Побеги древа Византийского. Книга первая. Глубинный разлом

Императрица всегда путешествовала инкогнито и без охраны; скрывая лицо и имя, она гуляла по городу в сопровождении одной из спутниц, а чаще всего одна. Ей уже исполнилось шестьдесят, но фигура была как у молодой женщины, и лицо казалось неподвластным времени. Репортёры охотились за ней и, несмотря на все ухищрения, смогли выяснить, в каком отеле она остановилась.

Газеты писали: «Жаль, что её истинный облик не под силу передать ни одному художнику и что есть на свете люди, которые её никогда не видели. Лучше не смотреть на неё слишком внимательно. Иначе можно не заметить, как сердце начинает охватывать какое-то непонятное томление».

Прямо на бульваре во время очередной прогулки она была убита итальянским анархистом. Удар заточкой – заострённым трёхгранным напильником – сбил её с ног, оставив крохотную колотую ранку в области сердца. Но Елизавета не почувствовала боли и не осознала случившегося. Решив, что нападавший просто хотел сорвать с неё украшения, она поднялась и попыталась продолжить прогулку. Лишь спустя некоторое время императрица почувствовала сильную слабость, опустилась на землю и потеряла сознание. Так исполнилось её желание, высказанное после смерти сына: «Я тоже хотела бы умереть от небольшой раны в сердце, через которую улетит моя душа, но я желаю, чтобы это произошло вдали от тех, кого я люблю».

Катарина знала, что до знакомства с нею у императора уже были любовницы. Однажды она получила оскорбительное анонимное письмо. Вечером, как обычно, в её скромную квартиру приехал Франц Иосиф. И не узнал прежде внимательную, добрую и мягкую подругу.

– Кати, что с тобой, мой милый друг?

Вместо ответа женщина подала ему письмо. Император быстро пробежал его глазами.

– Ну, стоит ли обращать внимание на такие пустяки!

– Конечно стоит! И это совсем не пустяки! Я не хочу, чтобы меня оскорбляли.

– Я дам команду найти этого подлеца.

– Пусть ищут, а я поеду добиваться развода с бароном Киссом.

– И что изменится, если ты этого добьёшься?..

– Многое может измениться… Я стану свободна и смогу снова выйти замуж.

– У тебя есть подходящая кандидатура?

– Возможно, да.

– Можно полюбопытствовать, кто он?

– Это вы, сир, – после недолгого молчания робко прошептала Катарина.

Император удивлённо взглянул на свою любовницу, и выражение его лица резко поменялось. Из мягкого и приветливого оно тотчас стало жёстким и твёрдым. Даже слегка побагровело, что свидетельствовало о скрытом гневе. Глаза стали маленькими и колючими.

– Что ты надумала, Кати?! Забыла, что я женат и люблю свою жену?.. Твои фантазии никогда не станут реальностью! Выбрось эту глупую идею из головы и езжай куда хочешь!

Не попрощавшись, император покинул квартиру Катарины. Он был просто взбешён и всю дорогу до замка Хофбург не мог успокоиться.

Собрав вещи, Катарина уехала сначала в Брюссель, потом в Баварию, а затем в Рим. В Риме она добилась аудиенции у Папы и получила его благословение на расторжение брака со своим мужем, бароном Киссом. Её отсутствие в Австрии затянулось.

Франц Иосиф, рассердившись на Катарину, к которой тем не менее испытывал самые нежные чувства, пребывал в невыносимом одиночестве. Неудивительно, что он вспомнил о женщине, которая так хорошо умела утешать его в трудные минуты. Четырнадцать лет они были вместе. Такую пылкую, страстную любовницу мужчине не забыть, даже если он император крупнейшей в Европе монархии. Конечно, сейчас, когда прошло уже несколько лет после того, как доверенный человек императора во дворце вручил ей крупную сумму и взял с неё расписку о молчании по поводу их связи, Франц Иосиф стал значительно старше. Когда-то он не пожелал признать своими двух её детей. Для того чтобы они не были незаконнорождёнными, по его приказу ей подсунули в мужья Франца Наговски, известного дамского угодника.

Через некоторое время к дому, расположенному неподалёку от Шёнбруннского дворца, подъехала карета. Незнакомый человек сообщил Анне, что завтра вечером её инкогнито посетит известное ей лицо, и передал туго набитый денежными купюрами конверт.

Анна сразу поняла, о ком идёт речь, и удивилась: они с Францем Иосифом не встречались с тех пор, как в его жизни появилась Катарина Шратт.

– Здравствуй, Ани… Не ожидала, что я вновь появлюсь в твоей жизни?

– Да, ваше величество, не ожидала.

– Как тебе живётся, как дети? С мужем, как мне известно, ты разошлась…

– Живу скромно, дети растут. Не беспокойтесь, им неизвестно, кто их отец. С мужем я рассталась, от него только лишние затраты.

– Соскучился я по тебе, Ани! По твоим ласковым рукам, по горячему телу. Я старею и уже не так пылок. Но ты, знаю, заведёшь…

– Я всегда говорила и сейчас подтверждаю, что готова служить вашему величеству.

– Ну зачем же так? Ты не на службе. Я вспоминаю о тебе с приятными чувствами и сегодня захотел ещё раз испытать их наяву.

Император подошёл к Анне, взял её руку, провёл своей по плечу и спине.

– Не желаете ли, ваше величество, выпить чего-нибудь?

– Не откажусь.

– Тогда я приготовлю вам зажигательный напиток.

Через некоторое время Франц Иосиф, сидя рядом с Анной, наслаждался её нежной, мягкой кожей, которая слегка пульсировала и напрягалась под его ласкающими пальцами. Вскоре воздух в комнате наполнился томлением, страстными поцелуями, горячим шёпотом и стонами любви…

– Когда мы увидимся ещё, ваше величество? – спросила Анна, запахивая халат и принимая от императора увесистую пачку денег.

– О том я извещу тебя, мой любезный друг, – ответил Франц, уходя.

По приезду Катарины размолвка между нею и императором была забыта. У Франца снова появился понимающий, образованный, участливый друг. И эти качества бывшей актрисы значили для него ничуть не меньше, чем её привлекательность и возможность наслаждаться ею как женщиной.

Прошёл год.

– Разрешите, ваше величество? – дверь кабинета слегка приоткрылась, и в проёме показался личный камердинер императора Ойген Кеттрль.

– Да, Ойген.

– Одна дама просит у вас аудиенцию.

Франц Иосиф оторвал взгляд от бумаг:

– Она знакома тебе?

– Да, ваше величество. Она бывала здесь несколько лет назад.

– Проси.

В кабинет вошла Анна Наговски.

– Разрешите, ваше величество?

– Анна, тебе не хватило средств?

– Я пришла не за этим.

– Так зачем же? Я не имею никаких планов в отношении тебя.

– Я родила ребёнка. В последние два года у меня не было мужчин.

– Значит, ты родила от святого духа? – насмешливо бросил император. – Или ты вновь хочешь сказать, что…

– Да, ваше величество, в этом нет никакого сомнения.

– Запомни, Анна, у меня не было и не будет внебрачных детей!

– Я не собираюсь никого оповещать об этом ребёнке. Я написала расписку, в которой поклялась хранить молчание, и не нарушу его.

– Чего же ты хочешь?

– Только одного: чтобы мой сын смог получить хорошее образование и воспитание.

Император задумался. Затем встал, прошёлся по кабинету и вновь опустился на стул.

– Могу предложить тебе такой вариант: ты передаёшь ребёнка одной из бездетных дворянских семей. При этом полностью отказываешься от прав на него. Те люди будут знать только то, что ты его мать. И всё. Ребёнок предварительно должен пройти медицинское освидетельствование. Я дам указание подыскать усыновителей и помочь оформить все бумаги.

Анна не могла вымолвить ни слова, предложение императора потрясло её. Через силу она смогла выдавить только:

– Я не знаю… – И тяжело вздохнула.

– Понимаю, тебе надо всё обдумать, свыкнуться с этой мыслью. Но это лучшее из всего, что можно придумать. Как только примешь решение, сообщи мне. Приходить сюда больше не надо. А теперь прощай.

Император встал, давая понять, что аудиенция окончена. Анна вышла.

Громко пробили часы. Франц Иосиф поднял голову и в недоумении оглянулся вокруг. Что это с ним, опять заснул в кресле? А может, просто устал за день и мозг отказался работать? Вся жизнь пролетела перед глазами. Говорят, это бывает в самом конце её.

Ах, эта война совсем некстати… Вряд ли можно её выиграть. Пожалуй, время ложиться отдыхать. Завтра торжественный смотр выпускников военного училища.

Маленький чёрный автомобиль императора въехал в обширный двор через резные чугунные ворота. Солнечные лучи отражались в эполетах выпускников офицерского училища, ярко сверкали на трубах застывшего по стойке смирно оркестра.

Франц Иосиф, поддерживаемый одним из офицеров, вышел из машины и оглядел застывший строй кадетов. «Красивые молодые люди, – подумал он, – а сколько из них погибнет в пожирающем пламени войны…» Слегка опираясь на палку, император двинулся к ожидавшему его широкому каре выпускников. За ним потянулись сопровождающие.

Оркестр грянул марш. Франц Иосиф, шагая вдоль строя, вглядывался в молодые вдохновенные лица, горящие преданностью и патриотизмом глаза, и благодарственное чувство к этим юным подданным, защитникам Отечества, готовым умереть за своего императора, переполняло его.

Лица, лица, лица… Безусые и со щегольской растительностью, горбоносые и с приплюснутыми носами, худощавые и полные, бледные и розовощёкие. Глаза с прищуром и широко распахнутые, всех цветов и оттенков…

Вдруг император резко остановился. Шедший сзади офицер чуть было не налетел на него. Около минуты постояв неподвижно, видимо что-то обдумывая, Франц Иосиф развернулся и подошёл к кадету, мимо которого только что прошёл. Из застывшей шеренги выпускников на него глядел его сын. Это было невероятно! Франц Иосиф вглядывался в лицо юноши, находя в нём собственные черты.

– Здравствуйте, господин кадет, – заговорил с ним император, нарушив принятый этикет.

– Здравия желаю, ваше величество! – громко и внятно ответил тот.

– Вы готовы идти на фронт и сражаться, защищая империю?

– Так точно, ваше величество, готов!

– Как ваше имя, господин кадет?

– Рудольф… – Император вздрогнул, но сейчас же взял себя в руки. – Рудольф фон Краузе.

– Желаю успехов в службе!

– Благодарю, ваше величество!

Когда закончился смотр, Франц Иосиф, тяжело садясь в машину, обратился к сопровождавшему его офицеру:

– Попросите сделать для меня выписку по этому выпускнику. Биография, кто, откуда, успехи в учёбе…

– Слушаюсь, ваше величество.

Вечером, когда тишина опустилась на дворец Шёнбрунн, император задумчиво вглядывался в строки служебной записки: «… отец – барон Фридрих фон Краузе – известный путешественник и писатель. Нобилитован как барон за заслуги перед империей. Сын Рудольф родился, когда отец окончательно вернулся из своих путешествий в африканские страны. Рудольф – двадцати лет, окончил военное училище, отличается примерным поведением и успехами в постижении наук. Развит, хорошо образован, обладает взвешенным темпераментом, быстрым умом и решительностью. Рекомендуется к производству в офицерский корпус».

Франц Иосиф уже закончил в уме подсчёты, связанные с датой рождения кадета, когда раздался бой часов. Всё сходится. Пора идти отдыхать.

На следующий день император поручил с особой секретностью разузнать, родной ли сын у барона фон Краузе или приёмный. Узнав результаты, в которых он почти не сомневался, Франц Иосиф выразил желание видеть Рудольфа среди дворцовой охраны после присвоения ему офицерского звания.

Минуло два месяца.

– Разрешите, ваше величество?

– Заходи, Рудольф.

– Вы приглашали меня…

– Да, присаживайся.

Рудольф опустился в кресло у письменного стола.

– Мне сообщили, что ты подал рапорт об отправке на фронт?

– Так точно, ваше величество.

– А зачем? Разве тебе здесь плохо?

– Здесь мне хорошо, ваше величество, но я офицер и хочу защищать Родину.

– Разве здесь ты не охраняешь своего императора, который неотделим от неё?

– Да, это так. Однако я хочу защищать Отечество в бою.

– Но ведь там могут убить!

– Я не собираюсь умирать. Но если доведётся погибнуть, то не посрамлю свою империю и государя!

– Ты хороший офицер, Рудольф, и я не хотел бы с тобой расставаться. Подумай об этом, а я приглашу тебя через несколько дней.

Когда лейтенант фон Краузе покинул кабинет императора, Франц Иосиф углубился в раздумья.

«Конечно, этот парень только внешне похож на того законнорождённого Рудольфа… Но он честен и верен, умён и решителен, спокоен и уверен в себе, в нём нет тех нервических выпадов, какие демонстрировал погибший… Как жаль, что ему никогда не наследовать трон и даже не узнать, кто он на самом деле. Этот сын был бы прекрасным императором… Так не хочется расставаться с ним… Судьба в очередной раз посмеялась надо мной: тот, кто должен был занять трон по праву законного наследования, оказался не готовым и поспешил уйти из жизни, а тому, кто готов, никогда не стать императором…»

Прошла ещё неделя, прежде чем император вновь пригласил к себе Рудольфа. Он надеялся, что за этот срок юноша передумает и останется при дворце. Но тот человек, которого он увидел на этот раз, уже отличался от скромного юноши, с которым он беседовал в прошлый раз.

– Ну как, Рудольф, я надеюсь, ты хорошо подумал и изменил своё решение?

– Да, я всё обдумал, ваше величество. Но в своём решении только укрепился.

– Жаль, мой мальчик, ты мог бы прекрасно и без опасности для жизни служить государству и здесь. Но я не могу и не хочу препятствовать твоей воле.

– Позвольте вопрос, ваше величество?

– Да, конечно.

– Могу ли я узнать, почему вы проявляете ко мне такой интерес? Я всего лишь молодой человек, только что получивший офицерское звание.

– Всего лишь…

Император задумался и надолго замолчал.

– Видишь ли, мне не безразлична твоя судьба… Спросишь почему? Я не могу ответить на этот вопрос.

Франц Иосиф снова умолк, видно было, что ему тяжело даётся эта тема.

– Тогда разрешите, я отвечу за вас, ваше величество?

Император только кивнул.

– Я знаю всё.

Франц Иосиф глядел на Рудольфа во все глаза, но и тот не отводил взгляда.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мне известно моё происхождение.

Наступила длительная пауза. Император, опершись локтем о стол, прикрыл ладонью глаза.

– Когда тебе стало это известно?

– На прошлой неделе.

– Расскажи, как это произошло.

– Около дома, где я проживаю, меня окликнула незнакомая женщина. Я очень удивился, что она знает моё имя. Но ещё более был поражён, когда она предложила рассказать мне одну важную историю. Женщина была прилично одета и говорила с такой искренностью, что я согласился выслушать её. Мы направились в кафе, заняли столик, и первая сказанная ею фраза была такой: «Я твоя мать, Рудольф».

Франц Иосиф чуть заметно вздрогнул от этих слов, но продолжал сидеть в той же позе, прикрыв ладонью глаза. Казалось, он дремал.

– Она рассказала мне обо всём. Я считал себя сильным человеком, но всё услышанное настолько потрясло меня, что я долго не мог произнести ни слова. Она поведала, почему нарушила данное ею слово о молчании. Каким-то образом она узнала о том, что ухожу на войну, видимо, все эти годы следила за моей судьбой. Сказала, что очень больна: болезнь неизлечима, и иных шансов увидеть меня у неё не остаётся.

Император как будто очнулся и внимательно посмотрел на молодого человека.

– Прости меня, сын…

– Ну что вы, ваше величество! Зато теперь вы понимаете, что находиться в Австрии я более не могу. У меня остался только один выход – туда, на войну.

Рудольф встал. Поднялся и Франц Иосиф. Покачиваясь, император подошёл к сыну и долго смотрел ему в глаза. Они были почти одного роста, и сейчас их схожесть особенно бросалась в глаза. Государь погладил сына по волосам, как маленького, его глаза предательски заблестели.

Рудольф опустился на одно колено, взял руку отца и поцеловал. Затем повернулся и вышел не прощаясь. Оба знали, что увидеться им вновь не доведётся никогда.

Глава IV
На пороге взрослой жизни

 
Там, за дальней далью,
в алых парусах
отцвело с печалью
время на часах,
там за поворотом снова поворот,
знать бы изначально,
что меня там ждёт…
 

Инна Костяковская

Попасть на свидание с сестрой Михаилу довелось не скоро. Кроме верховой езды, которой на последнем году обучения уделялось значительное время, у будущих офицеров имелся плотный график придворных церемоний.

За последние два года Михаил заметно вытянулся и раздался в плечах, чем неизменно привлекал внимание окружающих. В сочетании с блестящей успеваемостью, успехами в военных науках, языках и выездке это предопределило его назначение к государю. Теперь ему приходилось принимать участие во многих дворцовых службах, поэтому возможность посетить Катю в Смольном появилась у него только после праздничных выходов на Новый год, в Богоявление Господне и большого бала в высочайшем присутствии – в очередную субботу, когда девушкам разрешалось видеться с родными.

Михаил вошёл в большую залу и не сразу разглядел сестру среди стоящих кучкой девушек. Она очень изменилась за последний год: подросла, по-женски оформилась, округлилась, на нежном юном лице играл румянец.

«Как хороша!» – отметил про себя Михаил, когда сестрёнка бросилась ему на шею.

– Мишель! – Катя крепко обняла брата и начала рассматривать его ладно сидящий на фигуре парадный мундир с двумя нашивками на погонах, галуны на карманах и шпагу. – Ух, какой ты стал!

– Ну а ты, Катюша, просто красавица! – не остался в долгу Михаил. – Пойдём присядем где-нибудь.

– Подожди, я хочу познакомить тебя со своей подругой.

Катя взяла Михаила под локоть и отвела в сторонку. Только сейчас юноша заметил симпатичную девушку, стоящую в углу и напряжённо смотрящую на брата и сестру

– Знакомьтесь, – Катя повела рукою в её сторону.

Михаил отметил про себя, что барышня очень смутилась. Она сделала книксен и едва слышно прошептала:

– Даша.

Щёлкнув каблуками и по-военному склонив голову, Михаил представился.

– Ну как ты, Мишель? – тормошила его Катя. – Что дома? Как родители?

– Хорошо, – машинально ответил он, не сводя глаз с Даши.

Он отметил про себя тонкие черты её бледного лица с маленькими подростковыми прыщиками; зелёный омут глаз, в основном опущенных долу и прикрываемых длинными ресницами; распущенные в нарушение институтских правил тяжёлые тёмные волосы, ниспадающие сверкающими в свете ламп волнами, и точёную фигурку, угадывающуюся под белым форменным платьем с синим передником и пелеринкой. Как же можно было смотреть на что-то другое?..

– Катюша, я вам, наверное, мешаю… – неожиданно проговорила Даша. – Тогда я, пожалуй, пойду…

Михаил, слегка оторопевший от нежного, тонкого, мелодичного голоска, поспешил заверить новую знакомую в обратном:

– Что вы, что вы! Вы нам нисколько не мешаете! – И, чуть помолчав, добавил: – Даже наоборот.

Катя едва улыбнулась краешками губ:

– Может быть, уйти лучше мне, Мишель?

Наступила неловкая пауза, которая была прервана вошедшей в залу классной дамой. Строгим и как будто даже ненавидящим взором она оглядела присутствующих и металлическим тоном произнесла:

– Всех, к кому не приехали родственники, попрошу покинуть помещение!

Даша сразу заторопилась, видимо не ожидая от наставницы ничего хорошего. Однако острый взгляд менторши уже выцепил её из толпы.

– Это что ещё такое?! Почему волосы распущены?.. Вы думаете, Новосельская, что в старшем классе можно вести себя свободно и не подчиняться порядкам?!

Даша, опустив голову, молчала.

– Слышишь, негодница?! Сколько можно делать вам замечания, дубина! Давно наказаний не получала? Марш в дортуар!

В зале воцарилась тишина. Все воспитанницы прекрасно знали, что возражать и тем более оправдываться было нельзя, поскольку это могло грозить строгим наказанием, что прекрасно вписывалось в казарменные порядки Смольного. И пускай в выпускном классе контроль классных дам за воспитанницами был ослаблен, порядки нарушать не дозволялось никому.

Тем временем дородная дама грозно надвинулась на худенькую, невысокого роста девушку.

– Кто это? – шёпотом спросил Михаил у Кати.

– Классная дама Марья Александровна, «немка», – так же тихо ответила сестра. – Злая – ужас!

И тут случилось неожиданное. Высокий, широкоплечий камер-паж в парадной форме быстрым, но чётким шагом приблизился к «немке» и встал перед ней, загородив собою Дашу.

– Мадам, – строгим низким мужским голосом произнёс Михаил, – прошу вас не употреблять брань в присутствии посторонних!

На минуту Марья Александровна опешила, но тотчас взяла себя в руки. Она не могла показать свою растерянность перед воспитанницами.

– Что вам здесь надо, сударь? Кто вы такой?

– Я князь Комнин, камер-паж его величества. А кто вы, мадам?

– Комнин, Комнин… – как будто что-то вспоминая и игнорируя последний вопрос, повторила фамилию наставница. – Вы случайно не…

– Да, вы совершенно правы, мадам. Я здесь не случайно, – не давая ей закончить фразу, оборвал Михаил, – и завтра же доложу государю о вашем негодном примере поведения, который вы подаёте этим девушкам! Не думаю, что его величеству это придётся по душе.

Последний довод, непривычный для всех присутствующих, поверг Марью Александровну в смятение. Лицо её покрылось багровыми пятнами, она поджала губы и покинула залу.

Михаил оглянулся в поисках Даши, но та уже убежала. Государь, конечно, знал Михаила в лицо, но заговорить с августейшей особой по своей инициативе ему было невозможно.

– Ты что, действительно пожалуешься императору?.. – испуганно спросила Катя.

– А если и пожалуюсь, так что же? – ответил Михаил, ища глазами Дашу.

– Мне могут не дать завершить учёбу, вот что! Эта «немка» злопамятная, найдёт за что взъесться. Я и так никогда примерным поведением не отличалась – столько раз наказывали просто так! Ты не знаешь, чего мне стоило все эти годы выдерживать их порядки!

Михаил имел представление о строгом режиме в Смольном из прежних рассказов сестры, но знал и о характере Кати. Её ничто не могло усмирить. Он, конечно, не думал о том, чтобы пожаловаться государю, однако, для того чтобы припугнуть классную даму и как-то защитить подругу сестры, которая ему сразу понравилась, использовал эту призрачную возможность.

– Знаешь, Мишель, Даша Новосельская из дворянской семьи, – рассказывала ему Катя, когда они присели на стоящую у стены скамейку, – но отец её обеднел, живёт где-то в селе, в Черниговской губернии. В дочери души не чает, но навестить за всё время учёбы в Смольном не смог из-за отсутствия средств. И она ни разу не была дома на вакации по той же досадной причине. Представляешь, с младых ногтей не видеть родителей!? А ещё он написал ей, что слепнет. Не знаю, от болезни иль от горя… Она такая тихая, скромная, видимо, за это ей больше всех доставалось от воспитательниц. Особенно в младших классах. А Даша замечательная! Она меня однажды от наказания спасла, а я её от смерти.

– Как это? – сразу оживился Михаил. – Расскажи.

– Графиня Бурден вела у нас французский язык. Русский она знала намного хуже, но ругаться обожала только по-русски. Причём словами, которые и в солдатских казармах не часто употребляют. Многому мы у неё научились, в общем, – кроме французского. Квартира её была при институте, для уборки и обслуживания ей выделили служанку. Однако в тот день, когда к ней в гости какой-то чин должен был приехать, служанка то ли ушла, то ли графиня сама её выгнала. Вот и приказывает она мне и Даше квартиру прибрать. Сейчас бы она не осмелилась, потому что этого делать нельзя, мы дворянки. Но тогда ещё крошками были!

Прибрались мы, значит, а вечером к ней гости приехали. На следующий день она вызвала нас и спрашивает:

– Кто из вас десять рублей взял?

Посмотрели мы с Дашей друг на друга и головами замотали:

– Не брали мы ничего.

– Вы лучше признайтесь, тогда, может быть, и прощу!

Мы отрицаем всё – ведь не брали же!

– Если не признаетесь, получите самое позорное наказание.

А наказание было такое: снимали с девочки передник, прикалывали к платью на груди грязную бумагу с надписью «Воровка» и ставили в столовой за чёрный стол. Там она целый день должна была простоять.

Я не выдержала – это я потом только сдерживать свои эмоции научилась – и говорю Бурденихе:

– Вы нас хотите несправедливо наказать за то, чего мы не совершали! А может быть, вы всё это выдумали?

Она как сверкнёт глазами:

– Я так и знала, что это ты, Комнина!

Говорю ей:

– Что бы я ни сказала, вы всё равно будете твердить, что это я.

Она:

– Вы себя выдали, Комнина! На воре шапка горит!

Тут Дашка выскочила вперёд:

– Это я взяла!

Графиня Бурден посмотрела на неё так внимательно и говорит:

– Молодец, что призналась. Но наказание принять всё-таки придётся. Сразу надо было отвечать!

Целый день Дашка с этой бумагой простояла. Все ходили и презрительно на неё глядели.

– Зачем ты неправду сказала? – спрашивала я у неё потом.

А она мне:

– Я тебя знаю, ты бы постояла-постояла да и тарелкой в эту графиню запустила. Потом бы из института исключили.

Девчонки её сторониться стали, никто на уроках рядом не садился. Только я. Однажды кто-то плохим словом обозвал, смотрю, она сама не своя, вскочила и вверх по лестнице побежала. Меня словно током ударило – я за ней. Она лёгкая, быстрая; пока я добежала, Даша уже в слуховое окно наполовину высунулась, перевалилась и вот-вот на крыше окажется. Ты видел высоту здания нашего, крыша в тот день скользкая была, снежком припорошённая. Схватила я её за ноги и давай тянуть назад. Не хотела Дашка, упиралась, но всё-таки мне удалось вытащить её на лестницу. Долго потом сидели, плакали обе. С тех пор мы неразлучны. И когда вместе, никто нас обидеть не смеет!

– И что, об этом так никто и не узнал? – спросил Михаил, напряжённо слушавший эту историю.

– Насмелилась я однажды к великой княжне Ольге подойти, она у нас занималась иногда. Ну и всё высказала. После этого графиню Бурден сразу убрали. Ой, да что это я всё о себе! Как ты? Что дома?

– Дома скучно, батюшка в Италии, маменька болеет, Буцефал хромает, но Фёдор обещал к следующему моему приезду выправить ему ногу. Только вот не знаю, когда снова удастся побывать в имении… В этом году выпускаюсь, так же как и ты. Что впереди, лишь гадать можно…

– А у нас выпускной бал скоро! Папа, наверное, не сможет приехать. А ты? Приедешь?

– Обязательно.

– Товарища своего прихвати, о котором рассказывал, чтобы было с кем потанцевать!

– Павла, что ли? Да он скромняга!

– Скромный – это хорошо. Смелых у нас самих хватает! – заявила Катенька и весело рассмеялась.

Роскошная, богато украшенная карета, запряжённая тройкой гнедых, подкатила к главному подъезду Зимнего дворца. Нарядно одетый кучер слез с козел, откинул подножку. Дверца распахнулась, и из обитого красным бархатом, шёлком и кожей нутра выскочил молодой высокий камер-паж в парадном мундире. Он подал руку полному, с небольшою бородкою мужчине в безукоризненном фрачном костюме с бабочкой.

– Осторожно, батюшка.

– Ну-ну, Михаил, – улыбнулся князь, – я ещё сам могу.

Однако от руки сына не отказался. В последние два года князь сильно сдал: не ладились дела на службе, жена, оставшаяся в России, совсем расхворалась, в Италии он был лишён привычной обстановки, что при консервативном характере постоянно угнетало его. Всё это отрицательно сказывалось на здоровье. Однако пропустить выпускной бал любимой дочки он не мог и потому приехал, не побоявшись дальней дороги. В петербургском особняке к приезду хозяина навели идеальный порядок: сверкал начищенный паркет, сквозь прозрачную ясность оконных стёкол виднелись аккуратно убранные дорожки сада; с портретов в золочёных рамах строго смотрели высокородные предки; изящные изгибы дорогой мебели в двадцати комнатах прекрасно сочетались с мягкой глубиной персидских ковров, расшитых затейливыми узорами. Слуги подновили карету, которая использовалась только для торжественных и важных выездов, а остальное время пылилась в дальнем углу каретного сарая.

Отец и сын неторопливо вошли внутрь, где их уже ждал Павел.

С самого утра смолянки готовились к праздничному выпускному вечеру. Кто-то репетировал свою партию на музыкальных инструментах, снова и снова повторяя, казалось бы, уже навсегда вбитые в голову такты; кто-то вальсировал, упоённо кружась по дортуару меж кроватями; но большинство гладило праздничную одежду, распрямляя каждую складочку. Из рук в руки передавались пудра, кремы, румяна и французские духи, расчёсывались и укладывались волосы. Сегодня они героини дня и должны выглядеть перед родственниками и многочисленными приглашёнными как можно лучше.

– Дамы и господа, прошу рассаживаться! – прозвучал голос распорядителя.

Сразу послышался шум отодвигаемых стульев.

Михаил с Павлом сели рядом, князь нашёл кого-то из знакомых, чья дочь тоже была в выпускном классе, и пристроился около семейной пары. Зал пестрел от разнообразия костюмов, парадные офицерские мундиры соседствовали с фрачными парами. Кадеты и юнкера сидели кучно, им предстоял танцевальный марафон. Строгость и суровость одеяния мужчин разбавлялась высокими причёсками и обнажёнными плечами дам. Присутствующие притихли, ожидая начала; лишь в ложе, где сидела августейшая семья, о чём-то переговаривались.

На сцену вышла высокая, прямая как жердь дама в зелёном платье из панбархата и, глядя поверх голов сидящих, объявила:

– Начинаем наш концерт! Глинка. «Ноктюрн ми бемоль мажор». За роялем – Дарья Новосельская.

Михаил выпрямился и застыл. Из-за портьеры показалась Даша – тоненькая, порывистая, смущённая – она поклонилась и уселась за инструмент. Несколько мгновений девушка сидела, прислушиваясь к себе, словно рождая внутри звуки, которые сейчас должны прозвучать. Вдруг легко коснулась клавишей длинными, тонкими пальчиками, и чистая, светлая мелодия наполнила зал. Она то взлетала высоким аккордом, то мягко ниспадала журчащим ручейком. Музыка обволакивала каждого, и хотелось взлететь вслед за её чарующими звуками. Пальцы пианистки порхали по клавишам. Вверх, вверх, ещё выше – до надрыва, до слёз… И сразу вниз, на равнину, медленным грустным упоением…

Михаил сидел не шевелясь, казалось, он даже не дышал. Павел повернулся к нему, хотел что-то сказать, однако, увидев неподвижное лицо друга, только покачал головой.

Прозвучал последний аккорд. Даша встала, окинув зал невидящим взглядом, и поклонилась. Тишину взорвал зрительский восторг. Михаил вскочил, ему показалось, что Даша заметила его. От хлопанья у него покраснели ладони. Девушка ещё раз поклонилась и исчезла за занавесом. Зал нехотя затихал.

Вновь на сцене появилась высокая дама и объявила следующий номер:

– Чайковский. «Старинная французская песенка». Исполняет Екатерина Комнина.

Катенька живо выскочила на сцену. Улыбаясь, сделала книксен и подлетела к стоящей около рояля арфе.

– Твоя сестрёнка? – спросил Павел, хотя и так было понятно, что это Катя.

– Да, она, – улыбаясь, ответил Михаил.

– Симпатичная. Познакомишь?

– Конечно.

Раскованная, свободная и независимая Екатерина заметно отличалась от своей скромной подруги. Тихо зазвучали струнные переливы, и полилась плавная, волнующая мелодия. Вместо холодных петербургских каменных громад перед взором Михаила возникли родные тёплые просторы Полтавщины: усадьба, конюшня, мягкие и влажные губы Буцефала, когда он благодарно принимал с его ладони горбушку. И так захотелось туда, в родной дом, побродить по окрестным лугам и рощам, ускакать далеко-далеко на вороном жеребце, спешиться на скошенное поле, броситься в стог и зарыться лицом в духмяное сено…