Дизайнер обложки Ксения Никитина
© Наталья Владимировна Игнатова, 2019
© Ксения Никитина, дизайн обложки, 2019
ISBN 978-5-4496-5922-4 (т. 2)
ISBN 978-5-4496-5925-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Наталья Игнатова – Ничего неизменного
Юношеский максимализм: чтобы спасти мир, нужен массовый отстрел мудаков.
Взрослый конформизм: мир спасет не отстрел мудаков, а любовь.
Старческая мудрость: мир не спасти, а отстреливать мудаков нужно с любовью.
Эжен д’Альби
Нужно любить процесс избавления мира от мудаков.
Хасан Намик-Карасар
Глава 1
Я стреляю – и нет справедливости
Справедливее пули моей.
Михаил Светлов
Семеро. Со штурмовыми винтовками. В бронекомплектах. В касках с забралами. На касках и под стволами винтовок мощные фонари. На груди и на спине – изображения креста. От вида этих крестов даже Хасану стало бы не по себе, если б спать не хотелось так сильно.
Один остался в машине. Один – на крыльце. Пятеро сноровисто взломали дверь. Проскользнули в дом, озираясь по сторонам. Внимательные. Собранные. Настороженные.
– Серьезные ребята, – шепнул Заноза, улыбаясь от уха до уха.
Вот кто спать совсем не хотел. Следил за изображением в планшете, предвкушающе мурлыкал на своем британском английском что-то про «трэш, кровь и фраги», и изредка бросал веселый взгляд на Хасана. Глаза его были густо подведены черным.
Засранец!
Один из семерых – священник. В боевых группах венаторов1 всегда есть капеллан. По виду его не отличить – он вооружен так же как остальные, и стрелять будет так же как остальные. Заноза венаторов еще и за это не любит. За то, что священники у них не считают убийство грехом. Или не считают убийством уничтожение вампиров и духов.
Капеллан может быть верующим, а может только считать себя верующим, и в первом случае его молитва поможет остальным обнаружить затаившихся наверху вампиров, а во втором – не поможет ничем и никому.
В этот дом, на охоту за молодым – и дурканутым – вампиром по-настоящему верующего не отправили бы, но всегда есть вероятность, что что-нибудь пойдет не так.
Надо ждать. Пятеро живых – добыча легкая. Со всеми их крестами, со всем их оружием и молитвами, им все равно не выстоять в бою. Но они могут успеть выстрелить. А выстрелы спугнут тех, кто остался снаружи. Поэтому надо ждать. Пусть капеллан молится. Даже если Аллах покажет ему, что вампиры на втором этаже, а не в подвале, все впятером венаторы сюда не вломятся. Места не хватит. А если Аллах останется глух к молитве İmansız2, то они быстро осмотрят первый этаж, оставят еще двоих в холле у лестницы и отправятся в подвал. В явно жилой подвал явно нежилого дома.
Там ловушка и захлопнется.
Заноза пренебрежительно фыркнул, когда один из пятерых склонил голову, пока остальные все так же внимательно озирались по сторонам. Значит, несмотря на свою чувствительность к молитвам и священным символам, он ничего не ощутил.
Негодный священник. Негодная боевая группа. Стоило ради них создавать себе столько неудобств?
До чего же спать хочется! Люди хотя бы зевают, чтоб проснуться, а вампирам что делать?
Двое в холле. Трое заглянули в гостиную. Убедились, что слой пыли в ней копился годами, и годами же оставался нетронутым. Так же быстро и небрежно осмотрели кухню. И даже ванной комнате первого этажа уделили столь мало внимания, что Заноза разочаровано лязгнул зубами.
– Ну, как так? Они будто не знают, что мы спим в ванных!
– Мы спим в спальнях, – проворчал Хасан. – В нормальных, чистых, удобных спальнях. Без окон. На нормальных, чистых, удобных постелях. Под охраной Слуг.
– Нормальных, чистых, удобных Слуг, – подтвердил Заноза с готовностью.
Получил подзатыльник, просиял улыбкой и ткнул пальцем в изображение на планшете.
Трое венаторов открыли дверь в подвал и спускались туда по одному, осторожно ступая по узкой лестнице.
Заноза надел черные очки – ему луч фонарика по глазам все равно, что чесночная вытяжка прямо в нос. Зато в темноте видит. Хотя в городе-то куда удобнее было бы видеть на свету и слепнуть в темноте.
Раннее утро. Все вампиры в это время спят, все охотники на вампиров об этом знают. Семеро венаторов должны были приехать на рассвете, когда в мертвый сон сваливался даже неугомонный сумасшедший бритт, но… обстоятельства помешали. Объективные обстоятельства. Машину остановили для проверки документов, долго выясняли подлинность лицензий на оружие, и в результате добраться сюда, на юг, венаторы смогли только когда солнце уже встало.
– Идем, – Хасан первым пошел к лестнице.
Пистолеты с глушителями. Четыре выстрела из четырех стволов – по две пули в голову. Двоих, стоявших внизу – капеллана и бойца – отбросило от лестницы. Толстая дверь, толстый ковер и толстенный слой пыли поглотили шум падения.
Хасан с Занозой уже много лет не договаривались о том, где чья цель. И никогда не было такого, чтоб они стреляли в одного и того же противника, выбирали одну и ту же жертву. Сработались, что ли? Если да, то практически сразу, с первого боя.
Заноза спрыгнул в холл. Хасан прыгать не стал, спустился по лестнице. Теперь уже можно было следить – понатоптано так, что и не разберешь, вампиры тут бегали и убивали охотников, или охотники метались и убивали вампиров. Войти в дом и подняться на второй этаж, не потревожив пыли, вот это была задачка. А сейчас – делай, что хочешь.
Заноза и делал. Двумя взмахами сабли отсек у трупов головы. У дверей подвала бросил саблю в ножны, снова взялся за пистолеты и оглянулся на Хасана.
Тот убедился, что снаружи спокойно – один из живых молча стоял на крыльце, его сердце билось быстро, но ровно; второй сидел в машине, его Хасан не слышал, но не слышал и рокота двигателя. Никакой тревоги. Никто не вызывает помощь, не пытается сбежать и не собирается врываться в дом. Очень хорошо. Можно идти дальше.
Ритуал обезглавливания венаторов был ему непонятен, но ему большинство ритуалов Занозы было непонятно.
В подвале, в темноте, метались лучи фонариков. Три человеческих силуэта представляли собой прекрасные мишени. И им хватило трех пуль. Каски – дело, конечно, хорошее. Но не панацея.
Заноза, страшно довольный, на пятках съехал по ступенькам. И остановился над трупами, положив руку на рукоять сабли.
– Хм…
– Вот-вот, – буркнул Хасан.
Залить кровью холл в нежилой и грязной части дома – это одно. А пачкать уютный подвал – совсем другое. Здесь прислуги нет, прибираться некому.
– Ну, ладно, – Заноза взлетел вверх по лестнице, пронесся через кухню в холл, на ходу выдернув из шкафа пыльный бурнус. Замотался с головой, пинком распахнул входную дверь. Выстрелил с двух рук и, раньше, чем солнце успело добраться до него сквозь броню плаща, бурнуса, перчаток, плотной джинсы и испачканных кровью ботинок – втащил в дом еще один труп. Второй, с простреленной головой, остался в автомобиле. Добраться до него под палящим солнцем было задачей непосильной. Эту часть работы предстояло сделать Слугам.
– Блэкинг ворчать будет, – Заноза недовольно засопел. – Надо было Арни брать.
Брызги мозгов на крыльце его не смущали. Они бы тут никого не смутили. Такой район… А сюда, к этому дому, еще и не суется никто. Заноза специально для венаторов стер затерянные среди хаоса граффити иероглифы, отпугивающие от его норы и живых, и мертвых. Надо полагать, уже сегодня ночью он их восстановит.
Каллиграф… Его бы таланты да на дело.
– Сходим на выставку? – из-под бурнуса на Хасана выжидательно уставились яркие синие глаза. – В галерее Конклин через неделю открытие. Художник Август Хольгер, голландец…
– Спать! Домой и спать! Мы – вампиры, не забыл?
– Мы приглашены, – Заноза стянул бурнус, брезгливо переступил ногами по липкому от крови полу.
Да уж кто бы сомневался? Этого чудо-мальчика все время куда-нибудь приглашают. На выставки, на дебюты, на бенефисы, на открытия сезонов, и на закрытия, разумеется, тоже, а еще на юбилеи и благотворительные вечера. Активная общественная жизнь. Не все вампиры прячутся от людей, как от солнца, некоторые без людей вообще не могут.
Но все потом. Все после заката. А сейчас – спать!
Блэкинг загнал фургон в гараж через две минуты после звонка. Хасан забрался в салон, в благословенную темноту, упал на диван и, наконец-то, отключился. От трупов Заноза и сам прекрасно избавится – на минус втором этаже, не предусмотренном никакими архитектурными планами, стояла хорошая печь для крупного мусора.
Эту нору мальчику придется оставить надолго, если только у него нет иероглифов, которые заставят венаторов забыть о ее существовании. Ну, и тем лучше. Дома надо дневать, а не по барсучьим лежкам прятаться.
А начиналось все… Нет, точно не невинно, невинно у Занозы вообще ничего не начинается. Но хотя бы безобидно. Полиция чуть более нервно стала относиться к молодежи, чуть более внимательно присматриваться к большим компаниям, чуть больше появилось поводов забирать в участки тех, кто был или казался буяном. В отношении банд, и черных, и белых, и латиносов, политика тоже стала жестче. И тоже – совсем чуть-чуть. Да, и чуть больше стало пропадать бесхозного вампирского молодняка. Но кто их считает? Бродяги, одиночки и те, кто сбивался в стаи, они никому были не нужны, многим мешали, и чем их становилось меньше, тем всем остальным становилось лучше.
Заноза их считал. Пристраивал к делу, вместо того, чтобы пристрелить или, проявив милосердие – послать подальше. Сколько их, жалких и никчемных, на него работало, точно не знал даже Хасан. Вроде бы, пятнадцать. Но Заноза рассказывал не обо всех, только о самых интересных.
Стая из пятнадцати ни на что не годных вампиров. То ли это христианское воспитание так повернулось в сложно устроенной голове английского мальчика, то ли христианская мораль вступила в реакцию с английской равнодушной жестокостью. Фактом было то, что Заноза знал о проблемах молодняка, знал о том, что их убивают, и о том, что убивать их стали чаще и больше тоже, разумеется, узнал.
Он по этому поводу ничуть не беспокоился. Не из-за того, что ему было наплевать на молодняк так же, как остальным, а из-за того, что Заноза и так ненавидел венаторов уже несколько десятилетий. Ненависть эта была ровной, как пламя над газовой горелкой, и сильнее, чем есть, не стала бы, даже уничтожь венаторы всех вампиров Западного побережья. Или вообще всех вампиров.
Чуть больше, чем венаторов Заноза ненавидел нацистов и нацизм. А чуть меньше – тех вампиров, которые бросали своих най, молодых и необученных. Оставляли на смерть. От голода ли, или от тех же венаторов, или от рук других вампиров, которым молодняк мешал, раздражал, просто подворачивался на пути, когда хотелось похвалиться боевым дайном.
Словом, начиналось все безобидно. Венаторы, выдавая себя за копов и вместе с копами, шерстили молодежь в поисках молодых упырей. Молодые упыри погибали. Время шло. Рано или поздно активность венаторов должна была снизиться, вампирского молодняка стало бы меньше, а родители живых детей обрели бы радость почаще видеть отпрысков дома перед телевизором, а не по ту сторону экрана в криминальных сводках. Но в позапрошлую ночь, в законный выходной, болтаясь на своем аэродроме, в компании таких же юных раздолбаев, Заноза обратил внимание на то, что кто-то обратил внимание на него.
Вот уж событие! Занозе, скорее, стоило бы интересоваться теми, кто его не замечает. Да только кто мог его не заметить? Разве что слепой. И то лишь до момента, пока мелкий засранец не заговорит, и не привлечет к себе внимание голосом. Но вот, поди ж ты, на заполненном людьми и машинами, переоборудованном под гоночный трек аэродроме, мальчик выцепил в толпе новые лица, да еще и почуял, что новички отнеслись к нему не так, как он привык. С неприязнью они к нему отнеслись. А Заноза терпеть этого не может. Считает, что те, кому он ничего плохого не сделал, не должны к нему плохо относиться.
Как он выяснил, что незнакомцы – венаторы, оставалось на его совести. Скорее всего, просто поговорил с ними, зачаровал дайнами, разузнал, что хотел. Подробностей Хасан не знал, Заноза их утаил, чтоб не получить в лоб за глупость и ненужный риск. Решил, что хватит с него и подзатыльника за то, что с аэродрома, уже под утро, он увел венаторов за собой в свою нору на Юге. Заманил. Убедил в том, что это самое что ни на есть настоящее убежище, самого что ни на есть настоящего глупого и юного упыря. В том, что он – самый, что ни на есть настоящий глупый и юный упырь ему и убеждать никого не пришлось. Венаторы без специальных тестов возраст крови определять не умеют, а посмотреть на Занозу без тестов, так упырей моложе и глупее на планете просто нет.
Хасан никого не ненавидел, ни венаторов, ни нацистов, ни вампиров, бросающих своих най, но siktirici3, которые дают афат семнадцатилетним, он убивал бы. Без ненависти. Исключительно по необходимости. Таких убивать – нужно. Чтоб мальчики, вроде Занозы, могли вырасти и повзрослеть. И сами решали, какое посмертие выбрать.
А с того момента, как Заноза вывел охотников на свое убежище, события начали развиваться стремительно и… утомительно. В доме нужно было устроить засаду. Засаду нужно было устраивать днем. И благо хоть, мальчик точно знал, когда венаторы явятся по его душу, потому что сам сказал им, когда они должны явиться, а то пришлось бы торчать в той норе несколько дней. Да и создать обстоятельства, помешавшие венаторам приехать на рассвете, было бы значительно труднее.
Хасан уже не раз давал себе слово не ввязываться в авантюры Занозы. Кто наскреб неприятности, тот из них и выпутывается – разве это плохое правило? И ведь Заноза выпутался бы. Справился бы сам. Что ему пятеро охотников? Что ему хоть впятеро больше, чем пятеро? Он бы всех их, сколько есть, убил, если б вампиру найти венатора не было труднее, чем венатору вампира. Но всегда события складывались с печальной неизменностью: Заноза просил помочь, Хасан говорил, что не собирается заниматься ерундой, Заноза говорил: «ну, пожалуйста!». И Хасан, бурча: «ненавижу, когда ты так делаешь», брал пистолеты, брал саблю, надевал бронежилет, и ввязывался в драку, из которой запросто можно было не выбраться одним куском.
Не в этот раз, конечно. В этот раз единственная опасность, которая им грозила – это каким-то образом попасть под солнечные лучи. И именно поэтому Хасан твердо решил, что с венаторами связываться не будет. И Занозе не позволит. В ответ на жалобное «ну, пожалуйста», прямо спросил:
– Если я скажу «нет, никакой засады, никаких убийств», ты выкинешь эту дурь из башки?
Заноза так на него взглянул, что без слов стало ясно: он очень хотел бы выкинуть дурь из башки, очень хотел бы послушаться Хасана, и вообще, очень хотел бы быть хорошим. Последнее читалось во взгляде особенно отчетливо. Настолько явно, как будто Заноза уже стал хорошим-хорошим, лучше и пожелать нельзя.
Хасан ему чуть не поверил.
– Не могу, – сказал Заноза грустно. – Это дело принципа.
И в результате они двое ясным солнечным днем, оказались на втором этаже пустого дома. Убили семерых венаторов. Заставили Блэкинга тащить в дом труп в полной боевой выкладке. А Хасану пришлось просыпаться второй раз, чтобы дойти из машины до спальни в Февральской Луне.
Принципы? Да в гробу он видал такие принципы!
Это Заноза считает, что венаторы – те же нацисты. Убивают вампиров и нечисть только потому, что те – вампиры и нечисть. Так же, как нацисты убивали евреев и славян только потому, что те – евреи и славяне. На все аргументы, мол, вампиры и нечисть убивают людей, Заноза топорщил иголки и заявлял, что люди тоже убивают людей, но их вину принято сначала доказывать, а уж потом выносить приговор. И если на вампиров это правило не распространяется, значит, венаторы убивают их просто потому, что они – такие, какие есть. Точно так же, как, по его мнению, убивали людей нацисты.
Убийство нацистов для него, кстати, тоже дело принципиальное. Он каждый год одиннадцатого ноября приканчивает одного. Следит за группировками, выявляет настоящих, а не формальных идеологов, убивает в День Перемирия и начинает новую слежку, чтоб на будущий год совершить новое жертвоприношение принципам. Бессмысленное занятие. Реальные идеологи, в отличие от формальных, никакие не нацисты. И они не переведутся. А молодежи, увлекающейся нацистскими идеями, становится все больше. И она не переведется тоже.
Хасан понимал Занозу. Отчасти. Тот видел изнанку войны и поверил, что однажды победив фашизм, люди не позволят ему вернуться. А сейчас мир песком сыпался у него сквозь пальцы. Мальчик пытался сделать хоть что-нибудь. Не потому, что рассчитывал на результат, и не потому, что не мог бездействовать, а потому, что в его белобрысой голове царил хаос, и только хаосом объяснялись поступки, которые он называл принципиальными.
Они не были по-настоящему бессмысленны. Но смысл в них был лишь для Занозы. Ни для кого больше.
Когда вечером, после заката, Хасан вышел в северную гостиную, Заноза уже был там. Устроился на диване с ноутбуком, скрестив ноги «по-турецки» – никто из турков, которых знал Хасан, включая его самого, никогда так не сидел – сложившись пополам, упираясь локтями в подушку под ногами, и уткнув подбородок в сцепленные в замок пальцы. Поза, от которой у любого, кто ее видел, живого или мертвого, начинали ныть все кости. А этому ничего. Удобно.
Сидя так, Заноза казался состоящим из сплошных углов. Колени, лопатки, локти, еще какие-то кости. И вихрастая белая башка, в которой непонятно что происходит.
– Привет, – он поднял взгляд, – пойдем на выставку?
Вместо ответа Хасан наклонился и щелкнул его по утыканному серьгами уху.
– Сниму, – пообещал Заноза.
Хасан приподнял бровь.
– Нет, – Заноза уперся, – три оставлю.
Хасан отвернулся.
– Ладно, – донеслось с дивана, – одну. Одну можно?
Одну было можно.
– Что за выставка? Что за голландец?
– О, – в голосе появилась таинственность, – Август Хольгер. Тебе понравится. Он переосмыслил традиции старой голландской школы. Не настолько, чтобы ты счел его слишком современным, но и не настолько, чтобы я считал его слишком очевидным. И я тебе скажу, Хаса-ан, – Заноза заулыбался, – герр Хольгер до переосмысления не просто рисовал в традициях старой голландской школы, он их закладывал.
– Вампир, что ли?
– Ага. Старый. Старые вампиры охрененно рисуют.
– Потому что психи.
Но причины, в этом случае были, конечно, не важны. Какая разница, почему вампир или человек создают что-то, что производит сильное впечатление? Заноза прав, на картины Хольгера стоит взглянуть. А галерея Конклин была местом, где соблюдались традиции, приветствовались хорошие манеры и приличная одежда. На выставлявшихся там художников правила не распространялись, но с художников всегда другой спрос, чем с нормальных.
– Эшиву уже пригласил? – спросил Хасан.
– Еще нет. Собираюсь. А ты пригласишь мисс Виай?
– Одна серьга. Никаких колец. И никакого мейка…
Хасан посмотрел на Занозу повнимательней. Он-то давно привык к ярким, будто белилами нарисованным, бровям и ресницам. А вот Аврора Виай мальчика без раскраски не видела. И, надо признать, что в своем естественном виде он выглядит куда более странно, чем когда накрашен.
Заноза в ответ улыбнулся невинно, но выжидательно.
– Ладно… – Хасан сдался, – сделай там, что-нибудь, чтоб казалось, будто ты таким и родился.
В конце концов, у этого наказания есть в загашниках не только черная краска. Он умеет становиться обычным блондином. И если для этого ему нужно красить ресницы, что ж, это не самое странное из того, что он регулярно над собой проделывает.
Глава 2
Как ты думаешь —
Ранит ли слово больнее
Чем осиновый кол
Пополам с серебром?
Джем
Эшива позвонила сама. В охотничье время, когда элементарная вежливость требовала не беспокоить других мертвяков звонками, а сосредоточиться на собственном ужине. Правда, сегодня они не охотились, обошлись живыми из Стада – утренних приключений хватило, чтоб не искать их еще и вечером – поэтому на звонок Заноза ответил сразу. И Эшива, едва услышав его голос в трубке, тут же взволнованно заговорила:
– У меня тут какой-то мертвый мальчик. Он очень переживает. Но я совсем не могу его понять. Его английский еще хуже, чем у тебя, мне даже кажется, что это вообще не английский. Уилл, по-моему, за ним гнались венаторы. Какие-то четверо придурков на машине. Они упали в каньон и умерли. Точно умерли, я проверила, но я не знаю, венаторы они или нет.
Ну, а кто больше-то? Кто продолжит погоню за парнем, убегающим от автомобиля со скоростью миль тридцать в час, если не быстрее? Понятно, что нельзя списывать со счетов в усмерть обдолбаных утырков, которых в этом тийре столько, что найти кровь без дури – проблема в любое время суток, но Заноза был уверен, что за парнишкой гнались венаторы. Потому что это всегда так. Ты тратишь кучу сил и времени, чтобы найти и убить семерых охотников, а кто-то убивает четверых совершенно случайно. У вселенной нелепые представления о справедливости.
Ладно, хотя бы с трупами проблем не будет. Четверо живых свалились в каньон и разбились насмерть. Ничего необычного. Ничего, что следовало бы скрывать. Эшива умеет обставлять дела так, что не придерешься.
– Я понял, – сказал он. – Парень вменяемый, или как?
– Ну-у, – протянула Эшива, неуверенно, – он уже никуда не бежит, но поскольку я не понимаю, о чем он рассказывает, я не знаю, все ли у него хорошо с головой.
– Эшива… – Заноза сосчитал до трех, – если не ты, то кто?
Вообще-то, он любил делать ей комплименты, и, Аллах свидетель, все они были искренними, от чистого сердца. Но порой Эшива как будто забывала о том, что она – старый и мудрый вампир, и начинала вести себя как блондинка с пляжа.
– И правда, – медом пролилось в трубке, – я и забыла. Ты знаешь, мой сладкий, с головой у него все совсем не так, как у тебя. Не скажу, что лучше, – Заноза как наяву увидел эту улыбку: «мой-господин-всегда-прав-а-я-всегда-могу-плюнуть-ему-в-чай», – просто он не сумасшедший.
– Ок. Тогда постарайся объяснить ему, что надо немного подождать.
– Ты приедешь?
– Да, конечно.
– Вы охотитесь?
– Нет.
– Хасан такой скучный! – кажется, Эшива пренебрежительно скривила губы. – Поохотимся, когда разберемся с мальчиком?
– Да. Обязательно.
– Будет весело. Приезжай, я жду.
На ужины с кем-нибудь из своего Стада Хасан всегда ездил, как на свидания.
– Это же дамы, – объяснил он однажды, еще в Рейвентире. – Я не могу щелкать пальцами и приказывать им: «быстро сюда!»
– И это говорит турок? – Заноза пришел в восторг. – Нет, правда! Ты точно турок?
Хасан щелкнул пальцами и приказал:
– Брысь отсюда!
Ну да. Турок. Никаких сомнений. Типично турецкий, тоталитарный, теократический и безапелляционный способ отвечать на неудобные вопросы и разрешать неудобные ситуации. Но отношение к женщинам – европейское, будто пришедшее из романов – Занозу, помнится, восхитило. С тех пор он не раз убедился, что так по-джентльменски Хасан относится отнюдь не к каждой леди, а про женщин, которые под определение «леди» не подпадали, и говорить не приходилось. И все же, все же – на встречи с дамами из Стада Хасан ездил, как на свидания. Потому что, «это же дамы».
Сам Заноза, не будучи турком и будучи до мозга костей джентльменом, не утруждал себя тем, чтобы специально назначать встречи, куда-то ехать, тратить время. Его Стадо, большая часть его Стада, тусовалась в одном и том же месте. Приезжай, смотри, кто тут есть, выбирай и ешь. Отчасти даже напоминает охоту. Только охотиться не нужно – все и так твои.
Эшива не права, Хасан не скучный. Не так уж редко они выходили на охоту – давали повод для очередной волны сплетен – и Занозе не надоедало смотреть на то, как Турок выбирает себе цель, как цель становится добычей. Это всегда была игра, такая, в которую Заноза не научился бы выигрывать, даже если б очень захотел. Для того чтоб так играть, так охотиться, нужно было прожить живым хотя бы до тридцати, как Хасан. Нужно было встретить ту, единственную, женщину, без которой немыслимо жить, покорить ее сердце, любить ее, как возлюбленную, как жену, как мать твоих сыновей. Взрослым нужно было стать.
Заноза и не пытался никогда. Ни повзрослеть, ни охотиться, как Хасан. Но смотреть на его охоту мог до бесконечности.
Сегодня, однако, Хасан ужинал, как джентльмен, и Заноза не мог рассказать ему о звонке Эшивы – последнее дело отвлекать друга во время свидания. Он позвонил Арни, велел передать Турку, что уехал в табор. Арни глумливым голосом пожелал удачи. Как будто встреча с Эшивой могла сложиться неудачно, или как будто у Занозы вообще хоть что-то могло сложиться неудачно.
Любопытство заставляло гнать машину быстрее чем обычно, и в трейлерный поселок, расположившийся в чистом поле, он влетел на десять минут раньше срока, который сам же себе и положил.
Стоящие по кругу фургоны были сцеплены между собой цепями. Вагенбург, без дураков, ни въехать, ни выехать. Но его автомобиль опознали издалека – и темнота не помешала – одну из цепей сняли загодя. Посигналили фонарем, мол, сюда давай.
Эшива никогда не выходила его встречать. Не по чину. Она неизменно соблюдала правило: вампир – господин, люди – слуги. И вела себя как госпожа. И в лучших отелях мировых столиц, и в любом из своих коттеджиков, разбросанных по всему тийру, и в таборе. Любое свое убежище превращала в резиденцию, в крайнем случае – в летний дворец. Ей докладывали о визитах. Провожали визитеров в гостиную, где полагалось ждать, пока Эшива решала, в настроении ли она принимать гостей. И лишь потом, в зависимости от настроения, она могла выйти в гостиную, а могла передать, что ночь не приемная.
На цыган эти ее манеры производили необъяснимо сильное впечатление. Не только на Слуг, не только на ее табор, а вообще на всех. Заноза никогда не разделял романтического представления о цыганах, как о народе гордом и вольнолюбивом – любой, у кого есть поместье мало-мальски приличных размеров, и кому приходилось гонять таборы со своей земли, знает, что цыгане горды от лени, а вольнолюбивы – от гордости. Но что Заноза точно знал, так это то, что к женщинам они относятся так же, как турки. Если не хуже. И даже с поправкой на то, что Эшива – вампир, и наделена тем самым, пресловутым «магнетизмом», о котором говорил Мартин, это все равно не объясняло почтения, с которым относились к ней в любом из таборов любого государства. Что-то там было еще. Фокусы ли ее, или что-то реальное, что-то не в крови, но в происхождении. В конце концов, гадать она училась не после смерти, и молиться так, что молитва срабатывала – тоже. Да и насчет фокусов, Заноза сильно сомневался, что все они объясняются дайнами.
В своем таборе Эшива занимала сразу четыре трейлера. Спальня, ванная, гостиная и гардероб. Поставленные квадратом, трейлеры создавали еще и внутренний дворик с фонтаном, цветущими кустами и канарейками в золоченых клетках. Дворик был настоящим. Фонтан и кусты – фокусами. А насчет канарейки ясности не было. Эшива, в ответ на вопросы, лишь улыбалась и говорила, что в женщине должны быть загадка.
Заноза не понимал, почему загадкой в женщине непременно должна быть не способная заткнуться птичка размером с абрикос, и бешено-желтого цвета, но, скорее всего, это непонимание было обязательным условием женской загадочности. А за исключением канарейки, Эшива была совершенно нормальной. И с чувством юмора. Что немаловажно для дамы, возраст которой так далеко перевалил за сотню, что его стало приличным и спрашивать, и называть.
А найденный мальчик Эшиву сильно взволновал. Она даже ждать себя не заставила: стоило войти в трейлер-гостиную, как она явилась туда через другую дверь. Подлетела, торопливо поцеловала, и тут же начала рассказывать, как поехала прогуляться в горы, нет, не на охоту, а просто захотелось прокатиться, а там этот мальчик. Бежит по краю дороги, у самого ограждения, да так быстро, что сразу ясно – свой. Даже лунным взглядом смотреть не надо. А за ним машина. Летят, как черти. То обгонят его, то отстанут. Примериваются. Поймали бы давно, если б не боялись за ограждение вылететь. Там высоко, верная смерть, если грохнешься.
– Они в него стреляли! Один раз чуть не скинули с дороги. Ему надо было бы прыгать, – Эшива недоуменно развела руками, – я не знаю, почему он не спрыгнул.
– А я не знаю, почему ты вмешалась.
За его прекрасной индианкой не водилось особого милосердия. Если честно, то вообще никакого не водилось. Спасать постороннего вампира от венаторов она стала бы, только если б захотела им перекусить. На венаторов в этом случае было бы удобно списать его исчезновение.
– Но я же поехала прогуляться! – внимательно взглянув на него, и не найдя понимания, Эшива изобразила на лице терпение: – я спросила Луну, чем бы мне заняться перед ужином, и она сказала: возьми машину и поезжай в горы. Я и поехала. На той красненькой машинке, ну, ты знаешь?
«Ягуар», который он подарил ей в прошлом году, стал «красненькой машинкой», сменив в этом качестве «Крайслер», который, когда-то перехватил этот титул у «Кадиллака». Нужно было или смириться с тем, что Эшива не различает марки автомобилей, или перестать дарить ей машины красного цвета. Заноза все еще не решил, что предпочтительней.
Водить она тоже не умела. Но в таборе хватало лихих парней, умеющих управляться с дорогими тачками. С чужими дорогими тачками. Эшиву им можно было доверять с легким сердцем – и покатают с ветерком, и копам не попадутся. А попадутся – так смоются. И дальше уж дело Занозы отмазать их и машину.
– Значит, мальчика ты встретила не случайно?
– Об этом я тебе и говорю! Луна зря не скажет, правда ведь?
Не вопрос. Хотя порой, по результатам общения с Эшивой, Луна казалась Занозе дамой весьма разговорчивой.
– Пойдем, – Эшива взяла его под руку, – он в патио. Уже поел, но все еще беспокоится. Мне кажется, он не понимает, почему канарейка поет ночью, канарейки ведь дневные птички.
– То есть, ты считаешь, что фонтан и розовые кусты посреди пустыря его не напрягают?
– Я не знаю, дорогой, – она пожала плечами и совершенно неотразимо хлопнула ресницами, – я могу судить только по тебе, а тебя, со всей определенностью, напрягает именно канарейка.
Розами тут пахло одуряюще. Как всегда. Цветы менялись – Эшива любила разнообразие, кроме роз ей нравились азалии, бегонии, левкои, апельсины; иногда, под настроение, шиповник или акация – соответственно, менялись и запахи. Но всегда они были очень сильными. Аромат цветов обнимал как теплая, глубокая вода, и хотелось дышать просто для того, чтобы дышать, а не чтобы курить или разговаривать.