Homo Viridae: человек как вирус

Бабуля, это ты?!

Тогда, когда у нас появилась первая бабушка. А вернее – термин, называемый антропологами «бабушкианство». Гипотеза бабушкианства – это, прежде всего, лишь гипотеза, но она достаточно удобно объясняет некоторые физиологические процессы нашего развития, такие как менопауза и адаптивная ценность расширенных родственных связей. В её основе постулат «материнской гипотезы», который гласит, что с возрастом затраты организма любой матери на дальнейшее производство потомства постепенно становятся слишком большими для неё. Отсюда следует, что наиболее целесообразным в таком случае является помощь текущему потомству с выращиванием следующего поколения. То есть быть «бабушкой» более продуктивно и энергетически оправданно для выживания вида, чем снова становиться матерью. Помогая дочери, бабушка обеспечивает выживание генов лучше, чем если бы произвела на свет ещё одну дочь. Сюда же добавляется эффект групповой пригодности. Старый индивид, достаточно развитый для осознания своего опыта, более полезен для группы, чем молодой, хотя бы потому, что этот самый старый индивид может передать более молодым сородичам опыт, логическую связь о том, что действие А ведет к последствию Б – подорожник помогает от ссадин. Особенности развития нашего вида гоминид, как прямоходящих, нюансы строения бёдер, недостатки и достоинства длинного детства и сложных социальных связей, важность продолжительной жизни после репродуктивного возраста скапливались как снежный ком, формируя наше святая святых – бабушек.

Нам нужен компас

На первых порах лечение у гоминидов было интуитивным или инстинктивным. Однако, чтобы сформировать имеющийся опыт в некую систему, она должна была в какой-то момент появиться. Чтобы волосатая бабушка рассказала вам о пользе какого-либо способа исцеления, явно нужно что-то большее, чем просто история, пусть даже рассказанная бабушкой. Такое голое знание не жизнеспособно. Но вот если бы бабушка пересказала вам о применении её собственным дедушкой на кровавой войне с племенем обезьян могучего целебного подорожника, созданного из земли самой богиней матерью ради спасения рода людского, может быть тогда этот учебный материал прижился. Возьмите скандинавскую мифологию в изложении Снори Стурлсона. И если для рождения системы защиты и атаки нужна была почва – Имир, то для появления на этой почве системы знаний были нужны Один, Вилли и Ве – ассы, убившие Имира и создавшие наш мир. Мир, где всё стало системно. От Йотунхайма до Хель и Митгарда, где сам Игдрасиль систематизировал и пронизывал мир, связывая воедино всё своими ветвями. То есть нужен был миф, легенда или история, где у богов были такие же отношения, облик и форма, как у людей, те же чувства и мысли. И они давали бы ценные советы, как абсолютную истину. Но откуда бы эти идеи взялись у человекообразных путешественников, разбирающихся в травах?

Не обращая внимания на феномен религии и без обсуждения процесса гоминизации, я попробую объяснить логику космологии первых приматов.

Смотрите. На планете однажды похолодало, и один вид обезьян вышибло с насиженных ветвей в лесо-саванну и саванну. Чтобы выжить, они научились бегать прямо. Из-за прямохождения поменялось внутриутробное развитие, и дети требовали заботы дольше. Пришлось придумать бабушек, а затем и вовсе осесть и начать обустраивать быт – от сбора охапки листьев и строительства очага до материнского капитала и ипотеки – вот это вот всё.

Но прямохождение наградило нас ещё одной интересной чертой. Мы, в отличие от зебры, сохранили опции перемещения и вверх, и вниз. А в отличие от лосося, мы смогли и плавать, и нырять, и лазить по деревьям, и прыгать в небо на метр, и с обрыва сброситься при желании, весело улюлюкая по-гоминидному. Казалось бы, такой простой факт, как банальное положение в пространстве, объясняет целую парадигму восприятия. Именно в таком случае палео-человек оказывается помещен в центр системы координат, состоящей, по большей части, из неизвестного и опасного. Чтобы начать в ней ориентироваться и побороть свои страхи, человеку нужно было объяснение: что находится вокруг, что сверху, что сзади, а что снизу. И если с ориентацией на местности в трех измерениях было просто, то с более сложными явлениями палео-человеку приходилось выкручиваться.

Происходило это так. Со временем собирательства и побирушничества стало недостаточно для добычи еды. Нужно было заниматься авантюрами. Если для самых ранних предков человека статичность была пользой – ведь каждый новый элемент способен привести к массовому вымиранию (имеется в виду тезис Андре Варагьяка «every innovation brought with it the danger of collective death») – то постепенный рост численности и конкуренции толкал нас от сбора корешков и моллюсков к охоте и новым изобретениям. Например, к тем, что были найдены на горе Драконов – практически Олимп китайской народной медицины.

Я говорю про Чжоукоудянь – это название местности в пекинском районе Фаншань, в центре которой возвышается Лунгушань (если точно – Гора костей дракона; 龙骨山). Название у горы такое, потому что у её подножия и в самой породе издревле находили огромные кости неведомых существ, которых тут же приписывали к мифическим и страшным и использовали в традиционной китайской медицине. Выход этой горы в свет традиционной науки состоялся в 1926 году, когда шведский геолог и археолог Юхан Гуннар Андерсон обнаружил в одной из пещер Лунгушаня зубы синантропа – этакого пекинского хомо эректуса, человека прямоходящего по Пекину, Homo erectus pekinensis. В 1993 году мир потрясла находка на вершине этой горы останков шаньдиндунского человека (поздний палеолит, шаньдиньдунская культура).

Большинство археологических находок, сделанных до 1941 года, бесследно исчезли во время Второй мировой войны. Но мы знаем, что у первой находки были свидетельства применения огня, а у второй даже наличия погребальных ритуалов. И они все вовсю охотились на окрестную живность.

Таким образом, расширив свое мировоззрение и включив туда ряд неизвестных, наш homo medicus был вынужден отвечать сам себе на множество вопросов. Откуда взялся огонь, почему на охоте везет или не везёт, и так далее. Охота вообще сама по себе привела к развитию орудий, и орудий, изготавливающих другие орудия. Процесс убийства привел к примитивной, казалось бы, цепочке сравнений: кровь животного такая же, как и наша; оно (животное) тоже не хочет умирать; на охоте может умереть и сам охотник; охотник и жертва могут быть взаимозаменяемы. В конечном счёте эта «мистическая солидарность» обнаруживает родство между человеческими обществами и животным миром. Убить преследуемого зверя или, чуть позже, домашнее животное становится эквивалентно жертвоприношению, в котором жертвы могут быть заменены. Человек из твари дрожащей становится вершителем судеб. Он отнимает жизни и пытается их разменивать, принося жертвы, задабривая дузов, договариваясь с ними – в общем, фантазируя вовсю.

Можно ли набраться храбрости и сказать, что заодно с историей медицины мы разбираем и историю религии? И да и нет. Судите сами: история религии – предмет отдельный, но начинается она так же давно. К примеру, широко известны и популярны исследования доктора Лауры Кехоль из Университета Гумбольдта, Берлин. Долгое время наблюдая за шимпанзе, она стала свидетелем странных ритуальных действий: молодой шимпанзе один приходит в лес, сидит напротив кривого дерева с дуплом, потом орёт что есть мочи, помещает камень в дупло, бьет по ветвям и делает разного рода мистические действия. Лаура резонно спрашивает себя, подтверждает ли увиденное тот факт, что у приматов есть или может быть религия с ритуальными действиями, алтарями и обрядами?

Да кто его знает, на самом деле. Но, как бы то ни было, именно первые религиозные скрепы стали первой системой, на которую можно было нанизать необъяснимые явления, будь то кривизна деревьев, удача на охоте, появление огня, молний, смерть и жизнь или даже наука об исцелении.

Важно добавить, что все эти концепции возникли на последних этапах процесса гоминизации. Они все еще активно изменяются, переоцениваются и скрыты от наших глаз тысячелетиями минувших эпох, прошедших после палеолитических цивилизаций.

У нас остается не так много свидетельств, чтобы мы могли судить о мировоззрении первых гоминидов: человеческие кости, в основном черепа, каменные орудия труда, пигменты (чаще всего красная охра, гематит), различные предметы, найденные в захоронениях. И только из позднего палеолита мы имеем наскальные рисунки и гравюры, расписную гальку, статуэтки из кости и камня. В определенных случаях (захоронения, произведения искусства в виде артефактов) и в пределах, которые мы можем рассмотреть, появилась небольшая направленность в сторону религиозного намерения. Но большинство артефактов до ориньякского периода (30 000 лет до н. э.) – а это по большей части орудия – не раскрывают ничего, кроме их утилитарной ценности.

Что ещё более невероятно, даже орудия труда обладали определенной сакральностью и вдохновляли людей на мифологическое мировоззрение. Первые технологические открытия – превращение камня в инструменты для нападения и защиты, владение огнем – не только обеспечили выживание и развитие человеческого вида. Они были чудом – технологией, разделившей мир на «до и после». Хоть сейчас они и кажутся нам вполне очевидными. Новые открытия также создали вселенную мифико-религиозных ценностей, вдохновили и подпитали творческое воображение. Достаточно рассмотреть роль орудий труда в религиозной жизни и мифологии первобытных людей, которые до сих пор остаются на стадии охоты и рыбалки. Мифико-религиозная ценность оружия – будь то деревянное, каменное или металлическое – все еще сохраняется среди сельского населения Европы, а не только в их фольклоре. Мы не будем здесь рассматривать придание сакрального значения (иерофания и кратофания) камням, скалам и гальке – слишком объёмный анализ в рамках популярного издания.

Но только вдумайтесь: у нашего вида появилось умение преодолевать расстояние с помощью метательного оружия, которое породило свои верования и легенды. Достаточно вспомнить о мифологиях, построенных вокруг копий, пронзающих свод неба и, таким образом, дающих возможность восхождения на небеса. Или о стрелах, которые летят сквозь облака, пронзают демонов или образуют цепь, достигающую небес. И так далее.

Археологические свидетельства наличия религиозной вселенной у палеолитических охотников восходят аж к временам франко-кантабрийского наскального искусства (30 000 до н. э.).

Если мы исследуем религиозные верования и поведение современных охотничьих народов, мы придём к невозможности доказать существование или отсутствие подобных верований у палеантропов. Возможно, но никто не скажет точно, первобытные охотники верили в животных, похожих на людей, но наделенных сверхъестественными способностями. Они, возможно, верили, что человек может превратиться в животное и наоборот; что души умерших могут входить в животных; наконец, верили в то, что таинственные отношения существуют между определенным человеком и определенным животным (когда-то это называлось «нагвализмом»). То же самое касается сверхъестественных существ, образы которых мы нашли в религиях охотников. Исходя из имеющихся данных, они были разных видов: териоморфные твари (люди-звери) и духи-хранители; божества типа Верховного Существа – Повелителя диких зверей, – которые защищают и дичь, и охотников; духи кустов; и духи разных видов животных.

Кроме того, охотничьим цивилизациям свойственны определенные модели религиозного поведения. Например, убийство животного представляет собой ритуал, а другими словами, веру в то, что Повелитель диких зверей заботится о том, чтобы охотник убивал только тех животных, которые нужны в качестве пищи, и чтобы еда не тратилась впустую. Убил зайчишку просто так – ответишь перед высшей сущностью. Экология, рационализм, осознанное потребление. Кости, особенно череп, имеют заметную ритуальную ценность. Вероятно, из-за веры в то, что они содержат «душу» или «жизнь» животного и что именно из скелета Повелитель диких зверей вызовет рост новой плоти. Вот почему череп и длинные кости обнаруживают на возвышенностях. Наконец, у некоторых народов душа убитого животного отправляется в его духовный дом («Праздник медведя» у айнов и гилиаков). Также существует обычай подносить Высшим Существам кусок каждого убитого животного (пигмеи, филиппинские аборигены и пр.) либо череп и длинные кости (самоеды). А у некоторых суданских народов молодой человек, убив свою первую дичь, мажет ее кровью стены дома.

Но похоже, что Homo ludens, Homo faber, sapiens и religiosus – человек играющий, архитектор, разумный и религиозный – существовали одновременно и были одним целым. Мы не можем реконструировать их религиозные верования и обычаи – мы ищем определенные аналогии и доказательства, которые могут пролить свет на них, хотя бы косвенно.

Самыми ранними и многочисленными свидетельствами различных факторов жизни человека являются кости. Начиная с Мустьерской культуры, мустьерской эпохи – времена поздних неандертальцев или с 70 000–50 000 до н. э. – мы можем с уверенностью говорить о культуре захоронений. Но черепа и нижние челюсти были обнаружены в гораздо более ранних периодах, например, в Чукутьене (на уровне, который можно датировать 400 000–300 000 до н. э.). Такие сохранение черепов отдельно от тел ученые объясняют религиозными соображениями. Аббэ Брейль и Вильгельм Шмидт, например, ссылались на обычай, зафиксированный у австралийцев и других примитивных народов, сохранять черепа умерших родственников и носить их с собой, когда племя путешествует. Хотя есть мнение, что это не дань уважения предкам, а банальное убийство, или убийство с изготовлением трофеев, или каннибализм. Но череп черепу рознь. Мы уже выяснили, что эмпатия и навыки примитивного лечения/самоспасения у первых гоминидов все-таки присутствовали. Если мы проведём аналогию с приматами, видимо были у людей и свои мифы, космология и медицина, назначение и принципы работы которой для нас навсегда останутся сокрыты.

К примеру, у нас есть свидетельства того, что зубы сверлить начали in vivo очень давно. Об этом нам убедительно рассказывают девять пациентов, в зубах которых было обнаружено в общей сложности одиннадцать отверстий. Речь идет о неолитическом захоронении в Пакистане, датируемом где-то между 7500 и 9000 лет назад. Местечко Мехргара в Белуджистане лежит вдоль основного маршрута, соединяющего Афганистан с долиной Инда.

На раскопках среди множества других останков ученых заинтриговали именно эти – четверо женщин, двое мужчин, и ещё трое останков, чей пол установить не удалось. Просверленные зубы располагались на обеих челюстях, были размером 1,3–3,2 мм в диаметре и слегка наклонены, глубина бурения от 0,5 до 3,5 мм. Световая микроскопия, сканирующая электронная микроскопия и микротомография выявили, что полости бурения были коническими, цилиндрическими или трапециевидными, показали концентрические гребни, которые сохранились на стенках канала, оставленных буровым инструментом. Зубы одного экземпляра показывали, что процедура включала в себя не просто бурение, но и последующую микроинструментальную резьбу. Во всех случаях было обнаружено краевое сглаживание, что говорит о том, что сверлили зубы у живых людей и после этого они ещё какое-то время продолжали ими пользоваться.

У нас нет каких-либо доказательств, что в дентальную полость помещали аналог пломбы, лекарства или гипса. Нет даже малейшего предположения, зачем их сверлили, ведь эстетически это не несет значимой нагрузки из-за дальнего расположения моляров, а следов кариеса вокруг полости или иных поражений также не сохранилось.

Аналогичная загадка поставила в тупик ученое сообщество – с трепанациями черепов. Количество найденных трепанированных артефактов действительно способно удивить. Более 1500 по всему миру: от Европы и Скандинавии до Северной Америки, от России и Китая до Южной Америки (особенно в Перу). Это количество составляет от 5 до 10 % всех обнаруженных черепов эпохи неолита. При этом в глаза бросается сохранность и частота нахождения таких черепов в оборудованных захоронениях, в противовес безымянным и более простым могилам и случайным жертвам. Например, в одном захоронении во Франции, датированном 6500 годом до нашей эры, 40 из 120 найденных доисторических черепов имели трепанационные отверстия.

На мой взгляд, большинство загадок, связанных с разного рода бурением организма в доисторические времена, объяснил гениальный, но покойный ныне историк медицины, доктор Плинио Приорески (1930–2014).

Приорески, не имея чёткого объяснения причины трепанационных действий, тщательно изучил хирургический анамнез и решил заняться расследованием с точки зрения дедукции. Сначала он собрал факты.

Во-первых, более 1500 трепанированных черепов были обнаружены по всему миру. Большинство из них были с одним или несколькими отверстиями различных размеров. На многих черепах есть следы переломов. В некоторых случаях операции были неполными, как будто пациент внезапно очнулся или резко передумал проводить эту не самую приятную процедуру до конца. Некоторые отверстия в черепе свидетельствовали об исцелении, что означает, что пациенты пережили операции. Некоторые, но не все. В случае непереживших невозможно определить, были ли пациенты уже (или недавно) мертвыми или же пациенты умерли вскоре после процедуры/во время её проведения. Трепанации проводились как у детей, так и у взрослых, как у мужчин, так и у женщин.

Однако большинство трепанаций было обнаружено у взрослых мужчин. Во всем мире для трепанации использовались самые разные методы, включая соскабливание, резку, сверление и бурение. Дальше Приорески спрашивает себя: почему бурили именно голову? И приходит к выводу, что «что-то в голове имело отношение к бессмертию». Голова была выбрана для процедуры не из-за особой внутренней важности, магических или религиозных причин, а из-за уникального и повсеместно накопленного первобытным человеком опыта через постоянные травмы, в том числе головы, во время ссор, охоты, бытовой неолитической жизни, полной опасностей и негативных приключений.

В противном случае, рассуждает ученый, это могла бы быть тазовая или бедренная кость. И здесь важно представить объем опыта и накопленных наблюдений. Ведь более развитые поздние древнеегипетские, месопотамские, индуистские и даже эллинские цивилизации считали центром мысли и эмоций сердце, а не мозг.

Поскольку большинство черепов эпохи неолита не подвергалось трепанации, Приорески предположил, что процедура была предназначена для наиболее выдающихся мужчин из группы или племени и их семей. Что отчасти объясняет частоту находок и их сохранность. Если это люди, при жизни пользовавшиеся значительным уважением, при погребении им могли уделять особое внимание. Само же создание отверстия, скорее всего, было связано с неким травматичным/болезненным состоянием, когда отсутствовали другие признаки внешней травмы, и, с точки зрения неолитического ума, больной пребывал в промежуточном состоянии. Большее количество ударов по голове или телу не завершило бы ритуал, не вернуло бы к жизни. Отверстие в голове, впрочем, тоже. Но трепанация могла бы быть «активирующим элементом», или действием, которое должно было позволить демону покинуть тело или доброму духу войти в него, чтобы произошел необходимый процесс «обессмертивания». Проще говоря, некая метаморфоза. Если божествам приходилось входить в голову или выходить из нее, отверстие должно было быть достаточно большим.

Приорески пишет: «Похоже, они пытались вернуть к жизни людей, которые умерли (или умирали)…» Неполные трепанации, как упоминалось ранее, объясняются не тем, что пациенты умерли во время процедуры, а тем, что процедура помогла, и они пришли в сознание. Человек в каменном веке предавался повсеместной практике неолитической трепанации, чтобы вернуть к жизни или произвести реанимацию выдающихся членов группы, которые сами по себе считались «мертвыми». И то и другое выглядит вполне логичным для примитивного представления о смерти и умирании, как от тяжелой болезни, так и от травмы. Трепанация была усилием, которое, по мнению примитивного хирурга, стоило предпринять, чтобы попытаться вернуть к жизни тех выдающихся людей, которые считались необходимыми для выживания группы в неолитической фазе социального развития человека.

Таким образом, у охотника-собирателя оформилась новая черта, призванная описывать неизвестное. Мы видим, что сохранилась и палеодиета с различными лекарственными растениями, и выстраивалась новая система, где неизвестные элементы находили свое место в огромной схеме. Копье Гунгнир (копье Одина, изготовленное карликами, Скандинавская мифология) пронзило небо под громыханье Мьёльнира, и наша древняя обезьяна начала создавать мировой порядок. Ковыряя, изучая окружающий мир, объясняя его и систематизируя.

До того момента, когда первый человек возьмет в руки скальпель, оставались считаные столетия.