Бескрылые

Долговязый глубоко вздохнул:

– От зависти, покуда душа молода, не избавиться, это так, друг мой сердечный, и если ты умен, как я, к примеру, но обладаешь только старым тазом, а мимо проходят яхты и фрегаты, где паруса из индийского шелка, а буквы в их названиях покрыты сусальным золотом, в чревах же этих деревянных плавучих дворцов полно, как в муравейнике, откровенных глупцов, то непременно тебе захочется поменяться с ними местами. Но заповедь не об этом.

– О чем же, черт возьми, когда корыто наше едва не утопило нас, могу еще я думать, как не пересесть к ним, – театрально возмутился Арбуз.

– О том, что, запрещая вожделеть материальное, Господь нам намекает о духовном, о помыслах, направленных на истину, которая лежит чуть выше забора соседа и мягкой перины его жены, – улыбнулся Долговязый и поднялся на ноги.

Обнявшись, они, пошатываясь, двинулись прочь, а портовый сторож, глядя на странную парочку, спотыкающуюся и матерящуюся без умолку, авторитетно заметил:

– Люди хоть и ученые, а выпить тоже… не дураки.

Беглецы

Чем память не отличается, так это совестью и тактом, тем славится, тем и страшит.

– Нет, нет, нет, нет, нет, – истерично вопит возмущенный Разум.

– Да все вообще было по-другому, – фальшиво усмехается уязвленное Эго, а она (Память) с беспечной улыбкой неотвратимости переворачивает очередную страницу твоей истории, открывая самые неприличные стороны, самые обнаженные натуры, самые потаенные уголки и самые пыльные скелеты, казалось бы, и не на всеобщее обозрение, а только и исключительно очам создателя этих самых «артефактов», но как больно и боязно позволить себе просто прикоснуться к ним.

Мы были тогда абсолютно молоды, безмерно смешливы и в меру смелы, искренне беспечны и катастрофически глупы. Нам казалось, стоит только покинуть дом, оставив в нем незакрытой дверь, спящих родителей и ту часть жизни, что умещалась на нескольких рассохшихся от времени книжных полках и внутри закопанной в саду, под старой липой жестяной банки, содержимое которой именовалось «секретом» и произносилось шепотом, и мир, ослепительный и таинственный, примет в свои безграничные объятия с любовью и нежностью.

Так мы и поступили, не стыдясь помыслов и не гнушаясь последствиями, я и мой товарищ. Ночь скрыла слезы на глазах отважных беглецов, дождь смыл неверные следы, а на алтарь новой жизни были брошены данные родителями имена, и отныне бредущие во тьме стали Ромулом и Ремом.

Спине уютно на колючем, но теплом песке, под голову подсунута мягкая, вкусно пахнущая кочка луговой травы, ноги, чуть выше колен, погружены в прохладу речных струй, прогретых полуденным солнцем и танцами бесчисленных, сверкающих телец малька плотвицы, над головой бесконечная синева, растворяющая в себе печали и заботы, а рядом друг, теперь даже не друг, а брат, Рем, вот это настоящая жизнь, истинное счастье и полная свобода, оплаченная смелым, так, по крайней мере, мне думается, и непоколебимым нашим решением.

– Ромул, – над безмятежным пейзажем ленивый голос товарища звучит весьма органично, – может, перед тем, как начать строить свой «Новый Рим», пообедаем?

Я хлопаю по карманам закатанных штанин, они пусты, мою лепешку мы доели вчера.

– У тебя есть что-нибудь?

Всякий строитель, в широком смысле слова, основатель, создатель, по обычаю начинает со слома, порой не важно чего, но такая последовательность обязательна: разрушить, отвергнуть, отказаться, отвернуться, в случаях глобального творчества, убить, уничтожить и только после этого, на обломках, на пепелище, на погосте развернуться, принять, увидеть и… что-то слепить, частенько в жалких попытках исправить содеянное. Этой участи, этой программы, этого наказания, к сожалению, не избежали и мы.

– Ромул, – возмущенно воскликнул мой соавтор, – хлеб, что был у меня, съеден еще два дня назад. О чем ты думал?

Рем всегда паниковал, в набегах на чужие сады он заранее предрекал неудачи, а при распределении «добычи» хныкал по поводу незрелых плодов и завтрашнего расстройства желудка.

– Рем, – попытался успокоить его я, – через пару часов солнце нагреет осоку, щука, что прячется в ней, обленится от жары и начнет высовывать любопытное рыло наружу. Сделаем острогу, и к вечеру у нас будет зажаренная рыба.

– Где зажаренная? – хмыкнул он обиженно. – Ни спичек, ни огнива каменщики-масоны прихватить с собой не удосужились.

– Положи руку на песок, – улыбнулся я. – Лучше сковороды.

– Вот-вот, – буркнул мой скептически настроенный товарищ. – Поэтому наш мир таков.

– Ты о чем? – удивился я, пытаясь следовать его логике.

– Города, империи, цивилизации разваливались, не просуществовав сколь-нибудь значительных сроков, исключительно по причине такого вот подхода к их сотворению. – Рем, сидевший в тени ивы, коснулся ладонью песка и тут же отдернул ее.

– Будь у сынов Израилевых спички… – расхохотался я, на что Рем прищурившись, заметил:

– Зря ерничаешь. Моисей повел людей в пустыню без всего, с одной верой, и к чему это привело.

– Он спасал свой народ. – Я приподнялся на локте. – У него не было времени, вера – единственная его наличность.

– Именно, – с горящими глазами согласился Рем, большой любитель поспорить. – Вера была только у него, остальные верили не Богу, а ему. Он – обманщик.

– Бог дал им все, еду, спасение, заповеди, – я, незаметно для себя, включился в дискуссию. – Где ты видишь обман?

– Моисей не знал наверняка, что так будет, он не имел спичек или огнива. – Рем бросил колючий взгляд на меня. – Как и ты не мог знать, нагреет ли сегодня солнце песок, зажарить щуку, которая, кстати, ушла бы без него на глубину.

«У компаньона с логикой лады», – решил я, вытаскивая из воды ноги, измученные острыми губами мальков и двумя жирными пиявками, даже на солнце не желавшими оставить меня в покое, а он и не думал униматься:

– И да, кстати, насчет остроги?

– А что не так с ней? – Я наконец оторвал непрошеных гостей от лодыжек и с отвращением бросил в реку черных прилипал.

– Инструмент сложный, как думаешь изготавливать его? Хотя постой, догадаюсь сам. – Рем сжал губы и прищурился. – Ты прихватил с собой отцовский охотничий нож. Нет? Тогда стянул у безутешной матушки маникюрные ножницы. Снова мимо? Может быть, наточенный до остроты скальпеля ноготь на левом мизинце? Не то? Остается последнее предположение, рояль в кустах, например, давеча ты обнаружил утерянный в здешних краях королем Артуром Экскалибур.

Видимо, посчитав шутку не просто удачной, а почти гениальной, Рем затрясся от своего специфического хохота, этакой смесью повизгивания и похрюкивания вперемешку со звонкой икотой.

Я сразу же припомнил наше знакомство, ведь именно эта отвратительная манера выражать свою радость подружила нас. Дело было так: мне достались по наследству шорты старшего брата, вещь ношеная, протертая до дыр, да еще на два размера больше. Отец, всунув мое безвольно болтающееся тело в этот сомнительного вида наряд, скептически заметил:

– Выглядит стильно, винтажно и… – Здесь он на секунду задумался, едва сдерживая смех. – И комфортно.

В качестве обеспечения заявленного удобства через мои плечи были переброшены крест-накрест две веревки, подцепленные к «мешкообразному кокону», в качестве подтяжек и выдано короткое резюме:

– Носи с гордостью.

В отчем доме имелось единственное, небольшое зеркальце, где папаша мог рассмотреть часть своей щетины, когда решал, что пришла пора побриться, и то на недосягаемой для меня высоте. Именно это обстоятельство позволило мне отправиться на променад в подобном наряде, может, и не с гордым видом, но безо всякого смущения. Первым встречным оказался соседский мальчишка, мой ровесник, противный малый, коего недолюбливала вся улица за чрезмерную язвительность и удивительную меткость при стрельбе из рогатки. Завидев меня, он остановился и, подбоченившись, с ухмылочкой сказал:

– Наложил в штаны и боишься показаться маменьке?

Его грязный палец с обгрызенным ногтем указал на мой обвисший зад.

– Так и будешь ходить, пока само не высохнет.

После чего распахнул рот, полный кривых молочных зубов, и разразился своим омерзительным «хрюканьем».

Я, как воспитанный человек, ожидал окончания его истерики, дабы объяснить наглецу ошибочное им восприятие мира, но тот, истинный поганец, набирал воздуха в легкие снова и снова, вызывая у себя приступы смеха и продлевая мои внутренние мучения.

Терпения и воспитания хватило на пару минут, я с разворота всунул ему в рот свой кулак, мы подрались, но после подсчета потерянных зубов (оказалось поровну на двоих) подружились, надолго.

– Насчет рояля угадал, – начал я миролюбиво. – Взгляни наверх, прямо над тобой молния срезала ветку под нужным углом. Острога приготовлена нам самим провидением, я заметил ее утром, пока ты спал.

– Ты просто как Моисей, брат Ромул, – воскликнул довольный Рем, поднимаясь на ноги. – Вера дала ему спасение, а тебе острогу. Полезай на плечи, достанем ее, я голоден.

Я так и не понял, сказано это было смехом или серьезно, но взобравшись на холку другу, я взмыл вверх и, отмерив необходимую длину, сломал ветку. Хруст рвущихся волокон над головой наложился на звук всплеска в воде. Мы оба опустили глаза, и Рем от неожиданности дернулся так сильно, что я не удержался на его плечах и вместе с ценной острогой полетел навстречу с песчаной полоской, услужливо предоставленной мне для мягкой посадки Матушкой Землей.

Чистый, звонкий, заливистый смех очаровательного, ослепительной красоты, можно было бы сказать, небесного существа, если бы не чешуйчатый рыбий хвост, примирил нас с последствиями такого конфуза. Рем застыл под ивой, не смея оторвать взгляда от удивительного зрелища, а я, отплевываясь песком, забившим нос и рот, горько сожалел о столь неприглядном кульбите, в котором мне невольно пришлось исполнить главную роль.

Она, лучезарная и… великолепная, перестала смеяться, первым из нас «очнулся» пройдоха Рем.

– Кто ты?

«Деревенщина, – подумал я, – разве так обращаются к царицам, к Венерам, к Богиням».

– Можете сами назвать меня, – прозвучал мелодичный голос.

– Рыба, – выдохнул Рем (точно, деревенщина).

– Дева, – прошептал я почтительно.

– Мне нравится, – согласилась она. – Буду Дева-Рыба.

– А может быть и по-другому? – Рем, по обыкновению, вцепился в тему, как клещ.

Прекрасная незнакомка подплыла к самому берегу и, уложив голову с длинными рыжими волосами на ладони, лукаво улыбнулась:

– Встретишь меня в пустыне, буду Дева-Ящерица, в холодных снегах – Девой-Снежинкой.

– Где тебя ни встреть, окажешься в Раю, – воскликнул Рем.

«А деревенщина быстро переобулся в подхалима», – заметил про себя я. Дева-Рыба вильнула хвостом, и кувшинки, окружавшие ее, пустились в пляс.

– В Раю имя мое Ева.

– А в Аду? – «бухнул», не подумав, я, отчего тут же засмущался и покраснел.

Она улыбнулась и, похоже, даже не обиделась.

– Девой – Светом Надежды величают меня в тамошних чертогах.

– Ну а человеческое имя есть у тебя? – Рем подошел к воде и присел на корточки. Наша собеседница, нисколько не смущаясь, поднялась из воды, обнажив безупречное тело.

– Дева Мария, это мое имя среди людей.

Мы, пораженные и оглушенные, переглянулись. Я много раз видел ее изображение на иконах и теперь понял – сходство было очевидным. Похоже, Рема одолевали те же мысли.

– Что ты делаешь здесь, в реке? – спросил он, как всегда точный в своем любопытстве.

– Возвращаю беглецов, – прозвучало в ответ.

– Мы не беглецы, – поторопился сказать мой товарищ, а я подумал: «Разве от Богини можно что-нибудь утаить?»

Дева-Рыба грациозно погрузилась в воду, оставив над поверхностью только голову.

– Каждый человек – беглец. Беглец от Жизни, от того, что не в состоянии наступать на осколки содеянного ранее и задержаться на них, оценить себя, дать возможность ранам «кровоточить». В этом страхе люди передвигают ногами все быстрее, накапливая в спешке новые осколки, множа их до размеров Голгофы.

Дева говорила очень серьезно, с неподдельной грустью в голосе, но полным отсутствием печали во взгляде. В этом, мне показалось, существовал некий диссонанс, и я спросил:

– Все – и мужчины и женщины?

Незнакомка утвердительно покачала головой, и ее волосы распределились по воде вокруг огромным рыжим пятном.

– У всех одинаковые осколки, только мужчины и женщины ступают по-разному.

Как-то матушка поведала мне, кривляющемуся на базарной площади перед уличной танцовщицей, что из зависти балерине в пуанты могли подсыпать битого стекла, но публика в зале видела при этом только улыбку на ее лице. Сей факт поразил сердце мальчика настолько, что тем же вечером я разыскал старую бутылку, булыжником натолок стекло и высыпал эту пыточную смесь в свои башмаки. Перед тем как сунуть ногу внутрь, я некоторое время раздумывал о смысле подобных экспериментов, устраиваемых ради пустого любопытства, о чувстве самосохранения, данного человеку неспроста, и вообще, о логике тех или иных действий, предпринимаемых спонтанно, то есть, откровенно говоря, я здорово трусил, но глаза танцовщицы не покидали моего воображения, что и послужило в конечном итоге принятию непростого решения. Я опустил стопу в башмак… весь «зрительный зал», а это по меньшей мере три-четыре ближайших квартала, тут же узнал о моем позоре.

К слову сказать, соседка, полностью глухая бабка от рождения, впервые в жизни вздрогнула от ощутимого толчка в правом ухе.

– Можешь объяснить подробнее? – Вопрос различия полов, как видите, был для меня не праздным.

Дева-Рыба снова приподнялась из воды, и ее рыжая шевелюра идеальным «колпаком» легла на плечи, этакий огненно-красный колокольчик-поплавок на речной глади.

– Вместо того чтобы остаться в осознании содеянного, Человек делает следующий шаг, лишь бы не испытывать кармическую боль, он как безумный «пляшет» на битом стекле последствий. Иисус мог ходить по волнам, ибо карма его по чистоте отличалась от людской, как вода от земли, а воспарил, когда очистил ее до разницы «воздух-вода».

Рем громко чихнул, а Дева улыбнулась и продолжила:

– Очевидно, что душа получает женское или мужское тело не случайным образом. Определенный набор обретенных пороков и накопленных грехов формирует следующий пол. Например, гордец, скорее всего, будь он сейчас мужчиной, не сменит пол (равно как и женщина), но получит тело, коего станет стыдиться, и напротив, смиренный обретет внутреннюю красоту, но уже в другой ипостаси. Искренне усомнившийся в первой заповеди, но продолжающий искать Бога, сменит пол, дабы смог он постичь сияние Частицы Бога вне зависимости от ипостасей, когда обе есть Одно. Насмехающийся же намеренно в сарказме своем останется в юбке, коли был рожден женой, но ждет его монастырь, дабы убедиться в истине, работая и прославляя Бога (религия здесь не играет роли, мечеть, синагога или католический храм).

Закончив, она игриво плеснула в меня веером брызг, я обиделся:

– Зачем?

– Дева крестила тебя только что, дуралей, – хохотнул Рем, а наша гостья, улыбка которой и не собиралась покидать лица, завораживающим голосом поправила моего товарища:

– Рот у него был открыт, а это неприлично.

– Сговорились? – насупился я, а Рем, чтобы разрядить обстановку, быстренько перевел тему:

– Ну а кто сотворит себе кумира, какая метаморфоза ждет его?

Дева-Рыба погрузилась в реку обратно, слишком много солнца, надо полагать, раздражало ее.

– В следующем воплощении он обретет полную его, кумира, противоположность – и полом, и качествами.

– То есть, – Рем прямо-таки подпрыгнул, – поклоняйся я силе и красоте Аполлона…

Рыба закончила за него сама:

– Ты воплотишься неуклюжей, непривлекательной дамой. Стоя перед его изображением, тебя будет снедать зависть, раздражение, возможно, ненависть – чувства, иной раз непонятные тебе самой, но яркие и не дающие покоя. Таким образом ты будешь развенчивать образ кумира, уравновешивать энергетически, хотя потери энергии будут иметь место в обоих случаях.

– А третья заповедь? – напомнил я о себе. – Как изменит ее нарушение облик и саму жизнь человека?

Дева подмигнула мне огромными зелеными очами:

– Жене, без умолку трещащей на всех углах обо всем и вставляющей в этот словесный поток Имя Господа безо всякого смысла, скорее всего, быть молчаливым мужем, в крайнем варианте – немым. Мужчина, поправший эту заповедь, не обязательно сменит штаны на юбку, но его словоохотливость преобразуется в словоблудие и будет приносить сплошные неприятности.

– Страшно представить последствия нарушения заповеди о дне субботнем, – широко раскрыв глаза, прошептал, еле сдерживая при этом смех, мой недалекий брат.

– Нарушение этой заповеди, – наша прекрасная незнакомка и бровью не повела, – не влияет на будущий пол, но человека ждет лишение свободы тем или иным образом: домохозяйка, калека, тюремный заключенный или надсмотрщик.

Едва она успела закончить, как Рем, словно мы вступили с ним в словесную дуэль, сделал новый «выстрел»:

– А непочитание родителя?

Дева-Рыба повернула голову к нему:

– Не почитающий родителей может нанести им обиду, энергетически сродни проклятию. Родовой эгрегор, как тонкое образование, весьма силен, и любые шероховатости внутри рода – болезненная карма. Сын, не почитавший мать, будучи воплощен женщиной, будет иметь слабую связь с дочерью или вообще может не иметь детей, а став отцом, столкнется с неповиновением сына. Если сын не почитал отца, то в роли женщины будет безразличен сыну своему, испытывая при этом любовь-восхищение к нему. В роли отца его ждет все то же самое по отношению к дочери. Если девочка не почитает мать, как женщина она будет иметь проблемы с половой системой, а как мужчина – множество неудачных браков. Если со стороны дочери было проявлено неуважение к отцу – в роли женщины неминуемы насмешки со стороны противоположного пола, а как мужчина – мягкий безвольный характер.

Мы замолчали все втроем. Рыба, понятное дело, ждала вопросов, Рем наверняка так же, как и я, «прокручивал» в голове свои отношения с покинутыми таким беспардонным образом, как это сделали мы, родителями. Мне, к сожалению, похвастаться на поприще почитания отца и матери было нечем. Ремень в папашиной руке не раз хаживал по моей спине (чаще чуть ниже), а слова матушки, влетавшие в голову через уши, не задерживались внутри ни на миг, в виду отсутствия там приспособлений для их крепления.

Рем очнулся первым, он тяжко вздохнул и сказал:

– Давайте лучше перейдем к убийцам.

– Убийца женщины сам примет насильственную смерть в женском облике, убийца мужчины – соответственно в «одеждах» мужа. Но если согрешившего постигнет кара уже в текущем воплощении, он не избежит этой участи и в следующем, в качестве самоубийцы. – Рыба смахнула слезу. – Печальная участь.

– А насколько она печальна у сладострастца? – ухмыльнулся Рем, беззастенчиво разглядывая перси Девы.

– Я знаю, – вырвалось у меня, но, устыдившись собственной несдержанности, я зарделся и опустил глаза.

– Интересно, – проворковала Рыба, быстро «захлопав» пышными ресницами. – Поведаешь?

– Вы не так поняли, – заикаясь, начал оправдываться я. – Участь прелюбодея известна мне прямо в этой жизни.

– Тем еще интересней. – Рем состроил умилительную физиономию. – Не тяни, мой загадочный брат.

– К нам домой одно время зачастил папин знакомый, которого он почему-то величал ловеласом местного значения. Однажды меж ними произошла ссора, мужчины вопили друг на друга, используя незнакомые слова и наречия. Хлипкая перегородка нашего жилища ходила ходуном, а мама прижимала меня к себе, стараясь руками закрыть и мои уши и глаза. Потом все стихло, в дверях появился отец и на молчаливый вопрос матери сказал: «Он ушел». И, криво усмехнувшись, добавил: «Предпочел сделать это через окно». Мать вздрогнула, а отец обнял нас, и на душе, по крайней мере у меня точно, стало очень хорошо.

– Ха, – усмехнулся Рем. – Известное дело, все прелюбодеи для выхода используют окна вместо дверей.

– Наверное, – равнодушно выдохнул я. – Только больше этого ловеласа никто не видел.

– Не ссорьтесь, мальчики, – примирительно произнесла Дева-Рыба. – Прелюбодея ждет одиночество, полное отсутствие внимания со стороны противоположного пола либо, как вариация на тему, нескончаемые измены партнера, к коему он будет испытывать настоящие, искренние чувства.

– Тогда его участь не менее печальна, чем у убийцы, – философски заметил Рем, и я мысленно согласился с ним.

– Проголодались? – неожиданно спросила Дева и, не дожидаясь ответа, хлопнула бирюзовым хвостом по кувшинкам, из-под которых вылетела внушительного вида плотвица и, оглушенная, шлепнулась прямо на песок перед нашими изумленными физиономиями.

– Только я хотел узнать о воровстве – и вот тебе на! – воскликнул Рем.

– Не украли ли мы у реки ее собственность? – схожая мысль пришла в голову и мне.

– Вовсе нет, – весело сообщила Дева. – Эта особь через секунду выполнила бы свой кармический долг, доставшись на зуб щуке, той самой, что обязана своей жизнью вам, не убившим ее острогой.

– Но острогу сломала ты, – воскликнул я, – пусть и косвенно, своим неожиданным появлением.

– С точки зрения перетекания энергии я поэтому разговариваю с вами. – Дева-Рыба недовольно хмыкнула. – И вообще, неблагодарное дело вмешиваться в работу Совета. Продолжим, вор обречен быть обкраденным, это очевиднее очевидного, но эквивалент его потерь будет соответствовать эволюционному шагу человечества между воплощениями, или шажку, или рывку. В любом случае кармический коэффициент пересчета всегда больше единицы. Залезая в чужой карман сейчас, запускаешь лапу в свой завтра.

Рем, присыпая рыбину горячим песком, деловито пробурчал:

– Я всегда догадывался об этом, после ворованных яблок, даже спелых и мытых, несет, как от ранней кислятины.

Обнародовать, без излишнего смущения, даже самые интимные подробности, подумал я, это в его духе. Чего стоит многократно повторенная, просмакованная история о том, как слепень гигантских размеров во время купания посмел устроиться на его причинном месте (тут слушателю надобно, по задумке Рема, сделать заодно и вывод о габаритах его достоинства), а он, в горячке и от возмущения, приложился по отвратительной морде с кровососущим хоботком что было сил. О столь славной победе узнали многие купающиеся и отдыхающие в округе, хотя наш герой с трудом добрался до дома, постанывая и еле передвигая ногами.

Является этот перформанс правдой или нет, меня никогда не интересовало, а вот что ждет лжеца, очень даже.

Дева-Рыба ответствовала по этому поводу достаточно кратко:

– Ложь – это подделка подписи Бога, Творца Мира, а значит, в следующем воплощении лжец будет видеть мир искаженным, не понимать сути вещей и явлений. Ложь – одна из главных тормозящих эволюционный путь развития индивидуума сила.

Солнце пекло нещадно, Рем, сидя на корточках перед запекающейся плотвой, периодически отгребал песок, посмотреть готовность, а решив, что пришла пора переворачивать, сдул песчинки и обломками остроги ловко совершил нужное действие. Глаза его горели восторгом и радостью, а мои отражали… зависть к его умениям и талантам.

Дева-Рыба, похоже, угадала мое настроение и, окунув прекрасный лик в воду, глядя мне в глаза, сказала:

– Зависть – прямой спор с Богом, нежелание двигаться, изменяться, напрягаться, познавать и получать, как итог, изменения в себе. Завистник придет в новое воплощение со скрытыми талантами, отыскать кои ему придется через тяжелый труд или… пройти жизнь без ярких моментов.

Я понимающе покивал головой, а ничего не замечающий вокруг Рем, завопил:

– Готово, прошу к столу.

Тихий всплеск за его спиной обозначил исчезновение из нашей жизни Девы-Рыбы. Кувшинки, сомкнувшись над ней, еще некоторое время подпрыгивали на волнах, но вскоре затихли и застыли в окружающем пространстве, как яркие мазки на подготовленном холсте.

– Что скажешь, брат? – обратился ко мне Рем, разламывая ароматную, дымящуюся тушку пополам.

Я понял, о чем он, и, приняв свой кусок, ответил:

– Человек строит себя через разрушение, увы. Братья, чьи имена мы решили примерить на себя, не смогли договориться о месте нахождения общины, и один убил другого.

– Как Каин и Авель, – подхватил мой дорогой Рем. – Они просто не поделили отвержение и благость Бога.

– Но мы сделаем это, – указал я на разломленную плотвицу.

Он согласно кивнул, улыбнулся, и мы быстро расправились со своим обедом. День был в самом разгаре, лесные певчие сходили с ума от собственного галдежа, мальки сновали на мелководье, отбрасывая солнечные блики от юрких, сверкающих телец, воздух, наполненный ароматом цветов, воска и смолы, кружил голову. Мы были молоды, смешливы, смелы, безрассудны, беспечны и… неожиданно мудры.

Весь мир распростерся перед нами, стоило сделать шаг и перейти «Рубикон», но мы повернули назад, к дому, дабы не наделать глупостей, как наши далекие предки, унося в своих сердцах вместе с речной прохладой воспоминание об удивительной Деве-Рыбе, обитающей повсюду и всегда возвращающей несмышленых беглецов.