000
ОтложитьЧитал
Посвящается моей дочери Ольге, без помощи и поддержки
которой эта книга не могла бы появиться.
Да будут славословия Богу в устах их
и мечи обоюдоострые в руках их.
Библия. Псалом 149.
Мы обращаемся в первую очередь ко всем тем,
кто желает с чистым сердцем служить Царю
Небесному, как рыцарь, и желает с усердием
нести вечно благородное оружие послушания.
Устав Ордена Храма.
Речь идёт о распознании вечного, которое актуально.
Гегель.
Предисловие автора
Икона Ордена
– Что пишешь? – спросил меня друг.
– Богословско-приключенческий роман, – провозгласил я, уже приготовившись насладиться произведённым эффектом.
Однако, ответом была кислая улыбка, из которой явно следовало, что мне ни сколько не удалось его заинтриговать. «Ну что же, – мстительно подумал я, – если его отпугнул даже намёк на богословие, значит одним неблагодарным читателем у меня будет меньше». Но причудливое жанровое определение мне тут же разонравилось.
Потом стал отклонять подобные вопросы: «В двух словах не объяснить». Нагнетать таинственность было приятно, но начало страдать самолюбие: «Когда это я разучился давать короткие и внятные определения самым непростым предметам?». Мне очень хотелось сказать: «Пишу роман о тамплиерах». Это удовлетворило бы всех, но я-то знал, что определение, справедливое лишь отчасти, введёт людей в заблуждение.
Не люблю предисловий, полагая, что книга должна говорить сама за себя и всё-таки, после долгих внутренних борений, решил-таки набросать несколько предваряющих слов с одной-единственной целью: предупредить читателей о некоторых особенностях этого текста с тем, чтобы, по возможности, не обмануть ничьих ожиданий.
Эта книга – не художественное произведение и не документальное исследование, хотя автор будет благодарен тем читателям, которые сумеют обнаружить в предложенном тексте признаки как первого, так и второго. Однако, художественная форма здесь не цель, а средство. Мир этой книги – мир идей и моделей – религиозных, военных, экономических, политических. Хотел лишь сделать эти построения максимально убедительными, а этого порою удобнее достигнуть, вплетая их в художественную ткань.
Так же и с документальным, аналитическим пластом текста. Сначала даже хотел назвать это нечто «аналитический роман», но потом понял, что исторические изыскания для меня так же всего лишь средство. Свою цель мне постепенно удалось обнаружить не в глубинах минувшего, а в гуще современности.
А началось всё с желания восстановить историческую справедливость. О тамплиерах не писал только самый ленивый. Романисты и оккультисты, учёные и масоны, мистики и безбожники, кажется, избороздили эту тему вдоль и поперёк. Но в этой катастрофически огромной библиотеке мне так и не удалось обнаружить ни одной христианской книги, точнее, книги, автор которой попытался бы увидеть в тамплиерах настоящих христиан. Некоторые «христианствующие» авторы, признаваясь в любви к тамплиерам, понимают их, как либералов-экуменистов, противостоящих церковной ортодоксии. Между тем, беспристрастный анализ источников убеждает в том, что тамплиеры были самыми что ни на есть традиционными христианами. Желание доказать это с опорой на максимально выверенные исторические факты и заставило взяться за перо.
Но по мере работы над тестом первоначальный замысел перестал быть единственным. На очередной вопрос: «В чём тема?», поколебавшись, ответил: «Путь души к Богу». А эта тема уже не может быть намертво привязана к конкретной исторической эпохе. С некоторым для себя удивлением заметил, что пишу уже не столько про XII, сколько про XX век. Для меня по-прежнему оставалось очень важно, какими были средневековые тамплиеры, но оказалось что есть вопросы и поважнее. Какие мы? Какими мы должны стать? Какими путями мы может прийти к Богу, а какие уведут нас в обратном направлении? Радостно было осознать, что история Ордена Храма отвечает на эти вопросы. Средневековые храмовники могут помочь нам глубже понять XX век и даже более того – помочь выстроить XXI столетие, но для этого нам нужен не портрет Ордена, а икона – образ очищенный от всего наносного и преходящего, образ, который Орден имеет не во времени, а в вечности.
Тогда мне самому, наконец, стало понятно, что я хочу доказать: сегодня среди нас есть немало хороших христиан, которые смогут придти к Богу только тем путём, которым шли рыцари Христа и Храма. Эти люди просто потеряют себя в духовных водоворотах современности, если не откроют рыцарский путь – единственный возможный для них.
Понял так же, что хочу именно «доказать», а не «рассказать» и не «показать». Значит, это не роман и не исследование. Это, скорее всего, публицистика. Православная публицистика. Во всяком случае, для автора нет ничего важнее, чем остаться православным. Любые идеологические модели и религиозные построения приемлемы для меня лишь в том случае, если они ни на миллиметр не выступают за церковную ограду. А вот удалось ли это – водиночку судить не могу. Убеждён лишь в одном – каждый христианин должен искать СВОЙ путь к Богу. Может быть, кому-то этот путь покажется сомнительным, но нельзя не искать. Будем молить Господа о том, чтобы Он не дал нам заблудиться.
Оглавление
Том I
Книга первая. Фаранти
Книга вторая. Секретум Темпли
Часть первая. Образ боя
Часть вторая. Образ веры
Часть третья. Банкиры Храма
Том II
Книга первая. Кааба Христа
Книга вторая. Сержант Ордена
Пролог
– Тиха эфиопская ночь. Особенно когда не стреляют. Вот только стреляют здесь чаще всего именно по ночам, – пробормотал капитан Андрей Сиверцев себе под нос. Сиверцев только что закончил «экскурсию» по территории вертолётного полка для едва прибывшего сюда лейтенанта. Юный, но явно «продвинутый» офицер не мог понять то ли капитан продолжает свои ценные наставления, то ли, уже забыв про него, перешёл к более увлекательному общению с самим собой. Лейтенант решил на всякий случай уточнить:
– А что за бои могут быть здесь ночами, товарищ капитан?
Андрей прослужил в Эфиопии уже два года. Последнее время – здесь под Дэбрэ1, инструктором вертолётного полка. Два немыслимо долгих года на этой благодатной и благословенной, а так же трижды проклятой земле, как он говорил иногда про Эфиопию. Вопрос лейтенанта прозвучал для него, как голос из другого мира. Реагировать на такие вопросы всерьёз он был просто не в состоянии. И привычно прикинулся злым шутом:
– А вот скажите-ка мне, лейтенант, какая оценка у вас в дипломе по самой важной дисциплине, то есть по научному коммунизму?
– Отлично. Пятёрка, – лейтенант окончательно растерялся.
– Ну, тогда вам должно быть известно, что народы Африки шагают в коммунистическое будущее своим особым путём. В силу специфичности местных условий их преданность идеалам марксизма-ленинизма находится в сильнейшей зависимости от солнечных закатов и восходов. Возьмем, к примеру, простого эфиопского труженика, которого народная революция освободила от ненавистного гнёта императорского режима. Вкалывает этот труженик на плантациях апельсинов, мандаринов и прочих цитрусов. Каждый рабочий день для него – это праздник освобождённого труда. Ведь цитрусы теперь свои, народные, а угнетателей там всяких и прочих проклятых эксплуататоров и след простыл. Всех этих гадов железной метлой вымел с родной эфиопской земли горячо любимый вождь Менгисту Хайле Мариам. Делу революции эфиопский колхозник предан беззаветно. Лидера своего Мариама любит всей душой. У русских готов на груди рыдать. Бывает, упадёт нашему офицеру на грудь, и всё рыдает, рыдает, лишь несколько фраз сквозь слёзы может сказать: «Братья вы наши старшие, спасители ненаглядные, не уходите только никогда с нашей земли, а то сожрут нас проклятые империалисты». Счастлив эфиопский колхозник. Хорошо ему теперь живётся при русских. Не то, что было при американцах. Идёт он домой после трудового дня уставший, но довольный. Сидит на камушке рядом со своей хижиной, закатом любуется. Солнце тем временем скрывается за горами. Наступает тихая эфиопская ночь. А темнота, – доложу я тебе лейтенант, – действует на местных коммунистов магически. Прямо как в сказке про золушку, знаешь, да? В полночь карета превращается в тыкву. Ну, а здесь в полночь революционеры превращаются в контру. И вождя своего Мариама по ночам они ненавидят всей душой, да только никак добраться до него не могут, а потому идут убивать русских, которых Мариам пригласил на их родную землю. Вся Эфиопия по ночам покрывается волною ненависти к новой власти, ну и к нам, разумеется, в первую очередь. Целыми деревнями местные крестьяне достают из тайников американские винтовки, русские автоматы и нападают на наши военные базы. Уверяю тебя лейтенант, явление это массовое, а не какие-нибудь отдельные припадки. Если хоть одна ночь пройдёт без нападения на наш полк, так я даже не знаю почему. Наверное, закат был какой-нибудь неправильный. Да впрочем ты и сам в этом убедишься, думаю, что не позднее, чем завтра утром. Наш командир полка очень любит выкладывать русским на обозрение трупы убитых за ночь нападавших. Не удивляйся, когда увидишь – это тебе будет вместо политинформации.
Чем больше ёрничал Сиверцев, тем больше мрачнел лейтенант. И не потому даже, что испугался. Парень знал, что едет под пули. И не потому что политическая неблагонадёжность эфиопских коммунистов его сильно опечалила. Лейтенанту вообще были до фени всякие там идеалы марксизма-ленинизма. Он рвался сюда заработать побольше денег. Ради этого он прошёл великое множество проверок на политическую зрелость. И вот теперь этот капитан метёт такую пургу, что и слушать, кажется, не безопасно. Или это провокация? Лейтенант напрягся: если он сейчас не сориентируется, если не сумеет отреагировать безошибочно, его доходная командировка может накрыться медным тазом. Лейтенант был не глуп, и вполне способен на нестандартные решения. Он без труда изобразил подобострастное смущение:
– А может быть нам, товарищ капитан, сегодня вечером это… посидеть немного? Приезд отметить.
Сиверцев сразу вспомнил о том, что у него в заначке есть бутылка водки. Встречи с этой бутылкой он ждал весь день, начиная с утра. Но собутыльники, тем более такие, как этот пацан, ему были совершенно не нужны. Он изобразил суровое недоумение:
– А хорошо ли это будет, лейтенант, первый день службы начинать с пьянки? Да ты ещё предлагаешь это старшему по званию!
Такой официальной суровости лейтенант ни как не ожидал сразу же после сеанса политического стриптиза. Он окончательно растерялся, а Сиверцев, казалось, наслаждался произведённым эффектом. Зверская ухмылочка на его лице не позволяла угадать то ли он сейчас расхохочется, то ли заорёт. В конце концов, он сжалился над лейтенантом:
– Ладно, юноша, прощаемся. Я сегодня здесь ночую, а ты давай дуй в посёлок. Тебе уже показали твою шикарную комнату в нашем фешенебельном коттедже для холостяков? Нет, правда, бытовые условия для нас здесь создали такие, какие в Союзе не все генералы имеют. Только старайся пореже в окна смотреть. Это колючая проволока по периметру… Иногда перестаёшь понимать: толи они нас так основательно охраняют, толи мы просто в концлагере.
***
В своей маленькой клетушке в ангаре Сиверцев, не раздеваясь, рухнул на кровать, и неподвижно пролежал не меньше часа, рассматривая потолок, как будто причудливые линии трещинок содержали ответы на все вопросы жизни, только надо разгадать их ускользающий смысл. В свою действительно комфортабельную комнату в коттедже в поселке советских военных специалистов он не пошёл, потому что не хотел сталкиваться ни с кем из сослуживцев. Не то что разговаривать, но даже молча раскланиваться с ними и то не хотелось. Насладившись неподвижностью, он встал и извлёк из холодильника вожделенную бутылку водки с куском импортного сервелата и банкой кока-колы. В Дэбрэ на рынке можно было купить любую импортную жратву. Большинство советских офицеров только здесь, в этой абсолютно нищей и голодной стране услышали слово «сервелат» и узнали вкус кока-колы. Не было здесь лишь того единственного, что в избытке предлагал Советский Союз своим гражданам, а именно чёрного ржаного хлеба. В Эфиопии наши офицеры охотились за черняшкой с тем же энтузиазмом, как на родине за колбасой. Но даже это нехитрое и, в общем-то, вполне понятное увлечение вовсе не роднило Андрея с сослуживцами. Он никогда не любил чёрный хлеб, порою даже суп ел с батоном, и здесь его вполне устраивала инжера – эфиопский хлеб из муки теффа. Невероятно острая эфиопская кухня тоже пришлась ему по вкусу. Другие офицеры изумлённо наблюдали, с каким наслаждением он уплетает мясо с обжигающим соусом бербере. Наши здесь мучились от переперчённой эфиопской стряпни, а ему хоть бы что. И по горам он лазить любил. И жару переносил легко. Быть бы Сиверцеву идеальным офицером колониальных войск, если бы…
Он налил две трети стакана водки, выпил залпом, глотнул колы, закусил сервелатом. Сервелат он не любил, но ценил за простоту в обращении. С полчаса сидел неподвижно. Вспомнил лейтенанта и усмехнулся. А ведь ещё год назад его искренне терзало то, о чем он так глумливо повествовал этому пацану. Но летёху этого такой хренью не растерзаешь. Мальчик так и норовит без мыла влезть в какое-нибудь особо потаённое место. В душу, например. А впрочем, он без мыла не полезет. Он даже в пустыне мыло отыщет. Далеко пойдёт это прелестное дитя, потому что умеет ноги беречь.
Сиверцев ещё раз проделал те же манипуляции с водкой, колой и сервелатом. Вяло подумал о том, что этой ночью на территорию полка надо ждать крупного нападения. Здесь сейчас остался один батальон из четырёх. Вряд ли доблестные повстанцы упустят случай поживиться шестью вертолётами. А то, что они хорошо осведомлены о перемещениях наших вертушек, так это не надо к бабушке ходить. Ни «бабушка», ни разведка им не нужны – кругом свои да наши. И то, что сегодня здесь охрана – полторы калеки, они конечно тоже очень хорошо знают. Впрочем, на судьбу вертушек Сиверцеву было также плевать, как и на свою собственную. Он поставил остаток водки в холодильник. Больше пить не стал, но вовсе не потому что хотел быть посвежее накануне тревожной ночи. Он мог бы и напиться перед боем, если бы хотелось. Но не хотелось. С некоторых пор Сиверцеву стало невыносимо скучно быть пьяным. Именно скучно. Не интересно. Не снимая белой эфиопской формы и ботинок, он завалился обратно на кровать, и вскоре уже мирно посапывал.
***
Сигнал тревоги посреди ночи прозвучал вполне ожидаемо, как будильник поутру на кануне рабочего дня. Сиверцев чётко вскочил, схватил автомат с примкнутым штык-ножом и выбежал на улицу. Тихая эфиопская ночь уже успела пропитаться запахом горелого пороха. Странно, но почти непрерывный треск автоматных очередей только подчёркивал тишину, а вспышки пламени, вырывавшиеся из множества стволов, делали окружающую темноту ещё более глубокой. Андрей ни о чем не думая, как-то почти рефлекторно и равнодушно занял оборону, мгновенно автоматически оценив какой сектор обстрела оставался незакрытым. Вместе с ним оборону держала немногочисленная эфиопская охрана да пара русских прапорщиков. Доблестным и очень важным советским инструкторам и советникам ночью здесь конечно было не хрен делать.
Нападавших почти не было видно. Чёрные воины в тёмной ночи. Даже когда вспышки выстрелов выхватывали из темноты отдельные фигуры, казалось, что это не люди, а просто ночь надувается чёрными пузырями. Внезапно Сиверцев испытал острый приступ ненависти к этим пузырям тьмы. Он почувствовал в себе странное желание собственной рукой проткнуть их все до одного, как будто таким образом можно было уничтожить саму ночь – и никогда больше не будет этой подлой темноты, вздувающейся чёрными пузырями, искрящейся своими невообразимо гнусными фейерверками. Ему вдруг показалось столь же гнусным отсюда, из укрытия, устраивать ответные фейерверки, как будто это было участие в игре, которую навязала тьма. Наверное, это был припадок: расстреляв последний рожок, он рванул из укрытия за территорию базы, прямо навстречу тьме с её пузырями. Пару раз штык-нож автомата погрузился в мягкую плоть – сверкал белозубый оскал – капля белого цвета в море тьмы – и пузырь исчезал. Потом он почувствовал острую боль в груди, и на некоторое время всё исчезло.
***
Андрей сам не понял, как это вышло, что он видит поле боя сверху. Боли не было, он ощущал в себе такую лёгкость, как никогда в жизни. Ему захотелось подняться чуть повыше, чтобы увеличить угол обзора и это сразу же произошло от одного только его желания. Значит верующие правы и душа может существовать без тела. Ему всегда хотелось в это верить, только он сомневался. Ну конечно же они правы, дорогие, замечательные верующие. Ведь он же умер, а всё-таки существует. Теперь он может летать. У него совсем ничего не болит. Нет даже привычной головной боли и столь же привычной тяжести в желудке. Господи, как хорошо, что ему больше не надо таскать на себе этот мешок с нечистотами, именуемый человеческим телом. Оно, его опостылевшее тело, осталось где-то там во тьме кровавой ночи с её тёмными пузырями, к которым он больше не испытывал никакой ненависти. А ведь и душа тоже не болит. Он избавился, наконец, от этой мрачной, гнетущей, постоянной душевной боли. Душа – это он сам. Душа по-прежнему существует, но теперь и ей хорошо. Вдруг в его сознании шевельнулась тревожная мысль: да ведь он большой грешник, и если верующие правы (а они-таки правы!) его душу ничего хорошего не ожидает. Скоро, наверное, за ним придут бесы и поволокут его душу в ад. Эта мысль вывела его из бездумного наслаждения блаженной лёгкостью, он начал озираться, предполагая увидеть приближающихся бесов, но увидел нечто совсем иное.
Внизу в тёмном море всё ещё полыхающего боя двигалась огромная фигура средневекового рыцаря в белом развевающемся плаще. Рыцарь этот был какой-то не обычный, словно пришелец из иного мира. Его белый плащ не просто смутно угадывался во тьме, как это должно было быть на самом деле. Плащ виднелся очень отчётливо, он был, как будто врезан в ночь вроде инкрустации. Кажется, он чуть-чуть светился, но никакого сияния не излучал, от его внутреннего матового свечения окружающая тьма ничуть не становилась светлее. На левом плече белого плаща был отчётливо виден кроваво красный крест по форме напоминающий царские георгиевские кресты. Рыцарь наносил вокруг себя удары огромным мечом, который держал двумя руками. От этих страшных ударов то и дело взрывались фонтанчики крови, тоже почему-то отчётливо видные, хотя сами эфиопские боевики по-прежнему угадывались смутно. Стрельба понемногу стихала и вскоре полностью прекратилась – никто больше не решался бороться с этим величественным белым воином из мира иного. Рыцарь остановился и опустил окровавленный меч, во тьме светившийся, как рубин. Как крест на его плече. Андрею показалось странным, что меч окровавлен, а на белом плаще рыцаря нет ни единого пятнышка крови. Рыцарь между тем осматривался вокруг себя. Теперь Андрей мог рассмотреть его строгое мужественное лицо: аккуратно постриженная русая борода, короткие волосы. Это лицо несло на себе печать воистину неземного покоя. «Силён мужик, – подумал Сиверцев, – навалил горы трупов, но это, кажется, его нисколько не взволновало». Тем временем рыцарь, видимо обнаружив искомое, направился к своей находке быстрым шагом, впрочем, совершенно без суеты. Рыцарь над чем-то склонился, Андрею захотелось посмотреть, что там такое. Уже привычно одним лишь усилием мысли он понизил свою высоту и увидел, что рыцарь склонился над… ним, над капитаном Андреем Сиверцевым, точнее над его безжизненным телом, на груди которого расплылось кровавое пятно. Рыцарь извлёк откуда-то бинт и, вспоров маленьким кинжалом на теле Андрея форму, приступил к перевязке. Андрей захотел крикнуть ему: «Не надо, брось, я мёртв. То есть я жив. Мне хорошо. Не утруждай себя». Андрею показалось, что он действительно это произнёс, но он не услышал собственно голоса и понял, что не в силах обратиться к своему непрошенному спасителю, который тем временем продолжал перевязку. Едва задумавшись о том, как бы ему объясниться с рыцарем, Андрей заметил, что его высота снижается помимо его воли. Он понял, что падает… в самого себя, в собственное тело, прямо под ноги рыцарю. В тот же момент он почувствовал острую боль в груди. Потом всё исчезло.
ТОМ I
Книга первая
Фаранти2
Капитан Андрей Сиверцев прибыл в Эфиопию в декабре 1986 года. Как он хотел этой командировки, как добивался её! И не куда-нибудь в Африку он хотел, а именно в Эфиопию, чем приводил в крайнее недоумение своих сослуживцев. Они только плечами пожимали: «Какая на хрен разница: Ангола, Мозамбик, Эфиопия… Везде пустыня, везде негры и платят нашим везде одинаково». Андрей иногда прикалывался:
– Платят, говорите, одинаково? А вы знаете, что только в Эфиопии вам гарантирована тринадцатая зарплата?
– Ну-ка поподробнее?
– Объясняю: год в Эфиопии состоит из 13-ти месяцев. 12 месяцев по 30 дней и ещё один месяц – 5 дней. Хоть и маленький этот месяц, а считается полноценным. Так что оклад за него вынь да положь.
– Они «вынут»… Потом догонят и ещё раз «вынут». И только после этого «положат». Шутник ты, Андрюха.
Сиверцев понимал, что шутит, можно сказать, над самым святым, что только есть у советского офицера – над зарплатой. За такие шуточки можно было и по морде схлопотать, но он не мог удержаться от иронии по поводу убогости их жизненных запросов:
– Какую книжку читаешь? Давай попробую угадать: «Чук и Гек»? Нет, это, наверно, будет для тебя сложновато. Понял, ты штудируешь бессмертное произведение неизвестного классика «Гук и Чек». И ты прав, мой друг, нет на свете сюжета увлекательнее.
Офицер, которого Сиверцев доставал, мрачно насупился. Сей доблестный воин был обременён семьёй, дачей, лишним весом, а так же изнурительной мечтой купить «Жигули», которые немыслимо было приобрести на обычную офицерскую зарплату. Вот если пошлют куда-нибудь в Африку советником, полновесное вознаграждение закапает чеками Внешторгбанка. Чек таким образом становился смыслом и сутью бытия. А послать на службу за границей мог только ГУК – главное управление кадров. ГУК и чек – магия советского бизнеса.
Пытались и над Сиверцевым подтрунивать, но это получалось не всегда:
– Ну чё, Андрюха, эфиопский язык уже выучил?
– Хотел выучить, да так и не смог. Оказалось, что эфиопского языка не существует. И я вам больше того скажу: никаких эфиопов тоже не существует в природе.
– Кто ж тогда живёт-то в Эфиопии? Индейцы что ли?
– Живут там разные народы. Заглавный – амхара. Есть ещё тиграи и тигрэ, которых ни в коем случае нельзя путать. Тиграи – один народ, а тигрэ – совершенно другой.
– Да они и сами-то, наверное, друг друга не различают. Негры есть негры.
– Опять осечка. И амхара, и тиграи, и тигрэ – семиты, то есть народы родственные, например, евреям или арабам.
– Так они вообще не чёрные?
– Они необычные, – у Андрея вдруг появилось на лице мечтательное выражение, он уже не помнил о том, что всего лишь намеревался посадить коллегу в лужу, – Черты лица у них тонкие, как у европейцев, а цвет кожи тёмный, как у африканцев. А впрочем, есть там и негры, которых я рискну так назвать, только чтобы тебе было понятнее. Точнее будет -
кушитская группа. Народ оромо, например. – когда Андрей сказал «оромо», со стороны могло показаться, что он положил себе в рот леденец немыслимо-изысканного вкуса, – Ну
и ещё там есть несколько десятков народов. Ты не очень огорчишься, если я тебе скажу,
что не запомнил их названия? – Андрей вышел из мечтательного транса и вернулся к
обычной офицерской пикировке. Его собеседник тоже оказался не промах:
– В следующий раз, а именно через неделю, названия всех племён должны у тебя как от зубов отскакивать. Иначе я огорчусь до невозможности. Особое внимание обрати на кушитскую группу. Можешь идти.
Беззлобные насмешки коллег по поводу его увлечения Эфиопией Андрея нисколько не удивляли да, в общем-то, и не обижали. Обиду ему пришлось претерпеть от настоящих африканистов, то есть именно от тех людей, среди которых он надеялся встретить понимание. Андрей всегда увлекался историей мировых религий. А в связи с Эфиопией эта тема его тем более заинтересовала. Он узнал, что тигрэ – мусульмане, а тиграи и амхара – христиане. Только что за христиане? Не католики вроде бы и не православные, и уж тем более не протестанты. Что за конфессия? Ни в одной книге об этом не было ни слова. Ему подсказали, что есть один офицер генштаба, который неплохо пендрит в религиозных вопросах. С большим трудом ему удалось договориться о встрече, когда был в Москве. Андрей не сомневался, что его глубокий интерес к специфическим тонким вопросам заслуживает всяческого поощрения и будет по достоинству оценён таинственным и загадочным офицером генштаба. Он буквально наслаждался тем вопросом, который задал:
– Товарищ полковник, скажите, к какой конфессии принадлежат христиане Эфиопии?
Полковник ответил ледяным и несколько брезгливым тоном:
– Христиане Эфиопии – дохалкидонские монофизиты, – выдержав многозначительную паузу и слегка скривив физиономию, полковник спросил, как обрезал: – Вас устраивает мой ответ?
Андрей, растерявшись, тоже сделал паузу. Он вообще-то рассчитывал на небольшую лекцию, а ответ его собеседника был не только краток, но и демонстративно, вызывающе непонятен. С ним, кажется, просто не хотят говорить. Автоматически, несколько даже испуганно, он спросил:
– А нельзя чуть подробнее?
– Для того чтобы вам стали понятны подробности, молодой человек, вам придёться получить богословское образование как минимум на уровне духовной семинарии. К слову говоря, это представляется мне неплохой идеей. Не хотите сменить профессию? А что, закончите семинарию, получите тёпленькое местечко где-нибудь в Подмосковье. Местечко по сравнению с Эфиопией будет скорее прохладненьким, но может оно и к лучшему? Будете кадилом махать, а кадило, доложу я вам, весит гораздо меньше, чем автомат, и это гораздо более безопасный предмет. Впрочем, с кадилом тоже надо уметь обращаться. Раскалёнными углями обжечься можно очень больно.
Эта высокомерно-брезгливая отповедь вызвала у Андрея настоящий шок. Он понял, с ним не шутят. Его предупреждают: будь тем кто ты есть. Будь нормальным советским офицером: тупым, нелюбопытным и материально озабоченным. Андрей всё же сделал попытку вырулить из опасного тупика, в который так быстро зашёл разговор:
– Товарищ полковник, я просто интересуюсь культурой Эфиопии, а в основе древней культуры всегда лежит религия. Как мы сможем помочь народам Эфиопии, если не попытаемся понять их изнутри?
– Нечего там понимать. Какое тебе дело до религиозных предрассудков этих дикарей?
– Простите, товарищ полковник, но вы гораздо лучше меня знаете, что они не дикари. Уж скорее мы дикари по сравнению с ними. Ещё в эпоху античности уровень развития культуры в Эфиопии был высочайший. А в XII веке они строили такие огромные христианские храмы, какие мы, русские, тогда при всём желании не могли построить.
– Это вы про Лалибелу? Поздравляю, молодой человек, поздравляю и восхищаюсь. Где вы смогли найти источники по Лалибеле? Ведь их почти нет, – в глазах полковника промелькнули живые искорки, всегда отличающие исследователей-энтузиастов. Андрей решил расширить и закрепить успех:
– А вы были в Лалибеле? Пожалуйста, расскажите.
– Где и когда был офицер генерального штаба вас, юноша, совершенно не должно интересовать. Вы начинаете забываться. И вообще мы слишком много говорим. (они говорили не больше пяти минут) Всё что я могу для вас сделать – ни кому не скажу о нашем разговоре. Это очень дорогой подарок, уверяю вас. Только моё молчание может спасти вашу карьеру, старлей.
– Религиозными вопросами интересоваться не стоит?
– Дело совершенно не в этом. Ты можешь даже крестик тайком носить. Можешь в церковь украдкой забегать, свечки там кому-нибудь ставить. Об этом, конечно, узнают те кому следует. Но ничего страшного не произойдёт. Максимум пальчиком тебе погрозят, а то и вовсе рукой махнут. Но если ты хочешь работать заграницей – никогда не интересуйся страной, в которой собираешься работать. Ни культурой, ни историей не интересуйся. Вообще к этой стране никакого интереса не проявляй. Когда уже будешь там – старайся смотреть на местное население, как на безликую биомассу. Если ты попытаешься понять их изнутри… Тебе всё простят, а этого не простят.
– Кто не простит?
– Наши.
– Десятка?3
– Не совсем десятка. И даже совсем не десятка, – полковник перешёл на зловещий шёпот, при этом его лицо странным образом сохранило брезгливо-равнодушное выражение, – Вычти из названной тобою цифры восемь, и ты получишь правильный ответ4.
– Сосчитал. Понял, – Андрей тоже перешёл на шёпот, вот только прежнее выражение лица сохранить не сумел, – Но я другого не понял: почему так?
– Тебе вообще не надо ничего понимать. Понимание будет стоить тебе головы. Я и сам не заметил, как сделал тебе подарок дороже первого. Я тебя предупредил о той опасности, о которой ты, такой умный, никогда не догадался бы сам. Но мой совет не пойдёт тебе в прок. Ты не сможешь им воспользоваться, как не сможешь заново родиться. Ты плохой солдат. Ты вообще не солдат. Причём заметь: кажется, за всю свою жизнь ни одному вояке я не сделал такого шикарного комплимента.
***
Андрей, конечно, не мог знать, что никогда бы этот полковник не согласился встретиться с ним по его, Андрея, инициативе. Полковник сам искал встречи со старлеем, и ему не составило труда спровоцировать инициативу Андрея. Сиверцев не поверил бы если бы ему об этом сказали. Разве пришло бы ему в голову, что полковник, который «неожиданно разоткровенничался» сказал слово в слово именно то, что заранее считал нужным. Андрей был благодарен этому непонятному мужику за его желание предостеречь, но он ничего не понимал. Ему казалось, что страхи этого человека – искусственные, нереальные и может быть являются следствием слишком сложной судьбы. Насчёт «плохого солдата» он тоже не понял. В чём тут комплимент, если это оскорбление?
***
– Что вам известно про Эфиопию, товарищ старший лейтенант? – механическим голосом робота вопрошал лысый майор на официальном собеседовании в «десятке». Сиверцев
решил, что теперь-то как раз настало его время блеснуть во всей красе:
– Эфиопия абсолютно уникальна и не похожа ни на одну страну Африки. Эфиопия никогда не была колонией, ей удалось сохранить самобытность и чувство собственного