– Тебя называют модным режиссером. Это ласкает слух?
– Это ласкает слух, как любой комплимент, но ты четко знаешь: как только ты расслабишься, всё полетит к черту.
– Скажи, у тебя бывает рефлексия со знаком минус?
– Конечно. Слушай, я вообще депрессивный человек, просто я занят работой, у меня интенсивная жизнь, вот и всё.
– Тогда при чем здесь депрессия?
– Это какое-то ощущение бессмысленности жизни. Но я отношусь к этому вполне экзистенциально, исповедуя формулу Камю: «Жизнь бессмысленна, но жить нужно так, как будто она имеет смысл». Собственно, театр – это и есть модель жизни. Всё, что мы делаем, – это искусство, это театр, самое непретенциозное из всего, что есть. Театр не претендует на то, чтобы плюнуть в вечность. Ты тратишь силы, время и нервы на что-то, что будет существовать в течение какого-то короткого времени, а потом исчезнет навсегда и никто уже не будет про это помнить. То есть фактически ты тратишь какие-то нереальные силы в пустоту. Но такая модель жизни мне нравится.
– У тебя есть соблазн поработать с дочкой как с актрисой?
– Боже упаси! Я вообще считаю, что детям до шестнадцати лет не стоит ступать на эту дорогу.
– Аня серьезно занимается теннисом, насколько я знаю.
– Да.
– Ты показываешь дочке пример?
– Это классическая ситуация нереализованных родительских амбиций. Я теннисом занимался интенсивно, на соревнования ездил. Потом адски стал лениться и всё бросил. А большие надежды подавал!
– Интересно, ты был проблемным подростком или нет?
– Я был тихим, спокойным ребенком. Никаких проблем родителям не доставлял. Первую в жизни сигарету я выкурил в тридцать четыре года – от нервов. В моем организме никогда не было наркотиков. Я абсолютно невинный человек. Я и не пью практически, нет никакого желания.
– Я понял, театр для тебя своего рода сублимация. Жду новых откровений!
P.S. Весной 2019 года Константин Богомолов возглавил Театр на Малой Бронной. На первой встрече с труппой новый художественный руководитель не делал громких заявлений, да они и не нужны. Понятно, что с приходом Богомолова театр обретет новую жизнь. С «Бронной» судьба его уже однажды сводила: еще в начале пути он поставил на этой сцене спектакль «Много шума из ничего» Шекспира. Спектакль посмотрел Олег Павлович Табаков и сразу пригласил Константина Богомолова работать в пространстве Московского Художественного театра и «Табакерки». И вот теперь вновь Театр на Бронной. Круг замкнулся.
Юлия Высоцкая
Мягкая сила
Мне давно хотелось взять интервью у этой удивительной женщины, которая сочетает в себе много талантов. Но так получилось, что Юлия ВЫСОЦКАЯ меня опередила, пригласив в гости в свою утреннюю программу на канале НТВ.
– В кадре, Юля, вы такая вдумчивая, заинтересованная и очень позитивная. Это приятно.
– Благодарю, Вадим, за ваши добрые слова. На самом деле, вы лучше меня знаете, что всё зависит от собеседника. В идеале это должна быть взаимная история, а не просто вопрос-ответ.
– Давайте именно так поговорим сегодня. Вас всё время окружают атрибуты кухни: утреннюю передачу вы записываете в «Кулинарной студии Юлии Высоцкой», сейчас мы находимся в одном из ваших ресторанов. Мне всегда было интересно, откуда у вас такая, извините, маниакальная любовь ко всему съестному?
– Так я же с юга. Там очень серьезно относятся к своим овощам, фруктам, к своей рыбе, мясу. И еще есть такое выражение «он из хорошей детской».
– Да-да.
– Так вот я из хорошей кухни. С той кухни, где очень серьезно и внимательно относятся к пище не только те, кто готовит, но и тот, кто ест. У нас все женщины в роду готовили хорошо и вкусно: мама, бабушка, двоюродные тетки и бабки, которые жили на хуторе. Бабушка вставала в пять утра и через день ходила на рынок. Меня никто не заставлял готовить, но если я хотела лепить вареники, то мне давали испортить сколько угодно теста!
– Ты вообще росла свободной, без рамок? Извините, что вдруг сказал «ты».
– Можем перейти на «ты».
– С удовольствием.
– Я росла как все нормальные советские дети: ключ на шею и вперед. Сама себе разогревала еду, за сестрой ходила в детский садик, а когда она пошла в школу – делала вместе с ней уроки. Я была надежной и ответственной, на меня можно было положиться.
– А как насчет увлечений?
– Поскольку отчим был военным, мы часто переезжали. Я походила в Тбилиси два года в музыкальную школу, и на этом всё закончилось: в Баку рядом с домом такой школы не оказалось.
– У тебя были иные варианты, кроме актерского пути?
– Нет, я хотела быть именно актрисой, и еще четко знала, что хочу работать в театре. Ехать в Москву побоялась. Остановилась на Минске. Правда, когда только окончила институт и первые полгода поработала в Театре имени Янки Купалы, я пожалела, что не попыталась поступить в Москве. Мы пришли в театр с двумя своими институтскими спектаклями, но оказались там особенно никому не нужны. А мне всегда хотелось рядом с собой иметь сильного режиссера. Я стала думать о том, что поеду в Литву к Някрошюсу, пусть даже сначала придется в его театре мыть полы, или буду проситься к Льву Додину: сяду у входа в Малый драматический театр в Питере и стану ждать, пока он согласится меня прослушать, – могу я быть его актрисой или нет.
– Но мечты так и остались мечтами.
– Я не успела никуда поехать, действительно не успела. Возник Андрей Сергеевич.
– То есть «сильный режиссер» пришел с неожиданной стороны.
– Да, мы встретились на «Кинотавре». Там были три фильма с моим участием: один в конкурсной программе и два вне конкурса. Наверное, это была судьба.
– Поначалу остро ощущалась ваша возрастная разница с Кончаловским?
– Вообще не ощущалась. Это, Вадим, удивительно. Были люди гораздо моложе, чем Андрей Сергеевич, и с ними я очень чувствовала возрастную дистанцию. А с ним с первого момента вообще было отсутствие тормозов, – такое, наверное, случилось впервые в моей жизни.
– То есть?
– Ну что «то есть»? Мы познакомились и через три дня улетели вместе в Турцию. Мне все говорили: «Не страшно было? Чужой мужчина…» Нет, не было страшно. У меня просто снесло крышу. Глядя на него, я все забыла, у меня не было никаких табу. Я часто думаю, что у людей возникают новые возможности, когда отрезано всё остальное. В тот момент я как раз только вышла из серьезных отношений.
– Ты ведь уже успела побывать замужем.
– Замужем я была фиктивно, за своим однокурсником Толей Котом, сейчас он успешно играет в Театре Армена Джигарханяна. Поскольку я работала в Минске, мне нужно было белорусское гражданство. Помню, в загс мы пришли с воблой вместо цветов.
– Эффектно.
– А разводились знаешь как? Я прилетела из Лондона, положила в паспорт сто долларов и протянула служительнице загса со словами: «Мы больше не любим друг друга». Она ответила: «Бывает» – и сразу без суда нас развела.
– С Кончаловским как быстро вы дошли до загса?
– Предложение он мне сделал в декабре 97-го, через полтора года после нашей встречи. Он мне сказал: «Ты что, не понимаешь? Я же тебя люблю». Хотя до этого были и другие признания: «Мы свободные люди. Ты мне можешь сказать «чао», я тебе – «лети, птичка». Давай посмотрим, как оно будет». И тогда меня это устраивало, потому что поначалу я не хотела серьезных отношений. Но всё случилось, как должно было случиться.
– Мама не была против твоих отношений с таким взрослым мужчиной?
– Я долго держала всё в секрете. Я ведь уехала из Баку, когда мне было шестнадцать лет. Мама меня как-то поддерживала финансово до восемнадцати, а потом у нее всё рухнуло, она осталась одна и вынуждена была вернуться в Новочеркасск к своим родителям. А я уже жила своей самостоятельной жизнью.
– Понятно. У тебя двое прекрасных мужчин – Андрей Сергеевич и сын. Характер у сына чей?
– Как сказать?.. Ну, допустим, еще лет пятнадцать назад у меня было какое-то детское упрямство. В конфликтной ситуации я могла залезть в «бутылку» и сидеть там три дня, ни с кем не разговаривая. Это такой шлейф с детства. А Петя в этом отношении абсолютный Кончаловский. Вот сегодня я говорю ему: «Ты меня страшно расстроил: сказал, что у тебя нет ни одного урока, а пропустил два. Ты опять опоздал в школу. Извини, я с тобой разговаривать не буду.» Проходит три часа. Звонит Петя: «Привет, мам. Как дела? Как прошел день?» Все, как будто ничего не случилось. Я до сих пор переживаю каждое слово, сказанное на повышенных тонах, не понимаю, как с этим жить дальше. Для меня это все слои, как на картине Уильяма Тернера, когда возникает какое-то сияние, мерцание. А у Пети – всё смылось, чистый лист, погнали дальше! И это прекрасное качество. Это порода Кончаловских и Михалковых, они легкие в энергии. Ты когда-нибудь видел, как разговаривают Никита Сергеевич с Андреем Сергеевичем?
– Нет.
– Это фейерверк! Ощущение, что одному 16 лет, а другому 10. «Старик, а ты знаешь?..» И все, кто находится в этот момент дома, часа на два просто замирают. Это такой обмен энергией, любовью.
– Замечательно. Юля, однажды с тобой в самолете летел мой брат Игорь. Он мне рассказывал, что ты всю дорогу читала книгу, не замечая никого и ничего вокруг.
– Я много читаю. Когда попадается интересная книжка, читаю запоем. Мне кажется, нельзя жить только на накопленном материале и отработанных приемах. Я знаю, что произвела впечатление на Андрея Сергеевича, когда мы заговорили с ним о Питере Бруке (выдающийся театральный режиссер. – Прим.). Это была тема, которая в то время волновала, как выяснилось, и его, и меня. Кончаловский всё время работает над собой. Я тоже не могу остановиться и цитировать те книжки, которые прочла 20 лет назад, всё должно обновляться. Более того, сейчас меня совершенно другие вещи интересуют, совершенно другие. Какая-то метафизика. Мне интересны те авторы, которые находят объяснение тому, что я не могу сформулировать сама. Я вот сейчас читаю Мураками и понимаю, какими простыми словами он дает определение мистике, поворотам судьбы. И как бы поздно я ни вернулась домой, обязательно прочту хоть несколько страниц, – специально стараюсь читать медленно, чтобы книга подольше не заканчивалась. Причем читаю по-английски, чтобы была языковая практика.
– Вот ты говоришь о поворотах судьбы, о метафизике… Когда возникают крайне сложные драматичные ситуации, как не потерять вкус к жизни?
– Знаешь, у каждого вкус жизни свой. Не могу ответить на этот вопрос… Спасает работа, спасают близкие люди, по-настоящему близкие, которые находятся с тобой на одной волне. Но только любимых, родных людей недостаточно. Круг должен быть пошире. Для того, чтобы воздуха было больше. Потому что воздух внутри трех-четырех человек очень быстро становится заряжённым, его нужно разряжать. Ну и потом, обязательно надо что-то новое искать, куда-то двигаться. Иногда это ощущается как движение на месте, иногда как полет в пропасть, но всё равно надо двигаться…
– Тебе удается и в профессии всё время открывать для себя новые горизонты. Ты вообще счастливая актриса: сыграла на сцене почти всех чеховских героинь. У вас в этом отношении замечательный тандем с режиссером Кончаловским.
– Спасибо, Вадим. Андрей Сергеевич всегда очень интересно выстраивает образ. Он может предложить какие-то вещи, выбивающиеся из привычной стилистики. Для него очень важно, чтобы везде была живая струна.
– Вот ради такой, как ты говоришь, живой струны Кончаловский заставил тебя в фильме «Рай» побриться наголо. Мне лично понравился твой новый облик.
– А я только ждала, когда волосы вновь отрастут! Не люблю давления. Для меня важно, чтобы инициатива была моя. Если бы я подстриглась по своей воле, то сразу бы забыла об этом и пошла дальше, не обращая внимания, как я выгляжу. Так, например, случилось, когда я решила, что у Сони в спектакле «Дядя Ваня» должна быть короткая стрижка. А сейчас… Понимаю, что это нужно было для фильма, но до сих пор переживаю насилие над собой. (Улыбается.)
– Кстати, когда ты постоянно дегустируешь пищу, это не насилие над собой?
– Нет, конечно. Это удовольствие.
– Тогда я не понимаю, как тебе удается оставаться такой худой и стройной?
– Я каждый день занимаюсь спортом. Это плавание, это бег, это йога.
– Как я тебе завидую! Никак не могу заставить себя хотя бы плавать начать.
– Ты, Вадим, в такой отличной форме! Это я должна начать тебе завидовать, если ты не занимаешься спортом и так выглядишь. Между прочим, когда я познакомилась с Кончаловским, то была плюс десять килограммов. Андрей Сергеевич открыл мне, что такое здоровый образ жизни. Он меня посадил на бег и вообще на информацию о том, что это такое. Другое дело, что я в этом смысле подготовленный сектант. Я тот человек, который любит иметь лидера впереди себя. Я, наверное, могла бы быть монашкой или уйти с головой в буддизм, если бы кто-то убедил, что мне это необходимо. (Улыбается.)
– Кстати, ты дома готовишь или только на съемках?
– Конечно, готовлю. Во-первых, я не могу отказать Пете. Когда слышу «мам, я хочу», – что бы в этот момент ни происходило, всё останавливается, и я ему готовлю. Андрей Сергеевич говорит: «Балуешь его», а я не могу отказать. Мне кажется, только я могу так вкусно приготовить для сына.
– А для Андрея Сергеевича таких поблажек нет?
– Почему же? Например, во время съемок фильма «Рай», когда мы приезжали домой, я могла начать варить макароны – и в час ночи, и в два.
– Макароны ночью?! О каком здоровом образе жизни тогда вообще может идти речь?
– Честно тебе скажу: я больше всего люблю есть по ночам. Наутро пробежишь десять километров, и опять в форме.
– Не могу не отметить твой потрясающий цвет лица – кожа идеальная.
– Ну, в современном мире я считаю, что это просто распущенность – не ухаживать за собой. Потому что это элементарно: три дня детокса в месяц и уже по-другому кожа чувствует себя. Наверное, генетика тоже влияет. Но в принципе на том, как ты выглядишь, не надо особо зацикливаться. Мы же всегда знали, что нужна гигиена, и точно так же сегодня надо знать, что необходимо пить чистую воду и так далее. Если ты элементарно не следишь за своим внешним видом, то ты просто воруешь у себя качество жизни, вот и все.
– Точно сказано. А насколько тебя захватил мир моды?
– Моду я воспринимаю достаточно отстраненно. Я люблю удобную одежду и очень внимательно слежу за тем, чтобы вещь не была в тренде – чтобы не была узнаваема. Например, я начала носить тяжелые ботинки с того момента, как познакомилась с Кончаловским. Он привел меня в магазин и купил мне мужские ботинки. Это был 1996 год. Эти ботинки я ношу до сих пор. Для меня стиль – это возможность надеть какую-то вещь и сегодня, и через 20 лет. Вообще, для того, чтобы делать модные покупки, необходимо определенное настроение. Ты не представляешь, какой кайф ходить в магазин с Андреем Сергеевичем! У него идеальный вкус. Он очень хитро умеет компоновать вещи, – это видно и по тому, как он сам одевается. И я всегда знаю, что буду лучше всего выглядеть в той одежде, которую он мне выбирает.
– Я смотрю на тебя, Юля, и понимаю, насколько глаза отражают душу человека. У тебя удивительно светлые глаза, такой ясный взгляд.
– Мои глаза, может, и кажутся светлыми, а там, на дне, могут быть очень темными. Еще Толстой сказал: «Какое заблуждение отождествлять красоту с добром». Это, конечно, спорит с фразой Достоевского «Красота спасет мир».
– Ты сейчас улыбнулась, и с улыбкой твои глаза еще красивее. Улыбайся, пожалуйста, почаще!
– Спасибо, Вадим. Вообще необходимость улыбаться – это не пустые слова. Это бывает непросто, но это нужно делать в любом состоянии. Это как необходимость постоянного движения. Вот я, например, точно знаю, что если не смогу бежать, то буду идти. Если не смогу идти, то буду ползти. Если не смогу ползти, то как-то буду делать зарядку пальцами. Точно так же и улыбка. Растянул рот в улыбке, а потом над собой засмеялся, что растянул, – и организм откликается, а значит, откликается судьба… Как-то пафосно это прозвучало.
– Совсем не пафосно, Юля. Это отличный финал для нашей беседы. Живой и настоящий.
– Ну хорошо, если так. (Улыбается.)
Иван Ургант
Беги, Иван, беги!
Чем отличается вечерний Иван УРГАНТ от утреннего или дневного? Думаю, особенно ничем. Иван всегда в тонусе. Стремительная походка, мгновенная реакция. Он буквально ворвался на телеэкран, и уже кажется, что Ургант был всегда. У него хорошая наследственность: бабушка, Нина Ургант, – прекрасная актриса, отец, Андрей Ургант, – актер и шоумен. Но Иван обошел по популярности не только близких родственников, но и многих опытных и маститых коллег.
– Ваня, я с уважением отношусь к тебе. Но меня удивляет степень твоей закрытости. Я прочитал разные твои интервью и не узнал из них ничего, кроме того, что тебя зовут Иван и фамилия твоя Ургант.
– Нет, ну подожди, не руби сплеча. Мне кажется, для тех, кто хочет меня узнать, мои интервью как раз являются наилучшим ключом для того, чтобы попасть в маленький ларчик моей души.
– Маленький ларчик души… Но видимо, мой ключ проворачивается, его заело.
– Вадим, я предлагаю просто начать, просто поговорить.
– Когда ты смотришь на себя в зеркало, ты себе чаще всего нравишься?
– Всё зависит от того, насколько близко к зеркалу я подхожу. «Мой хороший», – говорю я, глядя на себя в зеркало. Редко можно встретить такого красавца, как я. А вот что касается творческих каких-то вещей, я, конечно, самоед. Самоед, рефлексирующий неврастеник. Переживаю, страдаю и сомневаюсь.
– Недавно режиссер Александр Молочников предложил тебе сняться в своем дебютном фильме «Мифы». (Интервью с Иваном Ургантом мы делали в 2016 году. – Прим.)
– Пока я в кадр не вошел, это еще ничего не значит. Но если всё сложится, мы с тобой ведь оба будем там сниматься.
– Да, я уже готовлюсь к своему актерскому дебюту. Кстати, что ты мне можешь посоветовать как профессионал?
– Очень здорово, что именно за актерским советом ты пришел ко мне, потому что ты – журналист, чей вкрадчивый голос проникал в уши девяноста восьми процентов талантливых актеров в этой стране. Конечно, ты сделал несколько правильных вещей и не допустил ошибок: во-первых, ты не стал спрашивать совета у своего брата, во-вторых, ты не стал спрашивать у всех остальных, а в-третьих, ты спрашиваешь совета у меня. Так вот, Вадик, помни: нет ничего непоправимого, ты всегда можешь изъять все копии с помощью суда и сжечь их, если тебе не понравится. Если что, мы надавим административным ресурсом и закроем картину.
– Прежде чем картину закрыть, ее надо как минимум снять. Все-таки какой совет ты можешь мне дать?
– Никакого совета по поводу актерства. Стоит, наверное, прислушиваться к тому, что говорит тебе режиссер. По крайней мере, я всегда стараюсь это делать. Я не могу похвастаться такой широкой, большой актерской карьерой по некоторым причинам. Одна из которых: я и не искал особенно этой карьеры. Но тем не менее я жду, что найдется какой-то человек, который раскроет во мне этот закрытый, слипшийся бутон, и он распустится. Я верю, что в кино важно очень точное попадание человека в роль. Очень важно точное попадание в персонаж, в фильм, в канву, внутри которой он находится.
– У тебя были такие попадания?
– Мне кажется, люди, которые смотрят кино и видят меня на экране, всё равно помнят о том, кто я и где я.
– А может, и не надо ничего менять?
– Возможно, и не надо. У меня нет никакого страшного комплекса актера, потому что я, честно, к этой профессии отношусь очень скептически. Надо любить эту профессию, свято любить и посвящать этому жизнь, всего себя, невзирая на успехи или неудачи, невзирая на востребованность или невостребованность.
– Постой, ну ты же все-таки профессиональный актер. Окончил театральную академию в Питере.
– Я другое страшно люблю. Мне нравится, когда люди смеются в зале, мне нравится, когда смеются люди, с которыми я беседую, мне нравится создавать радостную, благоприятную атмосферу, чтобы люди вокруг больше улыбались.
– Скажи, ты всегда был лидером?
– Мне очень хотелось выделиться. Мне хотелось паясничать, поржать мне хотелось со всеми. Из-за этого много пробелов у меня в образовании, которые сейчас хотелось бы восполнить. Мне, например, хочется побольше разбираться в истории изобразительного искусства, истории мировой художественной культуры – мне вот сейчас это интересно, а тогда было наплевать. Недавно мы с женой Наташей были в Русском музее, где нам показали невероятного Малевича, Филонова, и это вызвало во мне эмоцию. А тогда, в школе, я плохо себя вел специально, чтобы выделиться. У меня даже такое прозвище было в школе – Выделение, потому что я всегда очень старался как-то себя проявить. Не в учебе. В десятом классе, например, я проколол нос.
– Смотрю на тебя – следов не осталось.
– На самом деле след есть. Моя жена лучше всех знает, где он, потому что она единственная из моих теперешних знакомых, кто видел меня с серьгой в носу. Ровно месяц я проходил так. Индустрия украшений для носа в 94-м году находилась в зачаточном состоянии. Поэтому я использовал самодельные украшения. Чего только я себе в нос не вставлял! Нос у меня ужасно болел. Но я так ходил, потому что мне очень хотелось выделиться.
– Что же такое произошло, если через месяц ты сказал себе решительное «нет»?
– Да я не знаю. Хотя нет, я знаю, что произошло. Резонанс как-то поутих. Да его, собственно, и не было. Просто все подумали: этот придурок себе еще и нос проколол – вот и всё. Через месяц я решил: да ну его – и стал ходить с сережкой в ухе. И долго ходил, наверное, года три.
– А в театральный институт ты пошел по инерции?
– Ну конечно же. Я себе так объяснял: я хочу получить это образование. А хочу ли я этим потом заниматься, потом и выяснится. Я стал работать…
– Параллельно с учебой?
– Я учился в институте и параллельно работал в ночном клубе. Я там вытряхивал пепельницы и мыл стаканы в баре. Родители меня не баловали деньгами, а мне как-то хотелось соответствовать.
– Соответствовать чему?
– Соответствовать жизни. Невозможно жить на те деньги, которые тебе платят в качестве стипендии в театральном институте. И я пошел работать.
– Сколько тебе было лет?
– Восемнадцать.
– Насколько я знаю, ты и женился первый раз в восемнадцать лет.
– Да.
– А почему так необходимо было в 18 лет идти в загс?
– Тут целый комплекс причин. Но это судьбоносное решение было принято. И в течение нескольких месяцев я гордо носил звание мужа и кольцо на пальце.
– Представляю, с каким «восторгом» приняли твою раннюю женитьбу многочисленные актерские родственники!
– После проколотого носа их было сложно удивить, я планку-то держал высоко. Я рад, что мои актерские родственники всегда оставляли мне возможность выбора. Мама вообще святая женщина, она мне говорила: что хочешь, то и делай. Помню, мне 14 лет, и я ухожу праздновать Новый год к друзьям. Мама, прощаясь, говорит мне: «Сынок, с наступающим Новым годом». Я говорю: «Мамочка, и тебя тоже». Беру рюкзак, а у меня там бутылки звенят. И мама смотрит на меня мудрыми грустными глазами и говорит: «Иди, сынок». И я ухожу. В этом, в общем-то, наша задача – говорить так своим детям. Папа, бабушка и дедушка тоже всегда давали мне возможность самостоятельно понять некоторую наивность собственных действий и ошибок, за что я им очень благодарен. И поэтому у нас всегда были совершенно замечательные отношения. Нет никаких затаенных обид.
– Понятно. Когда ты окончил театральный институт, ты хотел работать в театре или нет?
– Нет, к этому моменту уже было совершенно очевидно, что я в театре работать не буду. Честно говоря, никто особо и не предлагал.
– Для того, чтобы предложили, надо по крайней мере прийти в театр, на показ, как делают все выпускники.
– А зачем? Я и так учился на курсе при БДТ.
– На курсе при БДТ? А ты в спектаклях там играл?
– Я там играл в массовках, меня два раза выгоняли из этих массовок, снимали со спектаклей. Я, находясь еще на уровне массовки, не проявлял желания в ней играть. Не знаю, как бы сложилась моя судьба, если бы мне сказали: «Вот тебе роль, давай выходи на сцену, играй». Ограничиваться второстепенными ролями мне не хотелось – и с точки зрения финансовой, что, я еще раз подчеркиваю, для меня было очень важно… В то, что студенты театрального института питались святым духом, росой, былинками и желудями из Летнего сада, я не верю. Это такая же профессия, как и другие, кстати, очень непростая и очень жестокая профессия. Другая проблема, из-за которой я не стал играть в театре и почему я работал в ночном клубе и вел ночные программы, – я сова, категорическая сова. Я сова из фильма про Гарри Поттера, мать сов. И конечно, когда в 11.30 мне надо было прийти на репетицию…
– …и говорить «кушать подано»…
– Да неважно, что говорить, вообще просто прийти на репетицию! Хотя, Вадим, ты прав, в основном у меня были роли похожего содержания. Я категорически не мог проснуться. Звонил в театр и врал. А жил я, Вадим, совсем рядом. Вот твоя чашка, вот моя. Вот сколько от твоей чашки нужно идти к моей, ровно столько мне нужно было идти от моего подъезда до БДТ – клянусь. И я не мог себя заставить. Я просыпался, звонил Нине Георгиевне, святой женщине, помощнику режиссера БДТ, говорил: «Нина Георгиевна, вы извините, это Ургант, у меня почка опустилась ночью!» Нина Георгиевна вскрикивала. Я говорил: «Вы передайте, что я сейчас не могу, но ближе к премьере я вольюсь в спектакль». После этого засыпал счастливейшим сном. И без зазрения совести. И мне являлись единороги, феи, лесные духи. Я категорически не мог проснуться. А однажды Тимур Чхеидзе, режиссер, сказал громко, по трансляции: «Ургант зевает, освободите его, пожалуйста, от роли». Да, я зевал. У меня даже была в какой-то момент мысль доказать ему, что люди зевают не потому, что им не интересно, а что бывают другие причины. Хотя в тот момент, честно могу сказать, мне, с одной стороны, было совершенно не интересно, а с другой стороны, дико хотелось спать.
– В общем, эта фраза Чхеидзе оказалась ключевой в твоей жизни, и ты повернул в другую сторону.
– Да нет, я уже тогда работал, я уже тогда зарабатывал, у меня джинсы новые были, я на такси ездил. Помню самое главное событие в моей жизни: я перестал пользоваться общественным транспортом…
– В жизни каждого человека бывают ситуации, когда, мягко говоря, не до шуток.
– Бывают, конечно. Я часто замечал, что любимая профессия является выходом из самого тяжелого состояния. Если ты любишь это дело, то ты всё забываешь, как бы грустно тебе ни было. И в моей жизни были такие ситуации, и это не попытка доказать или опровергнуть фразу, что сцена лечит. Когда занимаешься делом, связанным с творчеством, ты не можешь стоять и думать о том, что всё плохо, не можешь думать: «Ну как же так, взяли и увезли машину на штрафстоянку, а я вам должен сейчас что-то рассказывать». Ты забываешь об этом в ту же секунду, как выходишь на сцену или на съемочную площадку. Гораздо страшнее, когда не то что шутить не хочется, а когда смеяться не хочется.
– Что должно произойти, чтобы совсем было не смешно?
– У меня нет ответа. Знаешь, например, однажды на поминках человек, сидевший рядом, спросил: «Ваня, ну серьезно, а чего ты такой грустный?!» Нас вообще, Вадик, окружает абсурд. Вот первый самый большой абсурд: у тебя голос тише, чем у меня, в двадцать раз.
– Так…
– …А диктофон ты мне засовываешь в рот, а не себе. Вот это абсурд, понимаешь? Как это можно объяснить? Я уже его практически нёбом чувствую.
– Всё, отодвигаю диктофон подальше, Ванечка.
– Люди, называющие себя психологами, объясняют смех на похоронах желанием защититься от происходящего. Да, может быть, если есть возможность защищаться, надо защищаться любыми возможными способами. У меня есть несколько товарищей, которые стали для меня примером неиссякаемого оптимизма. И мама у меня была такая. Мама прожила тяжелейшую жизнь, и я не мог объяснить себе, и до сих пор не могу объяснить этого, – я никогда не видел маму в плохом настроении. Я же сам балансирую между чудовищной апатией и унынием, в которые могу свалиться в одну секунду, накрутив себе в голове миллионы вариантов и схем, и единственный способ оттуда себя достать – попытка на всё смотреть более-менее несерьезно. Иногда это получается, иногда не получается. И я не тот человек, который скажет: «Вот пришло горе в твою семью – посмотри под другим углом на это! Не надо, не унывай! Всё хорошо!» Я совсем не такой.
– Семья, я так понимаю, твой тыл, где ты можешь отпустить себя и расслабиться.
– Моя семья… Не то чтобы я приходил домой, надевал валенки, забирался под печку и просил, чтобы мне туда сырники закатывали. Такого нет. Я могу тебе сказать, в жизни, в семье я практически ничем не отличаюсь от того человека, который находится на сцене или на телеэкране. Я не могу себе позволить многого в семье, я не могу сидеть, надувшись как мышь, обидевшись на всех.
– А мне кажется, сегодня ты можешь себе позволить всё – и в жизни, и на экране.
– Экран и так увеличивает, а если еще надуваться как мышь на крупу, то не каждая диагональ сможет вместить мое лицо. А что касается дома… Конечно, друзья, товарищи, семья, жена, дети, родители – ну для кого это не тыл? Ну, Вадик, не тебе же говорить о противоположном. Конечно, это есть, и это самое главное. Что может быть важнее семьи, детей? Не знаю. Сначала дети, семья, а уже потом идут золотые часы и внедорожники.
– Ваня, ты, конечно, абсолютный трудоголик. Ты вообще успеваешь следить за тем, как растут дети, или всё только со слов твоей жены Наташи?
– Конечно, бывает стыдно в тот момент, когда я прихожу домой поздно вечером и понимаю, что я, например, не видел одну из дочек последние два дня. Потому что она рано встает в школу – я еще сплю, а когда она возвращается – я на работе. Конечно, мне страшно не хватает этого общения и хочется себя изменить. Но есть какие-то вещи, которые я могу изменить, а есть вещи, которые я изменить не в силах. Безусловно, я слежу за развитием детей не только по рассказам моей жены. Как-то мы всё успеваем. Но я помню времена, когда работы не было, до сих пор помню это ощущение. Хорошо помню, например, как я приезжал на кастинг на канал НТВ, как я разговаривал с руководством канала и им говорил: «Я вот, знаете, ведущий, не хотели бы вы…» Грустно это было, Вадик.
– Действительно, грустно.
– А какая у меня была история, когда меня утвердили в программе «Фактор страха» на канале НТВ! Всё, договорились, гонорар обсудили, надо было на два месяца лететь в Аргентину. «На два месяца в Аргентину» – это же так здорово звучит! И я уже думал прямо: ой, всё, канал НТВ, «Фактор страха» – начинается большая, взрослая жизнь. Я договорился с каналом MTV, на котором тогда работал. Потом были сборы, какие-то пробы, и на пробах я что-то стал доказывать. Что-то мне не понравилось, и я стал спорить. Продюсеры повели себя странно. После того как я съездил в Ленинград, попрощался с мамой, с бабушкой, с папой, сказал им, что улетаю на два месяца в Аргентину… Я приехал в «Останкино», захожу в дирекцию развлекательных программ канала НТВ, там сидит руководитель этой дирекции и говорит мне: «Иван, вы знаете, мы приняли решение… В общем, вы не едете». Я ходил три дня потрясенный. Мне казалось, это несправедливо, я думал: ну почему же? У меня даже виза есть в паспорте! Я никогда не был в Аргентине. Потом я выяснил, что в Аргентину вместо меня едет Володя Турчинский. И когда я потом посмотрел эту программу, я понял, что, конечно, Володя удачно в ней смотрится. А через некоторое время я познакомился с создателями программы «Народный артист» Серёжей Кордо и Таней Дмитраковой и стал ведущим этой программы. И понял, что вот она, моя программа, которую я и должен вести.