Тайна леди Одли

Глава 3. Укрытая в могиле

Вернувшись из Уайлденси, Роберт Одли обнаружил письмо от своей кузины Алисии.

«Папе гораздо лучше, – писала юная леди, – и он очень хочет, чтобы ты приехал в Корт. По какой-то необъяснимой причине мачеха вбила себе в голову, что твое присутствие весьма желательно и замучила меня своими легкомысленными вопросами о твоем местопребывании. Ради бога, приезжай без промедления и успокой их.

Твоя любящая кузина А. О.».

«Итак, госпожа обеспокоена, куда я езжу, – размышлял Роберт Одли, сидя в одиночестве у камина и куря сигару. – Она беспокоится, задает вопросы падчерице в своей очаровательной детской манере с чарующим невинным легкомыслием. Бедное маленькое создание, несчастная маленькая золотоволосая грешница; сражение между нами кажется таким неравным. Почему она не скроется, пока еще есть время? Я честно предупредил ее, открыл свои карты, и действовал достаточно открыто в этом деле, видит бог. Почему она не спасается бегством?»

Он снова и снова задавал себе этот вопрос, набивая свою пенковую трубку и окружая себя голубым облаком дыма, пока не стал казаться каким-то современным чародеем, колдующим в своей лаборатории.

«Почему она не сбежит? Я бы ни за что не навлек позора на этот дом. Я бы только исполнил свой долг по отношению к своему пропавшему другу и храброму великодушному человеку, давшему торжественное обещание недостойной женщине. Видит бог, у меня нет желания наказывать. Бог свидетель, я появился на свет не для того, чтобы мстить за грехи или преследовать виновных. Я хочу только исполнить свой долг. Я сделаю ей еще одно предупреждение, открыто и честно и тогда…».

Его мысли унеслись к этому мрачному будущему, в котором он не видел ни одного светлого луча, осветившего бы тьму неизвестности, что перекрыла ему все пути, кроме одного, и окутала его со всех сторон плотным занавесом, через который надежда была бессильна проникнуть. Его постоянно преследовало видение страданий его дяди, мучила мысль о крушении и горе, которые ему суждено принести в его дом и казавшихся поэтому делом его рук. Но среди всего этого Клара Толбойс властным жестом звала его вперед, к неизвестной могиле своего брага.

«Ехать ли мне в Саутгемптон, – раздумывал он, – и попытаться выяснить, кто был похоронен в Вентноре? Продолжать ли мне расследование, подкупая презренных помощников в том бесчестном заговоре, пока я не выйду на трижды виновного главаря? Нет! Сначала я испробую другие способы узнать правду. Поехать ли мне к тому несчастному старику и обвинить его в соучастии в постыдном обмане, злой шутке, которую сыграли с моим бедным другом? Нет, я не буду мучить запуганного беднягу, как я это делал несколько недель назад. Я отправлюсь прямо к лукавой заговорщице и сорву прекрасную вуаль, под которой она скрывает свое злонравие, и вырву у нее тайну моего друга и навсегда изгоню ее из дома, который ее присутствие оскверняет».

Он отправился в Эссекс рано утром на следующий день и добрался до Одли около 11 часов.

Несмотря на ранний час, госпожи не было дома. Она уехала за покупками в Челмсфорд вместе со своей падчерицей. Она должна была также нанести несколько визитов в городе и вряд ли вернется раньше обеда. Здоровье сэра Майкла значительно улучшилось, он спустится вниз после обеда. Пройдет ли мистер Одли в комнату дяди?

Нет, у Роберта не было желания встретиться с этим великодушным аристократом. Что он мог ему сказать? Как мог отвратить беду, что так неумолимо надвигалась? Как смягчить ему жестокий удар, готовившийся для этого доверчивого и благородного сердца?

«Если бы я и мог простить ее за зло, причиненное моему другу, – думал Роберт, – я все равно буду ненавидеть ее за те горести, которые ее вина навлечет на человека, верившего в нее».

Роберт сказал слуге своего дяди, что прогуляется в деревню и вернется к обеду. Он медленно побрел от Корта через луга между домом дяди и деревней с большой тревогой и растерянностью в душе, наложившими отпечаток на его лицо.

«Я пойду на кладбище, – решил он, – и буду смотреть на могильные камни. Ничто не омрачит меня больше, чем я есть».

Роберт был в тех самых лугах, через которые он спешил из Одли-Корта на станцию в тот сентябрьский день, когда исчез Джордж Толбойс. Он взглянул на дорожку, по которой шел в тот день, и вспомнил, как непривычно спешил он и смутное чувство ужаса, охватившего его сразу же, как только исчез Джордж.

«Почему меня охватил тот необъяснимый страх? – думал он. – Почему я почувствовал странную тайну в исчезновении друга? Было ли это предостережением или мономанией? А что, если я не прав? Что, если цепочка улик, которую я собирал по звеньям, сплетена из моей глупости? Что, если это здание ужаса и подозрения всего лишь собрание причуд – нервические фантазии страдающего ипохондрией холостяка? Мистер Харкот Толбойс не усмотрел ничего в событиях, из которых я создал страшную тайну. Я разложил перед ним отдельные звенья цени, и он не признает их соответствия. Он не может собрать их воедино. – Он горько улыбнулся и покачал головой. – В моей записной книжке образец почерка, который является доказательством этого заговора. Мне остается только раскрыть темную сторону секрета госпожи».

Он не пошел в деревню, остался в лугах. Церковь располагалась немного позади широко раскинувшейся Хай-стрит, тяжелые деревянные ворота вели с церковного двора на широкий луг, окруженный журчащим ручьем и спускавшийся в долину, поросшую густой травой, где паслись коровы.

Роберт не спеша поднялся по узкой дорожке, ведущей к воротам на церковный двор. Тишина безлюдного пейзажа соответствовала его мрачному настроению. Одинокая фигура старика, ковыляющего к перелазу через изгородь на дальнем конце широкого луга, была единственным живым существом, которое видел молодой человек на обозримом пространстве. От разбросанных домов на длинной Хай-стрит медленно поднимался дымок, что было единственным свидетельством человеческой жизни. Медленное движение стрелок на старых церковных часах служило единственным признаком, по которому путешественник мог догадаться, что медлительный ход деревенского времени в деревне Одли еще полностью не остановился.

Да, был еще и другой знак. Когда Роберт открывал ворота церкви и бесшумно входил за маленькую ограду, до него донеслось торжественное звучание органа, хорошо слышное через полуоткрытое окно колокольни.

Он остановился и начал слушать торжественные звуки задумчивой мелодии, звучавшие как импровизация превосходного исполнителя.

«Кто бы поверил, что в церкви Одли может быть такой орган? – подумал Роберт. – Когда я был здесь в последний раз, местный учитель аккомпанировал детям лишь с помощью нескольких простых аккордов. Я никогда не думал, что старый орган может так звучать».

Он помедлил у ворот, не осмеливаясь нарушить очарование, навеянное печальной игрой органиста. Музыка органа, то нарастающая во всю мощь, то затухающая до низких шепчущих тонов, неслась к нему сквозь туманную зимнюю атмосферу, и благотворно воздействовала на него, утешая в тревоге.

Он мягко закрыл ворота и пересек небольшой кусочек земли, усыпанный гравием у дверей церкви. Дверь была оставлена открытой – возможно, органистом. Роберт Одли распахнул ее шире и вошел в квадратную крутую галерею, из которой узкая каменная лесенка, извиваясь, вела вверх на хоры и колокольню. Мистер Одли снял шляпу и открыл дверь между галереей и основным помещением церкви.

Он неслышно шагнул в священное здание, в котором в будние дни стоял сырой заплесневелый запах. Он прошел по узкому проходу к алтарю и оттуда оглядел церковь. Маленькая галерея была как раз напротив него, но тонкие зеленые занавеси перед органом были плотно задернуты, и он не мог увидеть играющего.

А звуки музыки продолжали плавно течь. Органист перешел на мелодию Мендельсона, мечтательная печаль которой сразу же проникла в сердце Роберта. Он походил по разным закоулкам и укромным уголкам церкви, рассматривая полуразвалившиеся памятники почти забытым усопшим и слушая музыку.

«Если бы мой бедный друг Джордж Толбойс умер на моих руках, я бы похоронил его в этой тихой церкви, под сводами которой я ступаю сегодня. Скольких страданий, колебаний и мучений я мог бы избежать, – думал Роберт Одли, читая полустертые надписи на табличках из выцветшего мрамора. – Я должен узнать о его судьбе! Как много это дало бы мне. Именно эта злополучная неизвестность, это ужасное подозрение отравляет мне жизнь».

Он посмотрел на часы.

– Половина второго, – прошептал он. – Мне придется провести в ожидании еще четыре или пять мучительных часов, прежде чем госпожа вернется домой. Ее утренние визиты – ее церемонные дружеские визиты. Боже мой! Какая эта женщина актриса. Какая лукавая обманщица, законченная лгунья. Но она больше не будет играть своих комедий под крышей моего дяди. Я слишком долго вел себя как дипломат. Она отказалась внять моему косвенному предупреждению. Сегодня вечером я буду говорить открыто.

Звучание органа прекратилось, и Роберт услышал, как инструмент закрыли.

«Я посмотрю на этого нового органиста, – подумал он, – кто это может позволить себе похоронить свой талант в Одли и играть чудесные фуги Мендельсона за жалованье шестнадцать фунтов в год». Он помедлил возле крытой галереи, ожидая, пока органист спустится с шаткой маленькой лестницы. Уставший от тревожных мыслей и с перспективой провести в ожидании еще пять долгих часов, мистер Одли был рад отвлечься хоть ненадолго. Поэтому он позволил себе удовольствие удовлетворить свое любопытство относительно нового органиста.

Первым на крутых каменных ступеньках появился мальчик в плисовых штанах и темном холщовом халате, который тащился по лестнице, без нужды громыхая своими подбитыми гвоздями ботинками и с лицом, покрасневшим от дутья в мехи старого органа. Сразу же за мальчиком шла молодая леди, очень просто одетая в черное шелковое платье и большую серую шаль, которая вздрогнула и побледнела при виде мистера Одли.

Молодая леди была Клара Толбойс.

Изо всех людей на земле меньше всего ожидал и желал Роберт увидеть ее. Она сказала ему, что собирается навестить друзей, живущих в Эссексе, но графство большое, и деревня Одли одна из самых безвестных и уединенных.

То, что сестра его пропавшего друга оказалась здесь – здесь, где она могла следить за всеми его действиями и вывести из них тайную работу его ума, проследив его сомнения до их источника – все это увеличивало его трудности, чего он никак не ожидал. Это опять вернуло его к сознанию собственной беспомощности, и он мысленно воскликнул: «Более сильная рука манит меня вперед по темной дороге, ведущей к неизвестной могиле моего пропавшего друга».

Клара Толбойс заговорила первой.

– Вы удивлены, увидев меня здесь, мистер Одли, – промолвила она.

– Очень удивлен.

– Я говорила вам, что собираюсь в Эссекс. Я уехала из дома позавчера. Когда я уезжала, то получила ваше телеграфное послание. Подруга, у которой я остановилась, – миссис Мартин, супруга нового приходского священника в Маунт-Стэннинге. Сегодня утром я спустилась осмотреть деревню и церковь, и поскольку миссис Мартин должна посетить школы с викарием и его женой, я осталась здесь и поиграла на старом органе. Я даже не знала, пока не приехала сюда, что здесь есть деревня под названием Одли. Это местечко названо по фамилии вашей семьи, я полагаю?

– Я думаю, что это так, – ответил Роберт, удивляясь ее спокойствию, в отличие от собственного смущения. – Я смутно припоминаю историю какого-то предка, которого звали Одли из рода Одли в правление Эдуарда Четвертого. Могила за оградой у алтаря принадлежит одному из рыцарей Одли, но я никогда не старался запомнить его подвиги. Вы собираетесь ожидать здесь ваших друзей, мисс Толбойс?

– Да, они вернутся за мной на обратном нуги.

– И вы вернетесь в Маунт-Стэннинг после полудня?

– Да.

Роберт стоял со шляпой в руке, рассеянно глядя на могилы и низкую ограду церковного двора. Клара Толбойс разглядывала его бледное лицо, осунувшееся от мрачной тени, что так долго на нем лежала.

– Вы были больны с тех пор, как я видела вас в последний раз, мистер Одли, – заметила она тихим голосом, в котором звучали те же печальные нотки, что и в старом органе от ее прикосновений.

– Нет, я не был болен, я был только обеспокоен, утомлен сотней сомнений и колебаний.

Он беседовал с ней, а сам думал: «О многом ли она догадывается? Много ли она подозревает?»

Он рассказал историю исчезновения Джорджа и собственных подозрений, умолчав об именах тех, кто имел отношение к этой тайне; но что, если эта девушка разгадает слабую маскировку и раскроет то, что он решил утаить?

Ее печальные глаза были прикованы к его лицу, и он знал, что она пытается прочитать его сокровенные мысли.

«Что я в ее руках? – думал он. – Что я в руках этой женщины, у которой лицо моего пропавшего друга и манеры Афины Паллады? Она читает в моей несчастной, нерешительной душе и выуживает мысли из моего сердца магией своих печальных темных глаз. Как неравна борьба меж нами, и разве могу я противостоять ее красоте и мудрости?»

Мистер Одли прочистил горло, собираясь попрощаться со своей прекрасной собеседницей и сбежать из рабства ее присутствия в уединенные луга за церковью, когда Клара Толбойс остановила его, заговорив на ту самую тему, которой он так старался избежать.

– Вы обещали написать мне, мистер Одли, – промолвила она, – если обнаружите что-нибудь, что приблизит вас к тайне исчезновения моего брата. Вы не написали; я думаю поэтому, что вы ничего не нашли.

Роберт Одли хранил молчание. Как ему ответить на этот прямой вопрос?

– Цепь косвенных улик, которая связывает тайну вашего брата с особой, которую я подозреваю, – сказал он, помолчав, – построена из очень слабых звеньев. Я думаю, что добавил еще одно звено к этой цепи с тех пор, как встретился с вами в Дорсетшире.

– И вы отказываетесь рассказать мне, что обнаружили?

– Только до тех пор, пока я узнаю больше.

– Я поняла из вашего послания, что вы направляетесь в Уайлденси.

– Я был там.

– В самом деле! Значит, именно там вы что-то обнаружили?

– Да, – ответил Роберт. – Вы должно быть помните, мисс Толбойс, что единственное основание, на котором держатся мои подозрения, – это тождественность двух особ, между которыми нет явной связи, – идентичность особы, которая считается умершей, с одной живущей. Заговор, жертвой которого, как я полагаю, стал ваш брат, основывается на этом. Если его жена Элен Толбойс умерла тогда, когда об этом писали газеты; если женщина, похороненная на кладбище в Вентноре, действительно та самая женщина, чье имя начертано на надгробии – тогда дела нет, у меня нет ключа к тайне вашего брата. Я собираюсь проверить это. Думаю, что сейчас пора вести открытую игру, и я надеюсь, что скоро узнаю правду.

Он говорил тихим голосом, торжественность его слов выдавала напряжение чувств. Мисс Толбойс протянула руку и вложила ее в его ладонь. Холодное прикосновение этой хрупкой руки вызвало нервную дрожь в его теле.

– Вы не позволите судьбе моего брата остаться тайной, – спокойно промолвила она. – Я знаю, вы исполните свой долг по отношению к другу.

Когда Клара произносила эти слова, в церковный двор вошла жена приходского священника и два ее спутника. Роберт Одли пожал руку, лежащую на его ладони и поднес ее к губам.

– Я ленивый, праздный человек, мисс Толбойс, – сказал он, – но если бы я только мог возвратить вашего брата Джорджа к жизни и счастью, я бы без колебаний принес в жертву свои чувства. Боюсь, самое большое, что я могу сделать – это раскрыть тайну его судьбы, и совершая это, я должен пожертвовать теми, кто мне дороже всего на свете.

Он надел шляпу и поспешил прочь через ворота, ведущие в поле, когда миссис Мартин подошла к крыльцу.

– Кто этот красивый молодой человек, который беседовал с тобой тет-а-тет, Клара? – спросила она, смеясь.

– Это некий мистер Одли, друг моего бедного брата.

– В самом деле! Не родственник ли он сэру Майклу Одли?

– Сэру Майклу Одли!

– Да, моя дорогая, это самое влиятельное лицо в приходе Одли. Но через день-другой мы нанесем визит в Корт и ты познакомишься с баронетом и его хорошенькой молодой женой.

– Его молодой женой! – повторила Клара Толбойс, пристально глядя на свою подругу. – Сэр Майкл Одли недавно женился?

– Да, он был вдовцом шестнадцать лет, и женился на бедной юной гувернантке около полутора лет назад. Это романтическая история, и леди Одли считается первой красавицей графства. Но пойдем, моя дорогая Клара, пони устал ожидать нас, и нам еще долго ехать.

Клара Толбойс уселась в маленьком открытом экипаже, ожидавшем их у главных ворот под присмотром того самого мальчика, который дул в мехи органа. Миссис Мартин встряхнула вожжами, и коренастая гнедая лошадка пустилась рысью в направлении Маунт-Стэннинга.

– Ты не расскажешь мне побольше об этой леди Одли, Фанни? – попросила мисс Толбойс после долгого молчания. – Мне хочется все узнать о ней. Ты знаешь ее девичье имя?

– Да, она была мисс Люси Грэхем.

– И она очень хорошенькая?

– Да, очень хорошенькая. Хотя красота ее кукольная, у нее большие ясные голубые глаза и золотистые локоны, ниспадающие пушистым дождем на плечи.

Клара Толбойс молчала. Больше она не задавала вопросов о госпоже.

В ее голове звучал отрывок из письма, написанного Джорджем во время медового месяца: «Моя маленькая девочка-жена смотрит на меня, когда я пишу эти строки. О! Как я хочу, чтобы ты увидела ее, Клара! Ее глаза такие голубые и чистые, как небеса в яркий солнечный день, ее волосы обрамляют ее лицо словно бледно-золотистый ореол вокруг головы мадонны на итальянской картине».

Глава 4. В липовой аллее

Роберт Одли прогуливался по широкой лужайке перед Кортом, когда экипаж с госпожой и Алисией проехал под аркой и остановился у низенькой башенной дверцы. Мистер Одли подошел как раз вовремя, чтобы подать дамам руку и помочь им выйти из экипажа.

Госпожа выглядела очень хорошенькой в изящной голубой шляпке и соболях, которые племянник купил ей в Санкт-Петербурге. Она, казалось, очень рада видеть Роберта, и очаровательно улыбнулась, протягивая ему свою маленькую ручку, изысканно затянутую в перчатку.

– Ну, что, прогульщик, вернулись к нам? – сказала она, смеясь. – Теперь, когда вы снова с нами, мы вас никуда не отпустим. Мы не позволим ему опять убежать, не так ли, Алисия?

Мисс Одли презрительно вскинула голову, тряхнув своими тяжелыми локонами.

– Мне не о чем разговаривать с такой сумасбродной личностью, – промолвила она. – С тех пор, как Роберт Одли начал вести себя, как какой-то персонаж из немецких рассказов, преследуемый привидениями, я прекратила всякие попытки понять его.

Мистер Одли взглянул на свою кузину в комичном недоумении. «Она хорошая девушка, – подумал он, – но такая зануда. Не знаю почему, но сейчас она стала еще большей занудой, чем раньше».

Он задумчиво подергал усы, размышляя над этим вопросом. Его мысли на какое-то время унеслись от тревог, чтобы остановиться на этом небольшом затруднении.

«Она милая, хорошая девочка, – думал он, – великодушная, благородная английская попрыгунья, и все же…» Он почти утонул в болоте сомнений и преград. В нем появилось что-то новое, чего он никак не мог понять, какая-то перемена, помимо той, что уже произошла в его характере и была вызвана тревогой за Джорджа Толбойса; и это озадачивало его и ставило в тупик.

– И где же вы блуждали в последнее время, мистер Одли? – спросила госпожа, задержавшись со своей падчерицей на пороге в ожидании, пока Роберт не отойдет в сторону и пропустит их. Молодой человек вздрогнул, когда она задала этот вопрос, и быстро взглянул на Люси. При виде ее яркой юной красоты и невинного детского личика что-то поразило его в самое сердце, и он смертельно побледнел.

– Я был… в Йоркшире, – ответил он, – в том небольшом курортном местечке, где мой бедный друг Джордж Толбойс жил во время своей женитьбы.

Изменившееся, побледневшее лицо госпожи было единственным признаком того, что она услышала его слова. Она улыбнулась слабой болезненной улыбкой и попыталась пройти мимо племянника.

– Мне нужно переодеться к обеду, – промолвила она. – Я приглашена на обед, мистер Одли, разрешите мне пройти.

– Я должен попросить вас уделить мне полчаса, леди Одли, – ответил Роберт негромко, – я приехал в Эссекс с целью поговорить с вами.

– О чем же? – спросила госпожа.

Она оправилась от потрясения, которое испытала за несколько мгновений до этого, и задала вопрос своим обычным тоном. На ее лице отразились скорее недоумение и любопытство озадаченного ребенка, чем серьезное удивление женщины.

– О чем вы можете говорить со мной, мистер Одли? – повторила она.

– Я скажу вам, когда мы будем одни, – тихо ответил Роберт, бросив взгляд на свою кузину, стоящую немного позади госпожи и наблюдающую за этой маленькой интимной беседой.

«Он влюбился в кукольную красоту моей мачехи, – решила про себя Алисия, – и именно из-за нее он стал таким несчастным субъектом. Он как раз относится к тому сорту людей, способных влюбиться в собственную тетку».

Мисс Одли прошла дальше по лужайке, повернувшись спиной к Роберту и госпоже.

«Этот нелепый истукан побледнел как полотно, увидев ее, – размышляла она. – Так что, в конце концов, может быть он и влюбился. Похоже, этот вялый онемелый кусок плоти, который он называет своим сердцем, может биться раз в четверть века; но дать ему толчок может лишь эта голубоглазая восковая кукла. Я бы давно бросила о нем думать если бы знала, что его идеал красоты следует искать в магазине игрушек».

Бедная Алисия пересекла лужайку и скрылась в дальней части двора, где готические ворота соединялись с конюшнями. С сожалением должна я заметить, что дочь сэра Майкла отправилась искать утешения у своей собаки Цезаря и гнедой кобылки Аталанты, чей денник юная леди посещала каждый день.

– Не желаете пройти в липовую аллею, леди Одли? – попросил Роберт, когда его кузина ушла. – Я хотел бы поговорить с вами спокойно, не боясь, что нас прервут или заметят. Думаю, мы не найдем более спокойного места, чем это. Вы пойдете со мной?

– Как хотите, – ответила госпожа.

Мистер Одли заметил, что она дрожит и озирается по сторонам, как бы выискивая местечко, куда она могла от него сбежать.

– Вы дрожите, леди Одли, – заметил он.

– Да, я замерзла. Я бы лучше поговорила с вами в другой раз. Хотя бы завтра, если пожелаете. Мне нужно переодеться к обеду, и я хочу навестить сэра Майкла, я не видела его с десяти часов утра. Пожалуйста, давайте поговорим завтра.

В ее тоне чувствовалась жалоба. Бог знает, какой болью она отозвалась в сердце Роберта. Бог знает, какие ужасные видения возникли перед его мысленным взором, когда он смотрел сверху вниз на это прекрасное юное лицо и думал о задаче, стоящей перед ним.

– Я должен поговорить с вами, леди Одли, – промолвил он. – Если я жесток, так это вы меня к этому вынуждаете. Вы могли бы этого избежать. Вы могли скрыться от меня. Я вас честно предупредил. Но вы решили пренебречь мной, и вам следует винить лишь собственную глупость, если я больше не буду щадить вас. Пойдемте со мной. Повторяю, я должен поговорить с вами.

В его тоне прозвучала холодная решительность, заставившая умолкнуть все возражения госпожи. Она покорно пошла за ним к маленьким железным воротам, ведущим в сад позади дома – сад, в котором небольшой простой деревянный мостик вел через спокойный пруд в липовую аллею.

Ранние зимние сумерки все больше сгущались, и замысловатый узор из голых ветвей, образующих арку над уединенной дорожкой, чернел на холодном сером небе. В этом неверном свете липовая аллея была похожа на монастырский свод.

– Зачем вы привели меня в это ужасное место – чтобы напугать до смерти? – раздраженно воскликнула госпожа. – Вам следовало бы знать, какая я нервная.

– Вы нервная, госпожа?

– Да, ужасно. Доктор Доусон постоянно прописывает мне камфору, нюхательные соли, красную лаванду и всякие отвратительные микстуры, но не может меня вылечить.

– Вы помните, что Макбет сказал своему врачу, госпожа? – мрачно спросил Роберт. – Мистер Доусон, быть может, гораздо умнее этого шотландского кровопийцы, но я сомневаюсь, что он может оказать помощь мозгу, который болен.

– Кто сказал, что мой мозг болен? – воскликнула госпожа.

– Я так говорю, госпожа, – ответил Роберт. – Вы говорите, что нервны и что доктор прописывает вам так много лекарств, что их впору выбросить собакам. Позвольте мне быть врачом, который нанесет удар по источнику вашего недуга, леди Одли. Видит бог, я хочу быть милосердным, хочу пощадить вас, насколько это в моей власти, но не нарушая справедливости по отношению к другим – справедливость должна восторжествовать. Сказать ли мне, отчего вы нервничаете в этом доме, госпожа?

– Если сможете, – ответила она, посмеиваясь.

– Потому что в этом доме вас преследует призрак.

– Призрак?

– Да, призрак Джорджа Толбойса.

Роберт Одли услышал участившееся дыхание госпожи; ему показалось, что до него доносятся даже громкие удары ее сердца, пока она шла рядом с ним, то и дело вздрагивая и плотно закутавшись в соболя.

– Что вы имеете в виду? – неожиданно воскликнула она после недолгого молчания. – Почему вы мучаете меня этим Джорджем Толбойсом, которому взбрело в голову покинуть вас на несколько месяцев? Вы сошли с ума, мистер Одли, и выбрали меня жертвой вашей мономании? Кто мне этот Джордж Толбойс, что вы беспокоите меня его персоной?

– Он вам не знаком, госпожа, не так ли?

– Конечно! – ответила леди Одли. – Почему я должна его знать?

– Рассказать вам историю исчезновения моего друга, как она видится мне, госпожа? – спросил Роберт.

– Нет, – вскрикнула леди Одли, – я ничего не хочу знать о вашем друге! Если он умер, мне очень жаль его. Если он жив, у меня нет желания ни видеть его, ни слышать о нем. Позвольте мне пройти к мужу, мистер Одли, или вы хотите удерживать меня в этом мрачном месте, пока я не заболею и умру от холода?

– Я хочу задержать вас до тех пор, пока вы не услышите все, что я скажу, леди Одли, – решительно ответил Роберт. – Я не задержу вас дольше, чем это необходимо, и когда вы выслушаете меня, вы сами решите, что вам делать.

– Хорошо, тогда не теряйте даром времени и говорите, – небрежно ответила Люси. – Обещаю терпеливо выслушать вас.

– Когда мой друг Джордж Толбойс вернулся в Англию, – мрачно начал Роберт, – его самой первой мыслью была мысль о жене.

– Которую он бросил, – быстро заметила госпожа. – По крайней мере, – добавила она, – я припоминаю, как вы что-то такое говорили, когда в первый раз рассказывали историю вашего друга.

Роберт Одли оставил ее слова без внимания.

– Его самой главной мыслью была мысль о жене, – повторил он. – Больше всего на свете он хотел сделать ее счастливой и подарить ей состояние, добытое его собственными сильными руками на золотых приисках Австралии. Я видел его в течение нескольких часов после его возвращения в Англию и был свидетелем радости и гордости, с которыми он ожидал встречи со своей женой. Я явился также свидетелем удара, поразившего его в самое сердце и превратившего его в совершенно другого человека. Ударом, который произвел такую жестокую перемену, было объявление о смерти его супруги в «Таймс». Теперь я знаю, что оно было черной и горькой ложью.

– В самом деле! – промолвила госпожа. – И у кого же это могла быть причина объявлять о смерти миссис Толбойс, если она была жива?

– Только у нее самой, – спокойно ответил Роберт.

– Какая же?

– А что, если она воспользовалась отсутствием Джорджа, чтобы найти более богатого мужа? Что, если она снова вышла замуж и хотела этим фальшивым объявлением убрать моего бедного друга с дороги, чтобы он не помешал?

Леди Одли пожала плечами.

– Ваши предположения довольно смехотворны, мистер Одли, – сказала она. – Надеюсь, у вас есть серьезные основания для них.

– Я просмотрел подшивки газет, выходящих в Челмсфорде и Колчестере, – продолжал Роберт, не ответив на последнее замечание госпожи, – и нашел в одной из газет Колчестера от второго июля пятьдесят седьмого года короткую заметку среди разнообразной информации, перепечатанной из других газет, о том, что некий мистер Джордж Толбойс, английский джентльмен, прибыл в Сидней с золотых приисков, добыв золотого песка и самородков на двадцать тысяч фунтов и что он реализовал свое золото и отправился в Ливерпуль на быстроходном клипере «Аргус». Конечно, это небольшое сообщение, леди Одли, но достаточное, чтобы доказать, что любой человек, проживавший в Эссексе в июле пятьдесят седьмого года, мог узнать о возвращении Джорджа Толбойса из Австралии. Вы следите за моей мыслью?

– Не очень, – ответила госпожа. – Какое отношение имеют газеты Эссекса к смерти миссис Толбойс?

– Мы постепенно дойдем до этого, леди Одли. Я уверен, что объявление в «Таймс» было фальшивым, частью заговора Элен Толбойс и лейтенанта Мэлдона против моего бедного друга.

– Заговора!

– Да, это был заговор, состряпанный ловкой женщиной, которая прикидывала шансы смерти своего мужа и обеспечила себе прекрасное положение, идя на риск совершения преступления; женщиной, идущей напролом, которая намеревалась играть комедию до конца, не боясь разоблачения; безнравственной женщиной, не думавшей о том, какое горе она могла причинить честному сердцу мужчины, которого предала; но в то же время женщиной глупой, воспринимающей жизнь как игру случайностей, в которой козыри окажутся у лучшего игрока, и забывая, что выше жалких интриг есть Провидение, и все бесчестные тайны рано или поздно будут раскрыты. Даже если эта женщина, которую я имею в виду, была бы виновна лишь в опубликовании того ложного объявления в «Таймс», я бы все равно считал ее самым отвратительным существом женского пола – самым безжалостным и расчетливым из всех человеческих созданий. Та жестокая ложь явилась трусливым вероломным ударом ножа в спину бесчестного убийцы.

– Но откуда вы знаете, что объявление было ложным? – спросила госпожа. – Вы рассказывали, что ездили в Вентнор с мистером Толбойсом на могилу его жены. Кто же в таком случае умер в Вентноре, если это не была миссис Толбойс?

– А, леди Одли, – промолвил Роберт, – на этот вопрос могут ответить лишь два или три человека, и кто-нибудь из них скоро заговорит. Повторяю, госпожа, я твердо намерен разгадать тайну смерти Джорджа Толбойса. Неужели вы думаете, что от меня можно отделаться женским увиливанием, хитростью? Нет! Звено за звеном я собрал воедино цепь доказательств, не хватает лишь одного-двух, чтобы завершить ее. Неужели вы думаете, я позволю, чтобы мне препятствовали? Не думаете ли вы, что мне не удастся обнаружить недостающие звенья? Нет, леди Одли, я добьюсь своего, потому что знаю, где их искать! В Саутгемптоне живет светловолосая женщина по имени Плоусон, которая вовлечена в тайну отца жены моего друга. Я думаю, она может помочь мне узнать историю женщины, похороненной на кладбище в Вентноре, и я не пожалею трудов, чтобы раскрыть это, но не до тех пор, пока…