи, поменяла настрой, всем снова стало хорошо и весело. Всем кроме Саньки и Тамары. Какой-то неприятный осадок остался в душе девушки, словно она увидела что-то неприличное, отталкивающее, ей вдруг захотелось в свою комнатку, захотелось опять слушать клекот своих часов, и быть одной.
– Мне пора.– Девушка неловко поднялась со скамейки.
– Я с тобой?– Как-то просяще, спросил Санька.
Тамара равнодушно пожала плечами, все равно.
Пройдя половину дороги, так и не дождавшись ни слова от спутника, девушка остановилась.
– Не провожай дальше, не надо, я одна дойду.
– Почему, из-за сегодня?– Чувствуя, что опять говорит не то,– Из-за, Светки? Из-за песни?
Ничего не ответив, девушка решительно развернувшись пошла в сторону своего дома.
– Том, погоди Том!– Понимая, что она уходит не просто, уходит совсем, Санька в отчаянии преодолел проклятую робость,– Когда тебя не было, я пел тебе, одной тебе, про тебя! Я не мог не петь! Я ничего не мог! Ты вселенная!
– Вселенная?
– Да вселенная! Смейся сколько хочешь! Не могу больше!– Парня несло, все, так все! – Ты такая же близкая, как реченька, и далекая как звезда на небе. Я даже боюсь к тебе прикоснуться, ты неземная какая-то. Ты моя вселенная!– с неуместным упрямством, повторился Санька.– Я больше никогда не смогу петь эту песню, понимаешь? Она только моя! Даже если захочу, не получится, ни хрена не получится!..О черт!– Освободив душу, протяжно вздохнул. «Плевать, как будет, так и будет!»
Широко раскрыв глаза, девушка неотрывно смотрела на парня. Да, она ждала, ждала признания. Но то, что услышала, как-то испугало, она растерялась, готова ли ответить тем же? Сможет ли? Рациональный ум спортсменки и, зов сердца. «Как будет, так и будет!»,– пришло решение.
Медленно, Тамара приблизилась к нему вплотную.
– Наша, Саш, наша песня,– и уже уверенно,– твоя, и моя.
– Ты, же ее не....
– Я слышала,– перебила девушка,– сейчас слышала.
Приподнявшись на цыпочки, обвив шею руками, поцеловала его в губы.
– Я земная, Саш, ты чувствуешь, я земная.
Ради этого, да, ради этих мгновений стоит жить. Если бы всем такое.
Бережно, очень бережно, как словно сосуд, до краев наполненный бесценной влагой, которой нельзя пролить даже капли, он обнял свою любимую, прижал к себе, и замер. Уткнувшись лицом в ее волосы, он впитывал в себя, в самый сокровенный уголок своей памяти, хрупкость, изящество упругого тела, пробивающийся сквозь запах шампуни и духов, аромат волос, тела, впитывал ее дыхание, он впитывал ее всю, и навсегда. И наслаждался ей, и никак не мог насладиться. « Подожди»,– хрипло попросил он, когда девушка сделала слабую попытку освободиться, и, спустя мгновения, нехотя опустил руки. Как словно преодолев тяжелый кризис, он, наконец, почувствовал облегчение, наконец, он возвращался к самому себе, становился самим собой. Она стала ощутима, осязаема, да, очень любима, но она стала человеком, а не звездой на небосклоне. Ее можно обнять, прижать, можно поцеловать.
И, поцеловал! И она, испытывая необычайно приятный трепет во всем теле, потянулась навстречу, ответила доверчивой податливостью, и где-то глубоко в душе, мелькнуло,– «смогу!»
10
Еще осенью, занимаясь засолкой на зиму, в очередной раз, за что-то зацепившись, Александра пришла к выводу:– «Не летняя кухня, а клоповник! У людей нужники больше!» И осенило! В процессе созидания, женщина, подперев бока руками, вдумчиво осмотрела помещение, затем вышла на улицу, не обращая внимания на накрапывающий дождь, изучила крышу, вернулась, убрала с печи закипевший рассол, опять уперла руки в бока, кивнула, соглашаясь сама с собой. Готово! Осталось мелочь! Убедить мужа в необходимости перестройки. «Куда он денется!»
Сноровисто залив банки с помидорами рассолом, позвала мужа.
– Смотри, развернуться негде! Теснотища! Я вся в синяках, то там ударюсь, то там зацеплюсь, мука одна, а не кухня!
– И, че?!– почуяв неладное, хозяин напрягся.
– Пристроить надо, по просторнее, чтобы. Я все придумала вот, смотри….
– Сколько лет тесно не было, а сейчас вдруг тесно стало?– Одинцов раздраженно перебил супругу,– как это?
– Терпела!– Женщине вдруг стало ясно, что она действительно только и делала, что терпела, несчастная, – все ждала, когда ты сам догадаешься, только где уж нам! У нас в голове другое! Выпить да закусить, закусить да выпить!